"Сан-Феличе. Книга вторая" - читать интересную книгу автора (Дюма Александр)

XCIII. В ПРЕДДВЕРИИ ИСПЫТАНИЯ

Едва Микеле, Сальвато и его гренадеры исчезли за углом улицы Ортичелло, как Шампионне пришла в голову одна из тех мыслей, что рождаются в минуты озарения. Он решил, что лучшее средство расстроить ряды лаццарони, все еще продолжавших упорно сопротивляться, и прекратить грабеж одиночек — это отдать королевский дворец на всеобщее разграбление.

Он поспешил сообщить эту мысль нескольким пленным лаццарони, которым возвратили свободу при условии, что они вернутся к своим и заставят их принять участие в этом проекте, якобы исходящем от них самих. Для лаццарони это был способ вознаградить себя за усталость и пролитую кровь.

Сообщение это имело именно то действие, на какое рассчитывал Шампионне. Самые ожесточенные, видя, что город на три четверти взят, потеряли надежду на победу и поэтому сочли более выгодным заняться грабежом, нежели продолжать сражаться.

И действительно, как только разрешение грабить королевский дворец достигло слуха лаццарони, для которых не осталось тайной, что оно исходит от французского генерала, как вся эта толпа рассеялась, устремившись через улицы Толедо и Трибунали к королевскому дворцу, увлекая за собою женщин и детей, опрокидывая часовых, выламывая двери, чтобы, как поток; наводнить собою четыре этажа дворца.

Меньше чем за три часа оттуда было унесено все, вплоть до свинцовых переплетов с окон.

Пальюкелла, которого Микеле тщетно искал на площади Пинье, чтобы сообщить о своей удаче, был одним из первых, кто кинулся ко дворцу и осмотрел его с любопытством и не без выгоды для себя от подвала до чердака и от фасада, смотрящего на церковь святого Фердинанда, до фасада, выходящего на Дарсену.

Фра Пачифико, напротив, видя, что все погибло, с презрением отвернулся от вознаграждения, предложенного его униженному мужеству, и с бескорыстием, делавшим честь давним урокам дисциплины, полученным им на фрегате адмирала Караччоло, отступая шаг за шагом, бился как лев лицом к лицу с врагом, пока не укрылся в своем монастыре, пройдя через Инфраскату и подъем Капуцинов; закрыв за собою ворота монастыря, он поставил осла в конюшню, дубинку бросил в сарай и смешался с толпой братьев, певших в церкви «Dies ilia, dies irae» 12.

Нужно было обладать немалой долей проницательности, чтобы искать в монастыре и распознать под монашеской рясой одного из вождей лаццарони, дравшегося с французами в течение трех дней осады Неаполя.

Николино Караччоло с высоты крепостных стен замка Сант'Эльмо следил за ходом сражений 21, 22 и 23 января и, как мы видели, в ту минуту, когда смог прийти на помощь французам, выполнил свои обязательства по отношению к ним.

Велико же было его удивление, когда он увидел, что лаццарони, хотя никто и не думал их преследовать, поспешно покинули свои посты, сохранив оружие, и не то чтобы стали пятиться к дворцу, но, напротив, ринулись туда.

Через мгновение все ему стало ясно: по той поспешности, с какой они опрокидывали часовых, врывались в двери, мелькали в окнах и на всех этажах, выскакивали на балконы, он понял, что в часы затишья, чтобы не терять время, сражавшиеся превратились в грабителей, и, так как он не знал, что разграбление дворца совершалось по инициативе французского генерала, он послал в этот сброд три пушечных ядра, которые смяли семнадцать человек, среди них одного священника, и откололи ногу мраморного великана, древнего изваяния Юпитера Статора, украшавшего Дворцовую площадь.

В какой мере жажда грабежа овладела толпой и заглушила в ней всякое другое чувство? Мы приведем сейчас два факта, взятые из тысячи подобных; они дадут представление о переменчивости настроений этого народа, который только что проявил чудеса мужества, защищая своего короля.

Адъютант Вильнёв, продолжая удерживать Кастель Нуово, послал лейтенанта во главе патрульного отряда из пятидесяти человек с приказом пробиться сквозь эту обезумевшую от грабежа толпу и добраться до улицы Толедо, чтобы установить связь с французскими аванпостами. Лейтенант позаботился о том, чтобы впереди отряда шло несколько патриотов-лаццарони, которые время от времени восклицали: «Да здравствуют французы! Да здравствует свобода!» На эти крики моряк из Санта Лючии, ярый сторонник Бурбонов — моряки из Санта Лючии до сих пор сплошь приверженцы Бурбонов, — принялся кричать: «Да здравствует король!» Так как этот крик мог иметь нежелательный отклик и побудить толпу к расправе со всем отрядом, лейтенант схватил моряка за воротник, и держа его на расстоянии вытянутой руки, крикнул: «Огонь!»

