"Нарушенное время Марса" - читать интересную книгу автора (Дик Филип Кайндред)

Глава 3

Норберт Стинер самостоятельно вел свое дело, поэтому мог приходить на работу и уходить когда вздумается. В небольшом железном ангаре за пределами Банчвуд-Парка он производил экологически чистую пищу исключительно из местного сырья без всяких там консервантов и новомодных химических добавок. Одна из фирм Банчвуд-Парка расфасовывала продукцию в заводского типа коробки, банки, обертки и затем сам Стинер развозил их непосредственно потребителям.

Доход был приличный, поскольку кроме него на Марсе никто не интересовался выпуском чистой пищи. Помимо того имелся дополнительный приработок. Стинер импортировал с Земли трюфели, паштеты из гусиной Печенки, икру, супы из хвостов кенгуру, датские голубые сыры, копченых устриц, перепелиные яйца, ром-бабы – все это запрещалось вводить на Марс по причине того, что ООН хотела вынудить колонии расширять производство собственной продукции. Эксперты по продовольствию утверждали, что ввозимые продукты портятся при транспортировке из-за всепроникающей вредоносной космической радиации. Но он-то, Стинер, отлично знал – истинной основой запрета был страх: случись на Земле третья мировая война – что тогда произойдет в колониях? Корабли с продовольствием перестали бы прибывать, и колонии, не обеспечивающие себя собственной продукцией, за короткое время вымерли бы от голода.

Стинера восхищала предусмотрительность властей, но он не желал молчаливо с ними соглашаться. По его мнению, несколько банок французских консервированных трюфелей, привезенных тайком, не могли заставить фермеров прекратить производство молока, а свиноводов и овцеводов – мяса и шерсти.

Даже если вдруг в разных поселениях появятся стеклянные баночки с черной и красной икрой по двадцать долларов за штуку, то и тогда будут по-прежнему сажать сливовые и абрикосовые деревья, будут их опрыскивать и поливать.

В настоящее время Стинер проверял груз консервированной халвы «турецкого паштета», прибывшего прошлой ночью с автоматическим грузовым кораблем из Манилы на крошечную тайную посадочную площадку, построенную при помощи бликманов. Халва хорошо раскупалась, особенно в Нью-Израиле.

Проверяя целостность банок, он прикидывал, что может продать привезенное не менее, чем по пяти долларов за штуку. Много товаров покупал старина Арни Котт, забиравший почти все сладости плюс сыры и всевозможную консервированную рыбу, а также канадский копченый бекон и голландскую ветчину, поставлявшиеся в одинаковых пятифунтовых банках. Тактически он лучший клиент Стинера.

Из окна склада Норберт Стинер видел свою маленькую посадочную площадку. Возле вертикально стоящей ракеты копошился механик, готовивший ее в обратный полет – сам Стинер абсолютно не разбирался в технике.

Ракета, построенная в Швейцарии, была небольшая, двадцать футов длины, но вполне надежная. Несмотря на яркое солнце, в складе было холодно из-за длинных, падающих с окрестных гор теней, и Стинер включил керосиновый нагреватель, чтобы согреться. Техник, заметивший его в окне, кивнул в знак того, что ракета готова в обратный путь, и Норберт временно оставил свои банки. С помощью ручной тележки он начал вывозить со склада картонные коробки и сваливать их на каменистую землю рядом с ракетой.

– Похоже, вес больше сотни фунтов, – сказал техник с сомнением в голосе, когда Стинер в очередной раз появился с тачкой.

– Пустяки, очень легонькие коробочки, – бодро ответил Норберт. В коробках была сухая трава, из которой на Филиппинах производили нечто напоминающее гашиш. «Травку» смешивали с вирджинским табаком и продавали в Соединенных Штатах за огромные деньги. Стинер никогда не пробовал достать зелье для себя – для него физическое и душевное здоровье было главным. Он верил в здоровую пищу и здоровый образ жизни – не пил, не курил.

Вдвоем они загрузили ракету, загерметизировали ее, и Отто включил автономную систему управления. Через несколько дней в Маниле на Земле Жозе Песквито, разбирая груз, найдет подробный список того, что необходимо будет прислать в очередной раз.

– Ты возьмешь меня с собой? – спросил Отто.

– Ну, сначала… мне нужно в Нью-Израиль, – протянул Стинер.

– Прекрасно. У меня останется много времени.

Когда– то Отто Зитт пытался самостоятельно освоить черный рынок по маленьким и хрупким радиодеталям, которые тайком провозили на обычных кораблях, курсирующих между Землей и Марсом. Еще раньше он пробовал импортировать такие дорогостоящие на рынке товары, как пишущие машинки, фотоаппараты, магнитофоны, меха, спиртные напитки, но из-за большой конкуренции потерпел фиаско. Торговля необходимыми в жизни вещами повсюду в колониях сосредоточилась в руках крупных воротил подпольного бизнеса, обладавших огромными капиталами и собственными автономными каналами доставки товаров.

