"Зима на разломе" - читать интересную книгу автора (Динец Владимир)

8. Палубный матрос

Неприятности — животные стайные, они не любят охотиться в одиночку.

Тихо и спокойно жил я в притоне, заботился о чистоте городских улиц, писал стихи любимым девушкам. По вечерам участвовал в высоконаучных дискуссиях о Проблеме Вороны, купался в море или считал с велосипеда птичек. Но зимний ветер уже готов был перелистнуть страницу в книге моей жизни.

Проблема Вороны в тот год занимала лучшие умы Эйлата. Домовая ворона — обычный спутник человека в тропиках Азии. Там она считается вредителем, вором и разносчиком заразы. За год до моего приезда в Эйлат несколько пар птиц залетели сюда из Аравии, поселились возле торгового центра и потихоньку стали размножаться. Поскольку было их совсем мало, они автоматически попали в список особо охраняемых видов. Но мой друг Шари и все, кому приходилось бывать в Индии или Индокитае, пришли в ужас и требовали немедленно перестрелять ворон, пока это еще можно сделать.

Я как-то не замечал, что с каждым вечером число участников спора растет, пока Реувен не огорошил меня известием, что свободных нар в притоне не осталось и мне пора искать себе жилье.

В тот же день у нас с Пашей была первая получка на дворницкой работе, и Эли выплатил нам вдвое меньше, чем обещал. Я бы, конечно, не стал переживать из-за разницы в сотню баксов, но для Паши это было катострофой

— ведь в Тбилиси его ждали в буквальном смысле голодающие жена и дети.

До тех пор мы мало общались с коллегами по метле и совку, но как раз за день до злополучной зарплаты я неожиданно стал душой коллектива. Получилось это вот как.

Я написал маленький стишок под названием «Песня эйлатского дворника» и передал Ане через Пашу. Он не утерпел и показал его парню с соседнего участка, тот — еще кому-то, и на следующее утро я оказался в центре общего внимания. Теперь я чувствовал, что только на меня может рассчитывать Паша в трудную минуту. После работы я собрал ребят и призвал к всеобщей забастовке.

Оказалось, что у каждого были на Эли свои обиды, к тому же народ в основном был такой, которому терять нечего, кроме своего цирроза. И началась первая в истории Эйлата забастовка дворников. Продлилась она неожиданно долго — на час больше суток.

Позже я узнал, что в муниципалитете был страшный скандал и Эли едва не уволили.

Он выплатил нам все, что должен был, но при этом пообещал до конца месяца полностью сменить штат. А нас с Пашей он уволил на следующий день. Вечером того же дня «Песня Эйлатского дворника» появилась в русскоязычной газете, которая выходила на двух полосах гордым тиражом в сто экземпляров. Еще день — и стишок перепечатала одна из двух больших газет Эйлата, естественно, в переводе на иврит и с подробной статьей о героической забастовке обманутых олим хадашим (новых иммигрантов). Вождем восставшего пролетариата назвали меня, хотя и переврав фамилию.

До тех пор Анечка упорно продолжала не обращать на меня внимания, тем более, что после нашей встречи на КПП Лева купил ей мотоцикл. К счастью, у нее не было прав. Теперь, когда я стал городской знаменитостью и народным героем «русского»

населения, девочка стала, по крайней мере, со мной здороваться с нормальным выражением лица.

В остальном мое положение было довольно гнусным: я разом потерял дом и работу.

Пришлось поселиться в шикарном склепе на городском кладбище, о чем, к счастью, газеты не пронюхали.

Тут я повстречал на улице Володю, Бениного друга, университетского преподавателя английского. Он был так рад встретить человека, интересующегося сравнительной лингвистикой, что пригласил меня пожить у себя дома два-три дня. Больше всех, конечно, был счастлив его сын Сережа, который никак не мог забыть чудесные кратеры на Луне.

Мне было ужасно неудобно, поскольку жизнь у них была очень тяжелая. Володя работал токарем в нефтяном порту, а его жена — кассиршей на японской фирме, занимавшейся выращиванием водорослей в соленых озерах Аравы. Когда поздно ночью они приходили с работы, то казались разведчиками, проведшими день в недрах вражеского генштаба.

