"Ножом по сердцу" - читать интересную книгу автора (Дюнан Сара)

Глава двадцать третья

Я постучала, хотя была бы не прочь поскорее высадить эту дверь. Поразительно, я еще ни разу не бывала в ее личных апартаментах в «Замке Дин». Если мы и встречались тут, то либо в кабинете у Кэрол, либо у полуночного водоема. Изнутри доносилась музыка, глухое притопывание и надтреснутое подмурлыкивание. Похоже, Оливия Марчант танцевала. Впрочем, у нее для этого есть множество причин.

Она открыла дверь, и в первый момент я ее даже не узнала. Она была в переливающемся «боди», одном из лучших аксессуаров «Замка Дин», и, судя по виду, только что занималась гимнастикой. Тело у этой пятидесятилетней женщины было, что и говорить, по-прежнему великолепное, гибкое, упругое, натренированное до совершенства. Но не тело подействовало на меня ошеломляюще. Лицо.

Сначала мне показалось, это потому, что она просто без макияжа и что потный блеск и выбившиеся из-под нейлоновой ленты пряди волос лишают идеальный образ привычного лоска. Но, приглядевшись, я заметила и кое-что еще. Вверху, прямо над левой скулой, в том месте, где раньше было подергивание, что-то явно происходило у нее с кожей.

— Ханна?

При виде меня она немедленно приложила к лицу полотенце, как бы поглаживая ушиб.

— Я… Вы бы хоть предупредили, что придете. Боюсь, что я…

— Заняты? О, уверена, Оливия, что пару минут вы способны мне уделить. В конце концов, напомню, я ведь вам жизнь спасла. Можно войти?

Она взглянула и, по-моему, уже в этот момент поняла, о чем я буду с ней говорить.

Оставив дверь раскрытой, она прошла впереди меня в комнату. Я прикрыла дверь за собой.

— Пойду переоденусь, — сказала она.

— Мне это не мешает, — холодно сказала я.

— Да, — сказала она тихо. — Вам не помешает. Мне помешает. Может быть, вы подождете меня в соседней комнате?

Наниматель — прислуга. Порой нелегко нарушить возникший стереотип. Я повиновалась.

То, что я там увидела, здорово меня покоробило. Сплошные фотографии Оливии. Они были повсюду — на стенах, на столах, даже на каминной полке: качественные, студийные — с фоном и подсветкой, прямо частная коллекция фоторабот. Или — усыпальница отгремевших побед. Лишь одна фотография Мориса — он сидит за столом, всемогущие руки скрещены на переднем плане. Впрочем, частица его, так или иначе, присутствовала во всех находившихся здесь фотопортретах. Я пристально вглядывалась в лица супругов. Да, бесспорно, лицо Оливии, особенно в молодые годы, являло собой свидетельство грандиозного успеха. Было там одно черно-белое фото, портрет в сигаретном дыму, типа рекламных кадров из какой-нибудь роковой киноленты сороковых годов. Оливия вполоборота, рот слегка приоткрыт, скулы монолитные, как скала. Лорен Бакол. Чтоб выглядеть так, Мюриэл Рэнкин готова была жизнь отдать. Что она, по сути говоря, и сделала. Позади раздался легкий шум.

В дверном проеме стояла Оливия, снова элегантная, как всегда: длинное платье из прозрачной шелковой ткани поверх леггинсов, и шарф на подобающем месте вокруг шеи. Но одного она скрыть не могла. Идеально воссозданный лик молодости сильно подпортила левая щека. Мне снова вспомнился образ подвесного моста. Но это даже больше походило на природную катастрофу: подобно оползню, щека съехала вниз, кожа в том месте стала комковатой, бугристой. Со всей безжалостностью приходилось признать, что левая сторона лица у Оливии поползла. По ее глазам было видно, какое огромное это для нее несчастье, куда большее, чем обе случившиеся смерти.

