"Зима на разломе" - читать интересную книгу автора (Динец Владимир)

11. Погонщик верблюдов

В Израиле нет еврейских деревень, только арабские. Евреи живут либо в сельскохозяйственных коммунах — киббуцах, либо в фермерских кооперативах — мошавах. И те, и другие застроены современными коттеджами и каменными домиками.

Единственная настоящая еврейская деревня — Кфар Шахарут. Дома здесь глинобитные, по пыльным улочкам бродят ишаки, а под дувалами дремлют собаки-парии.

Шахарут стоит на краю обрыва. На запад уходят низкие холмы Негева, а на востоке, в тысяче метров внизу, виднеются акации Хай-Бара, до которого по карте всего пять километров, а по серпантину — двадцать. Вдали, за широкой Аравой, клубятся над иорданскими вулканами недолговечные зимние облака.

Мы с Анкой оказались в деревушке в самое лучшее время, в начале февраля. Внизу дни становились все жарче, но на плато еще было довольно прохладно. По ровным песчаным днищам извилистых вади то тут, то там появлялись куртинки алых маков, шоколадных ирисов и золотистого злака, напоминавшего ковыль. Вдоль Аравы тянулись на север перелетные птицы. Когда мы сидели вечерами на краю обрыва, вровень с нами то и дело пролетали орлы, сарычи и чайки. Ночи же были хололдные, и нам приходилось согревать друг друга до самого утра.

Кфар Шахарут состоит всего из двух десятков домов, из них в семи живут арабы, в десяти — евреи, а в трех — приезжие туристы. Самый большой домик принадлежит Дану и Гине, которые лет десять назад организовали здесь маленькую ферму беговых верблюдов. Теперь любители верблюжьих гонок и просто пустынной экзотики со всего мира знают об этом чудесном уголке.

Я работал за довольно символическую плату погонщиком верблюдов. Каждое утро, в девять часов, из Эйлата прибывал автобус с туристами. Проведя короткий инструктаж, я сажал их на спины животных и вел в четырехчасовой поход по усыпанной щебнем пустыне. Езда на верблюде не требует такой подготовки, как на лошади, и вообще гораздо проще, но все же к концу маршрута некоторые с трудом удерживались в седле.

После обеда мы с Анечкой пару часов валялись в койке, дожидаясь, когда спадет жара, а потом шли на наше любимое место — узкий уступ в десятке метров ниже кромки обрыва, к которому спускалась едва заметная тропка. Отсюда мы могли видеть всю южную часть Аравы, до самого Эйлата, а нас видели только парившие рядом орлы. Расстелив спальный мешок, мы занимались любовью до вечера. Как только садилось солнце и горы за Аравой из алых становились фиолетовыми, холод прогонял нас с уступа, и после ужина мы торчали на посиделках у Дана с Гиней. К тому времени «однодневные» туристы уезжали, и оставались только те несколько человек, кто приехал на неделю или месяц.

Постоянное наличие хипповой тусовки в деревне привело к тому, что тут установились традиции полной сексуальной свободы. Обычай требовал, чтобы каждый гость за время жизни в Шахаруте переспал со всеми имеющимися в наличии приезжими противоположного пола. К счастью, на меня как на сотрудника закон не распространялся — боюсь, что кроме Анечки меня уже ни на кого не хватило бы. Она ведь не зря понравилась мне с первого взгляда.

Увы, мы оба понимали, что наш «рай в шалаше» продлится недолго. Я не скрывал, что скоро должен буду вернуться в Совок. Аня откровенно делилась со мной своими планами насчет выгодного замужества — эта идея занимала все ее помыслы. Впрочем, останься я в Израиле, мы наверняка так или иначе скоро расстались бы. Анечка была на редкость веселой и обаятельной, но говорить нам было практически не о чем — видимо, разница в возрасте мешала. Я не выношу, когда люди с серьезным видом обсуждают экстрасенсов, тарелки и прочие современные мифы, а Анку раздражал мой скептицизм. Кроме того, из-за слабого знания английского она из всей тусовки могла нормально общаться только со мной, а такая нагрузка может испортить даже самые нежные отношения. В общем, было ясно, что нас тянет друг к другу только эротика, и как только накал страсти чуть-чуть ослабеет, все очень быстро кончится само собой.