Сердце Отто не лежало к такому бизнесу. Он хотел заниматься ремонтом, именно поэтому и прибыл на Марс, ничего не зная о том, что две или три фирмы, к примеру И-компания, в которой работал сосед Стинера Джек Болен, действуя замкнутыми средневековыми цеховыми гильдиями, монополизировали все ремонтное дело на планете. Отто попытался пройти отборочные тесты в одну из фирм, но оказался недостаточно квалифицированным. Он перебивался около года случайными заработками, а потом начал работать на Стинера, проворачивая небольшие операции с импортом радиодеталей. Отто не нравилась работа, но зато он не проливал пот под палящим солнцем в одной из бригад, проводивших мелиорацию в пустыне.

Когда они вернулись на склад, Стинер обрушился на евреев.

– Лично я терпеть не могу израильтян, несмотря на то, что постоянно должен иметь с ними дело. Мне не нравится, как они живут в своих бараках.

И такие хитрые – все время пытаются развести фруктовые сады, всякие там апельсины, лимоны. Правда, у них есть определенное преимущество перед остальными: у себя дома на Земле они жили точно в таких же условиях – в пустыне, при недостатке всевозможных ресурсов.

– Конечно, они имеют свои недостатки, – ответил Отто. – Но все-таки необходимо отдать им должное: израильтяне действуют энергично и очень трудолюбивы.

– Они мне не нравятся не только из-за их хитрости, – сказал Стинер, израильтяне страшные лицемеры. Только посмотри, сколько они покупают у меня банок некошерного мяса. Никто из них не придерживается законов своей религии относительно еды.

– Ну, если тебе не нравится то, что они покупают копченых устриц, так не продавай им, – ответил Отто.

– В конце концов, меня не касается, что они едят, – сказал Стинер.

Стинер посещал Нью-Израиль не только с коммерческой целью.

Существовала и другая, неизвестная Отто причина. Там жил сын Стинера в специальном лагере для так называемых «аномальных детей». Термин относился к тем детям, которые отличались от нормальных физически или умственно до такой степени, что не могли обучаться в общественной школе. Сын Стинера болел аутизмом «аутизм – состояние психики, характеризующееся преобладанием замкнутой внутренней жизни и активным отстранением от внешнего мира» и вот уже в течение трех лет воспитатели и врачи лагеря пытались наладить контакт между ним и человеческой культурой.

Иметь психически больного ребенка было очень неприятно, ведь психологи полагали, что болезнь передавалась детям по наследству от родителей шизоидного типа. Манфреду было уже десять лет, но он еще не выговорил ни единого слова. Он беспрерывно бегал на цыпочках, избегая окружающих, словно то были острые и опасные предметы, хотя внешне он выглядел крупным здоровым белокурым ребенком, так что в первый год после его рождения Стинеры не могли нарадоваться, глядя на мальчика. Но теперь даже у воспитательницы спецлагеря имени Бен-Гуриона почти не осталось надежд на то, что Манфреда можно вылечить. А воспитательница всегда была оптимисткой – такова ее работа.

– Возможно, я проторчу в Нью-Израиле целый день, – сказал Стинер после того, как они погрузили халву в вертолет. – Мне нужно побывать в каждом чертовом кибуце, а это займет уйму времени.

– Почему ты не хочешь взять меня с собой? – кипя от злости, чуть не закричал Отто.

Стинер замедлил шаг, опустил голову и виновато ответил:

– Как же ты не понимаешь? Мне нравится твоя компания, но…

Он раздумывал, не сказать ли Отто правду.

– Я подброшу тебя до автостанции, хорошо?

Стинер почувствовал упадок сил. Он приедет в спецлагерь и найдет Манфреда все в том же состоянии: он избегает чужих взглядов, беспрерывно бегает кругами, больше похож на упругого и осторожного зверька, чем на ребенка. Как ни тяжело собираться, но нужно ехать.

В глубине души Стинер во всем обвинял жену: когда Манфред был младенцем, она никогда не разговаривала с ним, не проявляла никаких признаков материнской любви. Химик по профессии, она имела аналитический, холодный, лишенный всякой фантазии ум, совершенно не подходящий для матери. Жена купала и кормила ребенка, как будто он был не ее сыном, а каким-то подопытным животным, вроде белой крысы. Ребенок был здоров и содержался в чистоте, но она никогда не пела ему, не смеялась и не разговаривала с ним. Вот Манфред постепенно и заболел аутизмом, что ему оставалось? Размышляя о своей жене, Стинер почувствовал злобу. Как много баб задурило себе голову учеными степенями! Норберт вспомнил соседского мальчика – бойкого, активного, всегда на виду у Сильвии, истинной женщины и матери – жизнерадостной, физически привлекательной, живой… Решительная и самостоятельная, она имела поразительное чувство собственного достоинства. Норберт восхищался соседкой. Без всяких женских сантиментов, сильная… Как она быстро разобралась по поводу воды! Какое самообладание!

