"Ускользающие тени" - читать интересную книгу автора (Лампитт Дина)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

С тех пор как Сара Леннокс вышла замуж за Чарльза Банбери, над ним зависла небольшая, но всегда присутствующая туча. Затем, казалось бы, безо всяких причин, началась болезнь — по-видимому, обычная простуда, но с невероятно серьезными симптомами и осложнениями. Врачи щупали его пульс каждые несколько минут, как казалось Георгу, делали ему обильные кровопускания и пользовали клистиром так, что ему приходилось почти не вставая жить на мраморном сиденье своей уборной. Его состояние было достаточно серьезным для издания Указа о регентстве, и к середине мая этот указ был принят.

Король понимал, что вскоре поправился бы, если бы его министры, воспользовавшись преимуществами его временной слабости, не мучили бы его своими увертками и хитростями. Придя в ярость, Георг разогнал добрую их половину, не сделав новых назначений на посты, и, в конце концов, был вынужден унижаться и умолять их вернуться к исполнению своих обязанностей. Именно в этом случае имя Банбери вновь привлекло внимание короля: муж Сары предлагался в качестве секретаря нового лорда-губернатора Ирландии, должности, от которой он, к счастью, вскоре отделался.

Только тогда Георг впервые понял, насколько его эмоции влияют на его же физическое состояние. В нем развивалась склонность к несдержанности, он легко впадал в возбуждение. Его режим сна в целом претерпел изменения, и теперь он приобрел странное обыкновение спать всего два-три часа за всю ночь. Не только усталость, но и чрезвычайная слабость привели к тому, что он стал раздражительным и часто впадал в уныние.

Хотя болезнь и трагедии 1765 года прошли под неусыпным Божьим взором, они оставили неизгладимый след у короля. По словам его врачей, король Георг стал страдать «временными волнениями». Причем ничто не могло с такой достоверностью вызвать приступ сильнейшего волнения, как упоминание при короле имени Джона Уилкса.

Развратник, сатанист, член клуба «Адское пламя», дуэлянт, подвергающий резкой критике королевскую фамилию в своей газете «Норт Бритен», Джон Уилкс, член парламента от Эйлсбери, был постоянным бельмом на глазу короля, пока, наконец, не был выслан с Британских островов и не бежал во Францию, чтобы избежать обвинения в диффамации.

Но теперь, летом 1768 года, поклонник дьявола не только дернулся, но и вызвал множество неприятностей и скандалов как настоящий «вождь мятежа и волнений». Имея наглость выдвинуть Уилкса в парламент от округа Миддлсекс — и он был избран! — приверженцы нового парламентария прошли от Брентфорда до Лондона, выкрикивая лозунги Уилкса, разбивая окна и нанося огромный ущерб особняку лорд-мэра, который, как известно, выступал решительно против народного героя и всех его идеалов.

Ситуация ухудшалась. Уилкс, призванный отвечать за свое беззаконие, наконец был арестован. Но, пока его везли в королевскую тюрьму Бенч, толпа мятежников остановила лошадей и сама прогнала экипаж по Стрэнду, привезя Уилкса в таверну «Три бочонка» на Спайтелфилдс.

Мятежники устроили демонстрацию возле тюрьмы в Сент-Джордж-Филдс, Саутуорк, когда Уилкс был наконец-то приговорен к двадцатидвухмесячному заключению, хотя никто из смертных еще не проводил столь комфортно и приятно время в тюрьме. Поселенному в апартаментах на втором этаже, откуда открывался чудесный вид, Уилксу было разрешено иметь свою свиту. Каждый день поклонники осыпали его дарами, в том числе присланными из далекой Америки. Ему слали изысканные яства: лосося, фазанов и прочую дичь, ветчину, пирожные, фляги вина и бочонки пива. Из Мэриленда прислали сорок пять мер табака, а уж денежные подношения просто не иссякали.

Имея возможность принимать посетителей любого пола, Уилкс мог удовлетворять свои сексуальные потребности с помощью целой очереди пылких поклонниц, в том числе жены городского главы, для которой Уилкс был сущим идолом. Но все то время, пока сатанист купался в роскоши, жизнь в других покоях оставалась неспокойной, и мало радости было в том, что королю пришлось на все теплые месяцы уехать в свое излюбленное убежище, Ричмонд-Лодж, расположенное посреди старого парка.

