"Братья по разуму." - читать интересную книгу автора (Биленкин Дмитрий, Блиш Джеймс, Маклафлин...)

Дин Маклафлин Братья по разуму

Холодный ветер выл и загонял острые кристаллики все глубже в шерсть Чир-куалы.

Чир- куала упрямо карабкался на холм. Идти было трудно. Ходильные ласты не находили опоры в мягком белом порошке, который покрыл всю землю, а склон был крутым. Его короткие неуклюжие ноги ныли от усталости. Он проваливался в белый порошок, барахтался в нем. Порошок был холодным.

Другого такого холодного времени Чир-куала не помнил. Никогда еще ветер не дул так свирепо, так непрерывно. Чир-куала уже много раз засыпал и просыпался, а он все дул и дул. И никогда еще земля не пряталась под таким глубоким слоем странного белого порошка.

Чир- куала ничего не понимал.

Холодные твердые кристаллики прилипали к его шерсти. Он стряхивал их, а ветер обсыпал его все новыми и новыми. Ветер пробирался сквозь густую шерсть, и его сотрясала дрожь. Ходильные ласты болели, и Чир-куала тихонько поскуливал.

И все-таки он упрямо лез на холм. Он хотел есть. Его терзал голод. Только эти муки были способны выгнать его на холод и ветер. Прежде, когда наступало холодное время, он лежал, уютно свернувшись в своем логове, пока небо снова не становилось синим, а воздух — теплым, и белый порошок на земле не растекался водой.

Но на этот раз холод никак не уходил, ветер выл, не стихая, а небо оставалось серым. Он ничего не ел уже… уже…

Ему вспомнилась его последняя добыча — маленький неповоротливый зверек, которого он изловил в глубине логова. Совсем крошечный. Он на него и не посмотрел бы, если бы голод не раздирал его внутренности.

А когда он его проглотил, то заснул и проспал все темное время, а потом пришло светлое время, и он ничего не ел, потому что есть было нечего, и в следующее темное время он спал беспокойно: ему мерещились всякие съедобные зверьки.

И вот теперь голод выгнал его из логова и заставляет лезть на холм. Новые звери на вершине холма иногда давали ему еду — если он, разобравшись, чего они от него хотят, делал это. Иногда бывало очень трудно и всегда непонятно, но когда у него получалось то, что им было нужно, новые звери давали ему вкусные вещи.

Склон был засыпан холодным белым порошком. Из него торчали сломанные стволы бывшего леса и длинные сухие стебли. Обломки, укрытые белым порошком, ранили ходильные ласты Чир-куалы, и позади него уже тянулась цепочка голубых пятен.

На обрыве Чир-куала ухватился цепкими веслообразными лапами за торчащие стебли, чтобы легче было лезть. Стебли обломились. Он упал и покатился вниз по склону в вихрях белого порошка. Порошок забился ему в шерсть — мокрый и холодный порошок.

Потом он долго лежал, жалобно поскуливая. У него не было сил шевелиться. Но он все-таки заставил себя встать и снова начал карабкаться. За стебли он больше не хватался.

В конце концов он добрался до вершины. Ветер там дул еще более свирепо. Он ерошил шерсть Чир-куалы, отнимал тепло у его тела. Чир-куала заплакал тоненько и жалобно. Его ходильные ласты сначала жгла боль, а теперь они почти ничего не чувствовали. Голубых пятен в отпечатках становилось все больше. Спотыкаясь, он брел к логову новых зверей, поселившихся на вершине.

Он шлепнул лапой по плоской штуке, которая загораживала вход. Она не шелохнулась. Он шлепнул еще раз, и еще, и еще — все сильнее и настойчивее. У него вырвался надрывный вопль. Он не понимал, почему новые звери не убирают штуку, которая загораживает вход, и не дают ему еды.

Ему нужна еда. Он голоден.

Холодный ветер выл и выл.

Чир- куала бил по двери лапой и всхлипывал.

Напиток этот именовался кофе, хотя варили его из стеблей растения, родина которого находилась в сорока световых годах от Земли. Он был горьким, как хина с примесью цедры, но если пить его горячим и подслащенным, он вполне мог заменить кофе.

Некоторые даже предпочитали его настоящему. Время завтрака уже кончилось, обеденное еще не наступило, и в столовой, кроме Сигурда Мюллера и стажера Лорена Эстансио, не было никого. Мюллер поднес чашку к губам и снова поставил — пусть еще немножко остынет.

— Ну, и что вы об этом думаете? — спросил он молодого человека.

Эстансио пожал плечами — неловко и неубедительно.

— Мне что-то страшно становится, — признался он.

— Да неужто? — Мюллер всей грудью налег на столик. — Почему бы это?

Молодой стажер смутился.

— Ну… — начал он. — Помните, год назад, когда я только приехал сюда, вы дали мне решать задачи — те же, которые даете шаркунам?

Мюллер улыбнулся.

— Я даю их всем вам, желторотым зазнайкам. Вы же — патентованные умники, иначе вас сюда не прислали бы. Это обеспечивает мне хороший контрольный стандарт.

Эстансио кивнул.

— Мне явно не удалось блеснуть, — сказал он.

— Вы показали средний результат, — припомнил Мюллер так, словно это не имело большого значения. Он постучал ногтем по столику. — Вся соль проверок на интеллект заключается в том, чтобы задачи были не по зубам даже самому умному, иначе от них нет никакого толку. — Мюллер откинулся и сощурил глаза. — За семь лет, которые я провел здесь, средний интеллектуальный уровень наших стажеров не повысился ни на йоту. Видимо, вы, ребята, достигли эволюционного плато.

— Это-то меня и пугает, — пробормотал Эстансио. — Ведь мне ни лабиринты, ни другие задачи не в новинку, но на вашей серии я споткнулся. И когда я увидел, как шаркун справился с двойным системным лабиринтом, хотя он понятия не имел о самой идее лабиринта… — Он замялся и повторил растерянно: — Мне страшно.

— Да, смышленый был экземпляр, — заметил Мюллер.

С этим Эстансио согласиться все-таки не мог.

— Простая случайность, — возразил он.

Мюллер покачал головой.

— Нет, не случайность. — Он придвинулся ближе. — А что если сегодняшний был не первым?

Эстансио сдвинул брови.

— О других таких я не слышал, — произнес он с сомнением в голосе. — И уж, во всяком случае, за время, пока я тут, такие нам не попадались.

— Но вы приехали всего год назад, — напомнил Мюллер, — а я как раз перед этим обследовал двух таких. Оба экземпляра из одной местности — из той самой, где поймали сегодняшнего.

— С горы Зиккурат?

— Вот именно, Популяция, изолированная в горном районе, численностью около семи с половиной тысяч. А не так давно их там было шесть тысяч. За последние десять лет они заметно размножились.

Эстансио задумался, машинально поворачивая свою чашку то в одну, то в другую сторону.

— Местность, пожалуй, вполне подходящая, — сказал он наконец.

Мюллер с усмешкой кивнул, а затем попросил:

— Ну-ка, объясните мне почему.

— Небольшая популяция в изолированном районе, где естественный отбор особенно жесток. При таком положении вещей почти неизбежно должны проявиться эволюционные тенденции.

— У Хотермена вычитали? — спросил Мюллер.

Эстансио покраснел.

— Совершенно верно. Но ведь он прав?

Мюллер пожал плечами.

— В принципе — конечно, — согласился он. — Однако Хотермен рассматривал совсем иную ситуацию. Он имел в виду развитие определенных генетических тенденций, то есть такое положение, когда данные гены уже существуют. А тут происходит совсем другое.

— Вы уверены? — нерешительно спросил Эстансио.

— Абсолютно, — заявил Мюллер. — Наша станция была создана здесь, когда планета перешла от Альфы к Бете, то есть почти тысячу лет назад. Мы исследовали шаркунов на протяжении всего этого срока. Если бы интересующие нас гены существовали и тогда, они выявились бы в первые же двести лет. Но чего не было, того не было. Первый достаточно сметливый шаркун, хотя и вдвое уступавший нынешним по смышлености… Не морщитесь, не морщитесь, я проверял в архиве… Первый такой шаркун был обнаружен сорок лет назад. Ну-ка, угадайте, откуда он был родом?

— С горы Зиккурат?

Мюллер ударил кулаком по столу.

— Совершенно верно, — процедил он сквозь зубы. — Произошла мутация. Другого объяснения нет. И произошла она в изолированной популяции.

Эстансио долго молчал.

— Почему вы его забили? — спросил он наконец.

— Потому же, почему я забил первых двух, — ответил Мюллер. — Хочу взглянуть на его мозг. Первые два… я думал, это случайность. Теперь я изменил свое мнение и полагаю, что клетки мозга этого последнего экземпляра подтвердят закономерность.

— Но как же правила? — с недоумением спросил Эстансио.

— Ведь шаркун, демонстрирующий исключительные качества…

Мюллер подергал свою мефистофельскую бородку.

— Правила, правила! — бросил он пренебрежительно. — Я должен знать точно, а другого способа нет. — Внезапно он резко переменил тему. Во всяком случае, так могло показаться на первый взгляд.

— Вы ведь возвращаетесь с этим рейсом грузового космолета?

Вопрос был чисто риторический. Стажера приглашали остаться на станции еще на год лишь в исключительных случаях. Эстансио кивнул.

Мюллер удовлетворенно улыбнулся.

— Очень хорошо, — сказал он. — Когда уедете, можете говорить об этом сколько хотите. Но пока вы еще тут… Этого не было. Просто не было. Вы поняли?

— Кажется, да… — протянул Эстансио. — Но… почему?

— А потому, что они умнеют, — ответил Мюллер. — Если не принять мер, они все станут умными — куда умнее нас. И они свирепы — вы же видели, как ведут себя дикие. Значит, этого нельзя допустить. Вот зачем мы из века в век сохраняем тут станцию. Чтобы наблюдать за ними. Потому что кто-то уже тогда сообразил, к чему идет дело. Чтобы вовремя осадить их. Но тут хватает идиотов, которые — представьте себе — хотят, чтобы шаркуны эволюционировали. Ну, так им незачем знать про мутацию. Да и остальным тоже.

— А-а… — сказал Эстансио, растерянно сдвинув брови. — Но что мы можем сделать? Как им помешать?

— Не спрашивайте, — хихикнул Мюллер. — Не то я объясню.

— Нет, все-таки… — не отступал Эстансио.

Мюллер налег грудью на столик и многозначительно забарабанил по нему пальцами.

— Вы слышали, кто прибудет с космолетом?

Эстансио задумался, припоминая.

— Ну, Блэкитт, еще Холмен и…

Мюллер жестом остановил его.

— Я говорю не о сотрудниках, а о тех, кому приспичило знакомиться с условиями жизни на планете.

— Хичкок? — Эстансио явно недоумевал. — Но ведь он… он же будет за них заступаться. Он всегда за кого-нибудь заступается.

— Оно так, — согласился Мюллер, — но только он редко бывает в курсе. И по большей части просто сует всем палки в колеса. То же будет и тут.

— Вы уверены?

— Да, уверен, — Мюллер улыбнулся. — Я ему поспособствую.

И он захохотал.

“Я содрогнулся, господа. Содрогнулся!”

Хичкок решил, что именно этой фразой он, когда вернется на Землю, начнет свою речь о том, что ему довелось увидеть на Одиннадцатой планете в системе Скорпиона. Так он начнет свою речь на заседании Общества защиты гуманности, учредителем которого был, и объявит очередную кампанию по помощи и спасению.

Институт Одиннадцатой Скорпиона, конечно, попробует протестовать. Эти ученые завизжат, будто он подтасовывает факты. Пусть их! Те, чьи гнусности он вытаскивал на свет в прошлом, всегда прибегали к подобным уверткам, но тщетно. Широкая публика знала, на чьей стороне правда.

Хичкок составил свое мнение, едва прибыл на Одиннадцатую Скорпиона, а точнее говоря, в ту минуту, когда начал спускаться по трапу, притулившемуся под бортом “Странника”. Он был далеко не в лучшем расположении духа — поездка оказалась сопряженной с массой неудобств. “Странник” был грузовым космолетом, а не комфортабельным пассажирским лайнером. Его сунули в одну каюту с молодым стажером, который был так увлечен мутационными возможностями, заложенными в генетических процессах, что только о них и говорил. Духовное убожество ученых просто поразительно!

Держа в руках по чемодану, Хичкок опасливо спускался со ступеньки на ступеньку. Трап был длинный и казался очень ненадежным. Он дрожал и поскрипывал под ударами ветра.

В любом цивилизованном месте к космолету подали бы лифт.

Ветер был ледяной. Он завывал вокруг Хичкока. Он морозил ему горло. Он пронизывал его легкое пальто — на любой цивилизованной планете этого пальто было бы более чем достаточно. Его пепельные посеребренные сединой волосы взлохматились, кончики ушей ныли, отвислые щеки онемели. У него ломило в висках, а на носу повисла капля. Ужасная, ужасная планета!

Хичкок остановился и, опустив чемоданы на ступеньку, попробовал стянуть воротник потуже. Это не помогло — ветер пробрался и сквозь воротник. Хичкок угрюмо посмотрел вниз. Перекинутая через плечо камера больно била его по боку.

Космодром, расстилавшийся у подножья трапа, не украсил бы и временный разведывательный лагерь. Выровненное поле посреди каменистой равнины — и даже без покрытия! Да какое там поле — жалкая площадка! На краю поля, в той стороне, где виднелся черный купол станции, приютилось несколько аэромашин. С другой стороны поле уходило к холодному морю, смыкавшемуся на горизонте с небом. Волны, лениво ворочая ледяное крошево, били в скалы, одевали их кружевом причудливых сосулек.

Хичкок возмущенно взглянул на яркое солнце. Оно пылало в чистом синем небе, но не грело! А уж второе солнце системы и вовсе было жалкой блесткой, еле мерцавшей почти у самых волн.

Совершенно ясно, что эта планета не подходит для обитания. Она не подходит не только людям, но и любым другим живым существам.

Спускаясь, он заметил, что космолет уже разгружается. Кран опускал контейнеры и ящики на сани, которые тут же отъезжали и поворачивали к куполу. В сани были впряжены мохнатые грязно-белые коротконогие создания величиной с хорошего дога. Пока сани грузились, они сидели на задних конечностях, а передние, словно вовсе лишенные костей, складывали почти вдвое, прижимая к телу широкие лапы, похожие на меховые рукавицы. Никто не отдавал им никаких команд. По-видимому, они сами знали, что им следует делать.

На полпути вниз Хичкок остановился еще раз и, обернувшись к человеку, который спускался за ним, указал на упряжки.

— Это что, туземцы? — спросил он. Ему пришлось крикнуть, чтобы перекрыть свист ветра.

Человек — еще один щенок-стажер, не признающий ничего, кроме своей науки, — словно бы не сразу понял его вопрос.

— Шаркуны? — спросил он с недоумением. Потом кивнул. Хичкок снял с плеча камеру и запечатлел сцену погрузки на пленку. Возмутительно! Бедняги превращены в рабов!

У подножья трапа ждали сани, снабженные съемными скамьями. Возле саней стоял человек в длинном теплом одеянии с капюшоном, а восемь запряженных в них шаркунов сидели скорчившись и поеживались от ветра. Человек протянул руку к чемоданам Хичкока.

— Садитесь! — крикнул он. — Мы тронемся, как только спустятся остальные.

Хичкок не выпустил чемоданы. Он поглядел на шаркунов в упряжке.

