Глава четырнадцатая

Элис как раз ставила кофейник на поднос, когда в парадную дверь позвонили и зуммер в кухне издал свое предостерегающее жужжание. Она вздохнула, чуть не опрокинула молочник и замерла, прижав руки к трепещущему сердцу. Она уже давно ожидала этого звука, и нервы ее напрягались все больше и больше, пока она вполуха слушала последние известия, которые приглушенным потоком вырывались из радиоприемника на каминной полке. Она подошла к кухонной двери на цыпочках, хотя пластик, покрывавший пол, в любом случае заглушил бы ее шаги, и замерла, прислушиваясь, как Лиз открывает дверь. Потом раздался его голос, и она прислонилась к косяку, слабея от сознания, что он действительно пришел.

Весь день она ждала этой минуты, и сладкое волнение при мысли, что он придет, сменялось страхом, что он не придет. А теперь, когда он пришел, у нее в голове все завертелось. Она не представляла, что делать дальше, но тут в холле раздался голос Мартина. Элис схватила поднос и поспешно вышла из кухни – ведь он может пригласить неожиданного посетителя к себе в кабинет и момент будет безвозвратно упущен.

Она увидела его в глубине холла – он стоял, прижимая шляпу к груди. Она услышала его голос:

– Я должен просить у вас извинения, мистер Белфорд, но на меня произвела такое впечатление ваша лекция «Закон и иммигрант», которую вы прочли в нашем клубе, что я осмелился злоупотребить вашим столь любезным приглашением обращаться к вам за советом, если он кому-нибудь из нас понадобится.

Мартин растерянно сказал:

– А, да. Гм… это было в… в…

– В Клубе земляков в Эшдоне.

– А, да, да, да! – воскликнул Мартин с неискренним оживлением.

– Я понимаю, что выбрал не вполне удачный час для появления у вас в доме, но вы, австралийцы, так любезны и так гостеприимны, и, учитывая к тому же, что мы практически соседи…

Мартин, видимо, не знал, как поступить.

Решила дело Элис. Проплывая мимо с подносом, она сказала:

– Пригласи же своего знакомого выпить с нами кофе, Мартин.

– Это клиент…

Она остановилась в дверях и в первый раз посмотрела прямо на фон Рендта.

– Но почему он все-таки не может выпить с нами кофе? А потом вы пройдете в кабинет и обсудите свое дело. Теперь же идите оба в гостиную. Так будет гораздо приятнее.

Мартин не был уверен, что клиента прилично приглашать в гостиную, но посетитель разрешил его сомнения, последовав за Элис.

Она поставила поднос на кофейный столик и опустилась в свое обычное кресло, приняв свой «светский вид», по выражению Лиз.

Мартин остановился в дверях, раздраженный этим нарушением привычного распорядка его вечера. Он не любил, чтобы клиенты приходили к нему домой, и допускал это лишь в исключительных случаях и только если об этом было условлено заранее.

Элис поглядела на брата.

– Ты не представишь нам твоего знакомого?

– А, да… Мистер… э?..

– Фон Рендт. Карл фон Рендт, – посетитель наклонил голову, щелкнул каблуками, подошел к Элис, взял ее руку и задержал в своей чуть дольше, чем было необходимо.

– Я никогда не знаю, как принято поступать в вашей стране в определенных случаях. Некоторые австралийцы протягивают руку для рукопожатия, другие нет. Извините меня.

– Моя дочь Элизабет.

Лиз улыбнулась ему со своего табурета перед телевизором и протянула руку.

– Более известная как Лиз.

– Берите стул и присоединяйтесь к семейному кружку, – пригласила Элис.

Лиз улыбнулась про себя, заметив оживление тетки и волнение в ее голосе. Забавно, как реагирует на мужчин это поколение – словно все они больше натуральной величины. Но, во всяком случае, это приятнее, чем ее истерики и обиды.

– Садитесь же, мистер фон Рендт, – сказала Элис нежным голосом.

– Благодарю вас.

Посетитель поклонился и сел в кресло, на которое она указала.

– Вы очень добры. Надеюсь, я не помешал вам смотреть телевизор?