Ничем нельзя ее пронять – ни утверждением, что водяной бак протек, ни тем, что они лишились двухнедельного запаса воды. Размышляя о своих ухищрениях, Стинер горестно улыбнулся. Сильвия Болен не обманулась ни на мгновение.

– Ну ладно! Высади меня на автостанции, – прервал его размышления Отто.

– Конечно, конечно! – с облегчением подхватил Норберт, – и тебе не придется глазеть на этих евреев.

Пристально посмотрев на него, Отто раздельно проговорил:

– Я же тебе ясно сказал, Норберт! Я даже не думаю о них.

Они забрались в вертолет, Стинер разместился на месте пилота и включил двигатель. Оставшееся время они молчали.

Посадив вертолет на посадочную площадку в северной части Нью-Израиля, Стинер ощутил, как краска заливает его лицо из-за того, что плохо отзывался о евреях. Все, что он наговорил, служило только жалкой попыткой предотвратить совместную поездку. На самом деле Норберт Стинер восхищался израильтянами. Он говорил так только потому, что стыдился признаться: да, у него дефективный сын, который содержится в спецлагере имени Бен-Гуриона… Как скверно все получилось… Они чуть не поссорились!

На самом деле никто, кроме израильтян, не заботился о его сыне. Их лагерь для аномальных детей – единственный на Марсе, хотя на Земле существовало множество подобных учреждений, не говоря уже о других возможностях позаботиться о ребенке. Кроме того, стоимость содержания Манфреда лагере была чисто символической.

Запарковав вертолет и выйдя наружу, Норберт расчувствовался до такой степени, что не мог спокойно смотреть в глаза израильтянам. Ему казалось, что они могли как-нибудь прочитать его мысли, догадаться о том, что он только что говорил о них.

Однако обслуживающий персонал вертолетной стоянки встретил его вежливо. Чувство вины у Стинера начало постепенно проходить и в конце концов совершенно исчезло. Подхватив тяжелый чемодан, он отправился прямо через летное поле к ожидавшему пассажиров автобусу-вездеходу.

Удобно устроившись на своем месте, Стинер вспомнил, что забыл купить подарок для сына. Воспитательница мисс Милч сказала ему, чтобы он при посещении сына приносил какой-нибудь подарок, который напоминал бы Манфреду об отце в его отсутствие. «Нужно выскочить возле какого-нибудь магазина, – сказал самому себе Стинер. – Куплю ему какую-нибудь симпатичную игрушку».

Он вспомнил, что одна из родительниц, тоже навещавшая своего ребенка в лагере, содержит магазин в Нью-Израиле. Звали ее миссис Эстергази.

Норберт мог бы зайти к ней: она видела Манфреда и наверняка понимает, что может интересовать аномальных детей. Миссис Эстергази сообразит, что ему предложить и не станет задавать дурацких вопросов, вроде того, сколько лет вашему мальчику.

Норберт вышел из автобуса на ближайшей от магазина остановке и пошел прямо по тротуару, с удовольствием рассматривая маленькие магазинчики и конторы. Нью-Израиль многим напоминал ему Землю – настоящий город, не то что поселки, вроде Банчвуд-Парка или Левистоуна. Повсюду множество людей торопилось по делам, и он просто наслаждался атмосферой коммерции и деловой активности.

Стинер подошел к магазину с современной вывеской и наклонными витринами. Если бы не марсианские кусты, торчавшие из ящиков на окнах, можно было подумать, что находишься в деловой части Берлина. Войдя в магазин, он сразу увидел миссис Эстергази, стоявшую за прилавком. Она улыбнулась ему. Выглядела она современной, хорошо ухоженной женщиной чуть за сорок, всегда модно и дорого одетой, с темными волосами и умной улыбкой. Все в округе знали, что миссис Эстергази чрезвычайно увлекалась политикой и общественной деятельностью – выпускала информационный бюллетень и без разбора вступала в один комитет за другим.

То, что ее больной ребенок находился в спецлагере, знали только несколько родителей и обслуживающий персонал. Совсем маленький мальчик трех лет отроду страдал ужасным недугом, вызванным воздействием гамма-лучей на внутриутробное развитие. Стинер его видел только один единственный раз. В спецлагере имени Бен-Гуриона множество детей страдало различными серьезными заболеваниями. При посещении все они казались ему на одно лицо. Но ребенок Эстергази поразил его – крошечный, сморщенный, с огромными, как у лемура, глазами. Как существо из подводного мира, он имел особые перепонки между пальцами на руках. Казалось, его взгляд пронизывал насквозь, достигая самых сокровенных уголков сознания. Как будто невидимые щупальца проникали в мозг и, подцепив что-то сокровенное, тут же отдергивались обратно. Ребенок был настоящим марсианином, то есть рожденным на Марсе, а не привезенным родителями с Земли. Эстергази родила его уже после развода. Стинер случайно выудил этот факт из беседы с ней, причем сообщила она об этом спокойно, без малейшего смущения. Они развелись с мужем после долгой совместной жизни. Отправив ребенка в спецлагерь, подобно большинству современных женщин, она не считала это для себя большим позором. Стинер тоже разделял ее мнение.