— Благодарю вас, — сухо произнес он и лязгнул зубами от холода. — Я предпочту пойти пешком.

Человек пожал плечами, но все-таки начал его уговаривать.

— На таком ветру это непросто, — он махнул рукой в сторону черного купола, до которого было не меньше полумили. — Не успеете и двух шагов пройти, как нахватаетесь холодного воздуха и застудите легкие. Поезжайте-ка лучше с нами, простыми смертными.

— Если меня повезут они, я не поеду, — с гордым достоинством ответил Хичкок.

— Кто? Шаркуны? — Человек как будто не сразу его понял.

— Но они же родились и выросли в здешнем климате. Он им нипочем.

— Но они родились и выросли не для того, чтобы быть рабами, — возразил Хичкок.

Сотрудник станции посмотрел на него со странным выражением.

— А, так вы, значит, тот самый Хичкок! Послушайте, уважаемый, вы напрасно воображаете, будто шаркуны — люди. Ничего подобного. Это просто очень смышленые животные.

— Никто во вселенной не рожден для того, чтобы быть рабом, — привычно продекламировал Хичкок.

Его невольный собеседник досадливо хмыкнул.

— Еще раз предупреждаю: пойдете пешком — пожалеете. А теперь садитесь. Мы сейчас трогаемся.

Он ткнул пальцем в сторону саней. Хичкок несколько секунд молча смотрел на него в упор.

Но холод и ветер были убедительнее всяких слов: Хичкок подошел к багажнику саней и поставил на него чемоданы, притопывая, чтобы хоть немного согреть коченеющие ноги. Его онемевшие руки посинели. Тщетно стараясь унять озноб, он сказал себе, что эти существа привычны к здешнему климату, а сани они все равно потащат, поедет он или не поедет. И лишний пассажир в конечном счете никакой разницы не составит.

Однако про свою миссию он не забыл: подняв камеру, он запечатлел и эту сцену — сначала сани и пассажиров, жмущихся друг к другу от холода, а потом спанорамировал на шаркунов, которые покорно ждали в постромках. Вид у них был жалкий и подавленный. Хичкок подольше задержал на них объектив.

К несчастью, они оказались на редкость безобразными.

Он потребовал, чтобы его поселили отдельно, холодно отверг попытку передать его чемоданы шаркуну и, неодобрительно хмурясь, величественно прошествовал по коридору к своей комнате.

Открыв дверь, он прямо перед собой увидел шаркуна, который подметал пол. Хичкок положил чемоданы на кровать, а шаркун продолжал сосредоточенно орудовать щеткой, словно вообще не заметил, что в комнату кто-то вошел.

Он был бы одного роста с Хичкоком, если бы не короткие ноги. Его серая шерсть отливала серебром, но голова внушала омерзение — бесформенный обрубок, горизонтально посаженный на туловище, лишенное плеч и почти без шеи. Большие выпученные глаза были широко расставлены — настолько широко, что между ними умещался безгубый рот с огромными полукружиями костяных челюстей. На голове, точно нелепый колпачок, торчало единственное ухо.

Тело его казалось не менее омерзительным — руки, совершенно бескостные на вид, точно куски пожарного шланга, плоские широкие ступни, шаркающие при каждом шаге. Отвислая сумка на животе (они же сумчатые, вспомнил Хичкок) подергивалась, точно в ней пряталось что-то живое, однако существо это несомненно принадлежало к мужскому полу. От него исходил душный мускусный запах. Хичкок глядел на уборщика, испытывая чувство тошноты. А тот с тупым усердием уже водил щеткой по полу у самых его ног, словно Хичкок был столом или шкафом.

— Немедленно прекрати! — распорядился Хичкок, чувствуя себя оскорбленным.

Шаркун остановился и бессмысленно уставил на него выпученные шоколадного цвета глаза.

— Убирайся отсюда! — приказал Хичкок.

Но шаркун по-прежнему смотрел на него бессмысленно и робко. Потом нерешительно снова задвигал щеткой.

— Не смей! Вон! — завопил Хичкок.

Шаркун отчаянно замахал щеткой. Он попытался мести быстрее, но щетка вырвалась из его ластообразных лап и стукнула Хичкока по колену. Хичкок взвыл от боли и ярости.

Шаркун упал на четвереньки и кинулся наутек. Хичкок схватил щетку и выскочил вслед за ним в коридор, но шаркун уже скрылся за углом.

Хичкок захлопнул дверь и уселся на кровать. Он спустил чулок и осмотрел ушибленное колено. Оно побагровело, но кость как будто осталась цела.

Глупая тварь!

В дверь постучали. Хичкок натянул чулок, пристегнул его к трусам, расправил полы туники и сказал:

— Можете войти.

В комнату вошел небрежно одетый человек — короткие носки, плохо сшитая юбочка и свитер. Черная буйная борода явно никогда не подстригалась.

— Что тут за тарарам? — спросил он.

— Тарарам? — повторил Хичкок, ничего не понимая. — Вы имеете в виду мою комнату?

— Вот именно! — буркнул бородач. — Один из моих уборщиков вылетел из этого коридора как ошпаренный и нырнул в свою конуру, словно за ним гнался сам сатана. Все комнаты с того конца уже подметены, и значит, он был тут. — Он поглядел на пол. — Да вот же его щетка!

Бородач нагнулся и поднял щетку.

— Я распорядился, чтобы он ушел, — сказал Хичкок. — Я отказываюсь быть сопричастным к какому бы то ни было использованию рабов.

— А что вы, собственно, ему сказали? — спросил бородач так, словно это имело какое то значение.

— Я попросил его сделать мне любезность и уйти, — сухо сообщил Хичкок. — Должен сказать, что существо это оказалось непростительно глупым. Мне пришлось дважды повторить свою просьбу.

Бородач поглядел на него с явным сомнением, но ничего не возразил, а, наоборот, счел нужным объяснить:

— Непривычных команд он не понимает. Конечно, вы приезжий, так откуда вам было знать. Но теперь, если захотите отослать шаркуна, скажите: “Это все”, и он сразу уйдет. Вообще-то они очень послушные, если знать, как с ними обращаться. Только надо отдавать правильную команду.

— Я сам буду следить за чистотой в моей комнате, — объявил Хичкок ледяным током. — Последите, чтобы ваши рабы больше тут не появлялись.

— А вы запирайте дверь на задвижку, — посоветовал бородач. — Конечно, любое нарушение заведенного порядка действует на уборщика плохо, но уж лучше так, чем допустить, чтобы вся дрессировка пошла насмарку.

— Последите, чтобы они держались от меня подальше, — повторил Хичкок.

Бородач оглядел его с головы до ног критическим взглядом.

— Не думайте, будто они способны понять все, что вы им скажете, — заявил он наконец. — Слов они не понимают.

Он отступил за порог и притворил дверь.

Старательно оберегая ушибленное колено, Хичкок полез в чемодан за тюбиком с притиранием, который всегда возил с собой. Да, дверь он безусловно будет держать на запоре! При одной только мысли о том, что эта безмозглая тварь будет трогать его вещи, он пришел в бешенство.

Чего только не приходится переносить бескорыстному альтруисту — подумать страшно!

— Надеюсь, вас удобно устроили, — сказал Бен Рийз.

Он решил сам показать Хичкоку станцию. Бен Рийз был круглолицым толстячком, почти совершенно лысым, хотя ему еще не исполнилось и сорока. Хичкок вызывал у него самые тревожные опасения.

— Терпимо, — ответил Хичкок. — Комната обставлена несколько по-спартански, но терпимо.

У него была неприятная манера ходить, не глядя, куда он идет: он все время вертел головой то вправо, то влево.

— Да, — согласился Рийз, — особым комфортом мы похвастать не можем. Ведь мы располагаем только тем, что доставляют космолеты, а всегда есть гораздо более важные грузы.

— Гм-м-м… — протянул Хичкок. — А скажите, мистер Рийз, это очень приятно — ощущать себя самодержавным монархом целой солнечной системы?

Рийз онемел от неожиданности и, остановившись, недоуменно уставился на Хичкока.

— По-моему, вы не совсем понимаете… — пробормотал он в конце концов.

Хичкок гордо прошествовал дальше, и Рийз вынужден был догонять его бегом.

— Я же… я всего только координирую исследования, которые мы здесь ведем, — объяснил он, тяжело дыша. — И… и еще я составляю списки всего того, что станции нужно будет получить со следующим космолетом… ведь по расписанию они прибывают сюда раз в год… И… и кому-то надо же этим заниматься.

Но Хичкок как будто не обратил на его слова ни малейшего внимания. Или он глуховат? Можно было подумать, что он просто ничего не слышал.

Они шли по центральному коридору станции. Мягкие подошвы их теплых сапог скользили по плиткам пола с легким шорохом. Им встретились всего два-три человека. Тусклый свет, тишина… можно было вообразить, будто они очутились в глубоких подвалах какого-нибудь средневекового замка. Мимо, словно трудолюбивые гномы, пробегали шаркуны, занятые своим делом.

В конце коридора, там, где он разветвлялся на два полукружия, огибавшие купол станции по внешней стороне, Рийз остановился.

— С чего вы хотели бы начать? — спросил он. — С анатомической лаборатории или с биохимического отдела?

Хичкок продолжал хранить молчание. Неподалеку в боковом коридоре шаркун тем пол мокрой шваброй. Рядом в ведре плескалась грязная вода. С ликующим злорадством, от которого каменное выражение его лица почти не изменилось, Хичкок навел камеру на уборщика.

Шаркун продолжал водить шваброй, не обращая на них никакого внимания. Прошло чуть не полминуты, прежде чем Хичкок выключил камеру. Потом он бросил через плечо:

— Вы, кажется, что-то сказали?

— Я спросил, что вы хотели бы увидеть в первую очередь, — вежливо повторил Рийз.

Хичкок испепелил его презрительным взглядом, точно назойливое насекомое.

— Это не составит ни малейшей разницы. До отъезда я побываю везде, можете не сомневаться, — заверил он Рийза.

Они пошли дальше. Осмотр станции превратился для Рийза в настоящую пытку: Хичкок пропускал мимо ушей все его объяснения или истолковывал их по-своему и наводил камеру на каждого работающего шаркуна, мимо которого они проходили.

Рийз терпел, но с каждой минутой это становилось все труднее. Он прекрасно понимал, с какой целью Хичкок почтил своим присутствием Одиннадцатую Скорпиона: этот доморощенный политик вбил себе в голову, что сотрудники станции бессовестно эксплуатируют беспомощных шаркунов, и задался целью разоблачить новоявленных рабовладельцев. Хичкок и его Общество защиты гуманности уже разделались таким образом по меньшей мере с двумя десятками планет, всякий раз последовательно и упрямо игнорируя реальное положение вещей. Рийз все-таки лелеял робкую надежду, что ему удастся как-то переубедить Хичкока и тот оставит Одиннадцатую Скорпиона в покое, но совершенно не представлял себе, как взяться за выполнение подобной задачи.

Наконец, когда Хичкок поднял камеру при виде шаркуна, который мыл посуду в подсобном помещении станции, Рийз решил приступить к делу.

— Зачем вы все это снимаете? — спросил он.

— Собираю обвинительный материал, — ответил Хичкок, не прерывая съемки, и даже не посмотрел на Рийза. — По возвращении домой я приму все необходимые меры, чтобы с этим возмутительным безобразием было покончено раз и навсегда.

Рийз растерялся. Хотя намерения Хичкока не явились для него новостью, он все-таки не мог понять, о чем, собственно, тот говорит.

— Я не собираюсь сквозь пальцы смотреть на то, как туземцев обращают в рабство, где бы это ни происходило, — торжественно объявил Хичкок.

Ах, вот оно что!

— Но… но ведь они — животные, — недоумевающе возразил Рийз. — Мы дрессируем их и обучаем выполнять некоторые несложные операции, потому что у нас не хватает людей для обслуживания станции. Они… они же просто одомашненные животные.

Хичкок опустил камеру и обернулся.

— Вы, кажется, хотите, чтобы я не верил собственным глазам? — оскорблено спросил он. — Я вижу, что он моет посуду, а вы хотите, чтобы я поверил, будто передо мной — животное?

— Ну и что же? — Рийз все еще недоумевал. — Да, конечно, они очень сообразительны и по своему развитию стоят несколько выше земных шимпанзе. Но ведь это неизмеримо ниже того уровня, который принято считать начально человеческим. Или… или вы против того, чтобы животных использовали для облегчения человеческого труда?

— Продолжим осмотр, — отрезал Хичкок.

Он решительно пошел к двери, и Рийз со вздохом последовал за ним — ничего другого ему не оставалось. Уже в коридоре Хичкок сказал со жгучим пренебрежением:

— Меня поставили в известность, что интересами коренных жителей планеты здесь преступно пренебрегают, но чтобы…

— Кто вам это наговорил? — Рийз был совершенно ошеломлен.

Хичкок досадливо нахмурился,

— Об этом известно на всех цивилизованных планетах, — заявил он категорическим тоном.

— Но это же… это неправда! — возразил Рийз. — Хотя они и коренные обитатели планеты, нет никаких оснований считать их людьми. Они — всего лишь животные, и во многих отношениях довольно примитивные. Правда, мозг у них развит неплохо… то есть в том смысле, что нам удается обучать их довольно сложным действиям, и их поведение в довольно высокой степени определяется конкретными требованиями обстановки. Но они не обладают подлинным мышлением, способностью обобщать, рассуждать… осознавать себя как личность, у них нет даже начатков общества — ну, словом, ничего того, что делает разумное существо разумным.

— Я приехал сюда, — провозгласил Хичкок, — чтобы вынести собственное суждение по этому вопросу. Мне уже приходилось слышать оправдания и увертки вроде ваших на других планетах, которые я обследовал, — на планетах, где творились возмутительнейшие вещи. Нет, вы только представьте себе — на Эпсилоне Эридана их употребляли в пищу! И о положении здесь я буду судить сам.

Он замедлил шаг и повернулся к Рийзу.

— Ну, а теперь куда мы направимся?

Рийз намеревался провести его в справочную микрофильмотеку, которая находилась дальше по коридору, но тут ему в голову пришла новая мысль, и он указал на винтовую лестницу в нише напротив.

— Вот сюда, вниз, — сказал он.

Они начали осторожно спускаться по узким ступенькам, и Рийз, который теперь опережал Хичкока, объяснял на ходу:

— До сих пор вы видели только шаркунов, которые родились здесь… то есть я имею в виду — здесь на станции. Видите ли, пока все это строилось, — он обвел рукой вокруг, — сюда было доставлено несколько особей для предварительных исследований. Надо было установить стандарты для дальнейшей работы. Эти экземпляры так тут и остались. Они размножаются без какого-либо нашего вмешательства и в отличие от своих сородичей снаружи не подвергаются активному воздействию сил естественного отбора, а потому должны были во всех отношениях остаться практически такими же, как их предки. Поэтому они служат прекрасной контрольной группой для сравнения с дикими шаркунами.

Лестница вывела их в коридор, совершенно такой же, как верхний. Рийз свернул в узкий проход, который завершался тамбуром. Пройдя двойные двери, они оказались на галерее. Помещение внизу было разделено на небольшие загоны, и почти в каждом загоне находилось по шаркуну.

— Это дикие шаркуны, которых мы поймали для обследования, — объяснил Рийз.

Хичкок подошел к перилам и нацелил камеру вниз.

— Они ничем не отличаются от тех, которые живут на станции, — начал он воинственно. — Неужели их обязательно нужно держать в одиночном заключении? Это же бесчеловечно!