Пять дней пролетели быстро, и пришла пора Ане возвращаться в школу. Дан разрешил нам взять лошадей, чтобы спуститься к шоссе, поэтому через три часа я уже посадил Анку на автобус, а сам заглянул к Бене в Хай-Бар.

За это время песчаные лисята подросли и весело носились по вольеру. Появились малыши и у афганских лисичек — маленьких, застенчивых, с темными масками на мордочках. Геккончик Мойше и его новая подружка потихоньку проникались взаимным расположением, но пока их отношения не выходили за рамки дружбы. Что касается Бени, то он загорелся новой идеей: завести кавказских овчарок и зарабатывать продажей щенков. Мне казалось, что достать в Израиле хороших «кавказцев» будет трудно, но какие-то из бесчисленных Бениных друзей уже обещали прислать ему парочку щенят из Грузии.

— Ну что, проводил подругу? — спросили меня Дан и Гина, когда я вернулся в деревню.

— Да, все нормально.

— Как же ты теперь?

— А что?

— Ну, ты же остался без женщины. Ты забыл, что тебе тут еще неделю работать?

— Переживу как-нибудь.

— Ты с ума сошел? В твоем-то возрасте! Вот что, завтра приедет девушка по имени Кэри, она тут бывает каждую весну. Если тебе удастся с ней подружиться, считай, что тебе повезло.

«Больно надо, — подумал я, — знаю я ваших девушек! Наверняка наркоманка и проститутка-любительница. Придется с ног до головы заворачиваться в презервативы, прежде чем к ней подходить.» Но вслух ничего не сказал, чтобы не обидеть славных ребят.

Кэролайн прибыла на следующий вечер, как раз к вечерним танцулькам.

— Кэри, это Вови, русский биолог, — представила нас Гина, — ты будешь жить в его комнате.

Девушка улыбнулась стандартным американским «чииз», кивнула и пошла танцевать.

Через пять минут она уже тянула в углу бычок с «фэнтэзи» со своей подружкой по прошлому году.

«Все, как я и думал, — решил я, — даже не покраснела. И что за странная манера — развлекаться этой подростковой дрянью? Ей ведь явно уже за двадцать, в ее годы приличные девушки давно на ЛСД перешли».

Сам я баловался наркотой, только когда уж очень настойчиво угощали. Во-первых, она на меня действует, как яблочный сидр на боцмана речфлота, а во-вторых, у меня и так почти всегда слишком хорошее настроение.

Но все же Кэролайн мне понравилась. Синие глазищи, волосы цвета пустынного ковыля, аппетитная фигурка. Когда гулянка закончилась и мы пошли по залитой лунным светом деревне к нашей хижине, я подумал, что, пожалуй, можно рискнуть.

Но, едва мы вошли в комнату, девушка вдруг сказала:

— Выйди на кухню, пожалуйста. Мне надо переодеться.

Я думал, что лучше всего начать с взаимного раздевания, раз уж нам все равно почти неделю жить вместе. Но Кэри меня удивила: она облачилась в ночную рубашку, раздвинула койки, которые мы с Аней поставили рядом, и к моменту, когда я зашел в комнату, уже лежала под одеялом.

— Я отвернулась, — сказала она, — можешь ложиться. Ну, что стоишь? Ты что думал, я с тобой спать буду, что ли?

— Да что ты, Кэри, как я мог такое подумать! — возмутился я. — Я же вижу, что ты не такая, как все другие девушки!

— Ну уж и все! Не трепись! Знаю я вас, половых шовинистов!

— Ну нет, Кэри, я вовсе не male сhauvinist и не считаю, что все девушки обязаны со мной спать! У нас в России вообще принято, чтобы девушки первые говорили понравившемуся мужчине, что удостоили его своим выбором.