Моряк упал, расстрелянный в самой гуще толпы, но лаццарони, поглощенные сейчас другими заботами, не думали ни о его защите, ни о мести.

Второй случай был с дворцовым слугой: не подумав, он вышел из дворца в ливрее, обшитой золотым галуном; народ тотчас же сорвал с него ливрею и разорвал на куски, чтобы потом снять с нее золото, хотя эта ливрея и принадлежала королю.

В ту самую минуту, когда со слуги короля Фердинанда стаскивали ливрею, чтобы ободрать золотой галун, генерал Келлерман, спустившись со своим отрядом в две-три сотни людей со стороны Мерджеллины, вышел через Санта Лючию на Дворцовую площадь.

Но перед тем, как прибыть сюда, он остановился перед церковью Санта Мария ди Порто Сальво и объявил, что желает видеть дона Микеланджело Чикконе.

Это был, напомним, тот самый священник-патриот, за которым послал Чириллло, чтобы тот дал последнее причастие сбиру, раненному Сальвато в ночь с 22 на 23 сентября и умершему утром 23-го в угловом доме у Львиного фонтана, куда его перенесли. У Келлермана было письмо Чирилло, который, обращаясь к патриотизму достойного священнослужителя, призывал его присоединиться к французам.

Дон Микеланджело Чикконе не колебался ни минуты: он тотчас последовал за Келлерманом.

В полдень лаццарони сложили оружие и Шампионне въехал в город как победитель. Негоцианты, буржуа, вся мирная часть населения, не принимавшая участия в боях, не слыша больше ни ружейных выстрелов, ни стонов умирающих, начала робко отворять двери и окна лавок и домов. Один вид генерала уже обещал спокойствие: он ехал в окружении людей, дарования, ученость и мужество которых завоевали уважение всего Неаполя. Это были: Баффи,

Покрио, Пагано, Куоко, Логот.ета, Карло Лауберг, Бассаль, фазуло, Молитерно, Роккаромана, Этторе Карафа, Чирил-ло, Мантонне, Скипани. День воздаяния настал, наконец, для всех этих людей, которые прошли путь от деспотизма к гонениям и от гонений к свободе. Генерал, заметив, как одна из дверей отворяется, приблизился к ней и попытался уверить тех, кто отважился выйти на порог (он говорил по-итальянски), что все беды кончены, а его цель — принести им мир, положить конец войне и заменить тиранию свободой. Бросив взгляд на дорогу, которой проехал генерал, и убедившись, что спокойствие воцарилось там, где минуту назад французы и лаццарони дрались не на жизнь, а на смерть, неаполитанцы окончательно успокоились, и все это население di mezzo ceto — иными словами, буржуазия, составлявшая силу и богатство Неаполя, — украсив себя трехцветными кокардами за ухом, с криками «Да здравствуют французы!», «Да здравствует свобода!», «Да здравствует Республика!» стало весело заполнять улицы, махая платками; и по мере того как толпа успокаивалась, она дала волю той пылкой радости, которая овладевает людьми, уже погружавшимися в мрачную бездну смерти и вдруг, каким-то чудом, снова вернувшимися к жизни и свету.

И в самом деле, если бы французы помедлили войти в Неаполь еще сутки, кто знает, что случилось бы с оставшимися в живых патриотами и с уцелевшими домами!

В два часа пополудни Роккаромана и Молитерно, утвержденные в звании народных вождей, издали указ об открытии лавок.

Этот указ был помечен вторым днем I года Партенопейской республики. Шампионне с тревогой заметил, что к нему присоединились только буржуазия и знать, а народ держится в стороне. Тогда он решился на отчаянное предприятие, назначив его на следующий день.

Главнокомандующий прекрасно знал, что, если бы только ему удалось заполучить в свой лагерь святого Януария, весь неаполитанский народ последовал бы за ним.

Он отправил Сальвато, который охранял кафедральный собор — иными словами, самый важный пункт города, — письмо с распоряжением ни в коем случае не покидать свой пост иначе как по приказу самого генерала.