— Что у вас со щекой, Оливия?

— Я… мне кажется, что-то с кожей.

— Ну да. Мини-подтяжка.

— Как?..

— Последнее достижение Мориса. У Марчелы Гавароны была та же проблема. Она обратилась с жалобой, и он снова сделал ей операцию, только через три недели все снова поехало вниз. После чего он выпроводил ее обратно в Милан, заявив, что она просто блажит. Гаварона собиралась подавать в суд. Но в вашем случае — не думаю, что это теперь актуально. И давно у вас это?

— Полгода, — тихо проговорила она.

— Полгода. Ну да, конечно. Последняя отчаянная попытка его удержать. Впрочем, не очень-то она удалась? Ведь Морис так и не поддался на ваши уговоры бросить ее? Собственно, если б вы не наткнулись на любовные письма, убеждена, он ни за что бы вам про нее ничего не рассказал.

Даже если мои слова произвели на нее впечатление, Оливия ничем этого не выдала. Просто опустилась на канапе, неторопливо расправила подол платья, мгновенно приняв облик элегантно-равнодушной героини из пьес Теннесси Уильямса. Потом подняла руку, слегка провела пальцами по съехавшей щеке.

— Он обещал, что будет держаться примерно пять лет, — негромко сказала она. — И что еще сможет сделать одну операцию. Он лгал. — Она помолчала. — Но, как выяснилось, это была далеко не единственная его ложь. — Вдруг внезапно она спросила: — Вы записываете на магнитофон?

— Нет, Оливия, — сказала я. — Этот разговор останется только между нами. Частный визит.

И в доказательство я достала из кармана свой крохотный магнитофон и выложила его прямо на стол — безжизненный, с замершими кассетами. Она улыбнулась на это, но лишь правой частью лица, левая не тронулась с места, будто ее свело параличом. Мой шрамик на фоне этого казался сущей безделицей. Оливия снова прошлась пальцами по левой щеке. Но каждое прикосновение делало дефект более явным. Глядя на нее, я почти испытывала к ней жалость. Почти.

— Что же было потом, Оливия? Он все-таки согласился ее оставить, но обнаружил, что не сможет? Но ведь все-таки попытался, да? Или же просто понимал, что вы следите, задерживаетесь в Лондоне, ловите каждый его шаг, проверяете телефонные звонки, выясняете, не заезжал ли он куда по пути домой или на работу. Разумеется, в тот период он и близко к ее дому не подходил. А если подходил, только так, чтоб никто из соседей его не заметил. Но даже вы были бессильны быть при нем двадцать четыре часа в сутки. Помните, вы говорили мне — он такой занятый человек, такой плотный график. Каждый день ранним утром он отправлялся к себе в приемную или в клинику, где делал операции. Его рабочий день начинался как раз тогда, когда она освобождалась. Но вам ведь известно, что говорят о врачебных кушетках. Что на них грешат больше, чем в постелях. Да и отпечатки пальцев остаются повсюду. Сколько времени, Оливия, вам потребовалось, чтобы обо всем догадаться? Может, вы выследили его, когда он спешил в один прекрасный день на работу? Ведь, увидев ее, вы не могли не понять, что ваша песенка спета. Не только потому, что она моложе, а потому что она — его творение. Потому что Морис влюбился в женщину, которую создал своими руками. Подобно тому, как создал вас двадцать лет тому назад.

— Нет! — резко сказала она. — Это не так. Никакой параллели я не вижу. Вы же встречались с ней, видели ее. Она была не так красива и не так оригинальна. Овал лица — да, я с вами согласна, но нос получился ужасный — вульгарный, кукольный, абсолютно безличностный, над такими он раньше и сам потешался. А груди — один размер, никакой формы. Дешевка! Нет. Морис влюбился в нее не потому, что сотворил шедевр, а потому, что исхалтурился и уже не замечал разницы между блестящим и средним. Вы не могли не обратить внимания, когда изучали досье. За последние два года поступило жалоб больше, чем в предыдущие десять. Он обленился, перестал стараться. И ему просто захотелось к той, которая не станет ему об этом напоминать.