– Что за очаровательный магазинчик у вас, миссис Эстергази, – сказал Норберт и поставил чемодан на пол.

– Спасибо, – ответила она, прохаживаясь за прилавком. – Чем могу служить, мистер Стинер? Вы хотите мне продать йогурт или пшеничные проростки? – Ее темные глаза весело блеснули.

– Мне нужен подарок для Манфреда, – ответил Стинер.

Мягкое сочувствующее выражение появилось на ее лице.

– Я понимаю. Ну… – она подошла к одному из стеллажей. – На днях я видела вашего сына, когда посещала лагерь. Не проявляет ли он интереса к музыке? Часто дети-аутисты получают удовольствие от музыки.

– Он любит рисовать. Все время рисует.

Она взяла маленький деревянный инструмент вроде флейты.

– Местное производство. К тому же очень хорошо сделано, – она протянула инструмент.

– Хорошо, – согласился он, – я возьму.

– Мисс Милч пользуется музыкой для контакта с детьми-аутистами, сказала миссис Эстергази, упаковывая флейту, – так что я думаю, она подойдет, особенно для танцев.

Покончив с делом, она оживилась:

– Мистер Стинер, как вам известно, я имею постоянный контакт с политическими кругами на Земле. Я… В общем, имеются слухи, что ООН рассматривает… – при этих словах она таинственно понизила голос и ее лицо побледнело. – Мне так неприятно причинять вам страдания, мистер Стинер, но если в этом есть хоть доля правды… Кажется, они определенно собираются… Надо действовать!

Теперь он пожалел, что вошел в магазин. Конечно, миссис Эстергази знала обо всех важнейших политических событиях. Он почувствовал беспокойство: как было бы хорошо выяснить, что она имела в виду, не слыша всей этой белиберды.

Тем временем миссис Эстергази продолжала:

– Предполагают, что ООН собирается провести слушания по поводу аномальных детей, – ее голос дрогнул. – Хотят потребовать закрытия лагеря.

Пораженный Стинер едва сумел выдавить:

– Нн-но… почему?!

Не мигая, он уставился на нее.

– Они боятся… Ну, они просто не хотят видеть того, что называют «дефективный выброс, появившийся на колонизируемых планетах». Хотят сохранить расу чистой! Понимаете, что они затевают? Вероятно, потому, что мой собственный ребенок… Нет! Я решительно не согласна!… На Земле их не беспокоит факт существования аномальных детей. Видите ли, это не имеет там такого значения, как здесь, у нас! Вы понимаете, какие доброхоты?… Они Проявляют о нас поразительное беспокойство! Помните, как вы себя чувствовали до того, как приехали на Марс? Там, на Земле, они считают существование аномальных детей здесь, на Марсе, грозным призраком одной из проблем, которая появится у них в будущем… Ведь мы – их будущее…

Стинер перебил ее:

– А вы уверены… по поводу этого закона?

– Абсолютно, – она твердо смотрела ему в лицо, ее подбородок был храбро выставлен вперед, умные глаза – совершенно спокойны.

– Нам нельзя медлить! Будет ужасно, если они закроют лагерь и… она не закончила. В ее глазах читалось нечто невысказанное…

Их аномальных, но все-таки горячо любимых детей – его мальчика и ее малыша – убьют каким-нибудь научным безболезненным мгновенным способом!

Неужели она думала об этом?!

– Скажите… – произнес он.

Как бы угадав его вопрос, миссис Эстергази ответила:

– Детей усыпят…

Отвернувшись, чтобы скрыть свое лицо, он глухо сказал:

– Вы имеете в виду… убьют?…

– О, какой ужас! – закричала она. – Как у вас язык поворачивается говорить так!… Неужели вас это совсем не волнует?

Она посмотрела на него с ужасом.

– Боже… – прошептал он в отчаянии. – Неужели это правда?

Стинер не верил ей. Просто потому, что не хотел? Или потому, что это было уж слишком чудовищно? «Нет, – думал он, – этого просто не может быть». Норберт не доверял ей, ни ее инстинктам, ни ее чувству реальности.

Видимо, она подцепила какие-то слухи, искаженные истеричками до бессмыслицы. Вероятно, просто появился закон, косвенным образом задевающий какие-то аспекты содержания аномальных детей. Они – родители аномальных детей – всегда жили с камнем в душе. С каким ужасом читали они приказ об обязательной стерилизации обоих родителей и всего потомства в случаях, когда доказано «нарушение репродуктивной функции вследствие облучения гамма-радиацией в больших дозах».

– Кто автор закона? – спросил Стинер.