— Да ничего подобного! — попытался втолковать ему Рийз.

— Они поступают сюда из разных районов, и после того, как они пройдут проверки и анализы, мы отправляем их обратно. Нам приходится содержать их поодиночке, чтобы не допустить смешения популяций. А кроме того, они ведь могут убить друг друга.

При звуке человеческих голосов шаркуны задрали головы. Их безгубые костные челюсти жадно щелкали. Хичкок снял общую панораму этих запрокинутых кровожадных морд.

— Я хочу вам кое-что показать, — сказал Рийз.

Он подошел к вделанному в стену холодильнику и вынул оттуда большой окорок. Из сине-зеленого мяса торчала хрящеватая полупрозрачная кость.

— Вот поглядите, — Рийз подошел к перилам.

— Неужто вы собираетесь кормить их этим мясом! — ужаснулся Хичкок. — Оно же давно испортилось!

— Нет-нет, — заверил его Рийз, для пущей убедительности помотав головой. — Это его естественный цвет.

Он благоразумно не стал объяснять, что в холодильнике хранилась разделанная туша домашнего шаркуна, павшего от старости. Уж конечно Хичкок обвинил бы его в том, что он прививает несчастным туземцам каннибалистические привычки.

Рийз наклонился над перилами и бросил окорок в ближайший загон.

Запертый там шаркун схватил его еще на лету, зажал в гибких лапах, поднес к пасти и принялся перетирать мясо вместе с костью беззубыми полукружиями могучих челюстей. Окорок быстро превращался в сине-зеленое месиво, которое шаркун торопливо всасывал. Глотка его уродливо пульсировала.

Шаркуны в соседних загонах, увидев падающее мясо, рванулись к нему. Они прыгали, карабкались на перегородки, бросались на них всем телом, но перегородки были высокими, крепкими и совершенно гладкими, так что все усилия разъяренных зверей оказывались тщетными. Но они не оставляли своих попыток и в слепом бешенстве вновь и вновь бросались на перегородки, свирепо завывая. От грохота, визга и пронзительного рычания можно было оглохнуть.

А счастливчик, панически поглядывая по сторонам, продолжал разделываться с неожиданным подарком судьбы. Беззубые челюсти не останавливались ни на мгновение. По серебристой груди стекали струйки посиневшей слюны. Через несколько минут от окорока не осталось и следа.

Но остальные шаркуны продолжали рваться в тот загон, куда упало мясо. Да и сам счастливчик, все еще роняя капли слюны, уже пробовал выбраться наружу. Он прыгал и срывался, прыгал и срывался. Выпученные шоколадные глаза были устремлены на галерею. Казалось, окорок только раздразнил его аппетит. Хичкок невольно попятился, испуганный такой свирепостью, но тут же нагнулся над перилами и навел камеру на беснующегося шаркуна. Хриплые вопли обезумевшего зверя тонули в общем гуле.

Наконец Хичкок кончил снимать и обернулся. Он что-то кричал, но дикий концерт внизу заглушал его слова. Рийз кивнул в сторону тамбура и жестом пригласил Хичкока выйти.

Когда вторая дверь захлопнулась и вокруг сразу наступила блаженная тишина, Хичкок повернулся к Рийзу.

— Вы, по-видимому, вызываете у них ненависть, — заметил он. — Вы что, не кормите их?

— Их кормили час назад, — ответил Рийз, взглянув на часы. — Их поведение не свидетельствует об особом интеллекте, не правда ли?

— Гм-м-м-м, — пробурчал Хичкок. — Человек, которого систематически морили бы голодом, наверное, вел бы себя так же.

— Но этих… мы же голодом не морим, — возразил Рийз. — Конечно, на воле им нелегко добывать пищу, и, возможно, многие перед тем, как их поймали, ели очень давно. Однако у нас они получают корм регулярно, а большинство находится здесь уже несколько дней.

— Этому я поверить не могу, — отмахнулся Хичкок. — Они заморены голодом.

Рийз покачал головой.

— Привычная реакция на пищу, и больше ничего, — сказал он. — На воле они едят редко и далеко не всегда достаточно. С самых первых дней своего существования. Их… прожорливость для них естественна.

На лице Хичкока брезгливость сменилась злорадством, и он спросил многозначительно:

— Могу ли я осведомиться, почему вы позволяете, чтобы они голодали?

Рийз понял, что допустил оплошность: пытаясь переубедить Хичкока в вопросе, который не имел решающего значения, он дал ему в руки куда более серьезное и опасное оружие.

— Ну, видите ли… — он запнулся. — Мы — научные работники. Нас прислали сюда, чтобы… чтобы изучать шаркунов. В этом весь смысл нашего пребывания на этой планете. Дело в том… видите ли, мы полагаем, что шаркуны эволюционируют и что у них есть все шансы в конце концов достигнуть в своем развитии того уровня интеллекта, который соответствует человеческому. Мы наблюдаем ход этого процесса уже более тысячи лет. А если мы попытаемся облегчить им существование, не исключено, что их дальнейшее развитие прекратится.

— Ерунда! — презрительно фыркнул Хичкок.

— Нет, не ерунда, — Рийз все еще не терял надежды объяснить, растолковать, убедить. — Это логический вывод, он опирается на то, что нам известно о принципе действия естественного отбора. Если разрешите, я обрисую вам положение на этой планете.

— Мне это положение более чем ясно, — перебил его Хичкок. — И я нахожу его возмутительным.

Рийз скрипнул зубами.

— Это ведь особенная планета, — начал он снова (а вдруг Хичкок все-таки усомнится в своей правоте, попробует понять…). — То есть у нее особенная орбита.

— Само собой разумеется, — заявил Хичкок. — Орбита планеты в системе двойной звезды не может не быть прихотливой.

— Если бы так! — с кроткой настойчивостью сказал Рийз.

— Когда проводились первые исследования этой системы, планета, на которой мы находимся, обращалась вокруг Альфы. В справочниках она все еще значится как Альфа-II. Однако в настоящее время она обращается вокруг Беты.

— Что?! — глаза Хичкока полезли на лоб. — Какая нелепость!

— Но это же правда, — безнадежно вздохнул Рийз. — Более того, мы убеждены, что Альфа и Бета обмениваются ею с самого момента ее возникновения. Видите ли, они обращаются друг вокруг друга по очень неправильным орбитам, сближаясь каждые сорок пять лет. Если планета в период их максимального сближения окажется в соответствующей точке своей орбиты, ее захватывает другая звезда.

— И как часто происходит такой обмен? — саркастически осведомился Хичкок.

Рийз беспомощно пожал плечами.

— Эти периоды крайне неравномерны, — объяснил он. — Планета может оставаться с одной звездой сто тысяч лет или всего двести-триста. При каждом обмене она начинает обращаться по другой орбите, то есть другой по сравнению со всеми прежними. Следующий обмен должен произойти через три с половиной тысячи лет.

Хичкок презрительно фыркнул.

— Весьма любопытно, если только это соответствует действительности, — сказал он. — Но какое отношение все сказанное имеет к вашему возмутительному обращению к туземцам?

— Самое прямое, — ответил Рийз. — Видите ли, всякий раз, когда планета меняет орбиту, ее климат претерпевает колоссальные изменения. Геологические данные доказывают это неопровержимо. Хотя между Альфой и Бетой существует, пожалуй, большее сходство, чем обычно наблюдается у двойных звезд, тем не менее излучение их и количественно и качественно неодинаково. К тому же на каждой новой орбите планета оказывается то ближе к своему альтернативному солнцу, то дальше от него.

— Полагаю, это имеет какое-то отношение к делу? — с раздражением перебил Хичкок.

Рийз кивнул.

— Мы почти уверены, что живые существа, обитающие на планете, способны переносить очень резкие колебания климата — иначе они давно бы вымерли. Не исключено даже, что при некоторых изменениях жизнь на планете погибала… и это могло случаться сотни раз, прежде чем начался цикл, который мы наблюдаем сейчас. Думаю, что точно мы этого никогда не узнаем.

Хичкок смерил его взглядом, исполненным высокомерного недоумения.

— Ничего более нелепого я в жизни не слышал! — воскликнул он. — По-вашему, искру жизни можно то зажигать, то гасить, точно электрическую лампу!

Рийзу случалось слышать о людях, исповедующих подобные убеждения, но разговаривать с таким человеком ему до сих пор еще не доводилось. У него было такое ощущение, словно он ведет диспут со средневековым схоластом.

— Я только хотел подчеркнуть, насколько… насколько закаленными должны быть живые существа, обитающие на этой планете, — дипломатично начал он. — Насколько… насколько гибко вынуждены они приспосабливаться к различным условиям. Эволюция здесь, по всей вероятности, протекает в сотни раз быстрее обычного. Вы понимаете, какие это открывает возможности для наглядного изучения процесса эволюции. И…

— Вы еще не объяснили мне, — напомнил ему Хичкок, — почему вы игнорируете нужды здешних туземцев… Почему вы подвергаете их вивисекции и…

“Вот он и вернулся к тому, с чего начал, — уныло подумал Рийз. — Какой-то заколдованный круг”.

— Мне казалось, что все это ясно и без объяснений, — все так же терпеливо начал он. — Шаркуны — пока еще животные, а не разумные существа. Но повторяю — пока. Они обладают большим интеллектуальным потенциалом и со временем могут стать разумными существами. Особенности планеты делают это почти неизбежным — другими словами, когда среда обитания резко и непредсказуемо меняется, рано или поздно должен развиться разум, так как разум — это единственное свойство, которое обеспечивает живому существу способность нормально существовать в самых разных условиях. Видите ли, мы не просто изучаем здесь процесс эволюции, но и… но и наблюдаем развитие разума. Рано или поздно где-то на этой планете шаркуны почти наверное обретут… обретут интеллект. Я хочу сказать — интеллект, соразмеримый с человеческим. И мы хотим присутствовать при этом. Мы хотим увидеть, как это произойдет. Нам еще ни разу не представлялась возможность наблюдать, как животное становится человеком.

Хичкок насупился.

— Вы говорите так, словно люди — это животные, — сказал он с упреком в голосе. — Так, словно животное может обладать разумом.

— Но ведь люди — это просто особый биологический вид в ряду остальных животных, — перебил Рийз.

— Я не желаю этого слушать, — рявкнул Хичкок и поправил ремень камеры. — Что же касается интеллекта, то у меня ведь нет никаких гарантий, будто они его пока еще лишены — никаких, кроме вашего слова. А мне нужны доказательства, мистер Рийз. Мне нужны весомые доказательства.

Бен Рийз сдался. Как можно доказать что-либо тому, кто отказывается верить самым очевидным истинам?

День был хорош для охоты. Ветер не дул и снежная пыль не засыпала следы визгуна, не заравнивала их. Туман не закрывал дали, и свет с неба падал на белую землю. Кве-орелли сдвигал веки, чтобы не слепнуть от белого блеска. След был свежий. Значит, зверь где-то недалеко. Кве-орелли бежал вдоль следа, но не приближался к нему — он боялся, что снег вдруг раскроется под ним, точно пасть, и съест его.

Один раз он видел, как случилось такое. Он и другие люди нашли след пушистохвостого бегуна, и один из людей пошел прямо по следу. Под ним открылась яма, и он пропал. Кве-орелли и другие люди сразу убежали. С тех пор Кве-орелли ни к одному следу не подходил ближе чем на три длины тела — даже к своему собственному.

Следы визгуна вели за гребень. Кве-орелли свернул в сторону, чтобы подняться на гребень подальше от того места, где через него перешел визгун. Подниматься по склону только на задних лапах было трудно. Он согнулся и пошел дальше, опираясь на одну из передних лап. В другой веслообразной лапе он сжимал свой камень.

Камень был его сокровищем, единственным предметом, который он ощущал своим. Камень понадобится ему, когда он догонит визгуна и нужно будет его убить. Камни такой формы и размеров, чтобы ими удобно было убивать, попадались очень редко, но ведь камень намного лучше кусков льда. Такие куски легко ломаются, они не сохраняют формы, да и бить ими приходится гораздо сильнее.

Он всегда носил камень с собой, а если приходилось класть его на землю, то все время на него поглядывал. Он прижимал его к груди, когда спал, а спал он только в своем тайном логове. Другие люди сразу бы его убили, лишь бы взять камень себе, только они боятся.

Вот и гребень. След визгуна уходил вниз в ложбину и поворачивал в сторону. Кве-орелли испустил высокий кашляющий звук, чтобы другие люди, которые пошли на охоту вместе с ним, узнали, что визгун снова повернул. По сторонам раздались резкие хриплые крики — другие люди услышали и повторили сигнал. Вскоре из дальнего конца ложбины донесся новый крик — те, кто был там, увидели визгуна.

Кве- орелли крепче прижал камень к груди и побежал вниз. Широкие ступни-ласты и короткие ноги были плохо приспособлены для быстрого спуска, он споткнулся, упал и покатился на дно ложбины, поднимая облака снежной пыли. Но камень он не выпустил. Что бы ни случилось, камня он не выпустит.

Он встал и встряхнулся, чтобы избавиться от снега, прилипшего к шерсти. В дальнем конце ложбины двое других людей бежали вприпрыжку вниз по склону на всех четырех лапах — у них не было своих камней. Не останавливаясь, они пересекли ложбину и полезли на противоположный склон. Наверху они повернули туда, где был замечен визгун. Кве-орелли остался внизу и вновь пошел по следу визгуна. Здесь ложбина изгибалась. Кве-орелли обошел подножье крутого холма и далеко впереди увидел визгуна. Еще дальше на гребне виднелось трое других людей, которые успели опередить зверя. Один из них уже бежал вниз, чтобы погнать его назад. Те двое, которые поднялись на противоположный склон, теперь тоже повернули вниз. Они бежали очень быстро, потому что бежали на всех четырех лапах. Кве-орелли оказался далеко позади. А потому он кинулся вперед со всей быстротой, на которую были способны его короткие ноги и широкие ступни.

Другие люди спускались в ложбину, двигаясь навстречу визгуну широким полукольцом. Теперь они держали в лапах куски льда и ледяные остроконечники. Они шли прямо на зверя.

Визгун остановился. Он присел, словно готовясь к прыжку. Другие люди шли на него, размахивая ледяным оружием. Визгун застыл на месте, потом зарычал, повернулся и побежал назад по ложбине прямо на Кве-орелли.

Кве- орелли бежал ему навстречу. Увидев его, визгун повернул и начал взбираться на склон, но один из других людей успел отрезать ему путь. Визгун снова повернул в ложбину. Он был уже совсем близко от Кве-орелли. Кве-орелли остановился, выпрямился и поднял камень высоко над головой, держа его обеими лапами.

Визгун перешел в нападение. Его мышцы ритмично напрягались и расслаблялись. Он свирепо и оглушительно визжал. Кве-орелли остался стоять на месте. Он только весь напрягся, готовясь опустить свой камень на голову зверя. Он смотрел, как зверь, визжа, мчится прямо на него.

И бесстрашно ждал.

Впереди в холодной дымке показалась земля — огромный сгусток тьмы, встающий из мглисто-серого моря. Хичкок съежился: так стремительно надвигалась на него грозная каменная стена. Но тут планелет взмыл вверх. Хичкок, борясь с тошнотой, поглядывал на обледенелый, изрезанный глубокими трещинами обрыв. Легкая машина содрогалась под резкими ударами ветра. Она вдруг запрыгала на воздушных ухабах, накренилась, и пилот выровнял ее с явным трудом. Мотор взревел.