— И это оказалось достаточным основанием, чтобы его убить? — спокойно спросила я.

— Я над этим не думала, — уже с прежней невозмутимостью сказала она. — Но, пожалуй, ваша мысль любопытна.

Непроизвольно я улыбнулась. Такой она мне нравилась больше: истинная Айша, не скулящая мартышка, второй раз сунувшаяся в огонь. Вот это я понимаю — дерзкая, не дрогнет! Она знала эту мою слабость. Чуяла, что я ловлюсь на эту удочку.

— Ладно, — сказала я. — Расскажу свою версию того, что произошло. По-моему, вы почти примирились с мыслью о том, что у них любовь. Пока не стало известно о поездке. Вы узнали, что Морис берет ее с собой на конференцию в Чикаго, чтобы использовать, как некогда использовал вас, в качестве наглядной демонстрации его успеха. Вот этого допустить вы никак не могли. Вот тогда вы и решили его убить. Должна заметить, вам пришлось для этого покрутиться, но вы ведь, я полагаю, всегда были деловым звеном в вашем партнерстве. И все же затея потребовала от вас всей вашей выдумки: использование ее писем для составления анонимных посланий Морису, подделка письма в оздоровительный центр с просьбой прислать рекламу, даже атака на собственный бизнес, лишь бы получилось правдоподобней. Использовать Лолу в качестве злоумышленницы было весьма мудро. Ведь вы знали, что никакая она не Лола, а Силла Рэнкин, что ее мать стала одной из самых больших неудач Мориса, что эта девушка после смерти матери горела желанием отомстить. Как это было? Вы проверили ее рекомендательные письма и убедились, что она не та, за кого себя выдает? Оливия повела плечами:

— В этом не было необходимости. Она внешне была вылитая мать. Также стала расплываться. Ляжки, плечи. Кэрол отговаривала меня ее брать, убеждала, что рекомендации не слишком надежны, правда, основное сомнение касалось именно внешности. Но я понимала, что Силла сможет оказаться мне полезной. Настоящая маленькая злыдня. Такую лучше держать перед глазами, чем где-то за спиной. Я знала, что она куснет. И я знала, если вы чего-нибудь стоите, то схватите ее за руку.

Я? Ну да. С этого все и началось.

— Благодарю. Ну а из чьей телефонной книжки вы меня выкопали?

— Это важно?

— Да нет, не очень. Просто, если задуматься, вы ведь продуманно детектива подыскивали. Достаточно независимого, чтобы самостоятельно вести расследование, но достаточно управляемого, чтоб держать его под контролем.

Оливия молчала.

— Итак, сначала я выдала вам Лолу, после чего была обласкана и в немалой степени развращена вашим щедрым гонораром, чтоб взяться разгадывать замысел, стоявший за угрозами. Разумеется, вы мне усиленно помогали. Предоставили все досье, подсказали, кого подозревать. Вам ничего не стоило помочь мне сократить список до нескольких имен, вынести жалобы Белинды на первый план, попутно вы добавили и номер телефона, чтоб я знала, где ее найти, а вы бы могли удостовериться, что она у меня выруливает на передний план. Что и случилось. Прежде всего я встретилась именно с ней. О чем вы узнали от меня, позвонив мне утром во вторник. Это удостоверило вас в том, что в нужное время я отмечу, как она была нервна и раздражена. Словом, подготовка была вами проделана. Морису предстояло улетать ранним утром в среду, и вы не сомневались, что накануне вечером он засидится допоздна на работе. Вы запланировали встретиться с ним днем, чтобы потом сказать полицейским, что именно тогда показали ему анонимную записку и что он узнал почерк. Но что-то все-таки не сработало, правда? Когда же всерьез я стала наступать вам на пятки, Оливия? Тогда, когда тайком от вас решилась встретиться с Морисом? Ведь он мгновенно меня узнал. Белинда наверняка описала ему меня после нашего общения в казино. Едва только я вошла и Морис заметил шрам, он понял, что это вы меня наняли. И тут он окончательно взбунтовался, не так ли? Потому что понял, что вы что-то замышляете. Так как же развивался ваш скандал, Оливия? Он высказал вам все? Сказал, что порывает с вами, что между вами уже давно все кончено и на сей раз ни ваши мольбы, ни угрозы не заставят его остаться?

