"Белые и синие" - читать интересную книгу автора (Дюма Александр)

XXV. ЕГЕРЬ ФАЛУ И КАПРАЛ ФАРО

В эту минуту дверь распахнулась и появился егерь Фалу, которого вели двое его товарищей.

— Простите, капитан, — обратился к Аббатуччи один из двух солдат, которые привели Фалу, — вы ведь сказали, что хотите его видеть, не так ли?

— Безусловно, я сказал, что хочу его видеть!

— Вот как! Это правда? — спросил солдат.

— Надо думать, что так, раз сам капитан об этом говорит.

— Представьте себе, что он не хотел идти; мы привели его силой, вот так!

— Отчего ты не хотел идти? — спросил Аббатуччи.

— Эх, мой капитан, я понимал, что снова мне будут говорить глупости.

— Как это будут говорить глупости?

— Послушайте, — сказал егерь, — я прошу рассудить нас, мой генерал.

— Я слушаю тебя, Фалу.

— Вот как! Вы знаете мое имя, — спросил он и обернулся к своим товарищам. — Эй! Даже генерал знает мое имя!

— Я сказал тебе, что слушаю; ну же! — продолжал генерал.

— Итак, мой генерал, вот в чем дело: мы наступали, не так ли?

— Да.

— Моя лошадь отскакивает, чтобы не наступить на раненого; эти животные очень умны, как вы знаете.

— Да, я это знаю.

— Особенно моя… Я сталкиваюсь лицом к лицу с эмигрантом; ах! с красивым, совсем молодым парнем двадцати двух лет от силы; он наносит мне удар по голове, и я отражаю удар из первой позиции, не так ли?

— Разумеется!

— И отвечаю колющим ударом; ничего другого не остается, не так ли?

— Ничего другого.

— Не нужно быть судьей, чтобы догадаться: он падает, этот «бывший», проглотив более шести дюймов клинка.

— В самом деле, это больше чем следовало.

— Конечно, мой генерал, — оживился Фалу, предвкушая шутку, которую собирался сказать, — чувство меры иногда изменяет нам.

— Я ни в чем не упрекаю тебя, Фалу.

— Стало быть, он падает; я вижу превосходную лошадь, лишившуюся хозяина, и беру ее под уздцы; тут же я вижу капитана, оставшегося без лошади, и говорю себе: «Вот то, что нужно капитану». Я бросаюсь к нему: он отбивается от пяти-шести аристократов, мечется, как черт перед заутреней; убиваю одного, поражаю другого. «Давайте, капитан, — кричу я ему, — садитесь!» Как только его нога попала в стремя, он живо вскочил в седло, и все было кончено, так-то!

— Нет, не все было кончено, ведь ты не можешь подарить мне коня.

— Почему же я не могу подарить вам коня? Неужто вы слишком горды, чтобы принять его от меня?

— Нет, и в подтверждение этого, голубчик, если ты хочешь удостоить меня рукопожатием…

— Это вы мне окажете честь, мой капитан, — сказал Фалу, приближаясь к Аббатуччи.

Офицер и солдат пожали друг другу руки.

— Мы в расчете, — сказал Фалу, — и все же мне следовало бы дать вам сдачи… но нет мелочи, мой капитан.

— Не беда, ты рисковал жизнью ради меня и…

— Рисковал жизнью ради вас? — вскричал Фалу. — А то как же! Я защищал себя, вот и все; хотите поглядеть, как он дрался, этот «бывший»? Глядите!

Фалу достал свою саблю и показал клинок, зазубренный на протяжении двух сантиметров.

— Дрался как черт, уверяю вас! К тому же это не последняя наша встреча; вы вернете мне долг при первом удобном случае, мой капитан, но чтобы я, Фалу, продавал вам коня? Ни за что!

Фалу уже направился к двери, но генерал тоже окликнул его:

— Подойди сюда, храбрец!

Фалу обернулся, вздрогнул от волнения и, подойдя к генералу, отдал ему честь.

— Ты из Франш-Конте? — спросил Пишегрю.

— Отчасти, генерал.

— Из какой части Франш-Конте?

— Из Буссьера.

— У тебя есть родня?

— Старуха-мать, вы это имеете в виду?

— Да… Чем же занимается твоя старая мать?

— Ба! Бедная славная женщина шьет мне рубашки и вяжет чулки.

— На что же она живет?

— На то, что я ей посылаю, но, поскольку Республика обнищала и мне не платят жалованье уже пять месяцев, она, должно быть, бедствует; к счастью, говорят, что скоро с нами рассчитаются благодаря фургону принца де Конде. Принц — молодец! Моя мать будет благословлять его!

— Как! Твоя мать будет благословлять врага Франции?!

— Что она в этом смыслит! Добрый Бог увидит, что она несет чушь.

— Значит, ты отправишь ей свое жалованье?

— О! Я оставлю себе малость, чтобы промочить горло.

— Оставь себе все.

— А как же старуха?

— Я позабочусь о ней.

— Мой генерал, — сказал Фалу, — качая головой, — это непонятно.

— Покажи свою саблю.

Фалу расстегнул портупею и подал свое оружие Пишегрю.

— О, — воскликнул Фалу, — у нее плачевный вид!

— Значит, — промолвил генерал, вынимая саблю из ножен, — она свое отслужила; возьми мою.

С этими словами Пишегрю отстегнул свою саблю и вручил ее Фалу.