И вот они летят уже над сушей. Ветер немного присмирел. Хичкок увидел внизу унылую, скованную льдом каменистую равнину. На горизонте уходили в небо белые горы.

И нигде ничего живого.

Пилот обернулся к Мюллеру, сидевшему позади него.

— Будем проверять ловушки? — спросил он.

Капюшон его меховой куртки был откинут, на шее, точно детский слюнявчик, болталась ветрозащитная маска.

— Угу, — буркнул Мюллер. Он не говорил, а огрызался. — Валяйте. Он — подразумевался Хичкок — хочет посмотреть, как мы работаем. Но, конечно, в них ничего не будет.

Пилот кивнул, пожал плечами и повернулся к рычагам. Планелет прибавил скорости.

Хичкок поднял камеру. Безжизненность этих каменных россыпей производила самое гнетущее впечатление. Пусть широкая публика увидит их собственными глазами. Такое зрелище лучше любых слов способно убедить всякого порядочного человека, насколько ужасна Одиннадцатая планета системы Скорпиона.

Мюллер обернулся, и Хичкок, с неудовольствием опустив камеру, приготовился его слушать.

— Сначала мы проверим ловушки. Если в них ничего не окажется, нам придется самим изловить необходимый экземпляр.

— Что?! Вы на них охотитесь? — воскликнул Хичкок. — Какой ужас!

— Нам надо как-то добывать материал для работы, — объяснил Мюллер.

Планелет снизился и несся теперь через равнину почти у самой земли. Перед его носом то и дело возникали исхлестанные ветром скалы, грозя разбить его, и тотчас оказывались далеко позади. На горизонте вершины скованных ледниками гор вонзались в легкие перистые облака.

— Ну, что скажете? — спросил Мюллер. — Немножко голо, как по-вашему? — Он усмехнулся. — А вы погодите месяц-другой. Сейчас ведь, что ни говори, еще лето, хотя оно и подходит к концу.

— Как лето? — недоверчиво переспросил Хичкок.

Там и сям в расселинах неприхотливые растения вели упорную борьбу за жизнь. От постоянного воздействия холода сегментированные стебли и ветки были все в трещинках, их покрывал толстый слой липкого сока. Веера мясистых, серо-зеленых игл робко и жалобно тянулись к далекому солнцу.

Поколебавшись, Хичкок снова поднял камеру.

— Вот именно — лето, — повторил Мюллер. — У нас тут лето круглый год — один из четырех. В этот год мы все время остаемся ближе к солнцу, чем в остальные три. Здесь, в тропиках, температура порой поднимается до пятнадцати градусов и неделями не снижается.

— Всего только до пятнадцати? — Хичкок указал на голую каменистую равнину. — Так почему же тут нет снега? Ведь он начинает таять только при тридцати двух градусах.

— По шкале Фаренгейта, — нетерпеливо объяснил Мюллер, — а мы пользуемся стоградусной. Но, во всяком случае, полностью снег сходит только на морском берегу. По ту сторону гор его хватает. Ну, сами увидите.

Горы надвигались на них и, казалось, становились все выше. Покрытые снегами склоны и голые отвесные скалы уходили вверх, словно стена, воздвигнутая сказочными великанами. Несколько минут планелет летел вдоль стены, а затем повернул к ней — там, где по узкому ущелью на равнину сползал ледник. Этот почти вертикальный поток льда, весь в темных пятнах камней, был похож на грозный крутой утес. Равнину внизу устилали отколовшиеся от него гигантские глыбы. Мотор взревел, и планелет устремился вверх.

Едва он поднялся над гребнем, как в него ударил ветер. Рев мотора перешел в пронзительный вой — маленькая машина с трудом пробивалась вперед сквозь массы холодного воздуха, стекающего с гор. Внизу зияли трещины, мелькали темные полосы камней, вмерзших в лед.

Хичкок опять поднял камеру — кадры этого мрачного ледника тоже сыграют свою роль.

— Куда мы летим? — спросил он.

— На плато по ту сторону гор, — ответил Мюллер. — Туда, где водятся шаркуны.

Хичкок задрал голову и посмотрел на зубчатый хребет. Ущелье тут поворачивало, равнина скрылась из вида, и повсюду вокруг в небо уходили могучие пики.

— Но разве шаркуны… (фу, до чего же неприятно произносить это дурацкое название!)… разве шаркуны не обитают по эту сторону гор?

— На побережье их почти нет, — ответил Мюллер. — Здесь оно полностью отрезано от внутренних областей и зимой им тут нечего есть. Нет, в основном они предпочитают снежный край.

— Снежный край? (До чего зловеще это звучит!) Но как же они поддерживают там свое существование?

— Ничего, живут, — сказал Мюллер.

Ледник вновь стал почти отвесным — тут он был зажат между двумя отрогами главного хребта. Планелет плавно взмыл над краем ущелья. Теперь они летели над самым сердцем гор.

— Но как живут? — Хичкок желал получить точный ответ. — Чем они поддерживают свое существование?

— Стирают друг другу белье, — заявил Мюллер, не моргнув и глазом.

— Не понимаю, — протянул Хичкок с недоумением.

— Обгладывают друг другу кости, если вам так больше нравится.

Далеко внизу под ними теперь распростерлось холмистое нагорье, утопающее в снегу. Небо было безоблачно синим, и безжизненная белая поверхность ослепительно сверкала. Хичкок поспешно изменил настройку камеры, снизив чувствительность, чтобы ввести поправку на этот блеск.

— Вот он, — сказал Мюллер. — Край шаркунов.

“Словно какой-нибудь средневековый барон, который показывает свои владения с главной башни замка”, - решил Хичкок, а вслух спросил:

— Так где же они?

Мюллер досадливо хмыкнул.

— Тут где-нибудь. Но это довольно-таки большая территория, а численность шаркунов невелика. По нашей последней переписи один шаркун приходится на двадцать квадратных миль. К тому же в пяти случаях из десяти их удается обнаружить только с помощью прибора, фиксирующего излучение животного тепла.

Он замолчал, достал солнцезащитные очки и протянул их Хичкоку.

Хотя планелет летел уже над плато, они сохраняли прежнюю высоту.

— Ловушки не сигналят, — сообщил пилот. — Будем все-таки проверять?

— Ладно, обойдемся, — буркнул Мюллер. — Только зря время потеряем. — Он обернулся к Хичкоку. — Ловушки теперь почти всегда остаются пустыми. Шаркуны разобрались, что к чему, и обходят их стороной.

— Неужели? — Хичкок явно заинтересовался.

— Мы используем ямы-ловушки, — объяснил Мюллер. — От других в здешних местах толку нет никакого. Двести лет назад их только-только успевали проверять, а теперь попавший в ловушку шаркун — редкость.

— Понимаю, — протянул Хичкок.

Превосходно, нет, право же, превосходно! Во всяком случае, коренным обитателям планеты удается как-то защищаться от произвола этих людей!

— А знаете, что я думаю? — доверительно сказал Мюллер.

— Я думаю, что мы с самого начала ловили только тех, кто плохо соображал. Умные быстро поняли, в чем тут штука, и уже больше не попадались. Ну, а теперь все те, кто не умел соображать, вымерли, и остались одни умники. Вот нам и не удается их поймать. Во всяком случае, с помощью ловушек.

— Ах, так, значит, вы их все равно ловите? — сделал вывод Хичкок.

— Да, ловим, только редко, — ответил Мюллер и наклонился к пилоту. — Поверните-ка туда, где мы на прошлой неделе видели много следов. Может, они все еще там шляются.

— Но как? — не отступал Хичкок. — Как вы их ловите?

— Погодите, сами увидите.

С этими словами Мюллер поднял крышку ящика у своих ног и вытащил свернутую и сложенную пополам сеть. Он аккуратно уложил длинный плотный рулон на узкую полку у нижнего края прозрачного колпака, тянувшуюся между ним и Хичкоком, и закрепил торчащие из уголков шнуры в специальных кольцах под полкой.

— Доктор Мюллер, — чуть ли не умоляющим тоном начал Хичкок, — неужели вы никак не пробовали помочь эти беднягам? Совсем ничего для них не делали? Равнодушно оставляли их на произвол судьбы в этих жутких краях? Чтобы они голодали? Мерзли? Умирали?

— Ну и что — удивленно сказал Мюллер. — Это же самые обыкновенные животные.

— Но… но ваш долг, долг гуманного человека требует оказать им помощь, — возразил Хичкок, весь содрогаясь.

— Послушайте, — сказал Мюллер твердо, равнодушно и терпеливо. — Мы — ученые. Мы присланы сюда изучать этих зверюг — наблюдать за ними, смотреть, не эволюционируют ли они. Если мы примемся их опекать, то все испортим. Тогда уже невозможно будет разобрать, что произошло само собой, а что мы вызвали своим вмешательством. Да и в любом случае им живется ничуть не хуже, чем жилось бы, если бы мы вообще не открыли этой планеты.

— Доктор Мюллер, в вас нет и следа гуманности! — провозгласил Хичкок голосом, исполненным беспощадного осуждения.

Мюллер расхохотался.

— И очень хорошо, что нет. А то мне тут нечего было бы делать, — сказал он. — Послушайте, уважаемый, этим зверюгам приходится нелегко, но если они не будут приноравливаться к условиям жизни на своей планете, им останется одно — сдохнуть. Раз они живут, значит, сумели приспособиться. А раз сумели приспособиться, значит, они эволюционируют. Вы что же, хотите помешать эволюции? Вам это нужно?

— Возмутительно! — брызгал слюной Хичкок. — Более того, преступно! Вы смотрите, как эти бедные создания умирают и… и мучаются, а сами палец о палец не ударите, чтобы облегчить их страдания. Они имеют такое же право на жизнь, как и вы, и я позабочусь, чтобы это право было им даровано!

— Давайте-давайте! — насмешливо буркнул Мюллер. — Только не вмешивайтесь в наши дела. Программы важнее нет ни у одной научной станции во всей галактике.

— Вижу следы! — сообщил пилот.

Хичкок повернул голову. Далеко внизу по гребню невысокого холма тянулась узкая тропка и исчезала под обрывом. Планелет замер, а потом резко пошел на снижение. Тропка превратилась в неровную цепочку следов какого-то неуклюжего зверя — широкие плоские отпечатки почти накладывались друг на друга, края их были нечеткими, словно зверь почти не поднимал лап над снегом.

— Да, это шаркун, — без колебаний определил Мюллер. — Сделаем круг, посмотрим, нет ли еще следов.

Теперь пилот вел машину на малой высоте. Они летели вдоль гряды и пересекли еще несколько цепочек таких же следов — все следы вели в одном направлении.

— Я бы сказал, что это охотничья стая, — вынес свое заключение пилот.

— Вот именно, — согласился Мюллер и обернулся к Хичкоку. — Они начали охотиться таким манером всего лет сорок назад, и большинство все еще гоняется за добычей в одиночку, но время от времени мы обнаруживаем признаки того, что они объединяются для общей охоты — вот как сейчас.

Хичкок поспешно навел камеру на снег и снял общую панораму следов.

— А это имеет какое-нибудь значение? — спросил он.

— Еще бы! — буркнул Мюллер. — Вообще-то они предпочитают держаться особняком и охотятся, как я вам уже говорил, в одиночку. Но это первое указание на то, что они научились хоть в чем-то сотрудничать, что у них начинает развиваться чувство общности.

— То есть цивилизация? — задумчиво и торжественно спросил Хичкок.

— Ее зародыш, — ответил Мюллер. — Вот тут, теперь.

Пилот повернул машину в том направлении, куда вели следы. Мюллер показал еще одну цепочку отпечатков в снегу.

— А вот и следы их добычи.

Следы эти почти не отличались от остальных, но были еще менее четкими и накладывались один на другой, образуя довольно сложный узор. Хичкок сосредоточенно водил своей камерой, а планелет скользнул над склоном и за гребнем устремился вниз, в глубокую лощину.

— Еще один признак того, какими смышлеными они становятся, — сказал Мюллер. — Вернее те, которые охотятся стаей. Это естественный ход эволюции. Чтобы выжить в таких условиях, требуются хорошие мозги.

— Правильно ли я понял, — с недоумением спросил Хичкок, — что вы отказываетесь облегчить их жребий только по этой причине? Потому что хотите наблюдать, какую дорогую цену они платят за право жить? Вы просто… стремитесь удовлетворить свое любопытство?

— Конечно, — отрезал Мюллер. Он как будто был очень доволен собой. — А вы можете назвать более достойную причину? И кроме того, не исключено, что нам когда-нибудь придется с ними столкнуться. Ну, а на этот случай полезно узнать о них как можно больше.

Хичкок поверил ему, и у него по спине побежали мурашки. Он вдруг понял, что сочувствует точке зрения Мюллера. И испугался. Он знал, что думать так недостойно. Конечно, конечно, недостойно!

Но он разделял страх Мюллера.

След добычи свернул на дно лощины. Пилот сделал крутой вираж и полетел прямо над ней.

— Отпечатки совсем свежие, — заметил он.

— Он прошел здесь часа два назад или даже меньше, — согласился Мюллер.

Планелет точно следовал всем изгибам лощины. Хичкок держал камеру наготове и внимательно вглядывался в белую снежную пелену, расстилавшуюся впереди.

— Они намного нас опережают? — поинтересовался он.

— Трудно сказать, — ответил Мюллер. — Когда им нужно, они способны передвигаться довольно-таки быстро.

Он указал на новые следы, протянувшиеся параллельно первым.

— Этот бежал на трех лапах — как шимпанзе или горилла. Шаркуны всегда опираются на переднюю лапу, когда торопятся, а то и вовсе становятся на четвереньки.

— Они что же, бегают наподобие животных? — властно спросил Хичкок. Перед его мысленным взором возникли нескладные существа, которые неуклюже бежали вперевалку на всех четырех конечностях. Он ужаснулся.

Планелет обогнул выступ крутого высокого холма.

Вон они! До них было еще далеко, слепящий свет мешал рассмотреть их как следует, и тем не менее ошибки быть не могло. Шаркуны! Восемь… а то и десять шаркунов.

— Ну, теперь смотрите, как мы их ловим, — сказал Мюллер, обернувшись к Хичкоку. — Да вы бы застегнулись. Снаружи порядочный мороз.

Он помог Хичкоку справиться с непривычными пряжками ветрозащитной маски и проверил, хорошо ли застегнута его меховая куртка.

Потом Мюллер отвернулся, и Хичкок вытянул шею и заглянул через спинку его сиденья, стараясь рассмотреть, чем он занят. Мюллер, в свою очередь надев маску и застегнув куртку, приоткрыл колпак как раз над рулоном сети. В кабину ворвался ледяной ветер. Хичкок съежился. Холод пробрался даже сквозь толстую куртку, просочился под маску, защипал лоб там, где к нему прилегла оправа очков, и обжег ноздри при первом же вдохе.

Мюллер указал на шнур сети, привязанный к кольцу возле колен Хичкока.

— Узел не ослаб? — глухо прозвучал из-под маски его голос. Хичкок равнодушно покосился на кольцо и кивнул.

Его совершенно не интересовало, ослаб узел или не ослаб. Возмутительно уже то, что для поимки шаркуна они пускают в ход сеть! Это противоречит самым элементарным представлениям о порядочности и честной игре!

Однако Мюллера его ответ удовлетворил.

— Валяйте! — скомандовал он.

Пилот передвинул ручку в крайнее положение. Машина клюнула носом, пение мотора стало пронзительным.