Она смотрела на меня в упор. Левый глаз у нее подергивался, как будто внутри назревало землетрясение, грозящее ее лицу очередным оползнем.

— Что же вы сделали? Умоляли его подумать в последний раз? Сказали, что поздно вечером позвоните и обсудите с ним это? Правда, когда потом он безуспешно пытался вам дозвониться, вы уже были в пути по определенному маршруту, не правда ли? Уложив себя в постель на глазах у всего «Замка Дин», вы снова оказались за рулем и теперь катили в направлении Фэрбрей-роуд. Что вы ей сказали? Что вам все известно и что вы приехали, чтоб взглянуть на ту, которую ваш муж любит больше, чем вас, чтоб выпить вместе и примириться и чтоб дать им на прощанье свое благословение? Провести ее оказалось довольно легко, не так ли? Что и говорить, вы подействовали на нее, как удав на кролика. Заметила ли она, сколько снотворного вы всыпали в ее стакан? А может, вы силой влили его содержимое ей в горло? Руки и плечи у нее в синяках, что говорит о попытках сопротивляться. Должно быть, вам здорово помогли ваши тренировки. Потом, едва ее сморил сон, вы идете в ее ванную, выуживаете из корзины для белья ее грязную одежду, напяливаете поверх своего боди. Оставляете свою машину там, где припарковались, через пару улиц от ее дома, берете ключи от ее машины и на ее «фиесте» отправляетесь к Морису.

Я сделала паузу. Оливия слушала с необычайным вниманием, глядя на меня не отрываясь, не шелохнувшись, но что ею владело в большей степени — интерес или воспоминания, сказать было трудно.

— Должно быть, он удивился при виде вас, — продолжала я. —Что дальше? Вы сказали и ему, что приехали мириться, и, стоило ему отвернуться, убили его и выкололи ему глаза, чтобы отомстить ему сполна? После этого все остальное было довольно просто, обычное скрытие следов. Вы вышли из здания в собственном плаще и достаточно шумно, чтобы швейцар вас заметил и даже успел разглядеть машину. Вернувшись к Белинде в дом, вы приняли душ, оставили ее одежду на полу, втащили ее, сонную, в ванну и вскрыли ей вены. Потом уничтожили все отпечатки пальцев, стерли с автоответчика последнее сообщение Мориса ей и сожгли ее письма, но не полностью, а так, чтобы можно было различить ее почерк. Потом вы поехали домой, чтобы вовремя оказаться в постели и чтобы утром быть разбуженной известием, что ваш муж убит. И тогда все начали вас подозревать. Вы же играли роль убитой горем вдовы, настолько придавленной грузом случившегося, что даже не способной себя защитить от нападок полиции, при этом зная наверняка, что вот еще немного, и вам удастся подтолкнуть меня, этакую дуру, не оставляющую попыток вас обелить, а также полицию к Белинде Бейлиол и таким образом сорваться с крючка. Безутешная, любящая вдова и ревнивая, брошенная любовница. Какая элементарщина!

