"Белые и синие" - читать интересную книгу автора (Дюма Александр)

XIII. СВАДЬБА ЕВЛОГИЯ ШНЕЙДЕРА

Сен-Жюст оглядел мужчину с головы до ног, точно опасаясь, что имеет дело с сумасшедшим.

— И вы прибыли… Как вы сказали? — спросил он.

— По поручению вашего коллеги Леба.

— Чтобы сообщить мне…

Мужчина снова понизил голос, так что Шарль не смог расслышать ни слова. Секретарь же давно ушел в типографию, захватив с собой новые постановления Сен-Жюста.

— Не может быть! — воскликнул проконсул, переходя от надежды к сомнению, настолько невероятной казалась ему полученная им новость.

— Тем не менее это так, — возразил посланец.

— Да он никогда не осмелится, — сказал Сен-Жюст, сжимая челюсти, и в его глазах промелькнула вспышка ненависти.

— Его «гусары смерти» завладели воротами и не дали их закрыть.

— Кельскими воротами?

— Кельскими воротами.

— Именно теми, которые обращены в сторону неприятеля?

— Да, именно теми самыми.

— Невзирая на мое категорическое распоряжение?

— Невзирая на твое категорическое распоряжение.

— Какую же причину выдвинули гусары, чтобы помешать закрыть ворота в три часа, когда существует строгий приказ закрывать в этот час все ворота Страсбура и нарушителям грозит смертная казнь?

— Они сказали, что комиссар Республики возвращается в город через эти ворота вместе со своей невестой.

— Невеста Евлогия Шнейдера! Невеста Кёльнского капуцина!

Сен-Жюст огляделся по сторонам, явно отыскивая Шарля в сумраке, постепенно окутывавшем комнату.

— Если ты ищешь меня, гражданин Сен-Жюст, я здесь, — промолвил юноша, приближаясь к нему.

— Да, подойди сюда; ты слышал, что твой учитель греческого языка собирается жениться?

В тот же миг юноша вспомнил случай с мадемуазель де Брён.

— Рассказ о моих предположениях занял бы слишком много времени.

— Нет уж, расскажи, — сказал Сен-Жюст со смехом, — мы никуда не спешим.

И Шарль поведал об обеде у Евлогия, упомянув эпизод с девушкой и палачом.

На протяжении этого рассказа голова Сен-Жюста оставалась неподвижной, но весь он был охвачен лихорадочным волнением.

Внезапно послышался сильный шум на одной из улиц, ведущей от Кельских ворот к ратуше.

Сен-Жюст несомненно догадался о причине шума, ибо сказал Шарлю:

— Ты волен уйти, дитя мое, но если ты хочешь присутствовать при великом акте правосудия, оставайся.

Любопытство не позволило Шарлю уйти, и он остался. Гонец подошел к окну и отдернул штору.

— Эй! Глядите, — вскричал он, — вот доказательство, что я не ошибся: он здесь!

— Открой окно, — приказал Сен-Жюст.

Гонец повиновался; окно выходило на балкон, нависавший над улицей. Сен-Жюст вышел на балкон; по его знаку Шарль и гонец последовали за ним.

Пробили башенные часы, и Сен-Жюст обернулся: было ровно четыре часа. Кортеж въезжал на площадь.

Четверо скороходов в одеждах национальных цветов бежали перед открытой, несмотря на хмурую погоду, коляской Шнейдера, которую тянули шесть лошадей; сам жених и его роскошно одетая, сияющая молодостью и красотой невеста сидели в глубине кареты, а черные всадники, «гусары смерти» — неизменный его эскорт — с саблями наголо гарцевали вокруг экипажа, отгоняя ударами плашмя, во имя равенства и братства, зевак, подходивших слишком близко к жениху и невесте; вслед за ними тащилась низкая красная повозка с огромными колесами и двумя запряженными лошадьми, разукрашенными трехцветными лентами; она везла доски, перекладины и ступени, также красного цвета; повозкой правили двое мужчин зловещего вида, в черных блузах и алых колпаках с широкой кокардой; они перебрасывались с «гусарами смерти» мрачными шутками. Наконец, в хвосте кортежа ехала небольшая двуколка, а в ней сидел худой, бледный и серьезный человек; зеваки с любопытством указывали на него пальцами, боязливо шепча друг другу на ухо лишь два слова:

— Метр Никола!

Вся эта сцена была залита светом факелов: их несли мужчины, выстроенные в две шеренги.

Шнейдер собирался представить свою невесту Сен-Жюсту, который, как нам уже известно, вышел на балкон, чтобы встретить комиссара.

Спокойный, суровый и невозмутимый, как статуя Правосудия, Сен-Жюст отнюдь не пользовался популярностью. Его боялись и уважали.