Они по крутой дуге обогнули холм и вышли на прямую. Морозный воздух хлестал Хичкока, жгучий холод пробирался под одежду. Вокруг гремел ветер. Хичкок поднял камеру и навел ее на то место, где собрались шаркуны. Планелет мчался к ним, точно лодка на гребне волны.

Мюллер прижал к очкам бинокль.

— Они окружили эту тварь, — сообщил он. — У одного из них в лапах… — Он вдруг осекся. — Этого! — торопливо скомандовал он. — Самого ближнего к нам. Его нельзя упустить!

Хичкок уже ясно различал все подробности сцены, развертывавшейся впереди. Шаркуны, выстроившись шеренгой, гнали гибкого коротконогого зверя еще на одного шаркуна, который стоял неподвижно спиной к планелету. Обеими веслообразными лапами он поднимал над головой какой-то предмет. Зверь бежал на него, извиваясь, словно змея.

— Этого! Этого! — кричал Мюллер, перекрывая рев ветра.

Он столкнул рулон с полки. Сеть развернулась, заколыхалась. Планелет затрясло.

Они были уже совсем близко от шаркунов, и расстояние продолжало стремительно сокращаться. Позади планелета вздымались вихри снега. Хичкок целился объективом в спину шаркуна. Они были уже почти над ним.

В последнюю секунду пилот развернул машину так, чтобы сеть накрыла шаркуна сбоку и подхватила его. Но тут Хичкок в мгновение ока сорвал шнур с кольца возле своего колена.

Для этого ему пришлось нагнуться, и его камера не запечатлела того, что произошло дальше. Сеть, повисшая на одном шнуре, свернулась жгутом, хлестнула по шаркуну сбоку и опрокинула его в снег. Из его лап вырвался большой зазубренный камень в форме сердца.

Планелет, увлекаемый инерцией, промчался дальше. Бешено работая рычагами, пилот сбросил скорость. Хичкок снова поднял камеру.

И он успел снять то, что случилось потом — кошачий прыжок зверя, отчаянное сопротивление шаркуна… и внезапный поток бирюзовой крови на белом снегу.

— Видите? — торжествующе вскричал Хичкок. — Видите? Вот на какую жизнь вы их обрекаете! Убийцы!

Через неделю Хичкок потребовал, чтобы Мюллер показал ему, как он измеряет степень умственного развития шаркунов.

Все эти дни, пока он вел свое расследование, его то и дело пытались убедить, что они еще далеко не достигли того уровня, когда вообще можно говорить об умственном развитии. Ложь, конечно. Все они тут стакнулись. Тем не менее ему мало-помалу пришлось смириться с мыслью, что вопрос о том, завершится его миссия успехом или провалом, в конечном счете зависит от того, сумеет ли он добыть доказательства этого самого “умственного развития” шаркунов.

В ответ на его требование Мюллер улыбнулся и пригласил его к себе в лабораторию.

Вначале Хичкок был разочарован и встревожен: задачи, предлагавшиеся испытуемым, были предельно простыми. Сам он увидел решение с первого же взгляда. Однако ему удалось вырвать у Мюллера признание, что шаркуны с этими задачами тоже справляются.

— Ну да, справляются, — насмешливо сказал Мюллер. — Они их решают почти с такой же легкостью, как и вы.

Потом Хичкок ознакомился с более сложными задачами. Например, “огненный ров”. Тут шаркуну, чтобы завладеть соблазнительным куском мяса, нужно было каким-то образом перебраться через широкую полосу раскаленных углей.

Хичкок в недоумении расхаживал перед рвом. Жар, поднимавшийся от углей, обжигал его худые обвислые щеки, и они побагровели. Нет, способа перебраться на ту сторону явно не существует. Да, безусловно, мясо недостижимо. В конце концов он сдался.

— Это невозможно, — категорически заявил он.

— Да неужели? — Мюллер улыбнулся. Он направился к углям, поднял с пола коврик и бросил на них.

— Откуда я мог знать, что коврик сразу же не вспыхнет? — возмутился Хичкок. Он уже схватил камеру, чтобы снять задачу и ее решение.

— А откуда вы знали, что он обязательно должен вспыхнуть? — возразил Мюллер. — Надо было проверить на опыте.

— Но уж, во всяком случае, нельзя ожидать, чтобы невыдрес… необученный дикарь сообразил, как надо поступить, — обиженно настаивал Хичкок.

Мюллер пожал плечами.

— Да, задача не из легких, — признал он. — Однако кое-какие шаркуны ее решали.

— Не может быть! — злобно возразил Хичкок.

— Конечно, не эти, — пренебрежительно фыркнул Мюллер. — А по-настоящему смышленые.

— Что-что? — переспросил Хичкок. Ему показалось, что он ослышался. — Как так — смышленые?

Мюллер опять пожал плечами и улыбнулся.

— Нам раза два-три попадались очень смышленые, — признался он.

Хичкок промолчал. Душа его ликовала, но он сделал вид, будто слова Мюллера не произвели на него особого впечатления. Точно охотник, наконец то завидевший добычу, по следу которой шел, он решил выждать. Не надо торопиться и опережать события — Мюллер, ничего не подозревая, наверное, снова проговорится. Мюллер располагает доказательствами, которые необходимы ему, Хичкоку. Этого достаточно.

Он ознакомился еще с несколькими задачами. В большинстве они были даже труднее “огненного рва”. И Хичкок не сумел решить почти ни одной, хотя теперь, как ему казалось, он не упускал из виду ни одного из подручных средств. А Мюллер и не думал объяснять, как, по его мнению, их могли бы решить шаркуны, если даже человек оказывается бессильным! Мюллер только загадочно улыбался.

Хичкок отснял все задачи, поставившие его в тупик. Если шаркунов считают безмозглыми на основании подобных проверок, это само по себе уже может служить доказательством их высокого умственного развития.

Затем Хичкок начал знакомиться с лабиринтами. Первые, попроще, он кое-как одолел и выбрался наружу очень довольный собой, хотя и раздосадованный тем, что в качестве искомого доказательства они явно не годились.

— Ну, во всяком случае, эти ваши лабиринты несложны! — буркнул он сердито.

— Они служат только для того, чтобы зверюги могли ознакомиться с идеей лабиринта, — объяснил Мюллер и провел Хичкока в соседнее помещение, где целую стену занимала панель с множеством сигнальных лампочек. Мюллер открыл дверь сбоку от нее и жестом пригласил Хичкока войти. Хичкок ничтоже сумняшеся вошел.

Позади него раздался легкий щелчок. Он обернулся и увидел перед собой только глухую стену. Двери как не бывало.

Хичкока охватил панический страх. Он принялся колотить кулаками по стене и кричать. Никто не отозвался. Расходящиеся во все стороны коридоры гасили все звуки.

Хичкок побежал.

Через полминуты он совсем выбился из сил и, задыхаясь, остановился.

Этот лабиринт был непохож на прежние. Этот лабиринт был сложным.

Хичкок огляделся. Все вокруг казалось чужим и незнакомым. Он даже не мог сообразить, по какому коридору вышел сюда. Сомнений не оставалось: он заблудился.

В полном ужасе он попробовал начать систематические поиски выхода. Бесполезно! Коридоры то и дело разветвлялись, за каждым поворотом открывались все новые и новые проходы. Они петляли, соединялись в запутанные зигзаги, описывали замкнутые круги. Хичкок утратил всякое чувство направления и не мог бы сказать, долго ли он бродит по лабиринту и какое расстояние успел пройти. Ему пришло в голову, что лучше будет вернуться назад, но он ошибся поворотом и очутился в глухом каменном мешке. Спиральный спуск привел его к провалу, в котором чернела неподвижная стылая вода. Изнемогая от усталости, Хичкок побрел обратно.

Наконец он выбрался на ровное место и прислонился к стене, с трудом переводя дух. Коридор впереди раздваивался, дальше виднелись узкие проемы поперечных проходов. Любой из них мог вести к выходу. А может быть, все до единого заканчивались тупиками. Хичкок машинально поднял камеру и медленно повернулся на месте, держа ее перед собой.

Пусть широкая публика посмотрит все это, думал он. Пусть увидит бесконечные перекрестки и повороты — бессистемность и бесформенность этого так называемого лабиринта. Пусть сама судит, насколько подобный критерий подходит для измерения человеческого интеллекта.

И с помощью таких вот ухищрений они добывают свидетельства животной тупости шаркунов! Нелепо и смешно! Даже человек с таким развитым интеллектом, как у него, неспособен отыскать выход. Это не по силам никакому гению.

— Ну как, хватит с вас, Хичкок? — голос Мюллера раздался совсем рядом.

Хичкок вздрогнул, стремительно обернулся и никого не увидел.

— Где вы? — крикнул он. — Выходите!

— Ну как, хватит с вас? — повторил Мюллер с явной издевкой в голосе.

Хичкок представил себе сумасшедшую путаницу коридоров. Только дурак способен поверить, будто в них можно обнаружить какую-то систему. Не бродить же ему тут целые сутки! Он ведь с голоду умрет.

— Да! Хватит! — крикнул Хичкок. — Где вы?

— Стойте на месте, — распорядился Мюллер. — Я сейчас за вами приду.

У Хичкока от усталости подламывались ноги, и он бессильно привалился к гладкой стене. Просто возмутительно. В этих дурацких кротовых норах даже не позаботились хотя бы устроить сиденья!

Минуты через две из бокового коридора неторопливо вышел Сигурд Мюллер.

— Ну, что скажете? — осведомился он со злокозненной усмешкой.

Хичкок выпрямился.

— Неужели вы в самом деле верите, что с помощью этой… этой глупой игры можно выявить степень человеческого интеллекта? Какая чепуха!

Мюллер хихикнул.

— Ну, не знаю, — сказал он весело. — Во всяком случае, о вашем интеллекте она дала мне достаточное представление.

— Молодой человек! — вскипел Хичкок. — Найти отсюда выход не сумеет никто!

— Да неужто? — промурлыкал Мюллер. — Идите за мной! — Он указал большим пальцем через плечо, повернулся и зашагал по коридору.

— Но вы-то знаете, где выход, — заспорил Хичкок. Ему пришлось припустить легкой рысцой, чтобы не отстать от своего проводника.

Мюллер даже не обернулся.

— Да, лабиринт не из простых, — признал он. — Однако некоторые люди находят выход с первого раза. Даже несколько шаркунов сумели его решить.

— Случайность! — пропыхтел Хичкок. — Чистейшей воды случайность!

Мюллер покачал головой.

— Ну нет, — сказал он категорически: — Такой сложный лабиринт случайно решить нельзя. Тем более за короткое время. Вы либо просто ищите, пока не наткнетесь на выход, либо придумываете какой-то метод. Те, кто просто ищет, выбираются отсюда очень нескоро. Но если у вас хватает сообразительности, вы нащупываете верный метод. У тех шаркунов, про которых я говорил, сообразительности хватило.

— А меня уверяли, — многозначительно произнес Хичкок, — что коренные жители планеты не обладают разумом в истинном смысле этого слова.

— Вот как! — буркнул Миллер, пожимая плечами. — Вероятно, речь шла о здешних — о тех, которые делают за нас всю черную работу. Они и правда безмозглые твари. Как и очень многие среди диких. Но между дикими попадаются и сообразительные экземпляры. Двое-трое оказались настолько сообразительными, что не споткнулись ни на одной из наших задач. А для этого требуется настоящая сообразительность. При одной только мысли о них у меня по спине мурашки бегают.

Внезапно они вышли из лабиринта. Хичкок встал как вкопанный и поглядел по сторонам. Они находились в той же комнате, откуда он вошел в лабиринт. Дверь, через которую он вошел, была в стене напротив.

— Хотите попробовать еще раз? — спросил Мюллер.

— Благодарю вас, нет! — отрезал Хичкок. — С меня достаточно этих детских игр.

Мюллер улыбнулся — холодно и равнодушно.

— Может быть, вы хотите увидеть еще что-нибудь?

— Да, — решительно заявил Хичкок. — Я хочу, чтобы вы предъявили мне доказательства, что шаркуны действительно так разумны, как вы утверждаете.

Мюллер удовлетворенно кивнул.

— Я знал, что вам потребуется, — сказал он. — И все приготовил.

Они вышли из экспериментального отделения, и Мюллер повел Хичкока в свой кабинет — небольшую комнату внутри картотечного блока. До чего же примитивная система! Эти ученые, по-видимому, даже не слышали о запоминающих кристаллах!

Мюллер нагнулся над распределительной панелью и набрал комбинацию цифр. Из щели выдачи выскочила папка.

Мюллер вручил ее Хичкоку и махнул рукой в сторону стола. Хичкок сел и разложил перед собой содержимое папки. То, что он увидел, не произвело на него особого впечатления. Какие-то бессмысленные таблицы. Цветные фотографии, на которых нет ничего, кроме прихотливых узоров. Тем не менее Хичкок нацелился своей камерой и добросовестно снял их все — таблицу за таблицей, фотографию за фотографией.

Потом на стол упала тень Мюллера. Его палец уперся в пачку таблиц.

— Это результаты их проверки, — сказал он, развернул пачку веером, ловко извлек семь страниц и положил их сверху.

— А это результаты стажеров, — объяснил он. — Я даю им те же задачи для сравнения.

Хичкок взял четыре таблицы: одну — стажера и три — с очками, которые набрали шаркуны. Он попробовал их сравнивать, но все четыре, на его взгляд, были совершенно одинаковыми. Длинные колонки цифр, все эти плюсы и минусы ничего ему не говорили, а уж тем более ряды каких-то непонятных символов.

Мюллер грубовато отодвинул его руку и провел пальцем по столбцам очков, которые набрал стажер. Палец остановился в нижней трети колонки.

— До этого места, — объяснил он, — стажер шел вровень с ними. Они чего-то не решили, и он чего-то не решил, так что итог оставался равным. Но вот отсюда…

Его палец скользнул до конца колонки и перешел на соответствующий раздел в колонке одного из шаркунов. И тут Хичкок сразу заметил, насколько эти разделы непохожи друг на друга.

— Вот отсюда, — продолжал Мюллер, — они начали его обходить — решали быстрее и точнее. Почти ни одной неудачи. А задачи эти были по-настоящему трудными. Ну, чтобы вам было яснее, — его палец уперся в верхнюю половину колонки. — Вы срезались вот тут.

Хичкок в изумлении уставился на колонки. Этот стажер, по-видимому, настоящий гений, раз уж он сумел настолько его обойти! Ну, а шаркуны… непостижимо! Какой интеллект! Что за важность, если он не понимает ни самих символов, ни их значения. Теперь, когда Мюллер объяснил ему общий смысл таблиц, он прекрасно во всем разобрался.

Он поднял камеру и заново снял таблицы.

Мюллер бросил на них фотографии.

— Вот это, — объявил он, — это срезы головного мозга. — Он вытащил из пачки три листа с восемью фотографиями на каждом из них. — Тут срезы мозга шаркунов, сообразительных шаркунов. А тут, — он постучал пальцем еще по одному листу, — срезы человеческого мозга. Я подумал, что вам будет интересно их сравнить. Но только особенно не увлекайтесь: у шаркунов мозг устроен не совсем так, как наш. Ну, а это, — он пододвинул к Хичкоку пятый лист, — это мозг обычного шаркуна, одного из тех, кого мы используем на станции для черной работы.