Лишь умолкнув, я внезапно поняла, что дрожу; меня буквально трясло от ярости, потому что, рассказывая, я многократно напомнила себе, сколько раз она использовала меня, манипулировала мной. Оливия не могла не видеть, что я вся пылаю гневом. Но сидела неподвижно, настороженно посматривая на меня, будто я, не она, представляю опасность. Но ее притворную невозмутимость взрывали каскады подрагиваний на щеке. «Мало тебе!» — так и хотелось сказать.

—Должна перед вами извиниться, — ровным голосом произнесла Оливия. — Я вовсе не хотела ущемить ваше самолюбие. Я даже считала, что вас это потешит. Что вам, возможно, будет приятно обнаружить Белинду Бейлиол раньше, чем полиция.

— О да, — сказала я. — Это привело меня в восторг. Особенно вид разлагающегося тела в ванне. По гроб жизни буду вам благодарна.

У нее перехватило горло, она отвела взгляд. Наконец-то ее вроде бы задело что-то, не имеющее отношения к собственной внешности. И мне захотелось еще больней уязвить ее. Мне вспомнилось вздутое лицо Белинды, бугристая кожа, цвет и запах воды в ванне. Потом мысли перенеслись к Морису. После убийства происходит чистка. Профессиональное вскрытие патологоанатомом, замораживание в аккуратном пластиковом пакете, а всю кровь и грязь тщательно смывают. Опытный специалист мог бы даже и глаза приладить на прежнее место. Я же, напротив, решила повернуть в ране нож. Как там Майкл говорил — убийцы не помнят о содеянном? Может, им просто плохо напоминают?

— Скажите, Оливия, трудно вам пришлось? Каково это, всадить мужу нож в спину, а потом выколоть ему глаза?

Она ответила не сразу. А когда заговорила, рот открывала лишь слегка, как будто боялась вызвать очередную сейсмическую бурю.

— Он сам виноват, — произнесла она так тихо, что я напряглась, чтобы расслышать ее слова. — Он повернулся ко мне спиной. Он отвернулся, а я еще не кончила говорить. Сказал, что не желает больше слушать, потому что ничего нового не услышит. Что он уходит и что мне надо примириться с неизбежным. Даже сказал, что мне же лучше «все начать с начала». Все с начала. В этом деле Морис был большой мастер: отрежет старое, и все опять гладкое, как новенькое. — Она усмехнулась. — Знаете, единственный человек, кого он не видоизменил, был он сам. Посмотрели бы вы на него голого: дряблая, обвислая кожа. Но для него, разумеется, это значения не имело. Потому что он был художник, виртуоз скальпеля, пока, собственно, этот скальпель не перехватила я. — Оливия на мгновение смолкла. — Сами посудите, Ханна. Я всего лишь сделала с ним то, что он делал с другими. Даже самую грязную работу оставила напоследок, когда он был уже мертв и не чувствовал боли. В общем, он даже не слишком и пострадал. Если сравнивать, я за все эти годы настрадалась гораздо больше его. Потеряла больше крови. И больше плоти. — Она покачала головой. — Надо было ему прислушаться к моим словам. Правила были ему известны. Мы оговорили это с ним еще двадцать лет назад, цену его манипуляций со мной. Я просто взяла то, что мне причиталось.

345

— Свой фунт плоти, — сказала я тихо. — Ну а она, Оливия? Какие правила нарушила она?

— Она меня совершенно не интересует, — сказала Оливия неожиданно резко и жестоко. — Она всего лишь жалкая авантюристка, быстро смекнувшая, что ухватила лакомый кусок. Наверняка бросила бы его, как только смогла бы прибрать к рукам его деньги. Если бы он остался со мной, я и пальцем бы ее не тронула. Он сделал свой выбор. Если бы не он, они оба остались бы живы.

И по тому, как это было сказано, я поняла, что она действительно так думает. И к моему отвращению прибавилось разочарование. Наверное, где-то в глубине души я надеялась, что Оливия, как женщина, будет больше мучиться раскаянием, чем мучаются мужчины, что она все-таки испытывает ужас от содеянного ею кошмара. Впрочем, возможно, вопреки нашим иллюзиям кое в чем женщины уже уподобились мужчинам.

