"Ускользающие тени" - читать интересную книгу автора (Лампитт Дина)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Герцог де Лозан оказался верным своему слову. Выполнив свой долг при дворе, расставшись с маленькой содержанкой, он отплыл в Англию в середине февраля и по прибытии в Лондон представился французскому послу графу де Герши. Однако бомонд ему не удалось обмануть. Мадам де Деффан вместе с Горацием Уолполом, которые поддерживали постоянную переписку друг с другом, уже оповестили весь город о том, что причиной приезда герцога явилась его любовь к леди Саре Банбери и что приемы у посла и церемонии представления задуманы только для того, чтобы замаскировать настоящие намерения Лозана. И действительно, когда официальная часть визита герцога наконец окончилась, он пропал в Суффолке в качестве гостя сэра Чарльза Банбери и его жены.

— Что за дьявольскую, игру ведет ее муж? — удивлялась леди Диана Спенсер, которая вышла замуж за виконта Болинброка в 1757 году, а теперь, десять лет спустя, приступила к длительному процессу развода с ним.

— Кто знает! — отвечала ей леди Мэри Коук, считающаяся в свете осой с самым большим жалом.

— Он производит впечатление туповатого человека. Кажется, он даже не понимает, что такая прелестная женщина, как Сара, может привлекать поклонников.

— Не понимает или не хочет понимать? Я убеждена, что такое положение на руку ему.

— Но почему?

— Вероятно, развлечения миледи отвлекают внимание от его собственных похождений, — многозначительно прищурившись, пояснила леди Мэри.

— А, так вот в чем дело!

— Да, но кто знает? Доказательств нет. Если же все обстоит иначе, значит, он просто глупец или надеется когда-нибудь отомстить за все амурные развлечения жены.

— Неплохой поворот!

Но, пока плясали досужие языки и приподнимались брови, сэр Чарльз Банбери продолжал пребывать в загадочном спокойствии. Проведя несколько дней в своем поместье, Бартоне, он объявил, что пресытился сельской жизнью и собирается вернуться в Лондон. Изумленно воззрившись на него, Сара не могла решить, что это — его полное равнодушие или ее случайная удача.

— Но тогда я останусь одна с герцогом, — протестующе напомнила она, почти надеясь, что Чарльз заметил отношение к ней Лозана и теперь что-нибудь предпримет.

— Я уверен, вы сможете развлечь его, дорогая, — отсутствующим тоном ответил ее супруг.

— Но на какое время вы собираетесь уехать?

— Точно еще не знаю, может быть, на две-три недели. Все будет зависеть от того, как пройдут мои встречи, — неопределенно пояснил Чарльз, и Саре пришлось удовлетвориться этим туманным намеком.

Однако любовное похождение в доме, полном преданных хозяину слуг, было не таким легким делом, каким могло показаться. В течение нескольких ночей необходимость скрываться и прятаться изводила хозяйку дома и ее будущего любовника.

— Почему бы мне не пройти в вашу комнату, когда все уснут? — наконец предложил герцог, понижая голос, несмотря на то что они гуляли в саду.

— Попробуйте. Но вы должны быть очень осторожны. Если нас разоблачат, все погибло.

— В самом деле? — иронически переспросил герцог. — Ваш муж не мог не заметить, как я жажду вас. Неужели он надеется, что мы устоим перед подобным искушением?

— Не знаю, не знаю, — в смущении пробормотала Сара. — Признаюсь, все это кажется мне очень странным.

— Действительно, его поведение необъяснимо. Но, какими бы ни были замыслы Банбери, я не могу больше ждать. Сегодня я буду у вас.

Как это все удивительно, думала Сара, лежа в постели и глядя в окно на луну, она пылает чувствами к Арману, но все еще пугается плотской связи с ним. Почему бы ее чувственной натуре просто не позволить ей пасть в объятия любимого мужчины и не терзаться сомнениями? Но что-то продолжало удерживать ее от решительного шага.

«О Боже, — встрепенулась она, услышав осторожные шаги в коридоре и видя, как медленно приоткрывается дверь ее спальни. — Позволь мне сегодня быть смелой, хотя бы раз позабыть о своей щепетильности!»

Но ее мольба так и не была услышана.

Сидя в саду под бледным февральским солнцем, Сидония читала опубликованную автобиографию Лозана и не могла сдержать улыбку при эпизоде, в котором рассказывалось, как Сара Банбери попыталась забыть о своих тревогах.