– Вовсе нет, – ответил Мартин и нажал на выключатель. – Это телевизор моей сестры. Мы выключаем его после передачи последних известий. Отвратительное изобретение.

Он опустился в свое любимое кресло и начал набивать трубку.

– Вы, на мой взгляд, совершенно правы, – согласился фон Рендт. – Хотя и от телевизоров, вероятно, есть польза, но я тоже готов оплакивать их изобретение, так как они губят искусство беседы.

– Совершенно справедливо, – решительно сказал Мартин.

Элис проглотила свое обычное возражение: «Может быть, кто-нибудь объяснит мне, какие беседы он погубил в этом доме?» – и сказала вместо этого:

– Вы пьете кофе черный или со сливками?

– Черный, если позволите, и, если я могу быть таким сластеной, три куска сахару.

Лиз передала ему чашку, и ей бросились в глаза его пухлые холеные руки с наманикюренными ногтями: он, несомненно, ухаживал за ними более тщательно, чем она или Элис – за своими. Она отнесла чашку отцу и устроилась в уголке дивана, поджав под себя ноги.

– Не слишком крепко? – осведомилась Элис все тем же сладким голосом.

– Превосходный кофе. Разрешите сделать вам комплимент, мисс Белфорд. Такого кофе я не пил с тех пор, как покинул родину.

– Благодарю вас! – Элис покраснела, а Лиз почувствовала угрызение совести: они с отцом постоянно забывали произносить вслух слова, от которых тетя Элис расцветала.

Гость пил кофе и оглядывал комнату.

– Пожалуйста, не сочтите за дерзость, если я скажу, какое для меня огромное удовольствие ощутить подлинный домашний уют.

Элис плеснула кофе мимо чашки, которую протянул ей Мартин.

– Красивая комната, верно? Хотя должна признаться, что у нас с братом вышел спор из-за ее отделки.

– Могу ли я спросить, кто одержал победу, чтобы принести победителю мои поздравления?

– Мы согласились на компромисс.

– Тогда я поздравляю вас обоих. Вы сохранили лучшее от старого и добавили лучшее от нового – превосходное сочетание.

Мартин стиснул зубами мундштук трубки.

– Моя сестра, на мой взгляд, слишком увлекается современным.

– Увлекается – пожалуй. Но в меру.

Взгляд фон Рендта задержался на Элис, и краска разлилась по ее лицу и шее.

– Таковы женщины. В этом их великое очарование. Мы, мужчины, возможно, слишком консервативны.

– Не торопитесь с выводами, вы еще не видели моего кабинета, – вмешалась Лиз. – Он такой современный, что чуть не убил не только папу, но и тетю Элис.

– Больше всего он похож на операционную, – брезгливо сказал Мартин.

Фон Рендт содрогнулся, закрыл глаза и покачал головой.

– Я знаю, что вы имеете в виду. Нет, мисс Элизабет, даже чтобы доставить вам удовольствие, я не могу сказать, что подобный стиль мне нравится. Вы не сочтете меня невежливым, если я скажу, что в таком прекрасном старинном доме это почти святотатство?

– Ну, я рад, что вы на моей стороне, – Мартин немного оттаял. – Моя сестра превратила бы его в последний крик американской архитектуры, если бы я ей позволил.

– Ах, Мартин, ты же знаешь, что это вовсе не так! – Элис сказала это с горячностью, которая никак не оправдывалась темой беседы.

– Я никогда не поверю, что дама с таким тонким вкусом, как ваша сестра, способна на что-либо подобное. Но даже с риском вызвать ее неудовольствие я все-таки скажу, что лучше всего оставить дом таким, какой он есть. Каждый раз, когда я гляжу на него, во мне пробуждается тоска по моему навеки утраченному дому.

– Средневикторианский стиль с примесью псевдоготики? – спросила Лиз. – Неужели и в Европе есть такие ублюдки?

– Конечно. И даже еще более красивые. Вы же, наверное, видели изображения наших церквей и замков?

– Церкви и замки – это другое дело, – возразила Лиз. – Но я считаю, что дом должен быть функционален.

Мартин испустил стон.