Хичкок уставился на фотографии, пытаясь обнаружить, в чем они похожи и в чем различаются. Но он не обладал тренированным взглядом специалиста и не знал, что, собственно, нужно сравнивать. Фотографии казались ему такими же бессмысленными, как раньше таблицы. И вновь его просветил Сигурд Мюллер.

— Мы пользуемся красителем с переменной интенсивностью, — объяснил он. — Там, где его слой тонок, он дает красный цвет, а где он плотен — темно-синий. На каждой фотографии окрашена одна клетка.

Он постучал пальцем по фотографии — фотографии человеческого мозга. На бледном зелено-желтом фоне четко вырисовывалось синее пятно. Во все стороны от него, словно корешки, расходились отростки, которые разветвлялись снова и снова, в конце концов превращаясь в бесчисленные красные нити, тонкие, как волос, и даже тоньше.

— Это одна клетка головного мозга, — пояснил Мюллер. — А это — он показал на отростки и нити — то, чем она связана с другими клетками. Как вы понимаете, система связей большого количества таких клеток по необходимости должна быть невероятно сложной. Другие клетки не окрашены, но у всех у них есть похожие связи. Это и есть интеллект — вот такие связи.

Хичкок сдвинул брови. Какая-то абракадабра!

— Повторите еще раз, — распорядился он.

— Ну, скажем так, — начал Мюллер. — Интеллект зависит от большого числа отдельных клеток, объединяющихся в сложную коммуникационную сеть — огромное число связей и огромное число контактов. Чем вы сообразительнее, тем, значит, больше число взаимоперекрещивающихся связей, которыми вы обладаете, и наоборот. Другими словами, есть два способа обрести сообразительность — при условии, конечно, что вы уже обзавелись достаточно вместительной черепной коробкой. Или вы можете обходиться клетками нормальной величины и развить максимальное количество таких вот связующих нитей, или же число ваших клеток начнет возрастать за счет того, что они будут становиться мельче нормальных. Ну, а теперь взгляните на то, что мы имеем здесь.

Он положил палец на фотографию среза головного мозга человека.

— Клетки нормальной величины и целая паутина связей.

Он сдвинул палец на срезы мозга обыкновенного шаркуна.

— Эта зверюга умом не отличалась. Клетки имеют почти ту же величину — фотографии выполнены в одном масштабе, — а вот связей между ними заметно меньше.

Камера Хичкока неотступно следовала за пальцем Мюллера: Хичкок добросовестно убеждался, что все обстоит именно так, как говорит Мюллер. А тот уже взял фотографии мозга трех сообразительных шаркунов.

— Теперь поглядите на эти клетки, — сказал Мюллер.

Они были гораздо мельче, более чем вдвое мельче клеток мозга обычного шаркуна, но от них во все стороны тянулись связующие нити, бесконечно разветвляясь и истончаясь. Вот это действительно была паутина!

Хичкок даже ахнул. Ведь мозг, состоящий из подобных клеток, должен быть невиданно могучим.

Мюллер одобрительно улыбнулся.

— А вы быстро схватываете, что к чему, — заметил он.

— Так значит, они… Да это же великолепно! — ликующе воскликнул Хичкок.

Вот оно — искомое доказательство. Как он и предполагал, ему бессовестно лгали, уверяя, будто шаркуны — тупые животные, лишенные даже проблеска разума. И вот теперь у него есть неопровержимое доказательство, что шаркуны — разумные существа, а потому должны пользоваться всеми правами и привилегиями, какие положены разумным существам.

Внезапно ему в голову пришла тревожная мысль, пробудившая опасливые сомнения.

— Но каким образом… каким образом вы получили эти… эти замечательные образчики?

Мюллер хмыкнул.

— А вы как думаете? Или вы воображаете, что мы позволим им разгуливать на свободе, а?

Хичкок пришел в ужас.

— Вы их убили!

— Само собой, — ответил Мюллер. — Ну, и что тут такого? Они ведь животные, и ничего больше.

Кусок льда, обрушившийся на зверушку, совсем ее раздавил, однако едва Кош-коррозеск сдвинул его, упругие косточки почти вернулись в прежнее свое положение, и Кош-коррозеск увидел, как она выглядела, пока еще жила.

И Кош-коррозеск удивился. Ему еще никогда не попадались такие зверушки. Он оторвал заднюю ногу. Укрывшись от ветра в расселине под низко нависшим выступом скалы, он быстро съел ее вместе с костью. Потом оторвал и съел другую заднюю ногу.

Терзавший его голод немного утих, и вместо того, чтобы сунуть остальную тушку в рот, он принялся внимательно ее рассматривать. До сих пор он был уверен, что знает все живые существа, населяющие мир, — их вид, их повадки, их хитрости, их вкус. Но такую зверушку он видел впервые.

Кош- коррозеск начал думать.

В расселину ворвался ледяной ветер и взъерошил его шерсть. Но он ничего не заметил. Он думал, старался понять. Как случилось, что в мире жила зверушка, а он до сих пор ни разу ее не видел? Ему впервые попалось животное, которого он не знал, то есть впервые с того времени, когда он был детенышем и только-только покинул сумку своего родителя. Из расселины, которая узкой белой полоской уходила вверх, в горы, Кош-коррозеск оглядывал распростертый внизу мир. Белая одинаковая земля раскинулась на семь сторон, а горы, замыкавшие ее, были могучими, крутыми и черными там, где кончалась белая земля. А впереди, на середине земли, где не полагалось быть горам, поднимался к небу одинокий пик со срезанной плоской вершиной. Может быть, одно из чудовищ, притаившихся под землей, замерзло в ту минуту, когда уже почти вырвалось на свободу.

Кош- коррозеск знал все уголки мира, прошел его холодную белую землю вдоль и поперек, обследовал все полоски земли, которые уводили в горы, и побывал у самого их конца, где путь ему загородили обрывы. И он добрался почти до самой вершины одинокого пика на середине мира. Он соскребал чешуйки еды со скал на том склоне, на котором почти не бывало ветра.

Он узнал, где в мире есть пища и где ее нет. Он научился находить пищу, ловить ее ловушками, выслеживать, убивать. Он знал все, что нужно было знать о мире и о живущих в нем существах.

…Кроме вот этой зверушки — ее убил кусок льда, который он поставил на другой кусок. Кош-коррозеск оторвал заднюю половину тушки и медленно съел ее. Было приятно ощущать во рту пищу. Он чувствовал, что ему хорошо — что он ест. Лучше этого чувства — очень редкого чувства — не было ничего. Кош-коррозеск за всю жизнь ни разу полностью не утолил свой вечный голод.

Но и наслаждаясь пищей, он все-таки продолжал думать о том, что никогда прежде такие зверушки ему не попадались. Добыча была уже почти съедена, и только тут пришла догадка.

Догадка странная… странная и пугающая. Но Кош-коррозеск весь встрепенулся, и пока он доедал добычу, лапы его подрагивали от волнения. Он доедал не торопясь, смакуя удовольствие от еды, радуясь своей догадке, дивясь ей.

Может быть, за краем мира есть что то еще? Может быть, неизвестная зверушка пришла оттуда?

Здесь, в этом мире, жизнь была трудной. Все живые существа голодали и умирали от голода. Жизнь заключалась в том, чтобы разыскивать пищу, ставить ловушки, а голод грызет нутро и подгоняет, подгоняет, не зная утоления.

Кончив есть, Кош-коррозеск снова установил кусок льда так, чтобы он сразу упал, если кто-то схватит приманку — смешанную со снегом бирюзовую кровь, которая накапала из его пасти, пока он ел. Он не думал, что вернется на это место. Но если все-таки вернется, а кусок льда убьет какое-нибудь животное, быть может, эта добыча продлит ему жизнь.

Соорудив ловушку, он ушел. Но не вниз, а вверх, туда, куда вела белая полоска земли — в горы, к самому краю мира. Если зверушка пришла оттуда, то, может быть, ему удастся уйти за край мира.

Жизнь — это поиски пищи. Кош-коррозеск медленно карабкался все выше, туда, где вставал край мира.

Через тридцать два часа грузовой космолет покинет эту омерзительную планету и возьмет курс на Лямбду Змееносца — одной этой мысли было достаточно, чтобы Адам Хичкок пришел в самое приятное расположение духа.

Он думал об отъезде с радостью. Станция казалась ему тюрьмой. Снаружи завывает ледяной ветер, холодные волны с ревом накатываются на скалистые берега острова, а внутри некуда деваться от ручных шаркунов — безмозглые тупые твари! И сколько еще можно терпеть отсутствие даже элементарного комфорта? А кормят тут! Нет, эти примитивные первые и вторые блюда не для цивилизованного человека, постигшего все тонкости современной кухни.

Он мужественно выносил эти тяжкие испытания, но теперь настало время возвратиться к благам цивилизации.

Тем более что жертвовал он своими удобствами не зря: его миссия увенчалась успехом. Он ознакомился с фактами, он узнал правду. Теперь остается только вернуться домой и довести эту правду до сведения широкой публики. А уж тогда коренные жители планеты наконец-то получат необходимую помощь, в которой им так долго и бессердечно отказывали.

И его Общество защиты гуманности, история которого не знает ни единого поражения, пожнет очередные заслуженные лавры. Да, он имеет полное право гордиться собой.

Но до отъезда остается выполнить еще один долг. Пустяк, в сущности. Простая формальность. Тем не менее он нравственно обязан предоставить этим ученым возможность устранить те вопиющие нарушения законов гуманности, которые он разоблачил. Они, конечно, откажутся — ничего другого он от них и не ждет, — но этот отказ лишит их права протестовать, когда он возбудит против них общественное негодование.

И Хичкок отправился в кабинет Бена Рийза. Рийз, копавшийся в бумагах, не сразу заметил его присутствие.

— Я справедливый человек, — провозгласил Хичкок.

Бен Рийз вздрогнул от неожиданности и поднял голову. Документы, требовавшие резолюции, подписи или просто проверки, окружали его точно крепостной вал.

— А разве я когда-нибудь это отрицал? — спросил он с простодушным недоумением.

Однако Хичкок неумолимо продолжал заранее заготовленную речь.

— У меня есть доказательства, — заявил он, — неопровержимые доказательства, что коренных обитателей этой планеты подвергают поистине преступному обращению, что их ввергли в рабство, что они не получают никакой помощи для удовлетворения самых насущных своих нужд и потребностей и что ваши подчиненные доводят их до смерти в буквальном смысле слова. Тем не менее я обязан открыто предупредить вас, что считаю своим нравственным долгом предать все эти прискорбные факты гласности, если только вы не примете немедленных мер для исправления существующего положения. В случае вашего отказа я снимаю с себя всякую ответственность за последствия, которыми чреваты публичные разоблачения, на которые вы меня вынуждаете.

Рийз покорно выслушал его до конца.

— Мы ведь ведем тут научные исследования, — виновато объяснил он. — Вопросы материального обеспечения в нашу компетенцию не входят. Выполнение ваших требований означает… полный конец всего, ради чего мы работали, на что надеялись.

Уловки, уловки! Хичкок ничего другого и не ожидал. Он знал, что никакому ученому не удастся его провести.

— Все, ради чего вы работали! — повторил он со жгучей насмешкой в голосе. — Преднамеренное низведение до уровня рабов коренного населения планеты, которое заслуживает всех человеческих прав и привилегий не менее, чем вы или я! Моя совесть требует, чтобы я положил конец такому неслыханному произволу! И я…

Рийз умоляюще поднял руку.

— Но это же неправда, — возразил он, словно испытывая большую внутреннюю неловкость. — Вы забываете, мистер Хичкок… Они — животные, а не люди. Они не обладают сознанием. Способностью мыслить.

— Это ложь! — произнес Хичкок тоном прокурора. — У меня есть неопровержимые доказательства того, что их сознание развито даже более, чем у людей. У всех людей. Я утверждаю, что вы преднамеренно чините им всяческие помехи, потому что опасаетесь вершин, которых они могут достичь в своем развитии.

Рийз беспомощно пожал плечами.

— Я не понимаю, о каких доказательствах вы говорите.

— Новая ложь! — крикнул Хичкок, потрясая кулаками. — Неужели вы думаете, что я поверю, будто вы не осведомлены о доказательствах, которые собрал один из ваших же собственных подчиненных? Какая нелепость!

— Тем не менее я ничего об этом не знаю, — настаивал Рийз, и Хичкоку почудилось, что он говорит искренне. — Какие доказательства? Где вы их обнаружили?

— Ваш подчиненный — тот, который проводит проверки на интеллект, — продемонстрировал мне кое-какие свои результаты, — снизошел до объяснения Хичкок. — И фотографии клеток мозга. Все это неопровержимо доказывает, что шаркуны…что коренные обитатели планеты обладают сознанием, которое ничуть не уступает вашему или моему.

Бен Рийз был оглушен.

— Я впервые об этом слышу, — пробормотал он. — Вы… вы уверены, что ваши доказательства действительно что-то доказывают? То есть, я хочу сказать, может быть, вы не поняли…

— Да, я, безусловно, не понял бы, — ответил Хичкок, — если бы доктор Мюллер не объяснил мне, как следует истолковывать его таблицы и фотографии.

Рийз помотал головой.

— Просто не верится, — признался он. — А доктор Мюллер не сказал вам, почему он счел нужным ознакомить вас со своими выводами?

— Он ознакомил меня с ними потому, что я его об этом попросил, — объяснил Хичкок. — Он был очень предупредителен, несмотря на полное свое презрение к ним… которого даже не пытался скрывать. Он сказал, то есть совершенно недвусмысленно дал понять, что вы прилагаете все усилия, чтобы подавить их и уничтожить. Он говорил об этом с гордостью!

Рийз тревожно хмурился. Его пальцы нервно рвали на мелкие клочки плотный лист бумаги, и на столе перед ним, хотя он этого не замечал, уже выросла порядочная кучка крохотных обрывков.

Хичкок упивался своим торжеством. Он-таки загнал этого субъекта в угол!

Оставалось только встать, повторить ультиматум и выйти из кабинета победителем, но тут Рийз повернулся к телефону на столе со словами:

— Будьте добры, подождите минутку.

Не дожидаясь ответа, он набрал номер. Лампочка на аппарате замигала, и раздался резкий голос:

— Отделение мозга. Мюллер у телефона.

— Сигурд? — спросил Рийз. — Это Бен. Зайдите ко мне, пожалуйста. Случилось нечто непредвиденное.

— Вот как? Что именно?

— Мне не хотелось бы объяснять по телефону, — мягко сказал Рийз. — Вопрос довольно сложный.

Мюллер раздраженно хмыкнул, но сказал:

— Сейчас приду.

Лампочка погасла.

Рийз снова повернулся к Хичкоку.

— Подождем его, — попросил он. — Хорошо?

Хичкок неохотно опустился в кресло и скрестил руки на груди. Он ждал, сердито насупив брови.

К этому он не был готов.

А впрочем, какая разница? Рийз попал в безвыходное положение. Ему остается только одно — подыскивать себе оправдания и извинения.

Хичкок небрежно откинулся на спинку кресла. Он был тверд и спокоен. Пусть-ка попробует найти хоть одно смягчающее обстоятельство. Пусть попробует!

Нет у него никаких оправданий и быть не может.

Бен Рийз был очень встревожен. Адам Хичкок — донкихотствующий дурак и неспособен разобраться в самых простых еещах. Но одно ясно — Сигурд что-то ему показал. Как бы это ни произошло, какими бы объяснениями ни сопровождалось, Хичкок действительно что-то видел. Но что же, что? Бен Рийз тщетно искал ответа на свой вопрос. Делать нечего, надо ждать, пока не придет Сигурд Мюллер.