«Наконец, однажды вечером она сказала мне, что я могу прийти к ней в комнату, когда все слуги уже будут спать, Я предвкушал этот долгожданный момент с совершенным нетерпением. Я нашел ее лежащей в постели и предположил, что могу позволить себе маленькие вольности. Но она казалась такой оскорбленной и возмущенной этим, что я не стал настаивать. Однако она позволила мне лечь рядом, потребовав вести себя сдержанно и пристойно — меня едва не убили эти слова. Эта очаровательная пытка продолжалась несколько ночей. Я уже потерял всякую надежду, когда однажды, со всем пылом юности обняв меня, она удовлетворила все мои желания».

— Бедный старый Лозан! — сказала Сидония коту, который следил за птицей, нервно подрагивая хвостом. — Она играла с ним! Но он так напутал меня в Париже, что я не испытываю ни малейшей жалости.

Шрам на ее лбу — там, где наложили шов, — постепенно зарастал, но воспоминания о невероятном обмороке в старинном доме еще жили в ней. Все подробности этого путешествия, странные события в Шато-де-Сидре и экзотическое любовное приключение, которое началось в морозное январское утро, со временем становились все более отчетливыми.

Однако Сидония еще ухитрялась находить в себе силы прогонять мысли о том, что вызвало, судя по статьям французских газет, такой удивительный интерес к ее исполнению. Пока она была за границей, Род оставил на ее автоответчике шестнадцать сообщений — все они были бурными и переполненными энтузиазмом.

«Жду тебя на ленч», — повторялось в нескольких из сообщений.

Сидония позвонила Роду в понедельник утром, после отъезда Алексея.

— Я только что вернулась, — солгала она. — Когда мы можем увидеться?

— Сейчас, немедленно. Прими поздравления, крошка Сид! На этот раз ты была просто молодцом. Что такое с тобой стряслось?

— Расскажу при встрече. Как насчет завтрашнего дня?

— Согласен. Подъезжай в офис к двенадцати. Я положу шампанское в холодильник.

— Ты меня просто искушаешь! — засмеялась Сидония и положила трубку.

Как всегда, за время отъезда накопилась целая кипа корреспонденции, и, разбирая ее, Сидония выудила два конверта с канадскими марками. Ее сердце ухнуло в пятки, и она долго сидела с письмами в руках, не решаясь вскрыть их и злясь на себя за такую нерешительность. Она не только изменила Финнану, но и пренебрегла его дружескими письмами. Борясь со слезами, Сидония вскрыла оба конверта и взяла их в сад вместе с книгой «Мемуары герцога де Лозана».

Письма Финнана были переполнены общими местами: он описывал больницу, обсуждал жизнь в Канаде, подробно рассказывал о своих коллегах. Только в последнем абзаце он упомянул, что скучает и никак не может дождаться дня, когда вновь ее увидит. Сидония читала эти слова так отстраненно, как будто они были обращены к кому-то другому, как будто совершенно другая женщина любила врача-ирландца и делила с ним постель. Неужели в этом и состоит тайна неверности, думала она? Неужели во всем было повинно божественное безумие?

В подавленном настроении она передернулась от внезапного ледяного ветра и вошла в дом, почти машинально садясь за клавикорды. И сразу же случилось маленькое чудо: неизвестно откуда в голове Сидонии возникла мелодия пьесы графа Келли «Леди Сара Банбери». Опустив гибкие пальцы на клавиатуру, Сидония начала играть.

Когда она пришла в себя, было уже темно, где-то возле Холленд-Хауса светились огни отеля. Поднявшись на верхний этаж, Сидония долго смотрела из окна в сторону развалин здания, которому довелось увидеть столько любовных сцен и страстных свиданий, трагедий и отчаяния, и попыталась предугадать, где и когда ей вновь посчастливится увидеть этот особняк во всем его блеске.

Она всецело отдалась ему и жадно наслаждалась каждым мгновением их близости. После нескольких ночей, когда она заставила беднягу Лозана лежать смирно рядом с ней, Сара преодолела угрызения совести, заключила его в объятия и покрыла поцелуями. Секундой позже они уже были обнажены и ее упругие груди нежно ласкали руки Армана. И это было только начало.

Удостоенный долгожданного наслаждения, герцог де Лозан постарался сделать так, чтобы у Сары не было причин оттолкнуть его вновь. Одним быстрым движением он овладел Сарой, заполнив ее огромной беспокойной частью своего тела и не медля ни секунды из опасения ее протестов. Но Сара всего лишь испустила глубокий вздох, и Лозан поспешил воспользоваться своим преимуществом, скользя внутрь и наружу со всей силой, какая помогала ему совершить множество побед на ложе. Последняя победа наполняла его такой гордостью, что он стал неутомим в своем стремлении как можно глубже проникнуть в тайны тела Сары.

— Это невероятно! — прошептала она.

— Для вас это новость?