— Ну как, благополучно?

— Да, сегодня обошлось. А у тебя как?

— Вроде все тихо.

Еле-еле проглоченный от усталости ужин — и отбой. Чем они питались, когда меня не было и ужин готовить было некому, не знаю. Смотреть, как мучаются такие отличные ребята, было выше моих сил, но тут мне как раз удалось осуществить свою мечту. Я устроился сразу на две работы: на одной мне платили за то, что я спал, а на другой — за то, что ел. К тому времени я уже понял, что в Израиле зарплата обычно обратно пропорциональна интенсивности труда.

Рони Малка по старой памяти рекомендовал меня сторожем в туристский центр, а знакомый хиппи подсказал, что на одну из прогулочных яхт нужен палубный матрос.

Поскольку я не стал скрывать, что ходил на яхте с контрабандистами по Средиземному морю, капитан не мог не взять такого опытного моряка.

Теперь я вел странную жизнь. Дома у меня как бы не было, вещи частью хранились у Бени в Хай-Баре, частью в шкафчике в Турцентре. Ночевал я на диване, и единственной моей заботой было услышать, как часа в два ночи подъедет полицейская машина. Если бы копы застали меня спящим, настучали бы начальству.

Единственным развлечением был большой морской аквариум с коралловыми рыбками.

Наблюдая за ними ночи напролет, я обнаружил, что где-то в районе полуночи некоторые из них слегка меняют окраску, и даже написал об этом заметку в местный зоологический журнал. Мое вооружение состояло из маленькой рации с одной кнопочкой, которую я должен был нажать в случае ограбления. (Мой предшественник на этом посту как-то нечаянно нажал на кнопку — полиция приехала за 35 секунд).

Днем я дремал на пляже, купался, флиртовал с загорающими без лифчиков туристками (были и редкие экземпляры в лифчиках, но что с идиотками разговаривать?).

Питался в основном йогуртами и молочными шейками — в то время в Совке они еще не были известны (напомню, что это был 1993 год), а на жаре лучшей пищи не придумать. Правда, моему желудку потребовалось целых два дня, чтобы привыкнуть к трехлитровым упаковкам. Я даже приспособил найденный на свалке вибратор для встряхивания шейков перед употреблением.

Берег моря жил по-своему, совсем не похоже на замкнутый мир особняков и каньонов Верхнего Эйлата, хотя разделяло их пятнадцать минут быстрым шагом. Здесь жизнь кипела: гремела музыка, тусовалась молодежь, прямо над пляжем заходили на посадку аэробусы, орали с пальм попугаи, сверкали над водой летучие рыбки, на пятаке под неофициальным названием «русский пляж» горланили песни мои соотечественники, разморенные жарой и финиковой водкой. После обеда, когда жара спадала, я совершенно балдел от всего этого и уходил к самой иорданской границе.

Здесь было тихо. Ласковые волны лизали изъеденные камнеточцами плиты — остатки Эцион-Гебера, древней гавани, из которой царь Шломо (Соломон) отправил знаменитую корсарскую экспедицию в Офир, к египетским золотым рудникам в Южной Африке. Задумчивые цапли и чайки расхаживали по берегу соленого ручейка, вытекавшего из чащи тростника и тамариска. На соленых озерах маячили розовыми точками фламинго.

В самой глубине зарослей укрылась маленькая избушка — центр кольцевания птиц. С середины января Реувен переселился сюда. Несколько раз в день он собирал из паутинных сетей свою пушистую добычу, надевал ей на лапки алюминиевые колечки и выпускал. Каждый день ему попадалось что-нибудь интересное, а для меня птицы были как старые знакомые, ведь большинство из них летело на север. Впрочем, местных обитателей я успел тоже неплохо изучить: нежно-розовых синайских чечевиц, серых тимелий, черноголовых бюльбюлей, и самую маленькую птичку, словно состоящую из одного только голоса — песчаную славку.

Навестив Реувена, я снова купался, стараясь не задевать морских ос — крошечных, почти невидимых медуз, которые жалят так, словно касаются оголенным проводом, одевал вместо плавок джинсы и шел на яхту.