– Предполагают – шестеро членов Комитета по внутрипланетарному здоровью и благосостоянию, – она по бумажке прочитала фамилии. – Вот их имена… Мистер Стинер, мне бы хотелось, чтобы вы написали этим господам… а также всем, кого вы знаете…

Норберт уже едва слушал. Он торопливо расплатился, поблагодарил ее, схватил сверток и выскочил из магазина.

Черт возьми! Как он жалел, что вошел туда! Что, она получает удовольствие, рассказывая такие страсти? Неужели в мире и без того недостаточно проблем, чтобы обойтись без бабских сплетен, распространяемых дамочками не первой молодости, которые от нечего делать ставят общественные дела на первое место…

Но тихий внутренний голос говорил ему: «Она, вероятно, знает, что говорит. Ты должен твердо взглянуть правде в глаза». Вцепившись в тяжелый чемодан, он шел, расстроенный и испуганный, с трудом узнавая маленькие новые магазинчики, мимо которых проходил, торопясь в лагерь на свидание с сыном.

Когда Стинер наконец вошел в большой, со стеклянным куполом, солярий лагеря, он сразу заметил мисс Милч, молодую, рыжеволосую, в рабочем халате и сандалиях, перепачканную глиной и краской, сердито хмурящую брови. Она вскинула голову и, отбросив на спину спадавшие на лицо взъерошенные волосы, пошла ему навстречу.

– Здравствуйте, мистер Стинер. Ну и денек сегодня! Двое новеньких, а один из них – сущее наказание!

– Мисс Милч, – сказал он, – я только что разговаривал с миссис Эстергази в ее магазине…

– Она рассказала вам о предполагаемом законе? – Мисс Милч выглядела утомленной. – Да, есть такой закон. Анна добывает всевозможные секретные сведения, хотя как это у нее получается, я не понимаю… Попытайтесь быть спокойным с Манфредом – если, конечно, сможете – он сегодня выведен из равновесия вновь прибывшими.

Она собиралась отвести мистера Стинера по коридору в игровую комнату к сыну, но тот торопливо остановил ее.

– Как можно помешать выполнению этого закона? – задыхаясь от волнения, спросил Норберт. Он поставил чемодан и держал только бумажный пакет, в который миссис Эстергази положила деревянную флейту.

– Я не знаю, можно ли что-нибудь предпринять, – сказала мисс Милч.

Она медленно подошла к двери и открыла ее. Детские голоса, пронзительные и резкие, обрушились на них. -…Естественно, наши власти и правительство Израиля, как и некоторые другие страны, выступили с гневным протестом.

Вокруг закона столько секретов – все собираются произвести в полнейшей тайне, чтобы не вызвать паники… Такой деликатный вопрос… Никто даже не понимает, что существует общественное мнение по данному делу и не считает необходимым к нему прислушаться…

Ее голос, усталый и ломкий, все время прерывался, как будто она только что гналась за кем-то и теперь ей не хватало дыхания. Но затем она справилась с волнением и ободряюще похлопала его по плечу.

– Наверное, самое худшее, что может произойти – они закроют лагерь и отправят детей на Землю. Не думаю, что когда-нибудь они зайдут далеко и убьют их.

Стинер быстро проговорил:

– Они это сделают… в лагерях… там… на Земле…

– Ну, а теперь идите и пообщайтесь с Манфредом, – сказала мисс Милч, – ладно? Думаю, он знает, что сегодня день вашего прихода – ребенок все время стоял возле окна. Хотя, конечно, он часто это делает просто так.

Внезапно, к своему удивлению, Норберт выпалил сдавленным голосом:

– Вероятно, они правы… Какая польза от ребенка, который не может ни говорить, ни жить среди людей?

Мисс Милч внимательно посмотрела на него, но ничего не ответила.

– Он никогда не сможет выполнять хоть какую-то работу, – продолжал Стинер. – Он, как и теперь, всегда будет обузой для общества. Нужен ли такой ребенок?

– Больные аутизмом дети, конечно, еще продолжают ставить нас в тупик, – сказала Мисс Милч. – Но при всем том, что мы знаем о них, – об их способе жизни, тенденции мысленно эволюционировать… И вообще нет никаких видимых причин все бросить даже после стольких лет неудачных попыток.

– Думаю, я не смогу с чистой совестью бороться против этого закона, сказал Стинер. – Сначала я не подумал как следует над этим. Теперь первый шок прошел. Закон – действительно справедлив. Я чувствую: это правильное решение, – его голос неожиданно прервался.

– Да-а, – протянула мисс Милч, – хорошо, что вы не сказали этого Анне Эстергази, – она бы вас не отпустила просто так. Анна бы мучила вас своими речами до тех пор, пока бы вы не перешли на ее сторону, – она все еще держала открытой дверь в большую игровую комнату. – Манфред вон там, у углу.