Она прошептала что-то вроде: «Всего один раз», но Арман не расслышал ее и сосредоточился на том, чтобы доставить удовольствие им обоим, безжалостно погружая и извлекая свой инструмент, создавая внутри себя и своей подруги настоящее море ощущений.

В самый разгар мощных ритмичных движений герцог, остановился, и Сара вскрикнула, пугаясь, что больше наслаждение не повторится. Услышав ее, Лозан понял, что отныне эта женщина принадлежит ему, и последнее маленькое препятствие, сдерживающее его рвение, было устранено.

Он овладевал ею свирепо и мощно, вдвое быстрее и сильнее, чем прежде. И вот тогда началось настоящее чудо: Сара почувствовала, как колотится кровь в ее висках, и поняла, что вскоре ей вновь предстоит испытать тот чудесный взрыв страсти, который некогда она впервые познала с королем. Сила и неохватность нахлынувших на нее чувств переполнили ее тело невыразимым счастьем. Спазмы восторга прошли по ее телу, она дрожала и напрягалась, пытаясь продлить удивительный экстаз.

Лозан, слыша, какими дикими и несдержанными стали крики Сары, излился в нее и упал рядом со своей новой любовницей в полнейшем опустошении, закрыл глаза и заснул. Эта ночь стала откровением для них обоих. Еще дважды они вкушали запретное блаженство любви, причем с каждым разом оно казалось лучше предыдущего. За час до рассвета Лозан, наконец, на цыпочках отправился в собственную спальню.

После того как он ушел, Сара лежала неподвижно, глядя, как светлеет небо и, предчувствуя, что в ней просыпается ненасытная страсть к удовольствиям любви. Искушенный француз, знающий толк в любви и обладающий неистощимым темпераментом, привел ее в такое состояние, которое могло стать опасным. Ибо, однажды отведав этот плод, Сара поняла, что не может, жить без него. Она уже строила планы, как разорвать свой холодный брак и счастливо провести остаток дней с любимым человеком.

— Жить только для любви, — пробормотала она. — Как только все это удастся сделать, любовь будет прекрасной и бесконечной.

В этих словах Сара нашла панацею для своего сознания. Любовь оправдала ее предательство, любовь стала ее сияющей звездой.

— Мы с Арманом никогда не расстанемся, — пробормотала она в подушку прежде, чем заснуть.

Последующие несколько дней были переполнены страстью. Подобно двум изголодавшимся бродягам, посаженным перед праздничным столом, Сара и Лозан не упускали ни малейшей возможности. Неожиданно улучшилась погода, и они начали выезжать на верховые прогулки, где-нибудь в лесу стреноживая коней и предаваясь наслаждениям в шалаше. Сара еще никогда не испытывала такой огромной физической радости и теперь знала совершенно точно, что она должна всегда жить с Арманом или даже выйти за него замуж, если сэра Чарльза Банбери удастся застигнуть в рискованной ситуации и добиться развода.

Но еще на самой высоте божественного безумия ситуация начала претерпевать еле уловимые изменения. Сара вспоминала, что Арман до сих пор не заговорил с ней о будущем, как будто был полностью доволен возможностью бродить по чувственному раю без позволения. Ужасные рассказы о женщинах, которые отдали все и все потеряли, начали постоянно вспоминаться Саре. Семя неуверенности было брошено в благодатную почву.

— Самые большие хлопоты с женщинами заключаются в том, что, когда начинаешь с ними, они всегда хотят знать, чем это кончится, — поведал ей как-то ее грубоватый племянник Чарльз Джеймс Фокс.

Сейчас Сара задумалась над этими словам и вынуждена была согласиться со своим многоопытным юным родственником, первое приключение которого, по его же собственным словам, состоялось в нежном четырнадцатилетнем возрасте. Саре неудержимо хотелось полностью разделить жизнь с Лозаном, ибо только это могло оправдать ее падение, ее отвратительное прелюбодеяние. Она, подобно большинству представительниц женского пола, хотела знать, чем закончатся их отношения.

Она решилась поведать о своих муках в ясный мартовский день, когда с моря налетел свежий ветер, радостно завывая в долинах Суффолка, покачивая головки прелестных бледных нарциссов и ероша мех зайцев, танцующих в сумерках на полянах.

Сара и Лозан выехали рано утром, радуясь теплу, и направились в сторону Тетфорда, где остановились решив перекусить на лугу у берега реки.

— Как ты красива, — произнес Лозан, поглаживая свой подбородок.

Он лежал на расстеленном плаще и смотрел, как облако волос Сары треплет ветер.

— Неужели? — ответила она, поворачиваясь к нему, в профиль. Ее ясные глубокие глаза блеснули.

— Самая прекрасная женщина у вашего покорного слуги.

— И много их было?