— Вот как? — она заинтересовалась. — И что, мужчины никогда не пристают к женщинам?

— Никогда! За это у нас можно попасть в Сибирь на всю жизнь.

— Ух ты! Как бы я хотела побывать в вашей стране! Ну ладно, я удостоила тебя своим выбором!

Только страшным напряжением воли я сумел сдержаться и не ухмыльнуться гнусной улыбкой самодовольного полового шовиниста.

Кэролайн оказалась совершенно неискушенной в сексе, но при этом все время пыталась мной руководить — «я буду только сверху», «ни к чему эти глупости, знай делай свое дело» и т. д. В конце концов я не выдержал, стащил ее с койки, разложил на полу и трахал до тех пор, пока она не начала при каждом раунде кричать сладким голоском на весь Кфар Шахарут. Только так нам удалось действительно подружиться. До самого утра я истязал бедняжку, то ставя ее на колени, то швыряя поперек койки, то держа на весу. Под утро затащил ее бесчувственное тело в душ, частично реанимировал и продолжил грязные издевательства.

— А где же Кэри? — спросил меня Дан за завтраком.

— Отдыхает.

— Вы что, трахались?

— А чем нам еще было заниматься?

— Но ведь она лесбиянка!

— Да? Почему же вы хотели, чтобы я с ней подружился?

— Черт, да потому, что она бы водила к себе подружек, а смотреть, как они этим занимаются, лучше любого секса! Нет, слушай, ты правда ее… Ну, и как?

— Нормально…

— Ой, пойду, скажу Гине. Гина!!! — заорал он через всю гостиную, — Он трахнул нашу Кэри!

— Ой, правда? — Гина даже перешла на иврит от радости. -Может, теперь она станет гетеросексуалкой?

Мне почудилось, что всед за радостной улыбкой по ее лицу пробежала тень огорчения, но, может быть, мне показалось.

Меня, в общем, мало интересовала сексуальная ориентация Кэри. В конце концов, любая нормальная женщина чуть-чуть бисексуальна, а иногда и не чуть-чуть. Из лесбийских наклонностей моей американочки я извлек только выгоду: когда она затащила к нам свою ежегодную подружку, молоденькую арабскую девчонку Рейт, я поглядел-поглядел на них с полчасика, а потом до рассвета баловался с обеими. Не люблю смотреть порнуху, хотя надо признать, что у них получалось очень красиво.

Через несколько дней Йося-полицейский позвонил и сказал, что я могу возвращаться в Эйлат. Когда я собрал вещи, угостил на прощание салатом Абдуррахмана, моего верблюда, и приготовился спускаться в Хай-Бар, Кэри вдруг заплакала.

— Если бы не ты, — сказала она, — я бы никогда не узнала, зачем женщины спят с мужчинами.

— Это вообще загадка, — поддакнул я. — Ведь большинство мужчин такие свиньи!

Должен признаться, что эта история прибавила мне полового шовинизма. Впрочем, мне кажется, что если мужчина совсем не male chauvinist, то он не совсем мужчина. Наверное, это оттого, что я из очень уж дикой страны.

В Эйлате я первым делом отправился в отделение Министерства Внутренних дел.

Близилась годовщина моего первого приезда в Израиль, и пора было оформлять загранпаспорт. Я надеялся, что он избавит меня от унизительных, долгих и дорогостоящих процедур получения виз, неизбежных для путешествующих жителей таких нищих и опасных регионов, как Союз Непутевых Государств.

— Нет проблем, — улыбнулась Рути, секретарша местного ОВИРа. — Нужна только справка из военкомата и из Министерства Абсорбции, что ты им ничего не должен.

При въезде в Израиль иммигрантам выдается небольшая сумма, называемая «корзиной абсорбции». Ее надо вернуть, если хочешь уехать из страны раньше, чем через три года. Я не бралquot;корзину», потому что уезжать собирался очень скоро.

— А где выдают эти справки? — спросил я.