Яхта «Дюгонь» была всего двадцать метров длиной. Кроме нас с капитаном, на ней были только кок, моторист, еще один матрос и девушка кэпа, исполнявшая обязанности стюардессы и главбуха. Мы обходили все причалы, от яхтенной марины до пирса дельфинария, где общением с дельфинами лечат умственно отсталых детей.

Собрав десяток-другой туристов, мы везли их на часовую морскую прогулку.

Штормов в заливе Акаба не бывает, а ветер практически всегда дует на юг. Отойдя под парусом к стыку границ четырех стран, мы ложились в дрейф и ждали заката, ужиная вместе с пассажирами. Израильский и иорданский города различались только тем, что в Эйлате было больше высотных домов. В остальном все одинаково: белые домики, пальмы, корабли у причалов, отели, портовые терминалы. А вот горы были совершенно разные. Израильско-египетскую сторону покрывали зловещие черные отроги, изгрызенные каньонами, а на иорданско-аравийской стороне ровной стеной высился кирпично-красный хребет Джебель Бакир. Когда его освещало заходящее солнце, некоторые туристы буквально плакали от восторга. Дождавшись сумерек, мы заводили мотор и возвращались в город как раз к началу моей смены.

Хотя теперь я сменил ремесло дворника на довольно романтическую профессию моряка, мне все еще было очень далеко до того, чтобы составить конкуренцию Леве.

Человек, которому суждено было дать мне шанс, появился неожиданно, и звали его Джин-Тоник.

Я дремал на пляже, когда рядом со мной на песок опустились невысокий упитанный парнишка и две длинноногих стройных девушки (без лифчиков). Они болтали на безукоризненном калифорнийском английском, но парень вдруг остановился взглядом на книге Л. Гумилева «Древние тюрки», лежавшей на моих кроссовках с пером грифа вместо закладки.

— Славные девчушки, — неожиданно сказал он на чистейшем русском, — составишь нам компанию? А то одна лишняя.

— Которая?

— Та, что все время улыбается.

— Она мне и так больше понравилась. Не люблю деловых.

— Та не деловая, а сдержанная. Знаешь, как в стихах говорится?

Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем, Восторгом чувственным, безумством, исступленьем, Стенаньем, криками вакханки молодой, Когда, виясь в моих объятиях змеей, Порывом пылких ласк и жаждою лобзаний Она торопит миг последних содроганий…

Я, конечно, тут же подхватил:

— О, как милее ты, смиренница моя,

О, как мучительно тобою счастлив я,

Когда, склонясь на долгие моленья,

Ты отдаешься мне — нежна без упоенья,

Стыдливо холодна, восторгу моему

Едва ответствуешь, не внемлешь ничему,

И оживляешься потом все боле, боле, боле,

И делишь наконец мой пламень поневоле!

— На каком это вы языке говорите? -заинтересовались девочки, и вправду оказавшиеся американками.

— На языке шейеннов, — без запинки ответил парень.

— Джимми, ты что, индеец?

— Нет, но я вырос в племени. А вот Высокий Орел — он кивнул на меня — на три четверти шейенн.

— Но как ты узнал, прежде чем с ним заговорить?

— Он читает книгу на шейеннском, и закладывает ее Орлиным Пером Воина.

На обложке книги очень кстати были нарисованы лук и стрелы.

Естественно, девочки пришли в восторг и позволили нам проводить себя в отель.

Они занимали роскошный двухкомнатный номер, где мы и трахали их, как подобает воинам, до самого вечера (морской прогулки в тот день не было). В девять мы оба вдруг извинились и слиняли.

— Ты куда, Высокий Орел? — спросил парень.

— Сторожить турцентр. А ты куда?

— Сторожить автостоянку. Я Дима Тонкин, или Джимми.

— Володя из клана Динцов. Из Москвы. А ты?

— Я родился в Волгограде, а жил в Сан-Франциско.

Мы шли по набережной. Солнце село, но вершины гор за заливом еще светились.

— Красиво, — сказал я.

— Ты бы видел, какие были закаты у нас во Фриско! — и Джимми погрустнел.