Лозан улыбнулся, отдаваясь воспоминаниям:

— Немало, но ни одну нельзя сравнить с тобой! Все, чему я научился с другими, было приготовлением к тому дню, когда у меня появишься ты.

— Понятно. — Сара по-прежнему не смотрела на него. — Значит, я доставляю тебе большее удовольствие, чем все твои прежние женщины?

— Конечно. В миллион раз сильнее!

Она резко повернулась:

— Должна ли я понять это заявление так, что ты любишь меня больше всех в мире?

Арман величественным жестом простер к ней руки.

— Конечно!

Огромные глаза пристально вглядывались в его лицо. Настороженное выражение Сары постепенно менялось радостным и умиротворенным.

— И я люблю тебя, дорогой. Так сильно, что не могу больше жить в такой отвратительной лжи.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что наша любовь сделала невозможной дальнейшую жизнь с сэром Чарльзом. При этом я бы постоянно испытывала угрызения совести. Следовательно, месье, я прошу доказать ваши слова делом. Ради любви к Саре Банбери я хочу, чтобы вы забыли все и вся и бежали со мной на Ямайку.

Лозан изумленно уставился на нее.

— На Ямайку? — недоверчиво повторил он. — Но почему именно туда?

— Потому что на этом острове живет один из моих богатых родственников. Он бездетен и, я уверена, даст нам убежище. Я могу надеяться на его дружбу и заступничество даже при самом огромном скандале. Герцог едва заметно покачал головой.

— Ямайка… — пробормотал он.

Сара поднялась:

— Не пытайся дать ответ сразу, любимый. Подумай хорошенько и через неделю сообщи свое решение.

С этими словами она взобралась в седло, подобрала поводья и галопом погнала коня прочь, прежде чем герцог де Лозан успел что-либо ответить.

Ленч с Родом прошел шумно и весело. Они перекусили в ресторанчике на Мейден-Лейн, который агент Сидонии обожал за традиционную английскую еду.

— Гораздо лучше всей этой итальянской стряпни, — утверждал он, просматривая меню, вращая своими маслянистыми глазами и поднимая плечи жестом, несомненно, достойным оперных певцов старой школы. — А теперь расскажи мне, крошка Сид, правда ли все то, что я слышал — что ты играешь так, как играли в восемнадцатом веке? Во французских газетах сказано, что с тобой произошла настоящая метаморфоза.

Сидония нерешительно взглянула на него, не зная, поверит ли агент ее словам:

— Если ты желаешь знать правду… В общем, со мной произошло нечто вроде психического потрясения. Я жила в шато близ Шамбора, там, где в музыкальной гостиной появляется призрак, и видела удивительный сон.

— Какой?

— Я слышала как наяву, как граф Келли играет свои пьесы.

— Чтоб мне провалиться!

— Сам стиль его игры был совершенно иным, новым — или, скорее, старым. Он производил сверхъестественное впечатление. Чтобы не вдаваться в подробности, скажу только, что, когда я играла на благотворительном концерте, я попыталась воспроизвести его манеру, услышанную во сне. И вот тогда появились эти статьи.

— Ну, значит, это было действительно здорово, если они появились. Только будь осторожна. Ты же знаешь, какими строгими ценителями музыки могут быть англичане.

— Кстати, как продаются билеты на концерт в зале Перселла?

— Совсем недурно, — довольно прищелкнул языком Род. — Слушай, что касается музыкальной гостиной с призраком… ты помнишь свою грустную леди?

— Я не разглядела ее, хотя Финнан потом рассказывал, что все видел.

— Определенно на пороге твоей комнаты стояла женщина — никогда не забуду этого зрелища. Она поразила меня в самое сердце!

— Не надо смеяться над этим.

Агент весело усмехнулся:

— Кстати, как поживает наш ирландский друг, коль уж ты упомянула о нем? Вскоре он должен вернуться.

— Да, надеюсь, через месяц.

— Ты надеешься?! Черт побери, разве ты не знаешь точно? — На лице Рода появилось подозрительное выражение. — Эй, что происходит? Сидония, неужели ты развлекалась с этим секси-боем, Алексеем Орловым?

Она укоризненно взглянула на него:

— Что же мне делать, если на свете нет второго человека, похожего на тебя?

— Конечно, конечно, все они только того и ждут. Кончай с этим, Сид. Я знаю таких ребят.

— Ну, значит, все в порядке. Я всего лишь немного развлеклась с ним.

— Расскажи это своей бабушке после двенадцати часов ночи!

— Тебе незачем проявлять такую подозрительность. К тому же у Финнана есть женщина в Канаде.

— Сомневаюсь, Сид, сильно сомневаюсь в этом. Во всяком случае, теперь уже слишком поздно — как сказала монахиня офицеру. Потому-то ты так рвешься в Венецию — чтобы увидеть этого кукольного мальчика.