— Из министерства — в Тель-Авиве, из военкомата — в Беер-Шеве, — ласково поведала Рути и повернулась к следующему посетителю.

Автобус до Тель-Авива стоит 15 долларов, до Беер-Шевы — 10. Первым делом я поехал в военкомат.

Беер-Шева — единственный большой город в Негеве. Вокруг тянутся бесконечные поля, орошаемые сложной системой арыков. Огромные стаи птиц — рябков, горлиц, скворцов — летают над полями, выдергивая всходы пшеницы. Между ростками желтеет песок. Жара в Беер-Шеве доходит до сорока градусов даже зимой, поэтому жилье тут дешевое, а население, соответственно, в основном арабы, эфиопские евреи и «русские». Впрочем, израильские арабы — все же более цивилизованная публика, чем палестинцы с «территорий».

Иногда в городе попадаются дворики, словно перенесенные из какого-нибудь подмосковного Чехова или Монино. Старушки вяжут на лавочках, пенсионеры забивают козла, под тополями спят алкаши, и все говорят по-русски. Переходишь улицу — вокруг женщины в чадрах, мужчины в халатах и вопли муэдзинов с минаретов.

— Та-ак, — сказал мне военком, молоденькая девчушка, одетая строго по израильской моде: защитная безрукавка, одно плечико спущено, и из-под него видна бретелька лифчика. — Ты, дружок, подлежишь призыву!

— Прямо сейчас?

— Нет, двадцатого апреля. До тех пор можешь получить паспорт и съездить в Россию, только сначала встань на учет.

— А где это?

Она назвала маленький городок под Тель-Авивом, где находится Министерство Обороны. Добрался я туда уже к вечеру, пришлось ночевать под кустом. Наутро вид у меня был довольно помятый.

Получение справки заняло всего семь часов. Особенно запомнилось собеседование с представителем Моссада. Она была еще симпатичней, чем военком, и с такой же выглядывающей бретелькой — прекрасная маскировка для бойца невидимого фронта.

Вообще-то я с моим опытом нелегального перехода границ мог бы пригодиться любой разведке, но что-то подсказывало мне, что об этом лучше не распространяться.

Предложение поужинать вместе юная Мата Хари отвергла — наверное, из-за моих мятых джинсов и небритой рожи.

В Министерство Абсорбции я уже не успевал, пришлось на ночь глядя завалиться к моей тете Полине. Первым делом я позвонил Джафару, потому что чувствовал, что мне может понадобиться аварийный выход из страны.

— Сэм не придет в этом году, — сказал Джафар. — Он собирается возить товар из Триеста в Хорватию — там сейчас раздолье для людей его профессии. Ему пришлось менять мотор на яхте, так что теперь он весь в долгах.

Тогда я набрал номер Надин.

— Владимир, ты? — я словно увидел, как она прыгает от радости, сжав в руках трубку. — Приезжай скорее!

— Куда, к тебе домой?

— Да, мои родители в Хайфе!

Она жила в маленьком, увитом цветами особнячке на окраине — таксист-белорус уже начал вполголоса материться, когда мы наконец нашли ее переулок, взбегавший по склону холма. Наденька была такой же свеженькой и прелестной, как и в нашу первую встречу, и мы, черт побери, опять стерлись, вдобавок назавтра я едва не опоздал в Министерство (там принимают в течение часа два раза в неделю).

Сотрудницы министерства — дамы лет сорока-пятидести с потасканными лицами и презрительными складками у рта — не улыбались никому и разговаривали короткими отрывистыми фразами, словно надзирательницы концлагеря или школьные завучи.

— Верни «корзину абсорбции», — бросила мне одна из них, — и поезжай в свою Россию.

— Но я не брал «корзину».

Она захохотала. Пораженные невиданным зрелищем — смеющейся «пкидой»

(женщиной-клерком) из Министерства Абсорбции, все присутствующие изумленно воззрились на нас.