Он ужасно тосковал по Калифорнии. В Израиле иммиграцию называют «алия»

— восхождение. Когда Джимми спрашивали, давно ли он совершил алию, он отвечал: «Я не взошел, я спустился». И обычно столь патриотичные израитльтяне, узнав, откуда он, согласно кивали. Американское происхождение позволяло ему устраиваться на высокооплачиваемую работу, хотя из всех, кого я знаю, он единственный еще более ленив, чем я.

Только много позже я случайно узнал, что Джимми никогда в жизни не был нигде, кроме России и Израиля.

У него были феноменальные способности к языкам. Ему ничего не стоило притвориться жителем Луизианы, болтая с американцем-южанином, назваться марокканским евреем в телефонном разговоре с «марокканцем», и даже выдавать себя за сына араба и англичанки. Правда, светлые волосы и голубые глаза не способствовали удачным мистификациям, но он так удачно копировал акцент, что люди обманывались, даже видя его перед собой.

На кличку «Джин-Тоник» он слегка обижался.

— Это только в Совке думают, что джин пьют с тоником, — говорил он. — Джин пьют с содовой, а с тоником пьют виски.

За бутылку коллекционного виски он готов был отдать свою недельную зарплату.

— Как ты можешь ходить в таком виде, — возмущался он, — позоришь наше племя. Я доложу Совету Шейеннских Вождей. Надо сходить в магазин для бедных.

«Магазин для бедных», как выяснилось, представлял собой склад Министерства Абсорбции, куда сердобольные граждане сдавали поношенные вещи для олим хадашим.

В последние годы ручеек пожертвований иссяк, поскольку вновь прибывших перестали любить, но кое-что там еще оставалось.

Надо же было такому случиться, что до меня в Эйлат не приехал ни один иммигрант ростом 186 см и с 46-м размером обуви! Издав дикий вопль, Джимми извлек из кучи хлама несколько вещей в ненадорванной упаковке: американский голубой пиджак, две пары роскошных белых брюк, белые итальянские туфли ручной сборки, несколько канадских рубашек и галстук в цветах эстонского флага (бело-сине-черный). Позже галстук пришлось отдать Джимми, потому что он по телевизору увидел в таком же Клинтона. Но к тому времени «селедка» уже сыграла свою роль.

Одев относительно более скромные брюки и самую дешевую из рубашек, я совершил пробный рейс на дискотеку в «Кейсар». Когда я вошел в подвальный зальчик, там уже было довольно темно, но при моем появлении реакция оказалась довольно неожиданной: парнишка, исполнявший обязанности диск-жокея, вырубил музыку, и все уставились на меня.

— Кто это? — послышался чей-то шепот.

— Владимир, президент профсоюза муниципальных работников, — ответили ему. Музыка заиграла снова, и три девицы подошли, краснея, чтобы пригласить меня потанцевать. Я извинился, сделал вид, что кого-то ищу, и исчез.

На Аню я старался не смотреть, но, видимо, реакция с ее стороны была, потому что позже я мельком видел Леву в розовом пиджаке и брюках клеш.

На следующий день меня разыскал Паша и сообщил, что Анка приглашает меня вечером на день рождения.

Я немного запоздал, потому что сходить за одним из подарков мог только в темноте. На мне были брюки цвета цинковых белил, бледно-голубой пиджак украшал значок Израильской Академии Наук, подобранный на полу во время конгресса birdwatcher'ов. В Эйлате так не одевался даже сын мэра, и, пожалуй, в самом Тель-Авиве столь дорогие шмотки вряд ли увидишь. Мне до сих пор не верится, что весь комплект обошелся в десять долларов.

Все стояли в буквальном смысле открыв рот, а я небрежно сунул в карман темные очки (они всегда действуют мне на нервы, так что я одел их перед самой дверью) и, отдав Ане орхидейный веник (вот он и вправду влетел в копеечку), поставил к стене сумку с подарками. Их было два: «Энциклопедия таинственных явлений» в пяти томах и серебряные подвески. Энциклопедию я нашел на свалке, порадовался, что есть еще умные люди, но книжки из достойного хранилища забрал, потому что Аня очень интересовалась магией, астрологией и прочей дребеденью. Что касается подвесок, то их я подчерпнул из волшебного источника за гнездом дымчатого сокола.