— Да.

— Тогда я поеду с тобой. Думаю, мне пора встретиться с этим юным ловеласом. Кстати, возьму с собой Дало.

— Кто это — Дало?

— Моя новая цыпочка. Она танцует в «Кошках» и ходит вихляя попкой.

— Все танцовщицы так ходят. Но почему ты называешь Алексея ловеласом, как будто уже невзлюбил его?

— Потому что каждый раз, слыша имя Алексей Орлов, я мысленно представляю себе Найджела Кеннеди в меховой шапке.

— Забудь об этом немедленно. У них нет ничего общего.

— Так восславим Господа за его бесконечное милосердие! — заключил Род и облегченно вздохнул.

Венеция в марте казалась средоточием морской сырости, низких зимних туманов, осторожно приоткрытых окон, гондол на внешних каналах и голодных беременных кошек. По этому последнему признаку можно было судить, что весна уже не за горами, хотя сами венецианцы считали, что новое время года наступает только пятнадцатого мая. Еще из гондолы с названием отеля на борту, увозящей английских гостей, Сидония успела заметить признаки того, что вскоре сияющие голубые небеса будут отражаться в каналах, а вода слепяще блестеть под лучами солнца.

В городе кипела работа: маляры в подвешенных зыбких люльках на стенах величественных дворцов, окаймляющих Большой канал, покрывали фасады реставрационным слоем краски. У готических особняков, некогда принадлежащих купцам, аристократам и старой знати, имелись собственные причалы для гондол, обширные стоянки и площадки рядом с ними — дань создателям Венеции, умудрившимся построить самый прекрасный город мира в лагуне. Разглядывая город с трепетом и восхищением, Сидония размышляла, сколько особняков в нем остаются в частном владении и сколько превратились в отели и конторы.

Повсюду, куда достигал ее глаз, причалы были отмыты до блеска. Перед отелями, дворцами, ресторанами и кафе из канала вздымались причальные столбы, приветливые и заметные издалека, блестящие от золотой и индиговой краски, а темные суденышки, пришвартованные к ним, ритмично подпрыгивали на волнах, подобно черным лебедям.

— Класс! — воскликнула Дало. — Вот это да!

Сидония кивнула, думая, что следует проявить терпимость, хотя сама она редко пользовалась подобными выражениями.

У Дало была головка девушки на мальчишечьем теле, как у многих, профессиональных танцовщиц. Ее густая копна белокурых волос хранила следы химической завивки, и девушка постоянно взбивала волосы, одновременно гримасничая так, что на ее лице появлялись множество веселых ямочек. Ее излюбленным выражением было «с ума сойти!», и Сидония почувствовала мгновенное раздражение, особенно когда Дало напускала на себя, по ее мнению, серьезный вид, поджимала губки и смело влезала в любой, преимущественно интеллектуальный, разговор. В Венеции она предпочитала носить леггинсы, плотно охватывающие ее бедра, и блузку в обтяжку. Иногда Сидонию мучила неприятная мысль, во сколько могли бы оценить эту девицу на Пьяцца.

— Неплохой домишко, верно?

— Да, но с ума сойти какой старый, — попыталась сердито спародировать ее Сидония.

Они встали к причалу у дворца Гритти, на дорогую, но удобную стоянку, и, пока гондола медленно скользила у причала, Дало ухмыльнулась:

— С ума сойти! Могу поспорить, что миллион лет назад местные жители точно так же забирались в эти неудобные штуки.

— Да, и им до сих пор приходится так делать, — ответил Род и похлопал ее по ягодицам.

Едва дождавшись, пока они разойдутся в отеле по номерам, Сидония поспешно разложила вещи, заказала гондолу — ей досталось старое и так причудливо украшенное судно, что оно напоминало «Восточный экспресс» в миниатюре, — и отправилась в репетиционный зал близ Театро Фениче, где, как ей сообщили, сейчас находился скрипач.

Карабкаясь по лестницам полуразваливающегося здания, которое уже пережило свои лучшие времена, Сидония тихо вошла в студию под самой крышей, где Алексей работал вместе с аккомпаниатором. Зная, что никто из них ее не заметил, Сидония уселась у двери.

Сказать, что его игра значительно улучшилась, было бы чудовищным преувеличением, но изменения в ней все же были заметны, хотя и едва уловимые. Сидония решила, что у русского стала сильнее техника, а чувства, вложенные им в каждое движение смычка, приобрели особую глубину. Он завершил пьесу такой протяжной и чистой нотой, что по спине у Сидонии пробежали мурашки.