— Ну, рассмешил, — закатывалась она, — я всякое слыхала от этих русских, но такого… Ты что думаешь, мы тут глупее,чем ваши? Да кто в такое поверит?

Сейчас, конечно, все было бы по-другому. Но тогда словосочетание «новый русский»

еще только появилось, и даже самые богатые из иммигрантов не брезговали «корзиной».

— Как твоя фамилия, — спросила она, давясь лающим смехом, — надо запомнить.

— Динец.

Тут она заткнулась, как будто проглотила муху.

Дело в том, что в Израиле у меня был однофамилец: Симха Динец, начальник Сохнута — организации, занимающейся рекламой Израиля среди евреев других стран и их вывозом на «доисторическую родину». Большинство пожертвований от богатых евреев Америки и Европы идут именно Сохнуту, а там, естественно, в основном разворовываются. Каков точно бюджет этой конторы, не знает никто, но говорят, что он больше госбюджета Израиля и что вся страна — лишь общежитие при Сохнуте.

Симха Динец был абсолютным чемпионом Израиля: его ловили за руку на воровстве свыше десяти раз. Обычно для министров эта цифра за время службы составляет где-то от трех до шести раз. При этом они благополучно продолжают исполнять свои обязанности. Впрочем, насколько я знаю, Симхе через пару лет всеже пришлось оставить пост — выяснилось, что он присвоил сумму, близкую к годовым затратам на содержание танковой армии. Да и на пенсию ему было пора.

Когда я первый раз въезжал в Израиль, оформлявшее мои документы отделение Сохнута отправило ему запрос: не родственники ли мы? Он, естественно, ответил, что родственников в Совке у него нет и быть не может, хотя я точно знаю, что его предки приехали из того же самого города, откуда происходят Динцы нашего клана.

Побледневшая пкида остолбенело смотрела на мое удостоверение личности со славной фамилией, потом улыбнулась, став похожей на египетскую мумию, и защебетала:

— Конечно, мы дадим вам справку, только принесите нам справочки из Сохнута, банка…

Всего справочек нужно было шесть, они выдавались в разных местах, и все конторы работали в разные дни. Поскольку родители Надин уже приехали, а рабочая неделя кончалась, мне ничего не оставалось, как вернуться в Эйлат. Перед отъездом я зашел в дельфинарий — посмотреть, как там идут дела.

Директор мне очень обрадовался и с гордостью показал новые террариумы для змей, накрытые сверху ярко-малиновыми двускатными крышами.

Я очень удивился, поскольку знал, что он образованный человек с хорошим вкусом, но директор пояснил:

— Конечно, я понимаю, что выглядит ужасно, но посетителям очень нравится. Мы, израильтяне, любим яркие цвета.

— Ну, допустим, — поморщился я, — но ведь теперь змей не видно! Они все сидят под крышами, поближе к лампам. Почему нельзя было сделать крышки ящиков плоскими?

— Ты не понимаешь. Плоские крыши — это арабский стиль, арабский менталитет. Наш, израильский менталитет предполагает двускатные крыши.

Может быть, израильтяне отчасти правы, когда не берут на работу «русских», подумал я. Все-таки понять людей другой культуры и вправду непросто. Во всяком случае, я тут многого не понимаю.

Новый автовокзал Тель-Авива — настоящий Миносский Лабиринт, даже местные жители нередко блуждают в нем по два-три часа. Только большой опыт путешественника помог мне довольно быстро найти свою платформу. Купив напоследок мороженого, я забрался на верхнюю палубу двухэтажного автобуса, занял переднее сиденье и покатил обратно в пустыню, чувствуя, что возвращаюсь домой. «Не забыть сказать Бене, если будет на автовокзале, пусть зайдет на первый этаж — там в зимнем саду такой классный древовидный папоротник» — подумал я, засыпая с палочкой от мороженого в руке. Ничто так не выматывает, как битвы с бюрократией.