– Ну посмотрите, как он нелеп: все эти башенки и крутая крыша, рассчитанная на сильные снегопады! На чердаках невозможно выпрямиться во весь рост, а летом они так накаляются, что, даже когда я была маленькой, я не могла там играть. По-моему, все эти сказочные башенки и жилые чердаки для прислуги неуместны в нашем веке, а в Австралии они и всегда были неуместны.

– В этом случае мы с мистером Белфордом – союзники против вас обеих, хотя я убежден, что мисс Белфорд в своих изменениях не зашла бы так далеко.

Мартин бросил на Лиз торжествующий взгляд.

– Ну разумеется! – негодующе сказала Элис. – Я хотела только заменить эти крошечные окошки хорошими большими окнами.

– Может быть, это получилось бы неплохо, – уступил фон Рендт. – Но с моей эгоистической точки зрения давнего изгнанника, которому дорого напоминание о родном доме, я предпочитаю его именно таким, каков он сейчас.

– А где вы жили с тех пор, как его покинули? – спросила Лиз.

– В Америке, но я почувствовал, что мне было бы трудно провести всю оставшуюся мне жизнь в Штатах. Люди там далеко не так приветливы и гостеприимны, как здесь, в Австралии.

– Гм-м… – Мартин занялся своей трубкой. – А давно вы здесь?

– Ровно столько, сколько требуется для того, чтобы стать истинным новоавстралийцем.

Мартин взглянул на часы, и Элис поспешно спросила:

– Не выпьете ли еще чашечку, мистер фон Рендт?

– С большим удовольствием, если это вас не затруднит. Великолепный кофе.

Он встал и подал ей чашку, поклонившись с грацией, неожиданной для человека такого плотного сложения. Элис улыбнулась ему.

Лиз подумала удивленно: «В этом новом платье она выглядит просто хорошенькой».

– Вы привезли с собой вашу семью? – спросила Элис.

Фон Рендт покачал головой и долго смотрел в свою чашку. Его бородатое лицо выражало глубокую печаль. После подчеркнутой паузы он ответил:

– Нет.

Мартин с тревогой понял, что деловое знакомство начинает переходить в личное. Его раздражение возросло, когда фон Рендт добавил:

– Я не стал бы касаться этой горькой темы, но раз вы отнеслись ко мне не как к чужому, я скажу вам, что у меня нет семьи.

В душе Элис сочувствие боролось с облегчением.

– Простите, если я скажу только, что я потерял свою семью вместе с нашим фамильным поместьем. Прошло больше двадцати лет с тех пор, как русские отобрали его у нас. Я полагаю, вы извините меня, если я больше ничего не скажу.

Лиз охватила та жалость, которую в ней всегда вызывали люди, которых ураган войны разметал по всем континентам. Даже если они, как сейчас этот человек, откровенно напрашивались на сочувствие, она извиняла их. Как ужасно оказаться в положении, когда приходится напрашиваться на сочувствие!

И, поддавшись порыву, Лиз предложила ему сигарету, хотя он еще не докурил предыдущую.

– Ах, пожалуйста, разрешите мне…

Он достал серебряный портсигар и, открыв, предложил Мартину.

– Может быть, вы захотите попробовать одну из этих западногерманских сигарет? Некоторые утверждают, что мы изготовляем лучшие в мире сигареты.

– Спасибо, но я предпочитаю трубку. Это единственное время дня, когда у меня есть возможность спокойно ее курить.

– Вы мудры, мистер Белфорд. Если я пробуду в вашей стране достаточно долго, я отучусь от скверной привычки к сигаретам и тоже перейду на трубку. Но, может быть, мисс Белфорд не откажется? И мисс Элизабет?

Когда он щелкнул зажигалкой и нагнулся к Элис, Лиз вдруг поразило различие между ее отцом и бородатым иностранцем, галантно склонившимся над ее теткой. О лице фон Рендта можно было судить только но глазам и губам. Она решила, что борода идет мужчинам. Лицо отца по сравнению с этим лицом выглядело каким-то голым. Может быть, именно потому он выработал это сдержанное выражение?

Фон Рендт повернулся к Мартину.