Должно быть, она зашевелилась, ибо он обернулся, взглянул на нее, и его лицо моментально застыло от удивления, а потом расплылось в радостной улыбке. Наблюдая за ним считанные секунды, пока Алексей не успел надеть на лицо маску, Сидония нашла, что и натура ее знакомого претерпела существенные изменения — впрочем, тут могла быть виной ее память.

Странно, но за несколько месяцев он, казалось, подрос, его глаза смотрели более смело и открыто, в улыбке появился оттенок самодовольства, общая манера поведения стала намного увереннее. Неужели он вкусил успеха и прежний славянин Алексей исчез под слоем искусной западной лакировки?

— Ты изменился, — заметила Сидония.

— Ты тоже.

— В какую сторону?

— Стала еще красивее.

— Льстец, — фыркнула она и обняла его.

Алексей быстро чмокнул ее в губы:

— Послушай, мне осталось всего двадцать минут, а потом мы пойдем что-нибудь выпить. О’кей, маэстро?

— О’кей, сеньор, — ответил пианист, помахав рукой Сидонии.

Внезапно ее заполнило ликование от сознания того, что она очутилась в самом красивом городе мира с самым привлекательным мужчиной.

— Когда ты приехала? — спросил Алексей.

— Около часа назад. Здесь Род — вместе со своей цыпочкой.

— Боже, я не ожидал его увидеть.

— Он прибыл послушать тебя и заодно развлечь подружку.

— Какая она?

— Похоже, у нее чертовски красивые ножки.

— Не беспокойся, ради тебя я сброшу ее в канал, — с этими словами русский взял смычок и поспешил продолжить работу в оставшиеся двадцать минут репетиции.

Ближе к вечеру, когда они освободились, весеннее солнце стало припекать сильнее, маня на улицу. Они отправились в крохотное кафе с видом на палаццо Вендрамин, где умер Вагнер. И Сидония, и Алексей молчали, предпочитая слушать звуки великого, заполненного водой города — шлепание причаленных гондол днищами по воде, отдаленное пение, пронзительные зазывания торговцев. Но весь этот шум перекрывали выкрики гондольеров, предупреждающих друг друга о возможном столкновении — в этих вскриках были и свист, и ругань, и протяжные итальянские «ай-ий!»

— Ты уже успел покататься в гондоле? — спросила Сидония.

Алексей нежно улыбнулся:

— Нет, я ждал тебя. Мне хотелось снять для нас длинную гондолу с темной кабиной, где я бы мой заниматься с тобой любовью, как это делал Казанова.

— Ты насмотрелся фильмов, к тому же современные гондолы обычно бывают открытыми, — укоризненно ответила Сидония.

Русский вздохнул:

— Вечно мне не везет! Даже итальянцы забыли, что такое романтика!

Они пообедали в отеле, поскольку Алексей был обеспокоен предстоящей встречей с Родом. Сидя у самого окна, они не отрывались от соблазнительно плещущих волн Большого канала. Дало оделась в черное платье в обтяжку, едва прикрывающее ягодицы, и ее вид приводил официантов в состояние подавленного бешенства. Скрипач, по ему одному известным причинам, облачился в смокинг. Сидония с удивлением отметила, что этот смокинг был у Алексея новым, видимо, купленным в Париже.

— Наверное, Россия — классная страна, — мурлыкала Дало. — Хотела бы я побывать там!

— Вы обязательно побываете.

— Только вот жаль, я больше всего люблю жару. Обожаю целыми днями ходить в купальнике!

— У нас есть хорошие пляжи, — ответил Алексей, но танцовщица уже не слушала его, хихикая над официантом, который крутился рядом, уже в который раз предлагая ей налить вина.

— Я не могу дождаться концерта, — произнес Род, решительно желая вернуть разговор к музыке.

— Надеюсь, он пройдет успешно. Я приложу к этому все усилия, — ответил Алексей, изо всех сил стараясь показать себя в самом лучшем свете перед известным лондонским агентом. После этого он учтиво повернулся к Дало: — Вы, конечно, тоже будете там?

— Еще бы, я ни в коем случае не хочу его пропустить, хотя, если честно, такая музыка не в моем вкусе. Но разве лучше, если бы всем нам нравилось одно и то же?

— Какую же музыку вы предпочитаете? — заинтересованно осведомилась Сидония.

— «Куин», Элтона Джона и, конечно, Ллойда Уэбстера! Надеюсь, мне удастся попасть в бродвейскую постановку «Кошек». Нью-Йорк — это то, что надо!

— Но жить там весьма опасно.

— Я умею постоять за себя, Я ведь выросла на улицах, — ответила Дало, и, внимательно поглядев на нее, Сидония ничуть не усомнилась в этом.

— После обеда предлагаю всем посетить чудесное уличное кафе, где играет скрипач-венецианец. Я набрел на него случайно, — невинным тоном предложил русский.