Глядя на сына, Стинер подумал: "Никогда не знаешь, как относиться к нему. Большая, породистая голова, вьющиеся волосы, привлекательные черты лица… Мальчик согнулся, полностью поглощенный каким-то предметом в своей руке. По-настоящему хорошенький мальчик, с глазами иногда весело сияющими, иногда просто веселыми и возбужденными… и такая ужасная координация движений. А эта чудовищная манера непрерывно топтаться на цыпочках? Как будто он танцует под какую-то неслышную музыку, какую-то мелодию, звучащую в голове, под ритмы, которые его захватили…

"Какие мы тяжелые по сравнению с ним! – думал Стинер. – Свинцовые! Мы ползаем по земле, как улитки, в то время как он танцует и подпрыгивает, едва касаясь ее ногами. Наверно, гравитация на него совсем не действует.

Может быть, он состоит из какого-нибудь нового сорта атомов?"

– Привет, Манни, – обратился мистер Стинер к сыну.

Мальчик даже не поднял головы и вообще никак не прореагировал на появление отца, оставаясь полностью поглощенным своим объектом.

«Я напишу авторам закона, – продолжал свои мысли Стинер, – и скажу им, что у меня есть ребенок в лагере, но я согласен с вами».

Собственные мысли привели его в ужас.

"Стало быть, я признаю убийство Манфреда… Моя ненависть к нему под влиянием этой новости вырвалась наружу. О! Я понимаю, почему они готовят закон в секрете. Держу пари, что множество людей питают такую же неприязнь к своим детям, не признаваясь себе в этом.

– Ты не хочешь флейту, Манни? – сказал Стинер. – Зачем же я ее тогда принес, хотелось бы знать?… Ты не доволен подарком? Нет?

Мальчик ни разу не взглянул на отца и никак не показал, что вообще кого-нибудь слышит.

– Ничего… – произнес вслух Стинер. – Пустота…

Он вздрогнул от неожиданности, когда высокий стройный доктор Глоб в белом халате с папкой в руках подошел к нему.

– В Швейцарии, – начал доктор Глоб, – появилась новая теория, раскрывающая природу аутизма. Хочется обсудить ее с вами. Пожалуй, стоит попытаться применить другой метод лечения вашего сына…

– Сомневаюсь в этом, – перебил Стинер.

Казалось, доктор не расслышал его и продолжал:

– Как предполагают, из-за нарушения чувства времени окружающий мир в восприятии больных аутизмом значительно ускоряется, и они не могут его нормально воспринимать. Мы с вами имели бы очень похожие ощущения при просмотре телевизионной передачи, ускоренной до такой степени, что предметы стали бы невидимыми, а звуковое сопровождение превратилось бы в бессмысленное, нечленораздельное бормотанье. Вы понимаете, о чем я говорю?

Больной постоянно слышит некую какофонию звуков. На основании новых идей мы хотим создать комнату, в которой для ребенка, больного аутизмом, будет показываться фильм с очень замедленным изображением. Понимаете?

Изображение и звук будут замедлены до такой степени, что ни вы, ни я не сможем воспринимать их как движение или человеческую речь.

– Восхитительная наука – психиатрия, – утомленно произнес Стинер. – В ней всегда что-нибудь новенькое. Не так ли, доктор?

– Да, – кивнул Глоб. – Швейцарцы разработали новые подходы в лечении больных с нарушением психики – замкнутых индивидуалистов, лишенных обычных способов коммуникации. Улавливаете мою мысль?

– Да, я понимаю, – ответил Стинер.

Доктор Глоб поклонился и отошел к другой родительнице, сидевшей с маленькой девочкой и рассматривающей вместе с ней толстую книжку с картинками.

Огорошенный градом слов, Стинер подумал: "Интересно, а знает ли доктор, что власти в любой момент могут закрыть лагерь Бен-Гуриона?

Хороший врач, он по простоте душевной не ведает о грозящей беде…

Работает себе, счастливый, погруженный в свои научные планы…"

Подойдя к доктору Глобу, беседовавшему с матерью маленькой девочки, Стинер дождался паузы в их разговоре и сказал:

– Доктор, мне бы хотелось несколько побольше узнать о новой теории.

– Да, да, конечно, – сказал Глоб и, извинившись перед женщиной, отвел его в сторону, где они могли спокойно поговорить. – Идея временнЫх соотношений может открыть широкий путь к умам, утомленным непосильной задачей коммуникаций с миром…

Стинер неожиданно перебил его:

– Хорошо, доктор. Предположим, ваша теория работает. Но как вы можете помочь конкретному ребенку? Не хотите же вы оставить его в закрытой комнате с замедленным изображением до конца его дней? Мне кажется, доктор, что вы здесь играете в игрушки. Вы не видите реальности. В вашем лагере собрались такие умники! Такие идеалисты! Но во внешнем мире все обстоит совсем не так. У вас тут этакое благородное, святое место – но вы обманываете себя. По моему мнению, вы дурачите больных. Извините, что приходится говорить вам такие резкости. Подумать только – закрытая комната с замедленными картинкам – это безумие какое-то!

Доктор Глоб сосредоточенно слушал, кивая головой с внимательным выражением на лице.