В начале лета 1768 года чернь под предводительством наглых моряков с Темзы направилась в сторону убежища Георга и уже дошла до Кью-Бриджа, когда ворота захлопнулись прямо перед нею. Ввиду осложненного положения король был вынужден вернуться в Лондон, поспешно был издан Указ о мятежах, собрано ополчение, и несколько человек у тюрьмы Уилкса потеряли жизнь в событии, известном под названием Резня Сент-Джордж-Филдс.

К 15 мая мятеж был подавлен, однако ситуация недвусмысленно давала понять королю, что необходимо призвать к ответственности похотливого и развращенного подстрекателя. В таком состоянии Георг вновь отправился из Лондона в свое убежище, желая подольше пробыть там, удалившись от утомительного долга, шума и волнений беспокойного и грязного города.

Видимо, против собственной воли, но из лучших побуждений он просил свою мать, принцессу Августу, сопровождать его, считая Лондон не самым безопасным для нее местом, особенно ввиду общего пренебрежения и ненависти в отношении вдовствующей принцессы. Во время майского мятежа башмак и юбка — не слишком деликатные намеки на принцессу и ее возлюбленного Бьюта — были пронесены на виселицах к Корнхиллу, но даже теперь, после того как законность и порядок были восстановлены, оставаться одной в городе этой женщине было просто невозможно. Хотя к этому времени ей исполнилось всего сорок девять лет, здоровье вдовствующей принцессы уже начало выказывать признаки ухудшения. Она скрыла вздох облегчения, когда ее сын поместил ее в Уайт-Хаус в Кью и через парк направился к Ричмонд-Лодж.

— Я заеду к вам завтра, — почтительно пообещал король при расставании.

— Не забудьте, — ответила Августа таким тоном, от которого любая просьба превращалась в приказ.

— Не забуду, мадам, — поклонился король.

Все дети короля и королевы отправились с ними в это путешествие: шестилетний Георг, принц Уэльский, пятилетний Фредерик, трехлетний Уильям, двухлетняя Шарлотта, годовалый Эдвард и совсем крошка Августа. В этот момент королева не была беременна. Как бы ни любил Георг свою семью, он испытывал сильную потребность в одиночестве, в возможности выйти и прикрыть за собой дверь, чтобы не слышать тонкие писклявые голоса. Поэтому на следующее утро он направился верхом в лес, помня о свидании с матерью, но больше радуясь самой прогулке.

Отец короля, Фредерик, обычно снимал на лето Уайт-Хаус в Кью, и только недавно этот дом стал одной из резиденций его величества, которую теперь занимала Августа. Помимо деревушек Кью и Грин, самым приятным был подъезд к дому со стороны реки, и именно этот путь избрал сейчас король, наслаждаясь свежим ветром с реки и острым, чистым и сырым ее запахом.

Уже наступила середина лета, стоял прекрасный июльский день, и солнце с высоты отбрасывало блики на волны Темзы. Небо приобрело сияющий голубой оттенок, под цвет глаз короля, по нему были разбросаны мелкие, как цветочные бутоны, белые облачка, неспешно плывущие и не встречающие препятствий в виде высоких зданий или колокольных шпилей. Георгу казалось, что день впитал в себя все, что только могло доставить ему удовольствие, — все оттенки душистого горошка, розовых, белых и голубых теней. Поля и леса на дальнем берегу реки казались необозримыми, вода в реке — чистой и прохладной, и, как только король свернул в сторону от реки и ее влажных зефиров, воздух наполнился ароматом полевых цветов.

Очарованный красотой дня, король Англии пришел в спокойное и умиротворенное состояние, в котором не был уже несколько месяцев. Пока он спешивался во дворе Уайт-Хауса, привязывал поводья к коновязи и неторопливо шел на поиски матери, король почти надеялся, что ее не окажется поблизости и он сможет провести время до ее прихода, в одиночестве любуясь прелестью природы. Но его надежды не оправдались.