— Ну, мой уличный опыт совсем другого рода, — захихикала Дало, — Но я не откажусь.

Она заерзала на своем стуле, игриво беря Алексея за запястье, а потом передвинулась поближе к нему.

Ничего, ничего не удается сделать так, как задумаешь, молча злилась леди Сара Банбери. Если бы ей повезло, то уже сейчас она была бы в открытом океане, а жаркие ветра Ямайки уносили бы ее подальше от Англии и всех сложностей. Вместо этого она стояла на пороге своего лондонского дома в Приви-Гарден, провожая своего мужа и своего любовника, которые вдвоем отправлялись на воды в Бат. Если у судьбы есть чувство юмора, сейчас она должна положительно покатываться со смеху при виде неудачи Сары.

Ответ Лозана на ее предложение бежать оставлял желать много лучшего. Он был не против, как говорил сам, бросить все и вся и бежать с ней, но опасался — тут герцог приложил ладонь к сердцу и придал себе самый серьезный вид, — что миледи, в конце концов, наскучит жить на краю света, где нет ни развлечений, ни титулов. Она разозлилась, разбранила любовника, и все дело кончилось смертельной ссорой.

В самой глубине души, там, куда не достигало ее сознание, Сара знала, что Лозан абсолютно прав, но, будучи тщеславной женщиной, ни за что не хотела признать это. Отказ от бегства приобрел оскорбительный оттенок, ноющая рана начала гноиться. Иллюзии постепенно превращались в прах.

Сара считала, что она довольно мудро маскирует свои истинные чувства показной привязанностью. Но она недооценила Лозана, который правильно истолковал ее раздраженность. Он знал, что, сказав истину, совершит неверный шаг, и иронически улыбался себе, повторяя, что недостаточно глуп для того, чтобы быть честным с женщиной.

В разгар всего этого Чарльз Банбери вернулся из своей загадочной поездки в таком ужасном состоянии, что сразу же улегся в постель и потребовал врача. Наблюдая за всем этим, герцог поражался мысли, в каком неблагополучном доме он гостит.

— Бедняга, — шептал он Саре, — вероятно, Банбери заслуживает лучшего отношения.

Но жена сэра Чарльза только хмуро взглянула на него, и Лозан немедленно пожалел о сказанном.

Придя к заключению, что недуг, одолевший Банбери, могут исцелить только лондонские врачи, все трое — муж, жена и любовник — вместе отправились в столицу. Но в городе выяснилось, что полностью поправить здоровье сэра Чарльза, к тому времени значительно улучшившееся, можно только на водах.

— Я готов сопровождать вас, месье, — во внезапном приступе вины объявил герцог.

— Как любезно с вашей стороны! — произнес его хозяин.

— Вы не возражаете? — осведомился Лозан шепотом у Сары, когда они остались одни.

— Я считаю, что вы проявили истинное великодушие. — Она одарила любовника сияющей улыбкой, но француз был подобен льду, чуть подтаявшему под солнцем.

— Я пробуду на водах два-три дня, а затем вернусь к вам, и мы вновь будем вместе. — Он намекающе приподнял клочковатую бровь, но его любовница сделала вид, что ничего не заметила. — Я вернусь в пятницу, еще до полудня. Вы будете здесь?

— Надеюсь, да, — ответила Сара.

— Мы захлопнем дверь для всего мира, чтобы… — И он деликатно покашлял.

— Конечно.

Но теперь, когда она махала рукой, глядя на уезжающего любовника, Сара вновь почувствовала прилив тоски. Она еще покажет ему, как отказываться от сделанного ею самой предложения руки и сердца, ибо предложение бежать вместе иначе не назовешь. Однако что может быть лучшим уроком, нежели исчезновение с самым отвратительным для Лозана человеком? Лорд Карлайл сейчас был в Лондоне и постоянно делал визиты Саре. С ее стороны сущим милосердием было бы развеять его скуку. Под яростный шелест юбок Сара метнулась к своему столу и быстро набросала письмо.

— Конечно, родители меня никогда не понимали, — болтала Дало. — В них не было артистической жилки. Мама отправила меня учиться в балетную студию только потому, что тогда это было принято.

Она потягивала сладкое вино, не переставая хихикать, и сидела так близко от Алексея, что стоило ей придвинуться еще на дюйм — и она бы уткнулась лицом в его грудь.

Сидония угрюмо наблюдала за танцовщицей, допивая второй бокал суаве и размышляя, способна ли она сейчас напиться, одновременно надеясь, что этого не произойдет. Сейчас она не могла бы определить точно, рассержена она или заинтригована. Намерение Дало соблазнить Алексея было выражено так явно, что даже Род погрузился в созерцание и не изрекал своих обычных язвительных замечаний.