Он нагнулся над бумагами, делая вид, будто просматривает их. Ему не хотелось разговаривать с Хичкоком до прихода Мюллера. Но он был не в состоянии сосредоточиться. До того, как “Скиталец” отправится к Лямбде Змееносца, оставалось сделать еще очень много, но мысли его были заняты только Мюллером — пока недоразумение не разъяснится, он не мог думать ни о чем другом.

Наконец в кабинет, воинственно выставив вперед мефистофельскую бородку, вошел Мюллер. Он стрельнул взглядом по сторонам, увидел Хичкока, но и бровью не повел.

— Ну, так что же? — спросил он небрежно, схватил стул, повернул его спинкой вперед и уселся на него верхом.

Рийз отложил бумаги.

— Мистер Хичкок сообщил мне, что шаркуны обладают разумом, — сказал он. — И сослался на вас.

Мюллер посмотрел на Хичкока, затем снова перевел взгляд на Рийза.

— А, вон оно что! — протянул он неопределенно.

— Я впервые слышу об этом, — жестко сказал Рийз.

Мюллер пожал плечами.

— Ну, а я тут при чем? — огрызнулся он. — Если бы вы заглядывали в мои отчеты… — он указал на бумаги, загромождавшие стол.

— Я читал ваши отчеты, — сказал Рийз. — Внимательно и не один раз. Ни о чем подобном вы в них не сообщали.

— Да? — вызывающе бросил Мюллер. — Вы кому это говорите — мне или ему? — он ткнул пальцем в сторону Хичкока.

Рийз не позволил себе отклониться от темы.

— Так вы подтверждаете это? — спросил он.

Мюллер снова взглянул на Хичкока.

— Ну, подтверждаю, — буркнул он. — За последние два года попалось несколько смышленых.

Значит, это правда! Рийз готов был кричать от волнения.

— Сколько? — спросил он, с трудом сдерживаясь.

— Три экземпляра, — Мюллер поднял три пальца. — Три таких смышленых экземплярчика, что жутко становится. И все из одного места. Их там еще много таких бегает на свободе.

— Вы уверены? — Рийз боялся поверить собственным ушам.

— Уверен! — угрюмо сказал Мюллер. — Численность тамошней популяции резко возросла, хотя условия жизни остались прежними. Как еще вы это объясните?

Рийз наклонил голову и глубоко вздохнул. Да, безусловно, вывод напрашивается сам собой. Он поглядел на Хичкока.

— Это он вам и сказал?

— В общих чертах — да, — подтвердил Хичкок.

Рийз снова повернулся к Мюллеру. В нем вдруг проснулось подозрение — мерзкое, страшное. Надо спросить, и оно рассеется… Или подтвердится.

— Он сказал, что вы показывали ему таблицы испытаний, — начал он осторожно. — И фотографии срезов мозга. Подлинные?

— Конечно, подлинные, а какие же еще? — окрысился Мюллер. — Или я, по-вашему, способен пойти на такую подделку? Ну, послушайте! Я ведь просто водил его по лабораториям, объяснял, как мы работаем, отвечал на вопросы и показывал все, что ему хотелось увидеть. У вас есть какие-нибудь возражения?

Рийз покачал головой.

— Против того, что вы перечислили? Никаких. Но эти срезы… Полагаю, вы брали их из разных отделов мозга?

— Меня не нужно учить, как полагается делать срезы! — вызывающе ответил Мюллер.

Рийз вдруг почувствовал себя старым и больным.

Он уже больше не сомневался.

— Вы их убили, — сказал он. — Всех трех.

— Да, — отрезал Мюллер. Он улыбнулся, не разжимая губ, полный высокомерной гордости.

— Сигурд, — тоскливо сказал Рийз. — Вы поступили чудовищно. — Он вновь повернулся к Хичкоку. — Не скрою, мне очень жаль, что это выяснилось во время вашего визита, — признался он. — Но могу лишь повторить, что я услышал про этих трех только теперь и что Сигурд убил их без моего ведома. Если бы я знал про них, то помешал бы ему. Он не посчитался ни с нашими правилами, ни с нашей основной целью. Я благодарен вам за то, что вы его разоблачили.

Мюллер вскочил как ужаленный, сжимая кулаки.

— Разоблачили! — крикнул он. — Ах ты, сморчок.

Рийз сказал, не повышая голоса (это стоило ему огромного усилия):

— Идите, Сигурд. Я… я рекомендую вам заняться приготовлениями к отъезду. В вашем распоряжении… — он поглядел на часы, — сутки с четвертью. Если кто-нибудь спросит, скажите, что вы подали заявление об уходе и что я его принял.

Мюллер побагровел от ярости. Он отшвырнул стул и угрожающе шагнул вперед. Его колено ударилось о письменный стол, но он словно не заметил этого и злобно процедил сквозь зубы:

— Хотите сделать из меня козла отпущения? Не выйдет! Есть еще вон этот, — он ткнул пальцем в сторону Хичкока. — Ему вы рта не зажмете. Или вы думаете, что достаточно будет погладить его по головке и попросить быть умницей?

Рийз посмотрел на Хичкока. Лицо с худыми обвислыми щеками выражало только твердую решимость, глаза горели фанатическим огнем. Заметив взгляд Рийза, Хичкок неторопливо поднялся на ноги — костлявая, облаченная в черное фигура, воплощение самодовольной важности.

— Вы очень хитры, мистер Рийз, — сказал он со злорадным торжеством. — Но никакая хитрость вам не поможет. Не будете же вы отрицать того, что я видел собственными глазами. И переложить ответственность на ваших подчиненных вам тоже не удастся. То, что сделал этот человек, — он указал на Мюллера, — не имеет никакого отношения к самому главному, к тому, что нужды коренных жителей этой планеты сознательно и преступно игнорировались, а вы не пожелали принять необходимые меры, чтобы исправить положение. Если эти меры не будут приняты немедленно, я обличу вас перед всем цивилизованным обществом галактики!

— Но вы же не понимаете… — попытался возразить Рийз.

— Я еще не кончил, — грозно оборвал его Хичкок. — Далее: если вы тем не менее откажетесь, мы — я и мое Общество защиты гуманности — займемся этим сами. Мы проведем благотворительную подписку. Мы пришлем сюда продовольствие, теплую одежду — ну, словом, все, в чем нуждаются эти бедняги. Столько тонн, сколько потребуется. И мы позаботимся, чтобы вас и этих ваших ученых убрали с планеты. Широкая публика не потерпит, чтобы вы оставались тут.

— А вы отдаете себе отчет, в какие суммы это обойдется? — растерянно спросил Рийз.

— Это не имеет ни малейшего значения, — отмахнулся Хичкок. — Кто же станет скупиться, когда речь идет о бескорыстной защите гуманности!

Рийз не нашел, что возразить. В нем крепло безнадежное сознание, что перед этим человеком он бессилен. Он чувствовал, как оно парализует его волю, и вдруг пожалел, что не может, точно слабонервная женщина или ребенок, найти облегчение в слезах.

— Вы ведь уже проводили такие кампании, — сказал он с горечью, припомнив все, что ему было известно о деятельности Хичкока на других планетах.

— Да, проводил! — провозгласил Хичкок. — И с неизменным успехом, — он сделал паузу, ожидая возражений, но Рийз молчал. — Ну, если вам нечего больше сказать…

С этими словами Хичкок направился к двери.

Рийз в полном отчаянии сказал ему вслед:

— Только одно! — В голосе его была твердость, которой он вовсе не чувствовал. Хичкок обернулся к нему, и он продолжал, постукивая пальцем по столу. — Из слов Сигурда следует, что у некоторых шаркунов началось развитие сознания, — он говорил медленно и внятно. — Но лишь у некоторых, а не у всех. Собственно говоря, если взять всю популяцию планеты в целом, таких наберется сейчас лишь доля процента, остальные же по-прежнему остаются животными.

На Хичкока это не произвело ни малейшего впечатления.

— В нашей помощи они нуждаются все, — заявил он. — Мы не можем и не станем оказывать ее одним и отказывать в ней остальным, какие бы критерии вы нам ни предлагали. Это немыслимо, немыслимо!

— Я имел в виду совсем другое, — с неистощимым терпением втолковывал Рийз. — Дело в том, что… что шаркуны сейчас достигли стадии перехода. Пока скачок в развитии сознания произошел лишь у некоторых, у ничтожной горсточки. Но со временем все они должны стать разумными существами, потому что… потому что они живут в тяжелейших условиях, а разум обеспечивает больше возможностей для выживания… об этом как раз и свидетельствует рост популяции, про который говорил Сигурд. В результате среди особей, достигших зрелости, доля обладающих разумом всегда будет относительно больше. И жить они будут дольше, чем… чем обычные особи, а значит, и давать больше потомства. Таков механизм естественного отбора, и тут он предстает перед нами почти в чистом виде. Но если мы примемся их опекать, ничего этого не произойдет.

— Что? — возмутился Хичкок. Какая глупость!

— Нет, это… это правда, — заверил его Рийз. — Видите ли, если мы обеспечим их всем необходимым, у особей с развивающимся сознанием не будет никаких преимуществ перед обычными. Их шансы во всех отношениях уравняются. А обычных настолько больше, что через несколько поколений разумные растворятся в них, даже если комбинация генов, которая определяет развитие интеллекта, является доминантной. Дальнейшей их эволюции будет положен конец.

Хичкок, казалось, задумался, но его лицо по-прежнему выражало только самодовольное упрямство.

Рийз уныло пришел к выводу, что этот человек так ничего и не понял.

Наконец Хичкок прервал молчание.

— Неужели я не ошибаюсь и вы действительно хотите, чтобы коренные обитатели этой планеты страдали? Постоянно голодали? Погибали? Дрались друг с другом из-за жалких объедков? Вам это нужно? Так или не так?

Нет, кое-что он все-таки понял, тоскливо подумал Рийз. Темную сторону, присущую эволюционному процессу. Темную, но неизбежную.

— Да, я считаю, что все это необходимо, — вынужден был он признать. — Я убежден, что иначе шаркуны остановятся в своем развитии. Ведь и нашим собственным предкам пришлось пройти через нечто подобное, в противном случае мы до сих пор оставались бы лишенными разума животными.

— Чепуха! — крикнул Хичкок. — Тот факт, что нашим предкам никто не помогал, не имеет никакого отношения к сути дела. Они в любом случае стали бы людьми. Таково было их предназначение — стать людьми. Таково же предназначение и здешних несчастных обитателей. И помешать им невозможно. У человека нет власти изменить предначертание судеб. Эти существа страдают и гибнут, потому что вы сознательно игнорируете их нужды. В вашем распоряжении есть все средства, чтобы оградить их от страданий, и этого требует ваш нравственный долг. Презреть его, значит растоптать идею гуманности.

Рийз сидел неподвижно. Его давило безнадежное ощущение собственной беспомощности.

— Мне кажется… — сказал он глухо. — Мне кажется, я понимаю, почему Сигурд с такой охотой сообщил вам результаты своих исследований. Он хочет положить конец их развитию. Я не ошибся, Сигурд?

— Да, хочу! — буркнул Мюллер. — Нам бы не миндальничать нужно, а принять меры, пока еще не поздно. Вы же наблюдали, как ведут себя дикие — кровожадное зверье. Только и ждут случая разорвать человека в клочки и сожрать.

— С другой стороны, — задумчиво перебил его Рийз, — ручные, которые живут на станции, смирны и послушны.

Мюллер только презрительно махнул рукой.

— Эти не в счет, — заявил он. — Эволюционный тупик, и больше ничего. Опасны те, которые живут на материке. Если мы допустим, чтобы они поумнели, то их уже не остановить. Они нас истребят. Это мы окажемся на положении животных. Если мы не остановим их теперь, они вышвырнут нас из галактики. Пока еще у нас есть возможность их остановить, но потом будет поздно. Значит, надо браться за дело, не откладывая. Сейчас.

Он же действительно верит в то, что говорит, с изумлением подумал Рийз.

— Нет, Сигурд, я не согласен с вами, — сказал он, отчетливо произнося каждое слово и стараясь, чтобы голос его звучал спокойно и убедительно. — Вспомните хотя бы эксперимент, который мы провели лет двадцать назад, когда несколько детенышей диких шаркунов были помещены на станции к ручным и выросли среди них. Ни у одного в поведении не проявилось то… та черта их родителей, которую вы называете кровожадностью. Вот почему я убежден, что эта… эта свирепость — вовсе не наследственное свойство, а порождается только воздействием внешних условий жизни.

— Да неужели? — насмешливо бросил Мюллер. — Но ведь те, кто уже научился думать, растут не на станции. Они растут там — на материке.

Рийз кивнул.

— Совершенно справедливо, — сказал он. — Но прежде, чем они смогут стать опасными для нас, им еще надо будет создать цивилизацию, техническую культуру. А высокоразвитая цивилизация по самой своей сути подразумевает способность ее создателей воздействовать на среду обитания. Устранив же причины, порождающие свирепость, они устранят и биологическую потребность в свирепости. Заметьте, кроме того, что прежде их свирепость была обращена и на себе подобных — вплоть до каннибализма. Но в последнее время, насколько мне известно, некоторые из них начали охотиться группами. Они обнаружили преимущества, заложенные в сотрудничестве. Не кажется ли вам, Сигурд, что это путь развития, который… который в конечном счете исключает врожденную свирепость? Неужели вы будете спорить?

— И вы считаете, что такой риск оправдан? — вызывающе спросил Мюллер в свою очередь.

— Иного выхода, совместимого с требованиями элементарной этики, у нас нет, — твердо сказал Рийз.

— Пф! — фыркнул Мюллер. — А как, по-вашему, они будут относиться к нам, когда поумнеют и сообразят, что мы посиживаем тут сложа руки и не желаем палец о палец ударить, чтобы им помочь? Да они нас возненавидят. И как еще возненавидят!

Рийз покачал головой, но ответил не сразу.

— Нет, Сигурд, — сказал он наконец. — Переход будет очень медленным и постепенным. С какого-то момента им уже можно будет оказывать помощь… причем задолго до того, как их развитие достигнет той ступени, на которой они могли бы представлять опасность для нас. Да и вообще, если их интеллект действительно станет таким могучим, как вы предсказываете, они, несомненно, поймут, что так и остались бы животными, если бы мы поторопились со своей помощью.

Мюллер злобно крякнул.

— Это все умствования, — сказал он. — Ну, а предположим, что вы ошибаетесь? Ведь вы же говорите сейчас о будущем всего человечества. Поймите, речь идет о нас с вами!

Рийз кивнул.

— Я знаю, — сказал он невозмутимо. — И отдаю себе отчет в том, что последствия наших нынешних действий и решений станут явными лишь через несколько тысячелетий. А тогда, полагаю, мы с вами будем основательно забыты. Вот почему так тяжела лежащая на нас ответственность. Мы обязаны выбрать правильный путь.

— И на таком-то основании вы отказываете им в помощи? — саркастически осведомился Хичкок. — Мистер Рийз, ни разу в жизни мне не доводилось слышать ничего более…

Итак, все его доводы, все попытки объяснить, убедить оказались тщетными. Рийз съежился в кресле, крепко вцепившись в подлокотники. Что делать? Что делать? Точно рассчитанная мюллеровская полуправда, тупое упрямство Хичкока — против такого сочетания он бессилен. Он исчерпал все средства, которые были в его распоряжении. И потерпел неудачу. Его душила горечь поражения. Ему было невыносимо жаль всех тех разумных шаркунов, которые теперь уже никогда не появятся на свет.