Что же касается несчастной Белинды — даже ее смерть стала всего лишь примечанием к чужому роману. Ее истинный грех заключался скорее не в том, что она авантюристка, а в непонимании тех страстей, в которые она вторглась, в том, что она не постигла сути старого контракта, подтолкнув любовника к его расторжению. По крайней мере, при таком исходе пластическая хирургия ей больше не потребуется. Чего нельзя сказать о женщине, сидевшей прямо передо мной, лицо которой буквально расползалось по швам. Но только лицо; рассудок, пожалуй, у нее был в полном порядке.

— Вы, разумеется, отдаете себе отчет в том, что у вас нет ни единого доказательства, — произнесла Оливия спокойно, выпрямляясь и приглаживая подол платья. С чистого листа. Не один Морис был мастером в этом деле. — У вас получился всего-навсего увлекательный сюжет, а полиция располагает всеми необходимыми доказательствами экспертизы.

К этому я была готова. Подавшись вперед к магнитофону, я нажала кнопку «play». Что ж, раз она не чувствует за собой вины, к чему церемониться? На мгновение она опешила, решив, что я ее обдурила, но раздавшийся голос принадлежал не ей. Мне. И следом голос Марты:

— В ночь, когда был убит Марчант?

— Да.

— В котором часу?

— Должно быть, в самом начале четвертого. Я услышала шум приближавшейся от шоссе машины. Она подъехала с тыльной стороны здания. Мне не улыбалось быть замеченной, и я спряталась за дверью.

— И вы увидели ее?

— Она припарковалась на своем обычном месте, вышла из машины. Я видела, как она прошла в здание через черный вход и прикрыла за собой дверь. Тогда я пошла спать.

Я выключила магнитофон. Некоторое время Оливия смотрела на него. Тишина нарастала, давила на уши. Потом она перевела взгляд на кисти рук, стала их медленно поглаживать, проводя пальцами по рисунку вен. И самое непостижимое было то, что хоть это ее и удивило, но как будто вовсе не огорчило.

— Надо полагать, вы в деньгах не нуждаетесь? — спросила она после паузы несколько даже насмешливо, как будто предполагая мой ответ.

Я покачала головой:

— Простите. Это уже было. И, признаюсь, особой радости они мне не принесли.

Она улыбнулась:

— Мне тоже. Впрочем, когда-то приносили. И еще — знаете что? Красота тоже безрадостна. Я не шучу. Радость кончилась. Его уже нет. — Она помолчала. — Знаете, Ханна, я ведь в целом не лгала вам. В отношении главного по крайней мере. Во всем, что касалось Мориса и меня.

Как это она тогда сказала? «Для меня убить его означало бы убить себя». Мне вспомнилось, сколько горя было в ней в то утро, в ее лондонской квартире. Даже при всем ее искусстве те ее слезы однозначно крокодиловыми назвать было нельзя.

— Да, — сказала я. — Я знаю, вы не лгали.

— Скажите, вы когда-нибудь любили кого-то так же сильно?

Я отрицательно покачала головой.

— Я так и думала. Ну и ладно, по правде говоря, такая любовь в конце концов не оставляет ничего, кроме боли. Мне кажется, вам стоит позвонить тому молодому полицейскому. Знаете, по-моему, он даже вашего шрама не заметил. А если заметил, считает его весьма привлекательным.

— А вам-то разве не стоит ему позвонить? — спокойно спросила я.

Оливия покачала головой:

— По-моему, теперь это уже ничего не сможет изменить, а по-вашему? В конечном счете — ничего. Впрочем, пожалуй, пойду, приведу себя в порядок. Попробую подправить свои «неполадки» макияжем. Чем я хуже Глории Суонсон[30], а?