– Нам уже прислали необходимое оборудование от Вестингауза с Земли, сказал он, когда Стинер закончил свой монолог. – Так как связь между людьми поддерживается главным образом при помощи речи, то Вестингауз сконструировал для нас в первую очередь звукозаписывающий прибор, который примет сообщение для больного, такого, как ваш Манфред. Запишем его на магнитную ленту и почти сразу воспроизведем с замедленной скоростью, затем все сотрем и цикл повторится. В результате аутист сможет поддерживать постоянный контакт с внешним миром на своей собственной скорости восприятия. Позже мы надеемся получить видеомагнитофон, выдающий замедленные порции зрительной информации, синхронизированные со звуком. По общему убеждению, после тренировки на этом оборудовании больному остается только один шаг до контакта с окружающими, хотя и будут иметь место определенные трудности. Нет, я решительно не согласен с вами, когда вы говорите, что теория слишком далека от практического применения. Вспомните хотя бы химиотерапию, которую испытали не так давно. Стимуляторы ускоряли внутреннее чувство времени у больного до такой степени, что он мог воспринимать импульсы от внешнего мира. Но как только действие лекарств прекращалось, способность воспринимать окружающее опять притуплялась и восстанавливался патологический метаболизм. Понимаете мою мысль? Главное как мы поняли из опытов, то, что психоз имеет связь с обменом веществ, а не с душевными расстройствами. Шестьдесят лет ошибочных представлений перевернул единственный эксперимент с применением аминала.

– Мечты и пустая болтовня, – резко перебил Стинер. – Вы никогда не наладите контакт с моим бедным мальчиком. – Круто развернувшись, он пошел прочь от доктора Глоба.

Выйдя из лагеря, Норберт Стинер отправился на автобусе в изящный ресторанчик «Красная лиса». Здесь он обычно продавал большие партии товаров. Уладив дела с владельцем ресторана, он некоторое время сидел в баре, потягивая пиво.

Способ, предложенный доктором Глобом, казался ему глупой выдумкой.

Такой же глупой выдумкой, как и та, что привела их всех на Марс. Подумать только, на этой планете стакан пива стоил вдвое дороже, чем глоток виски, так как в нем намного больше воды!

Владелец «Красной лисы», невысокий лысый толстенький человечек, протиравший стаканы, подошел к Стинеру и спросил:

– Почему ты такой угрюмый, Норб?

– Они собираются закрыть спецлагерь Бен-Гуриона, – ответил Стинер.

– И правильно сделают, – сказал владелец «Красной лисы». – Нам не нужны уроды на Марсе, они – плохая реклама для нас.

– До некоторой степени я с тобой согласен, – ответил Норберт Стинер.

– Помнишь, в шестидесятые годы у тех, кто принимал разрекламированное немецкое лекарство, родились уроды с ластами, как у тюленей. Тогда следовало их всех уничтожить. Ведь рождается достаточно нормальных, здоровых детей, так, зачем жалеть каких-то недочеловеков? Если у вас родится дефективный ребенок с какими-нибудь особыми щупальцами или вовсе без рук – вряд ли вам захочется сохранить ему жизнь, не так ли?

– Конечно, – согласился Стинер. Он не признался, что его шурин, живший на Земле, родился фокомелусом, то есть без рук, и пользовался прекрасными протезами, разработанными для него канадской фирмой, специализировавшейся на оборудовании такого типа.

Он ничего не сказал маленькому толстяку, продолжая пить пиво и разглядывать бутылки на витрине за стойкой бара. Хозяин ресторана совершенно ему не нравился, и он никогда не рассказывал толстяку о Манфреде. Стинер знал о его твердой предубежденности в отношении психически больных. Обычное, широко распространенное мнение. Норберт даже не почувствовал раздражения к нему. Он просто устал и не желал обсуждать свои проблемы.

– Уродов, рожденных в шестидесятых, поместили в спецлагерь Бен-Гуриона, – продолжал владелец ресторана. – Ноги моей не бывало и никогда не будет в этом зверинце.

– Как же ни могли оказаться в лагере? – спросил Стинер. – Спецлагерь Бен-Гуриона предназначался для аномальных детей, а под аномальностью подразумевалось нечто другое, а вовсе не физическое уродство.

– Да, – сказал мужчина. – Я понимаю, что ты имел в виду. Если бы уродов сразу уничтожали тогда, много лет назад, то не прошлось бы создавать такое ужасное место, как спецлагерь Бен-Гуриона. Имеется прямая связь между монстрами, рожденными в шестидесятых в этими ублюдками, появившимися на свет, как полагают, в результате радиации. Думаю, уроды рождаются вследствие генетических нарушений в организме. Согласен со мной?

Так вот, нацисты были совершенно правы. Нужно было уничтожить генетически неполноценные расы еще в 1930-ом. Они считали…

– Мой сын… – начал было Стинер и замолчал. До него вдруг дошло то, что он произнес. Толстяк с удивлением уставился на него.