Послание, отправленное Сальвато, предписывало ему свидеться с канониками и просить их на следующий день вынести народу на поклонение святой сосуд в надежде, что святой Януарий, которого французы глубоко чтили, соблаговолит сотворить чудо в их пользу.

Каноники находились меж двух огней.

Если бы святой Януарий сотворил чудо, они были бы опорочены перед королевским двором.

Если бы не сотворил, они навлекли бы на себя гнев французского генерала.

Каноники прибегли к уловке и ответили, что сейчас не та пора, когда святой Януарий имеет обыкновение совершать свое чудо и они сильно сомневаются, чтобы прославленный блаженный согласился даже ради французов изменить свою привычную дату.

Сальвато передал через Микеле ответ каноников генералу Шампионне.

Но тот в свою очередь ответил, что это дело святого, а не их, что они никак не могут предугадать добрые или дурные намерения святого Януария, а он знает одного священника, к кому, как ему кажется, святой Януарий не останется безучастным.

Каноники передали, что, раз Шампионне непременно этого желает, они вынесут сосуды, но сами ни за что не отвечают.

Едва получив это согласие, генерал велел оповестить население города, что на следующий день в соборе будут выставлены святые сосуды и ровно в половине одиннадцатого утра совершится разжижение драгоценной крови.

Это было известие странное и уж совсем невероятное для неаполитанцев. Святой Януарий никогда еще не делал ничего, что бы заставило подозревать его в содействии французам. Хотя с некоторых пор он вел себя чрезвычайно капризно. Так, перед началом Римской кампании, накануне своего отъезда Фердинанд собственной персоной явился в собор, чтобы испросить у него поддержку и покровительство, но святой Януарий, несмотря на неотступные просьбы короля, заупрямился и отказался разжижить свою кровь; это предвещало гибель многих.

Если же теперь святой сделает для французов то, в чем он отказал неаполитанскому королю, это будет означать, что убеждения его изменились и что Януарий стал якобинцем.

В четыре часа пополудни Шампионне, видя, что в городе восстановилось спокойствие, сел на коня и попросил проводить себя к могиле другого покровителя Неаполя, к которому он питал уважение гораздо большее, чем к святому Януарию.

Это была могила Публия Вергилия Марона, вернее, остатки гробницы, заключающей в себе, по словам археологов, прах автора «Энеиды».

Известно, что, возвращаясь из Афин, куда он сопровождал Августа, Вергилий умер в Бриндизи: прах его был перевезен на столь любимый поэтом холм Позиллипо, откуда он любовался местами, которые обессмертил в шестой книге «Энеиды».

Шампионне спешился перед монументом, воздвигнутым попечением

Саннадзаро, и поднялся на крутой холм, ведущий к небольшой ротонде, на которую обычно указывают путешественнику как на колумбарий, где помещалась урна с прахом поэта. В центре монумента рос дикий лавр, которому предание приписывало бессмертие. Шампионне отломил от него веточку и воткнул ее за шнур своей шляпы; сопровождавшим его он разрешил сорвать каждому только по одному листочку, боясь, как бы более обильная жатва не принесла вреда дереву Аполлона и почитание не обернулось бы в конечном счете оскорблением святыни.

Затем, постояв несколько минут в мечтательном раздумье на этих священных камнях, генерал потребовал карандаш и, вырвав страницу из своей записной книжки, написал следующий декрет, который был отправлен в тот же вечер в типографию и появился утром на следующий день.

«Главнокомандующий Шампионне,

считая, что первый долг Республики чтить память великих людей и побуждать таким образом граждан к подражанию возвышенным примерам, для чего подобает увековечивать славу гениев всех времен и всех народов, которая следует за ними и после их смерти, постановляет:

1) воздвигнуть Вергилию мраморную гробницу на том месте, где находится его могила, возле грота Поццуоли;

2) министру внутренних дел объявить конкурс, на который будут допущены все проекты памятников, представленные художниками; конкурс будет длиться двадцать дней;

3) по истечении этого срока комиссия из трех членов, назначенных министром внутренних дел, выберет из представленных проектов тот, который сочтет наилучшим, и курия займется установкой памятника, поручив это тому художнику, чей проект будет принят.

Исполнение настоящего приказа поручается министру внутренних дел.

Шампионне».

Любопытно, что установление памятников Вергилию в Мантуе и в Неаполе было декретировано двумя французскими генералами: в Мантуе — Миоллисом, в Неаполе — Шампионне.

С тех пор прошло шестьдесят пять лет, но еще и первый камень памятника в Неаполе не заложен.