Слушая Оливию, я поняла, как сильно мне будет не хватать ее. Ее острого ума. Господи, скольких бед могла бы эта женщина избежать, если б не стала рабой собственного отражения в зеркале.

За ней закрылась дверь, а я еще сидела одна некоторое время. Лицо в стиле Лорен Бакол подмигивало мне с серванта. «Надо же, частный детектив! Я думала, они существуют только в книжках, да и вообще это грязные мужички, подглядывающие за гостиничными номерами». Единственная женщина, которая поистине могла бросить вызов Филипу Марло[31]. Но все-таки героиней не стала. Скорее это обернулось для нее трагедией.

Не помню, скоро ли я сообразила, что Оливии нет чересчур долго. Одновременно со светом в ванной включился и вентилятор, и я внезапно сообразила, что его шум может великолепно перекрывать прочие звуки. Я встала и прошла в холл. Дверь в ванную была заперта. Я не стала стучать.

К счастью, замок оказался хлипкий и слетел от первого же удара. Одетая кафелем ванная, освещенная ярким светом ламп, ореолом окруживших зеркало, была пуста. В конце я заметила дверь в еще одну смежную комнату. Эту дверь мне вышибать не пришлось. Она была открыта.

Оказавшаяся за ней спальня была просторна и элегантна, в центре стояла огромная двуспальная кровать. Оливия полулежала на ней, прислонившись спиной к уложенным одна на одну нарядным подушкам и подушечкам. Картина была продуманно живописна — расслабленная поза, шелковые складки платья вдоль длинных точеных ног, руки прижаты к груди слева, как будто она что-то баюкала.

Когда я ворвалась, она резко вскинула голову, и я уловила ужас в ее обращенном на меня взгляде.

Я была уже на полпути к кровати:

— Оливия!

В тот же момент прозвучал выстрел, заглушая мой крик. Тело дернулось, как бы в конвульсиях от сильного электрического разряда, вперед, потом назад, руки откинулись на покрывало. А прямо под грудью, в том месте, которое только что прикрывали руки, поблескивала темная дырочка величиной с пятипенсовую монету, из которой, как вода из лопнувшей трубы, толчками вытекала кровь.

Я схватила подушку, крепко прижала к ране и, пока держала, отчаянно выкрикивала ее имя. Но я уже понимала, что все мои усилия тщетны. При всех своих пороках, Оливия Марчант прекрасно разбиралась в анатомии, уж эта женщина отлично знала, где именно у нее расположено сердце.

Я отняла от ее груди подушку и некоторое время стояла, осознавая происходящее, глядя, как кровь медленно струится вдоль мягких складок, красное на белом, притягивающее, пугающее. В полураскрытой ладони лежал маленький, но грозный пистолет, из тех, что богатые дамы покупают без лицензии, если знают, где искать. Должно быть, она основательно его припрятала, чтоб полиция не наткнулась. По крайней мере, у нее хватило здравого смысла не использовать пистолет в качестве орудия убийства, хотя он дарует более скорую и более безболезненную смерть, чем орудие, которое она приберегла для своего мужа. И более эстетичную. Оливия не могла придумать способа красивей, чтобы отправиться в небытие.

Я смотрела на ее лицо. В глубоком покое смерти даже ее щека смотрелась иначе, казалась нежней, почти такой же прелестной, как и прежде. Лишь в глазах осталась тревога — предсмертный ужас впечатался в ее немигающий взгляд. Я сослужила последнюю службу своей клиентке: закрыла ей глаза. Кожа еще была теплой.

Я еще некоторое время постояла у ее тела, затем повернулась и вышла, прикрыв за собой дверь. Снова в гостиной ее идеальное лицо смотрело на меня с десятков фотографий. Я взяла трубку и набрала номер знакомого мне полицейского.

Что ж, всякое первое свидание должно как-то начаться. Теперь, когда все было кончено, я, к своему собственному удивлению, с нетерпением его ждала.