— Но, генерал, — сказал егерь, — что же прикажете делать с ней?

— Будешь отражать удары из первой позиции и отвечать колющими ударами.

— Я никогда не посмею пустить ее в ход.

— Значит, у тебя ее отнимут.

— У меня! Едва ли, только через мой труп!

Он поднес рукоятку сабли к губам и поцеловал ее.

— Хорошо; когда почетное оружие, которое я закажу для тебя, прибудет, ты мне ее вернешь.

— Гм! — сказал Фалу, — я предпочел бы также оставить вашу, если вы ею не дорожите, мой генерал.

— Ладно, оставь ее себе, зверь, и брось эти церемонии.

— Друзья! — вскричал Фалу, выбегая из комнаты, — генерал назвал меня зверем! Он подарил мне свою саблю! Да здравствует Республика!

— Ладно, ладно, — послышался чей-то голос в коридоре, — это еще не дает тебе право сбивать с ног друзей, особенно если они явились к генералу в качестве послов.

— Ох! — воскликнул Пишегрю, — что все это значит? Ступай, Шарль, встречай господ послов.

Придя в восторг от того, что ему также дали роль в разыгрывавшемся представлении, Шарль бросился к двери и почти тотчас же вернулся.

— Генерал, — доложил он, — это делегаты эндрского батальона, которые пришли от имени своих товарищей во главе с капралом Фаро.

— Что еще за капрал Фаро?

— Тот, что сражался с волками прошлой ночью.

— Но прошлой ночью он был простым солдатом!

— Ну а теперь, генерал, он стал капралом; правда, у него бумажные нашивки!

— Бумажные нашивки? — воскликнул генерал, нахмурившись.

— Право, я не знаю, — сказал Шарль.

— Пригласи граждан посланцев эндрского батальона. Двое солдат вошли в комнату вслед за Фаро, у которого были бумажные нашивки на рукавах.

— Что это значит? — спросил Пишегрю.

— Мой генерал, — сказал Фаро, поднося руку к киверу, — это делегаты эндрского батальона.

— А! — сказал Пишегрю, — они явились поблагодарить меня от имени батальона за денежное вознаграждение, которое я приказал им выдать…

— Наоборот, генерал, они пришли, чтобы отказаться от него!

— Отказаться! Почему? — спросил Пишегрю.

— Еще бы, мой генерал! — ответил Фаро, дергая шеей характерным, только ему присущим движением, — они говорят, что сражаются ради славы, ради величия Республики, ради защиты прав человека, вот и все! Насчет того, как сии сражались, они говорят, что сделали не больше своих товарищей и, следовательно, не должны иметь больше, чем они. Так, они слышали, — продолжал Фаро, снова дергая шеей (это движение выражало и радостные, и печальные чувства, которые он испытывал), — они слышали, что нужно лишь явиться к гражданину Эстеву, чтобы им выплатили жалованье сполна, — в это они, впрочем, не в силах поверить; если эта невероятная новость не выдумка, генерал, этого им достаточно.

— Значит, — сказал Пишегрю, — они отказываются?

— Да, наотрез, — ответил Фаро.

— А мертвые тоже отказываются? — спросил Пишегрю.

— Кто? — переспросил Фаро.

— Мертвые.

— Мы их не спрашивали, мой генерал.

— Ладно, скажи тем, кто тебя послал, что я не беру назад то, что дал; денежная награда, которую я пожаловал живым, будет отдана отцам и матерям, братьям и сестрам, сыновьям и дочерям убитых; есть ли у вас какие-нибудь возражения?

— Ни малейших, мой генерал.

— Отрадно слышать! Ну, а теперь подойди сюда.

— Я, мой генерал? — спросил Фаро, дергая шеей.

— Да, ты.

— Я здесь, мой генерал.

— Что это за нашивки? — спросил Пишегрю.

— Это мои капральские нашивки, гражданин.

— Почему из бумага?

— У нас не было шерсти.

— Кто же произвел тебя в капралы?

— Мой капитан.

— Как зовут твоего капитана?

— Рене Савари.

— Я его знаю, это мальчишка лет девятнадцати-двадцати.

— И тем не менее он отчаянный рубака, согласитесь, мой генерал.

— Почему он присвоил тебе чин капрала?

— Вы сами знаете, — сказал Фаро с тем же движением.

— Нет, я не знаю.

— Вы велели мне взять двух пленных.

— Ну и что?

— Я взял в плен двух пруссаков.

— Это правда?

— Лучше прочтите, что написано на моей нашивке. Он поднял руку, чтобы его нашивка, на которой виднелись две строчки, оказалась на уровне глаз Пишегрю.

Генерал прочел:

«Егерь Фаро из второй роты эндрского батальона взял в плен двух пруссаков, вследствие этого я произвел его в капралы при условии, что главнокомандующий утвердит этот новый чин. Рене Савари».

— Я взял даже трех, — сказал Фаро, подходя ближе к генералу.

— И где же третий?

— Третьим был красивый молодой человек из «бывших», эмигрант; генералу пришлось бы его либо расстрелять — и это огорчило бы его, либо пощадить — и это бы его скомпрометировало.

— Ну так что же?

— Ну и я его отпустил… я отпустил его, так-то!

— Молодец, — сказал Пишегрю, и в его глазах блеснула слеза, — я произвожу тебя в сержанты.