– А теперь я должен еще раз попросить у вас извинения за свое вторжение, но после того, как на нашем банкете я поблагодарил вас от имени нашего клуба, вы так любезно сказали мне, что в случае каких-либо юридических затруднений вы будете рады мне помочь, и я не мог устоять перед искушением. Если бы вы знали, как мы, иммигранты, ценим, что человек с вашей репутацией и положением тратит на нас свое драгоценное время!

Мартин сделал досадливый жест, отклоняя эти комплименты, но было нетрудно заметить, что они ему приятны, Лиз улыбнулась; небольшая доза грубой лести – и вот он уже готов простить нарушение привычного распорядка. Именно эти маленькие человеческие слабости особенно трогали ее, даже когда она злилась на его правоверность.

Фон Рендт продолжал:

– Конечно, вы знаете, что мистер Холлоуэй любезно предложил мне свою квартиру и я переехал туда две недели назад?

Элис поторопилась миновать опасный поворот и спросила почти визгливым голосом:

– Вы думаете поселиться тут надолго?

– Я очень этого хочу… и надеюсь…

Его глаза задержались на ней, и Лиз улыбнулась, заметив, как покраснела Элис.

– Но это такая большая квартира для одного человека! – все так же торопливо продолжала Элис. – Как вы управитесь? Ведь вы, мужчины, так беспомощны!

– У меня очень хорошая экономка. Она из моих краев. Ее муж был убит югославскими бандитами перед самым концом войны.

Элис заахала. Лиз кивнула с сочувственным интересом. Мартин заерзал – нетрудно было заметить, как ему неприятно, что разговор все больше и больше переходит на личные темы.

Фон Рендт повернулся к нему, почтительно наклонив голову: он, несомненно, понимал, что у Мартина, который принялся чистить трубку, его слова сочувствия не вызвали.

– Поскольку мистер Холлоуэй уехал в Канберру на длительный срок, я подумал, что мне следовало бы получить у вас консультацию о моих правах как квартиросъемщика. Я очень устал от жизни в пансионах, и мне хотелось бы обзавестись собственным пристанищем, почувствовать себя устроившимся.

– На этот вопрос я ничего не могу ответить, пока не узнаю условий, на которых вам сдана эта квартира, и остальных обстоятельств, а потому нам лучше отложить его обсуждение до тех лор, пока вы не зайдете ко мне в контору. Мой клерк соберет необходимые сведения.

Мартин встал, отошел к каминной полке и начал набивать трубку.

Он явно давал понять, что разговор окончен.

Фон Рендт как будто не заметил этого.

– Вы такие добрые люди, – продолжал он, – и я думаю, вам приятно будет узнать, что я собираюсь облегчить… или смягчить мое одиночество – как правильнее сказать? Послезавтра ко мне из Западной Германии приедет мой племянник, который будет жить со мной. Надеюсь иметь честь представить его мисс Элизабет, то есть вам всем, но юность, конечно, тяготеет к юности.

– Сколько ему лет? – поинтересовалась Лиз.

– Двадцать один год. Он учился в Мюнхенском университете. Талантливый мальчик, как мне писали. Сын моей сестры. И она и его отец… – его холеные руки сделали жест, отнесший судьбу сестры и ее мужа к категории запретных тем. – Все это так печально!

Он снова повернулся к Мартину.

– Вы, может быть, разрешите мне, мистер Белфорд, обратиться к вам за советом как к видному члену общества, заинтересованному в судьбе молодежи. Не скажете ли вы мне, что мне следовало бы предпринять в отношении моего племянника?

Мартин вынул трубку изо рта.

– Мне кажется, вы несколько преувеличиваете и мое положение и мои возможности. Мои интересы довольно ограниченны. Что вы, собственно, имеете в виду, спрашивая меня, что вам следовало бы предпринять в отношении вашего племянника?

– Я имел в виду его профессию. Он мог бы завершить тут свое университетское образование?

– На это вам скорее ответит Элизабет.

Лиз, оживившись, наклонилась вперед.

– Это довольно сложно. Видите ли, университеты переполнены. За последние два года очень многим не удалось поступить. Все зависит от того, чем он занимается. На разных факультетах положение разное.

– Я не знаю, каковы его интересы. Может быть, вы разрешите мне, когда он приедет, привести его к вам, чтобы он мог с вами посоветоваться?