Перед Левой у меня было большое преимущество: все, что он мог сказать, Аня уже слышала, а у меня еще были в запасе свежие темы. К концу праздничка я уболтал девочку настолько, что она согласилась назавтра покататься со мной на яхте.

Наш капитан Пити-Пити (настоящее имя неизвестно) был розовощеким добряком, похожим на Деда Мороза. Он ужасно стеснялся, что возит на борту подружку, поэтому бывал только рад, когда кто-либо из нас брал с собой девушку.

Предупредив всех, чтобы называли меня «мистер шеф», я встретил Анечку у причала и протянул ей на ладони серебряные сережки в мелких бриллиантиках:

— Одень, может, подойдут…

Эти сережки могли мне дорого обойтись. За ними мне пришлось лезть в спешке уже под утро, оставив ненадолго пост в турцентре, а когда я хотел выбраться из пещеры Алладдина обратно, то у входа обнаружил пару злобных джиннов, и пришлось дожидаться, пока они не укатили на своем джипе с мигалкой.

Катание на яхте не могло не произвести на Аню впечатление. Каково было ей, девчонке из бедной иммигрантской семьи, оказаться среди разодетых западных туристов и обнаружить, что мужчины не сводят глаз с нее, а женщины… хотел сказать «с ее спутника», но не отступлю от правды: с ее сережек.

Только уже ночью, когда мы вернулись на причал, я понял, насколько далеко продвинулся: гордая, своенравная, неприступная Анка позволила мне поцеловать себя. И она ответила на мой поцелуй, хотя, как мне показалось, сперва не собиралась этого делать.

Пускай назавтра Лева обещал купить ей яхту (видимо, не спросив у папаши, потому что так и не купил), пусть он стал ходить в серебристом пиджаке, словно цирковой конферансье, пусть наше с ним соревнование напоминало поединок Эллочки-Людоедки с дочерью Вандербильдта — я знал, что и второй бой закончил нокдауном.

На следующий день новая стайка неприятностей подстерегла меня из-за угла.

Туристический центр открылся для публики, и теперь там круглосуточно дежурили две сотрудницы и коп. Капитан Пити-Пити ушел в запой, оставив без работы весь экипаж. Наши с Джин-Тоником американские подружки уехали, так что ночевать у них в отеле я уже не мог. «Извините, вожди, — сказали они (так в Штатах называют индейцев), — нам пора в университет. Мы расскажем белым парням, как, оказывается, надо на самом деле исполнять Пляску Вернувшегося Воина.»

— Ничего, — сказал Веселый Роджер, кок с «Дюгоня», — пройдемся по марине, куда-нибудь устроимся. Я тут всех знаю.

Через полчаса мы сидели в каюте Тэри — капитана большой яхты «Летучий Голландец»

(это название, а не класс; по классу судно было, если я не ошибаюсь, трехмачтовым бригом). Тэри редко выходил в море, поэтому постоянного экипажа у него не было.

— В субботу вечером я везу туристов на глубоководную рыбалку. Мне нужны кок и рулевой, который мог бы также разговаривать с туристами по-английски. После этого рейса яхту мне придется продавать: она не окупается. Много заплатить вам я не смогу, но неделю будете ходить по морю и питаться за счет фирмы. Согласны? — спросил кэп.

Веселый Роджер согласился сразу, а я сказал, что пойду в рейс, если можно будет взять с собой девушку. Тэри нисколько не удивился.

— Что вы все, сговорились? У меня уже двое матросов на таких же условиях, шотландец и датчанин. Отходим в субботу в девять вечера. Не яхта, а плавучий бардак, тысяча чертей мне в ватервейс!

Я поспешил к Анечке.

— Я устроил для нас круиз на яхте по Красному морю. Сможешь пропустить недельку в школе? Отплываем завтра вечером.

Неожиданно с балкона меня окликнул ее отец.

— Володь, привет! Тут Беня на телефоне, подойди на минутку.

— Привет, аспирант, — услышал я голос Бени, — что ты сейчас делаешь?

— Ничего. Завтра ухожу в море на неделю.

— Мне нужна твоя помощь. Сможешь приехать сегодня?

— Не знаю, автобусы уже не ходят. Шабат.

— Ну, попробуй, ладно?

— О кей.