Когда собравшиеся внизу люди увидели его на балконе — в костюме народного представителя, в шляпе с плюмажем, с трехцветным поясом и саблей на боку, которую он умел пускать в ход при случае, когда оказывался перед лицом врага, не раздалось приветственных возгласов; лишь робкий шепот пробежал по рядам; затем толпа подалась назад, оставляя свободным большой освещенный круг, куда въехала карета с женихом и невестой, повозка с гильотиной и двуколка с палачом.

Сен-Жюст махнул рукой, призывая всех умолкнуть, и люди, как уже было сказано, не только замолчали, но и попятились назад.

Все решили, что Сен-Жюст первым возьмет слово; в самом деле, после повелительного жеста, исполненного царственного достоинства, он собрался заговорить, но вдруг, к величайшему изумлению зрителей, девушка быстрым движением открыла дверцу кареты, спрыгнула на землю, закрыла дверцу и, став на мостовой на колени, вскричала посреди торжественной тишины:

— Правосудия, гражданин! Я требую его у Сен-Жюста и Конвента!

— Против кого ты выступаешь? — спросил Сен-Жюст звенящим резким голосом.

— Против этого человека, против Евлогия Шнейдера, против чрезвычайного комиссара Республики.

— Говори, что он сделал? — спросил Сен-Жюст. — Правосудие слушает тебя.

И тогда взволнованным голосом, но уверенно и громко девушка рассказала о своей страшной драме, о смерти матери, об аресте отца, об эшафоте, установленном перед ее домом, о предложенном ей выборе, и при каждой ужасной подробности, в которую, казалось, с трудом верили слушатели, она призывала в свидетели то палача, то его подручных, то «гусаров смерти», то, наконец, самого Шнейдера, и каждый, к кому она обращалась, отвечал:

— Да, это правда!

Исключение составлял ошеломленный Шнейдер, съежившийся, словно ягуар перед прыжком, но тоже подтвердивший ее слова своим молчанием.

Сен-Жюст, кусая пальцы, выслушал ее до конца и сказал:

— Ты требовала справедливости, гражданка Клотильда Брён, и ты ее получишь. Но скажи, что бы ты сделала, если бы я не был расположен вершить суд?

Девушка достала спрятанный на груди кинжал.

— Я бы заколола его сегодня вечером в постели, — сказала она, — Шарлотта Корде научила нас обращаться с Маратами! А теперь, — прибавила она, — теперь, когда я вольна удалиться, чтобы оплакивать свою мать и утешать своего отца, я прошу тебя помиловать этого человека.

При словах «помиловать этого человека» Сен-Жюст вздрогнул, как будто его ужалила змея.

— Помиловать его? — вскричал он, стукнув кулаком по перилам балкона. — Помиловать этого мерзавца? Помиловать Кёльнского капуцина? Ты шутишь, девушка; если бы я это сделал, Правосудие расправило бы свои крылья и улетело бы от нас навсегда. Помиловать?!

И его голос прогремел со страшной силой, так что было слышно повсюду:

— На гильотину его!

Бледный, худой и серьезный человек спустился со своей двуколки, встал под балконом, снял шляпу и поклонился.

— Должен ли я отрубить ему голову, гражданин Сен-Жюст? — смиренно спросил он.

— К несчастью, я не имею на это права, — отвечал Сен-Жюст, — не то через четверть часа человечество было бы отомщено, однако судьба чрезвычайного комиссара Республики зависит от Революционного трибунала, а не от меня. Нет, пока пусть его подвергнут наказанию, которое он сам придумал: привяжите его к гильотине; сейчас — позор, а позже — смерть!

И величественным жестом он протянул руку в сторону Парижа.

Затем, исполнив до конца свою роль в этой драме, он подтолкнул вперед гонца, принесшего ему весть о том, что его распоряжения были нарушены, а также маленького Шарля, которому он только что вернул свободу, свершив тем самым другой акт справедливости, закрыл окно и положил руку на плечо мальчика со словами:

— Никогда не забывай о том, что сейчас видел, и если когда-нибудь кто-то скажет при тебе, что Сен-Жюст не друг Революции, свободы и справедливости, скажи в полный голос, что это неправда. А теперь ступай куда хочешь, ты свободен!

В порыве юношеского восхищения Шарль попытался схватить руку Сен-Жюста и поцеловать ее, но тот живо отдернул ее, наклонился к мальчику и, приблизив его голову к своим губам, поцеловал его в лоб.

Сорок лет спустя Шарль, будучи уже зрелым мужчиной, говорил мне, рассказывая эту историю и побуждая меня написать на основе ее книгу, что все еще хранит в памяти ощущение поцелуя, который запечатлел на его челе Сен-Жюст.

Дорогой Шарль! Всякий раз, когда вы давали мне подобный совет, я следовал ему, и ваш дух, витавший надо мной, приносил мне счастье.