Когда я проснулся, за окном мелькнул бетонный куб придорожной тюрьмы — значит, Беер-Шеву давно проехали. Вдоль дороги тянулись щебнистые равнины и голые холмы — в эту часть Негева весна еще не добралась. Только у подножия горы, на которой виднелись колонны Авдата, древнего города набатеев, зеленело пятно травы — древняя система сбора дождевой воды все еще работала, хотя почти разрушена.

В Рамоне я сошел с автобуса, поскольку собирался заглянуть на местную биостанцию — центр по изучению грызунов. Его директор как-то подвозил меня из Эйлата в Хай-Бар и пригласил в гости.

Биостанция оказалась настоящим русским заповедником. Кроме директора, все шесть сотрудников и сотрудниц приехали из Совка. Не удивительно, что их рабочий день состоял из перекуров и чаепитий, хотя изучение грызунов все же шло достаточно неплохо. Как раз перед моим приездом ребята поймали под Ниццаной новый для Израиля вид гербиля (мелкой песчанки) — колонии этих зверьков с украшенными кисточкой хвостами разбросаны в Негеве повсюду, где есть хоть какая-нибудь растительность.

Наконец я добрался до Эйлата и позвонил Джин-Тонику.

— Вовка! — закричал он. — Как удачно, что ты приехал! Для тебя есть классная работа!

— И сколько там платят?

Он назвал цифру.

— Не может быть! — это было больше, чем средняя зарплата по стране — недостижимая мечта для иммигранта.

— Может-может. Там рабочий день четырнадцать часов. Русских, конечно, не берут, но я прикинулся американцем и сказал, что рекомендую им моего друга из Англии. У них начальник отдела кадров англичанин из Лондона, он сразу клюнул. Завтра у тебя с ним собеседование.

— Но у меня же в удостоверении личности написано, что я родился в Москве.

— Скажешь, что родился в Москве, а жил в Англии.

— Подожди. Как же я закошу под англичанина, если в жизни не был в Англии, а вешать лапшу на уши придется настоящему лондонцу?

— Ничего, у тебя язык хорошо подвешен. За такие деньги придется сыграть роль как следует.

— А акцент? Я же не так говорю по-английски, как ты!

— По документам ты уже год в Израиле, а русский акцент похож на ивритский. Все, хватит ныть, лучше подумай, что ты будешь о себе рассказывать. Жду тебя в десять утра у «Принцессы». — И он положил трубку.

Я пошел на пляж, растянулся на горячем песке и задумался. На такой работе сумму, необходимую для поездки в Индию, я скоплю за месяц. Да и пора уже: скоро там начнутся муссонные дожди. Значит, надо побыстрее оформлять паспорт, потому что вот-вот придется уезжать.

Теплая волна ласково лизнула мне пятки. Прогулочные яхты, урча моторами, возвращались к пирсу. Горы слева понемногу заливались алой краской, а справа ползла на город густая синяя тень. В безоблачном небе проплыл к северу гусиный клин.

Я представил себе, каково сейчас в Москве. Если в Израиле зима теплая, значит, там наверняка холодная. Февраль — ледяные улицы, слякоть, позеленевшие без солнца рожи, чернуха в газетах… Но скоро и там начнется весна. И вообще, Россия — прекрасная страна, только народ сволочной, природа скучная и климат отвратительный.

Отправив открытку Ирочке, я пошел в избушку Центра Кольцевания, помог Реувену обработать вечерний улов (занятно было смотреть, как с каждой неделей одни виды мигрантов сменяются другими), а когда он уехал, лег на лавку и проспал до утра, рассчитывая, что «легенду» для отдела кадров придумаю в последний момент. Когда некуда деваться, всегда начинаю лучше соображать.

Все, кончаются знойные блядки, Сладкий кайф на горячем пляжу.

Из субтропиков путь без оглядки В полуночные страны держу.

И влечет меня к дому надежда, Что забыть обо мне не должны, Что все так же застенчива нежность В ласках северной нашей весны.

Что не вся моя жизнь — дорога, Что вернусь я в начало пути, Что меня не прогонят с порога А, быть может, предложат войти.