– Ну разумеется! – согласилась Лиз тоном защитницы сирых и обиженных, как иногда дразнил ее отец. – Приводите его, и мы выясним точно, чего он хочет и что может, а потом я поговорю с моими друзьями, которые живут рядом. Они оба учатся в университете. Кроме того, я наведу справки в канцелярии, и, может быть, нам удастся устроить для него собеседование.

Фон Рендт наклонился вперед, прижимая руку к груди и устремив взгляд на Элис.

– Я никогда не сумею выразить, как я благодарен вам, таким чудесным людям. Я пришел сюда, чужой человек, а вы принимаете мои дела так близко к сердцу. Это показывает мне, как прав я был, обязуясь верностью вашей стране и предлагая ей свои услуги, ибо, поверьте мне, я сделал и то и другое с величайшей искренностью, когда принимал австралийское гражданство.

Элис показалось, что ее сердце налилось жаром, так как она придала его словам гораздо более личный смысл. Она всем своим существом чувствовала, что кто-то из них должен достойно ему ответить, но Белфорды не привыкли к эмоциональным излияниям.

Хотя цветистость фон Рендта и смущала Лиз, она все-таки подумала: «Только бы папа не устроил ему холодного душа, хотя он, конечно, и нудноват».

Но Мартин ничего не сказал. Он просто наклонил голову и украдкой покосился на свои часы.

Посетитель не смотрел в его сторону, но, словно движимый каким-то шестым чувством, взглянул на свои часы почти одновременно с ним, удивленно вздрогнул и встал.

– Я и не заметил, что засиделся так долго. Это совершенно непростительно с моей стороны. Прошу прощения.

– Ну что вы! – хором воскликнули Лиз и Элис.

Мартин поспешно поднялся и сказал с сухой вежливостью:

– Вовсе нет. Рад быть вам полезным.

Он пошел к двери, словно желая помешать своему непрошеному гостю воспользоваться сочувствием женщин и продолжить разговор, который, по его мнению, и так уже чрезмерно затянулся.

Фон Рендт взял руку Элис и прильнул к ней губами.

– Вы сочтете меня неискренним выходцем из Центральной Европы, если я скажу, как много значил для меня этот вечер, а потому я буду истым австралийцем и скажу только «большое спасибо!».

Он повернулся к Лиз.

– И, будучи австралийцем, я обойдусь без рукопожатия и ограничусь словами «до скорого свидания» – я надеюсь, что до скорого.

Он поклонился и вышел.

Элис и Лиз услышали голоса в холле, потом хлопнула входная дверь.

Мартин вернулся в гостиную и объявил:

– Слава богу, наконец-то это кончилось!

– Знаешь, папа! – вспылила Лиз. – Ты просто свинья!

– Лиз! Какие выражения! – воскликнула Элис, хотя взгляд, который она бросила на брата, выражал полное согласие с мнением племянницы.

– Милая девочка! Когда ты была маленькой, я мирился с тем, что наш дом кишел бесприютными собаками и кошками. Но вряд ли ты могла ждать, что теперь, когда ты выросла, я буду встречать с распростертыми объятиями каждого бесприютного иммигранта, которого ты вздумаешь привести сюда!

– Его сюда привел ты своими рассуждениями о наших обязанностях по отношению к иммигрантам. Разве ты не верил в то, что говорил?

– С юридической точки зрения! Но ты не можешь требовать, чтобы я приходил в восторг оттого, что меня вынуждают тратить вечер на людей, которые могли бы прийти в контору, если у них есть ко мне дело.

Лиз недоуменно покачала головой.

– Откуда такая ужасная тупость у неплохого человека? Разве ты не понял, что он искал только общества?

– Что за манера искать общества незнакомых людей!

– Но ведь он с тобой немного знаком, и ты предлагал ему помощь. И вот, когда ему стало тоскливо от одиночества, он пришел к тебе. А как тебе бы понравилось жить в чужой стране, где ты никого не знаешь, где тебе все незнакомо и у тебя нет никого из близких?

Мартин поглядел на нее с одной из своих внезапных улыбок.

– Знаешь, иногда мне кажется, что это было бы даже очень приятно.

И ловко увернулся, когда она швырнула в него диванной подушкой.