Анечка, к моей радости, на круиз согласилась. Я объяснил ей, что надо будет брать с собой, и поспешил к выезду из города. Обычно мне помогал поймать попутку знакомый солдат на КПП, но сегодня было не его дежурство, и я простоял три часа, прежде чем меня подобрал мужик на мятом «ниссане». Я не удивился, когда оказалось, что он биолог.

— Будешь проезжать Рамон, заходи к нам на биостанцию, — сказал он, высаживая меня в Хай-Баре.

Беня стол на пороге с совершенно убитым видом.

— Что случилось?

— Начальство наехало. Я должен был сдать годовой отчет месяц назад. За горло взяли, понимаешь?

— Так сядь и напиши.

— Не могу! Не идет, и все. Пошли в контору, будешь мне помогать.

— Чем я тебе помогу? Писать на иврите?

— Просто посидишь рядом, последишь, чтобы я не отвлекался.

Сейчас, когда я пишу эти строки, то с изумлением соображаю, что именно в тот вечер впервые увидел современный персональный компьютер, без перфокарт и прочих ужасов. Текстовый редактор Write, в котором работал Беня, показался мне настоящим чудом, вершиной прогресса. Не верится, что с тех пор прошло всего три года. Сегодня почти никто из моих знакомых не обходится без РС, а сам я работаю с монстрами вроде Corel!6.0, Ventura и Page Maker. Что ждет нас еще через три года?

— Значит, все-таки соблазняешь девочку? — спросил Беня, выстукивая по клавишам.

— Ого! Уже в курсе?

— Ты что, весь Эйлат только об этом и говорит. Лихо ты с яхтой придумал. Учти, у девушек в ее возрасте клиторальная чувствительность доминирует над влагалищной…

И Беня углубился в тонкости медицинской сексологии. Я долго слушал, а потом с невинным видом спросил:

— Как там у Марины дела?

Дело в том, что мне случайно пришлось узнать Бенин секрет. Оказывается, на севере страны у него появилась постоянная подруга, и он периодически ездил к ней в гости, причем дело зашло настолько далеко, что он на большую часть своей зарплаты снимал ей там квартиру поближе к месту работы.

Беня мне не ответил, а вместо этого рассказал увлекательную историю о своей работе в Тбилисском зоопарке. Как он состоял в народной дружине и по ночам ловил на зоопарковских скамейках профессоров соседнего университета, приводивших туда студенток перед сессиями.

— Представляешь, все как один оказывались трусами. Некоторые даже требовали от девчонки, чтобы она и нам дала, только чтобы мы не сообщали ему на работу! Мы, конечно, уж в таких-то случаях сообщали обязательно.

— А к чему ты это рассказываешь?

— Ну, все-таки Анка дочь моего друга. Ты уж там помягче с ней, ведь совсем маленькая девочка.

Тут я даже обиделся, но все же отчет дописать помог. В субботу я вернулся в город и встретил Аню на пирсе. Когда она увидела, о какой яхте идет речь, то от восторга обняла меня и хотела чмокнуть в щеку, но почему-то чмоканье растянулось минут на десять.

Вечером мы вышли в море, и свежий ветерок погнал парусник на юг, а заодно перевернул еще одну страничку в моей нелегкой, но такой интересной жизни.

Жаль, конечно, что приходится приводить довольно слабые собственные стихи в одной главе с маленьким шедевром Пушкина. Но «Песня эйлатского дворника» упоминается в тексте, так что придется познакомить с ней читателя.

Солнце красит желтым цветом

Горы, вади и поля,

Просыпается с рассветом

Вся еврейская земля.

И по улицам горбатым,

Взяв совки наперевес,

Мы, хозяева Эйлата,

В свой выходим первый рейс.

Чтобы, как твой лик, прекрасен

Был всегда Эйлат родной,

Мы на вахте ежечасно

В зимний дождь и летний зной.

Кто-то «тампакс» потеряет,

Кто-то выбросит пакет,

Вон бычок в ночи мерцает,

Вон собачий туалет.

Но, когда поутру выйдешь

Ты из дома твоего,

И в помине не увидишь

На асфальте ничего.

И глядят, глядят мужчины,

Позабыв про бизнес свой,

Как ступаешь ножкой длинной

Ты по чистой мостовой.