– Мой сын… там… – наконец выдавил Стинер. – Он значит для меня так же много, как и ваши для вас. И я уверен, в один прекрасный день мой мальчик снова вернется в мир.

– Позвольте мне угостить тебя выпивкой, Норберт, – сказал толстяк. Видишь ли… мне очень жаль… Я имею в виду все то, о чем я тут говорил…

– Если они закроют лагерь – это будет слишком большим бедствием для нас – тех, у кого там дети… Лично я не переживу этого…

– Да-а… Я понимаю, что ты имеешь в виду, – сказал хозяин «Красной лисы». – Я понимаю твои чувства.

– Тогда ты умнее меня, если можешь понять мои чувства, – с горечью сказал Стинер, – потому что даже я не могу в них разобраться. – Он поставил пустой стакан и слез с табуретки. – Не хочу больше пить, – сказал он. – Извини меня, мне нужно идти. Он поднял свой тяжелый чемодан.

– Ты часто заходил сюда, – с упреком сказал владелец ресторана, – мы много говорили о лагере, но ты никогда не говорил, что твой сын там. Зря!

– он выглядел раздраженным.

– Почему же зря?

– Черт возьми! Да просто если бы я знал о твоем сыне, то не стал бы тебе говорить того, что сказал. Ты – хитрый, Норберт, мог ведь сказать, но нарочно промолчал. Мне не нравится твоя неискренность. – Лицо толстяка покраснело от возмущения.

Подхватив чемодан, Стинер покинул бар.

– Какой неудачный день, – произнес он вслух. – Поругался со всеми, придется в следующий раз извиняться… Если я вообще вернусь… Но я должен вернуться, весь мой бизнес основан на взаимоотношениях… И я обязан приезжать в лагерь, у меня нет другого выхода.

Внезапно ему пришло в голову, что он может убить себя. Эта идея так просто появилась в его совершенно истощенном мозгу, как будто она всегда была в нем. Как все просто. Стоит только разбить вертолет.

"Черт возьми! – думал он. – Надоело быть Норбертом Стинером… Я не просился быть Норбертом Стинером, продавать чертову жратву на черном рынке или еще что-нибудь… Я – всего лишь жалкий торгаш! Мне надоело холодное презрение жены за то, что я не могу содержать нашу сантехнику в порядке. Я устал от своего помощника, которого вынужден терпеть, потому что не могу справиться самостоятельно даже с собственным бизнесом… – Внезапно у него возникла новая мысль:

– Зачем ждать, пока я вернусь к вертолету?…"

Вдоль по улице приближался огромный, громыхающий, запыленный со всех сторон автобус-вездеход, только что пересекший пустыню и прибывший в Нью-Израиль. Стинер неожиданно поставил чемодан и выбежал на середину улицы – прямо на проезжую часть. Тяжелая машина отчаянно засигналила, завизжали воздушные тормоза. Стинер выбежал вперед, опустив голову и зажмурив глаза. Только в последний момент, когда от звука автомобильного рожка заломило в ушах, он не выдержал и широко раскрыл глаза. Последнее, что он увидел, – перекошенное лицо водителя, с ужасом глядящего на самоубийцу, рулевое колесо, номер на фуражке… А затем все погасло.

В солярии спецлагеря Бен-Гуриона воспитательница мисс Милч играла на фортепиано «Танец феи Драже» из сюиты П.И.Чайковского «Щелкунчик», а дети под него танцевали. Заслышав звуки сирен, она перестала играть.

– Пожар! – сказал один из малышей, отправляясь к окну. Другие дети последовали его примеру.

– Нет, мисс Милч, – сказал другой мальчик возле окна, – это «скорая помощь» мчится в деловую часть города.

Мисс Милч продолжила игру, и дети, под влиянием звуков и ритма музыки, потянулись к своим местам. Они изображали медведей в зоопарке, бросающихся за лакомствами, – именно эти образы внушила им музыка, и воспитательница предложила показать, как звери собирают разбросанные по полу конфеты.

В стороне, не слушая музыку, опустив голову, с задумчивым выражением лица стоял Манфред. Когда завыла сирена, он в то же самое мгновение поднял голову. Заметив его движение, мисс Милч раскрыла рот от удивления и зашептала молитву. Мальчик слышал! Она с энтузиазмом забарабанила дальше по клавишам музыку Чайковского, чувствуя подъем от того, что они с доктором оказались правы и при помощи звука можно выйти на контакт с малышом.

Манфред медленно подошел к окну и стал смотреть на дома, улицу, разыскивая источник звука, привлекший его внимание.

«Дела теперь обстоят вовсе не так безнадежно, как раньше, после всего того, что случилось, – говорила себе мисс Милч. – Дождемся, пока о случившемся узнает его отец. Происшествие с Манфредом еще раз доказывает, что никогда нельзя отчаиваться и бросать попытки».

Счастливая, она с удвоенной энергией ударяла по клавишами.