Это несправедливо. Несправедливо!

Однако вслух он ничего не сказал. Что толку говорить о справедливости с этой парой? И более того: абстрактная справедливость — это идеал, и он не имеет права требовать ее от реального мира.

Да, конечно, это несправедливо. Но ведь в реальном мире справедливости в чистом виде и не может быть, ибо реальный мир подчиняется физическим законам, а не понятиям о порядочности и честной игре. Смириться с этой мыслью было нелегко, но Бен Рийз смирился. Как ученый он не мог не признать очевидности, хотя все его чувства восставали против нее.

А признав, вдруг понял, что нашел выход — нашел средство оградить шаркунов и от Хичкока и от Мюллера.

Он повернулся к телефону.

— Вы мне позволите? — спросил он вежливо и начал набирать номер прежде, чем Хичкок и Мюллер успели утвердительно кивнуть. Его пальцы дрожали.

— Клиника слушает, — произнес голос в трубке.

— Ник? — вопросительно сказал Рийз. — Говорит Бен. Вы не пришлете ко мне парочку ваших ребят?

— Пожалуйста, — ответил невидимый Ник. — Но для…

— Неважно, — быстро перебил Рийз. — Только поскорее! — и он отключил телефон.

— В чем дело? — спросил Мюллер. — Вам нехорошо?

Рийз пропустил его вопрос мимо ушей.

— Я передумал, Сигурд, — сказал он. — Можете остаться на станции.

Мюллер даже попятился.

— Не знаю, стоит ли, — сказал он, настороженно теребя бородку. — Я ведь пробыл тут много дольше обычного срока…

— Но, Сигурд, вы нужны нам, — настаивал Рийз. — Останьтесь хотя бы еще на год. Те сведения, которые вы скрывали…

— Все материалы у меня в полном порядке, — перебил Мюллер. — Если вам так нужна эта информация, вы найдете ее там, а мне уже пора укладываться, — и мгновение спустя он исчез за дверью.

Рийз улыбнулся безмятежной улыбкой.

— На космолете для него не найдется места, — сообщил он в пространство, затем переменил тон и добавил: — Что же касается вас, мистер Хичкок… Может быть, вы сядете? Мне надо сказать вам еще кое-что.

Хичкок, поколебавшись, опустился в кресло.

— Пусть ни у кого не будет права утверждать, что я отказался выслушать хотя бы один довод, — торжественно объявил он.

Рийз удовлетворенно кивнул. Все еще можно поправить, только бы задержать Хичкока здесь, пока не явятся помощники Ника.

— Мистер Хичкок, — начал он, — в определенном смысле я очень рад, что вы нас посетили.

Хичкок сдвинул брови.

— Ну, хотя бы то, что без вас… мы бы, возможно, еще долго не знали о появлении разумных шаркунов. Если бы вы не приехали, Сигурд мог бы держать свои результаты в тайне еще многие годы. Ну, конечно, Сигурд рассчитывал, что вы поможете ему… покончить с разумными особями, но дело не в этом.

— Мистер Рийз, — строго сказал Хичкок, — вам никогда не удастся убедить меня, что черное — это белое.

— Ну, разумеется, — охотно согласился Рийз. — Но ведь существуют сотни серых оттенков. Однако я рад вашему приезду и по другой причине… — он говорил искренне. — Вы принудили меня критически оценить нашу деятельность тут… усомниться, правильно ли мы поступаем, ничем не облегчая условий, в которых живут шаркуны. Ведь очень нелегко определить, что оправданно, а что нет.

— А, так вы признаете это! — торжествующа вскричал Хичкок. — Вы признаете…

Рийз жестом прервал его.

— Нет, — сказал он твердо. — Я этого не признаю. Я сохраняю свою прежнюю точку зрения. Но теперь… благодаря вам… я понял, почему мы поступаем правильно.

— Чепуха! — возразил Хичкок. — То, что негуманно, не может быть правильным.

Бен Рийз вновь приступил к терпеливым объяснениям. У него были все основания сохранять терпение — это помогало тянуть время.

— Ваши нравственные принципы выше всяких похвал, мистер Хичкок, — сказал он. — Я первый готов признать это. Но к несчастью… одних нравственных принципов тут мало. Видите ли, природа не признает нравственных категорий, она не подчиняется нашим понятиям о правильном и неправильном, справедливом и несправедливом и не исчерпывается ситуациями, когда можно мгновенно решить, что хорошо, а что дурно. Бывают ситуации, когда поступок, казалось бы, продиктованный самыми нравственными соображениями, может привести к… к самым ужасным последствиям. Нельзя судить о том, что с нравственной точки зрения хорошо, а что дурно, если при этом не учитывать всей совокупности факторов и обстоятельств. И вот тут-то, мистер Хичкок, ваше нравственное чувство вас подводит.

— Мне не требуется помощь ученого, чтобы определить, что хорошо, а что дурно, — отрезал Хичкок.

Рийз вежливо кивнул.

— Я ждал, что вы это скажете, — признался он. — Но вы ошибаетесь; до тех пор, пока вам не известно, к чему в конечном счете приведет данный поступок, вы не можете решать, хорош он или дурен. В определенных же ситуациях, например в такой, какая сложилась здесь, человек без специальной подготовки вроде вас попросту не способен понять суть происходящего. А раз так, то вы неспособны и предсказать последствия тех или иных действий, и значит, у вас нет возможности определить, правильны они или неправильны.

— Вы ошибаетесь, — упрямо сказал Хичкок. — Цель никогда не оправдывает средства. Ни-ког-да!

Рийз не стал возражать. Он продолжал, словно рассуждая вслух:

— С другой стороны, порой это остается единственным критерием — когда любая система действий кажется равно неправильной. Но даже в тех случаях, когда то, что вы намерены сделать, выглядит безупречным с нравственной точки зрения, все же необходимо взвесить все последствия. Если результат поступка будет плох, значит, и сам поступок нельзя считать хорошим. Или, предположим… имеется конечная цель — безусловно нравственная, но осуществить ее можно только с помощью средств, которые как будто идут в разрез с требованиями этики.

Хичкок смотрел на него в полном недоумении.

— Подобная ситуация вообще невозможна, — возразил он.

— Я говорю о совершенно конкретной ситуации, — твердо сказал Рийз. — О той, которая существует здесь. С самого начала работы станции мы стояли перед дилеммой: помочь ли шаркунам… обеспечить ли им сытую и спокойную жизнь и тем самым навсегда уничтожить надежду, что когда-нибудь они перестанут быть животными… или же предоставить природе делать свое дело, не препятствовать тому, чтобы многие погибали и все страдали, но не препятствовать в расчете на то, что со временем их потомки станут разумными существами, как мы.

Он выразительно пожал плечами.

— У нас есть только один выход: мы должны сопоставить то зло, которое причиняем своим бездействием, с целью, к которой нравственно обязаны стремиться. Мы должны делать свое дело и… не позволять, чтобы угрызения совести мешали нам.

— Действие, которое требует оправданий, — заявил Хичкок, — уже неверно. Добро не может порождаться злом.

Рийз развел руками.

— Мы должны делать то, что считаем правильным, — сказал он убежденно. — И если наши обдуманные оценки расходятся с чьими-то другими, нам остается только полагаться на собственное суждение. Ведь…

Он умолк, потому что дверь вдруг распахнулась.

В нее вошли два шаркуна с каталкой. У обоих на мохнатой груди был нарисован большой красный крест.

Рийз указал на Хичкока.

— Этот человек болен, — произнес он отчетливо.

Шаркуны двинулись к Хичкоку, шурша по полу широкими упругими ластами. Хичкок, ошеломленный неожиданным заявлением Рийза, ударил себя кулаком в грудь и крикнул:

— Я болен? Да ничего подо…

Шаркуны подошли к нему с двух сторон и ухватили за локти. Хичкок ойкнул, повернул голову и увидел прямо перед собой страшную морду с выпученными глазами, которые, казалось, смотрели на него с деловитой заботливостью.

Испустив придушенный вопль, он рванулся из кресла головой вперед, однако шаркуны не дали ему упасть. Хичкок отчаянно отбивался, но они продолжали держать его бережно, но крепко. Тогда он начал пинать их, а они приподняли его и повлекли к каталке спиной вперед. Он беспомощно взбрыкивал ногами.

— Прикажите им отпустить меня! — кричал он. — Прикажите этим мерзким тварям отпустить меня!

Рийз облегченно откинулся на спинку кресла. Ему было неприятно, что его вынудили прибегнуть к таким мерам, и тем не менее он испытывал что-то вроде злорадного удовольствия.

Конечно, будь Хичкок и правда хорошим человеком…

— Боюсь, от меня ничто не зависит, — извинился он. — Они выдрессированы доставлять больных в клинику. Я не мог бы остановить их теперь, даже если бы хотел, — он беспомощно развел руками. — Как я уже вам говорил, они не слишком сообразительны.

Один из шаркунов обхватил Хичкока сзади обеими лапами, прижав его руки к бокам. Второй достал ампулу из кармашка, пришитого к его сбруе. Хичкок вне себя от ужаса уставился на сверкающий шприц.

— Не позволяйте ему! — просипел он. — Не позволяйте! Это убийство…

Шаркун закатал его рукав и ловко вонзил иглу в мясистое предплечье. Хичкок затрясся всем телом и повис на лапах державшего его шаркуна.

— Это всего лишь легонький транквилизатор, — весело успокоил его Рийз. — Разумеется, ничего опасного мы бы им не дали. Но вы слишком уж бурно сопротивлялись.

Хичкок все так же висел в объятиях шаркуна. Глаза у него остекленели. Шаркуны принялись завертывать его в одеяло. Хичкок шевелил губами, словно пытаясь что-то сказать, но у него ничего не получалось.

— Космолет отправится без вас, — сказал Бен Рийз. — Я очень сожалею об этом, так как вам придется провести на станции еще целый год, а это не такая уж приятная перспектива для нас всех. Им мы скажем… да, пожалуй, мы скажем, что вы прихворнули. Заразились… э… местной болезнью, распространение которой на другие планеты было бы нежелательно. Таких болезней, конечно, не существует, но какое это имеет значение?

Тон у него был виноватый.

Хичкок испускал нечленораздельные вопли, однако отдельные слова можно было разобрать: “Неслыханно!.. Беззаконие!.. Я обращусь в полицию, в суд!”, а также выражения, весьма неожиданные в устах такого поборника нравственности.

Бен Рийз пожал плечами с извиняющимся видом.

— Боюсь, у нас тут нет ни суда, ни полиции. До вашего появления нужды в них как-то не возникало. Я… Мне очень неприятно, что пришлось прибегнуть к подобным мерам, но… Видите ли, совершенно необходимо, чтобы вы пока остались здесь. Если вы вернетесь на Землю сейчас, вы поднимете шум, потребуете, чтобы нашу станцию закрыли, а главное… главное, вы организуете эту вашу межзвездную кампанию помощи шаркунам, и они навсегда останутся только животными. Мы… мы не можем этого допустить.

К этому времени Хичкок был запеленут в одеяло, как мумия. Шаркуны осторожно уложили его на каталку.

— Вы еще поплатитесь! — свирепо пригрозил он.

Шаркуны быстро и умело затянули ремни каталки — их бессуставные пальцы были очень ловкими.

Хичкок мог теперь шевелить только головой и губами.

— Ну, конечно, больше чем на год мы вас задержать не сможем, — сказал Рийз, но в голосе его не было ни малейшего огорчения. — Однако за год много воды утечет. У нас будет достаточно времени, чтобы подготовить общественное мнение. Если мы сейчас же опубликуем всю правду, думаю, ваша версия ни на кого впечатления не произведет. Я отошлю со “Скитальцем” все необходимые материалы и инструкции в наш центр на Лямбде. Для начала достаточно сообщить, что шаркуны вступили в переходный период, а потом…

Он улыбнулся. На душе у него было удивительно легко. Да, конечно, с Хичкоком он обошелся не слишком этично — удар в спину, что ни говори. И все же даже сам Хичкок не мог бы отрицать, что поступок этот, принимая во внимание все обстоятельства, весьма и весьма нравствен.

Шаркуны покатили Хичкока к дверям: Хичкок вопил как безумный:

— Вы не можете так со мной обойтись! Не можете!

— Неужели? — простодушно спросил Бен Рийз.

Он не устоял перед искушением, хотя и понимал, что это не великодушно.

— Неужели, мистер Хичкок? — сказал он. — Так докажите это.

Процессия медленно двигалась мимо носилок с Усопшим, который стал безымянным в смерти, а прежде был их старейшиной. Поравнявшись с носилками, каждый припадал к земле в прощальном поклоне и шел дальше. Позади носилок стоял шаман. Его шерсть была выкрашена зеленой краской в знак того, что сейчас он — воплощение Усопшего. В ответ на каждый поклон он воздевал руки к небу.

Шокк- элорриск стоял в ногах носилок и тоже отвечал на каждый поклон, потому что теперь он был старейшиной вместо Усопшего. Он уже держал в руке камень, творящий орудия, и повторял нараспев вновь и вновь:

— Мои глаза найдут путь для твоих ног. Моя рука будет питать тебя и моя шерсть будет греть тебя. Я — это ты. Я отдаю себя тебе.

Так он говорил каждому, кто отдавал ему поклон, и каждый отвечал:

— Покажи мне путь.

Те, кто уже склонился перед Усопшим, выстраивались позади носилок. Наконец был отдан последний поклон, и три первых отпрыска Усопшего вышли вперед. Они подняли сплетенное из стеблей ложе, на котором покоился Усопщий. Шаман и Шокк-элорриск встали по его бокам, и все запели:

— Ты — это мы. Твои глаза видели путь. Твоя рука питала нас, и твоя шерсть грела наши тела. Мы благодарим тебя. Мы чтим тебя. Мы храним память о тебе. Мы возвращаем тебя тебе!

Шагая в такт песнопению, они приблизились к краю берегового обрыва. Там они остановились, и размеренный речитатив завершился криком:

— Мы изгоняем тебя!

Ложе с телом Усопшего скрылось в кипящих волнах. Сыновья Усопшего и шаман повернулись к Шокк-элорриску. Они склонились перед ним и сказали:

— Покажи нам путь.

Но Шокк-элорриск словно бы не слышал их и ничего не ответил. Он стоял на краю обрыва, ветер теребил его шерсть, а далеко внизу о скалы разбивались волны. Повернувшись лицом к морю, Шокк-элорриск поклонился богам, которые обитают на круглой горе, венчающей остров вон там, на горизонте, — богам, которые никогда не кочуют с места на место в поисках дичи, которые смотрят на людей со скалы, плывущей по воздуху, точно облако. Смотрят, но никогда не вмешиваются в то, что видят.

И склоняясь перед ними, Шоки-элорриск размышлял о том, почему они никогда не спускаются на землю и в чем источник их силы, и спрашивал себя, не могут ли он и его люди обрести такую силу, стать равными этим чужим и непонятным существам.

И тут он подумал: а может быть, они научат его? Он доберется до их горы там, в море, и, может быть, они научат его своему колдовству, откроют ему источник своей силы.

И он начал думать о том, как одолеть косматые волны, как вскарабкаться на отвесные обрывы острова, как подняться на вершину горы.

И размышляя об этом, Шокк-элорриск понял, каким будет его путь. И путь его людей.

Путь к величию. Путь к покорению природы.

Путь к ослепительному будущему.