— Расскажите мне побольше о своей семье, — попросил скрипач, пристально глядя в глаза своей искусительнице, и Сидонию передернуло при виде того, как чертовски глупы бывают мужчины, что способны попасться на такую явную удочку.

Дало состроила серьезную гримаску:

— Они всегда казались мне чужими. С ума сойти, но не можем же мы выбирать себе родных? Я хочу сказать, что ваши друзья — это именно ваши друзья, ваши любовники — это ваши любовники, если вы понимаете, о чем я говорю.

— Да, — хрипловато отозвался Алексей, — для нас друзья и любовники имеют важное значение.

«Просьба пристегнуть ремни, — мысленно процитировала Сидония. — Въезжаем на неровную дорогу».

— Тебе еще повезло, что у тебя были оба родителя, — вставил Род, вертя в руках запотевший бокал. — Я знал только свою мать. Мой папаша, чтоб ему пусто было, удрал в Италию еще до того, как я родился.

— Что, если он был венецианцем? — смело предположил Алексей. — Может быть, он сидит сейчас вэтом кафе.

Игра скрипача, который бродил от столика к столику, исполняя серенады для дам, стала слышна громче.

— Должно быть, это он, — захихикала Дало.

— Вряд ли, — сухо отозвалась Сидония, заметив бледного, одетого в поношенный костюм юношу лет, двадцати пяти, который прижимал подбородком скрипку.

— Кем бы он ни был, — произнес Род, поднимаясь из-за стола, — я собираюсь петь!

«Боже, да он пьян!» — обрадованно подумала Сидония. Злорадно усмехаясь тому, что маленькой шлюхе Дало придется провести сегодня ночь с нетрезвым, сопящим партнером, радуясь поведению Рода, она могла отвлечься от наблюдения за его подругой.

Скрипач заиграл «Сердце красавицы», а Род запел — вполне верно и прочувствованно, даже при своем опьянении. Посетители кафе смеялись и аплодировали, звонко лаяла кривоногая такса.

— Думаю, нам пора расходиться, — заметила Сидония.

Алексей поймал ее взгляд, и впервые за все время знакомства Сидония увидела на его лице непроницаемое выражение.

— Еще рано, — произнес он, и она поняла, как что-то изменилось, первая безумная влюбленность завершилась. Не желая сдаваться, она взглянула на часы, поднеся их к глазам, чтобы разглядеть стрелки в мерцании свечей.

— Ну ладно, еще четверть часа, — ответила она.

— Я могла бы просидеть здесь всю ночь, — возразила Дало. — По мне, это настоящая жизнь! Вот это я люблю больше всего: путешествия, странные местечки, бессонные ночи. В этом есть что-то колдовское.

— Заткнись, — рявкнул Род, подставляя лицо свежему ветру.

— Не смей так говорить со мной! Не думай, что если ты агент, то можешь обращаться со мной свысока.

— Род, дружище, — примирительно произнесла Сидония, просовывая руку ему под локоть, — я устала и хочу вернуться в отель. Ты пойдешь со мной?

— Конечно, крошка Сид. Пусть эти двое остаются здесь. Мне забавно видеть, как они подходят друг другу.

И под аккомпанемент большого марша из «Аиды», который скрипач играл для всех, они спустились по ступеням из кафе и направились к Большому каналу.

— Сука, — бормотал Род, разыскивая дорогу в темноте.

— Не думаю, это всего лишь глупая выходка.

— Значит, умная сука лучше глупой?

— Вероятно, да.

Род сжал се руку:

— Тогда ты должна стать сукой, крошка Сид.

— Каким образом?

— Обращайся с мужчинами как со своими игрушками, но не позволяй им играть собой.

— Ты говоришь про Алексея?

— Не только про него, но, если ты так считаешь, — твое дело.

Тебе он не нравится?

— Я соглашусь с тем, что он гений, только когда услышу его игру. Но гениальность — вероятно, все гении в чем-то ублюдки — только еще сильнее подстегивает чувство эгоизма.

— В одной из французских книг мне встретилась подобная мысль.

— Но ты, Сид, — исключение. Ты единственная из всех моих многочисленных и разнообразных клиентов, кого я без опасений могу назвать «милой».

— Отвратительно!

— Неужели? Ну, ладно. Только не думай, что я даю тебе советы, — я слишком пьян.

Сидония Брукс и Род Риз скрылись в бархатной ночной тьме, перебираясь через один из изогнутых мостиков, переброшенных через узкий канал, и смеясь тому, как эхо повторяет их голоса, когда они склонились над парапетом и одновременно запели: «И к дьяволу Бур-гун-дию!»