Он обнаружил Августу в саду, сидящей под вязом в огромном муслиновом чепце. С годами принцесса не похорошела, и ее естественная суровость ничуть не уменьшилась, когда принцесса величественно повернулась к своему коронованному сыну, приглашая его сесть.

— Прелестный день, мадам, — сказал он, запечатлев поцелуй на ее морщинистой щеке.

— В самом деле, только слишком уж жаркий, на мой вкус.

— Но даже в жару здесь гораздо приятнее, чем в Лондоне.

— Это верно. Эффи, то есть леди Эффингем, которая только что прибыла из города, рассказала, что на улицах после недавнего мятежа стоит такое зловоние, которое способно лишить чувств даже крепкого мужчину.

— В самом деле? — Георг не слушал, разглядывая очаровательную аллею впереди себя и желая быть не королем, а простым фермером, чтобы остаться здесь и грезить на берегу реки до конца жизни.

— Да. Бомонд разъезжается. Столица — не подходящее время для культурных людей летом, — ворчала принцесса, и Георг позволил себе погрузиться в томное созерцание, пока знакомое имя не привлекло его внимания. — …Даже этот повеса, сын Фокса, выступил против него.

— Что вы сказали?

Августа нахмурилась.

— Я так и знала, что вы не слушаете. Мне не улыбается говорить в пустоту.

— Простите. Мое внимание временно отвлекли вон те чудесные бабочки над цветником. Так что вы говорили о Чарльзе Джеймсе?

— Эффи утверждает, что даже этот негодный мальчишка выступил против Уилкса и его своры.

— Боже мой! Я думал, что для этого у него самого слишком, мятежная натура.

— Я тоже была в этом уверена.

Мать и сын ненадолго замолчали, думая о среднем сыне лорда Холленда, который вместе со своим братом Сте вернулся в парламент после недавних общих выборов: старший брат представлял Солсбери, а девятнадцатилетний Чарльз Джеймс стал членом парламента от Мидхерста в Сассексе.

Прыткая семейка, что и говорить, — жестко произнесла принцесса.

Убаюканный теплом дня, король попался в ее ловушку и задал естественный вопрос:

— Почему вы так говорите?

— Старик Холленд извлек всю возможную пользу из своего поста казначея, его сыновья — отъявленные игроки и любимцы фортуны, а что касается их родственницы, вашей драгоценной леди Сары…

— В чем дело?

— Она беременна от другого мужчины, — торжествующе заключила Августа. — Она изменила сэру Чарльзу Банбери и теперь вынашивает дитя любви.

Сердце Георга ускорило ритм, и он почти раздраженно повернулся к своей матери:

— Откуда это известно? Кто-нибудь держал свечу у их постели?

— Сэр, вы забываетесь. С вами разговаривает ваша мать!

Он вскочил.

— Мне все равно, кому и что я говорю! Что меня интересует — это как столь интимная подробность стала общим достоянием. Бедная леди Сара! Чем она заслужила такое отношение?

— Тем, что она грешница. Это известно по обе стороны Ла-Манша. Она доступна, как уличная девица.

И в этом была его вина! Посреди прелестного полдня, когда солнце только начинало снижаться, озаряя кристальные воды реки, король испытал такое чувство эмоционального неравновесия, такое яростное безумие, что у него вырвался оглушительный крик.

— Нет, она не такая! — кричал он. — Она хорошая женщина, и если с ней что-то случилось, то не по ее вине. Жестокие обстоятельства, мадам, вынуждают людей совершать такие поступки, каких они не могли бы себе позволить в другом случае. Грязные волокиты и завистливые сплетники изливают этот яд, в них нет ничего святого! — Он вскочил на ноги, побагровев и сверкая глазами, сжав кулаки. — Не желаю больше говорить об этом, вы слышите?

— Как вы смеете! — злобно отозвалась Августа, но выражение на лице сына заставило ее похолодеть.

— Ни слова больше, ни слова! — в крайнем возбуждении выкрикнул король. — О Боже, если бы я только был обычным человеком и смог бы защитить леди Сару!

И король Англии бросился в глубь сада, заливаясь потоками слез, способными вызвать жалость у любого, кто бы увидел их.