Гости убрались подобру-поздорову, а братва осталась, как вдруг подъехал на своём единственном во всём городе рабочем УАЗике с мигалкой начальник местной милиции майор Студенец Владимир Петрович, собственной персоной.

— Вы что, — заорал он на братков, — идиоты, совсем с ума посходили? Вы знаете, кому по башке настучали?

Демьян с пришедшим в себя Петей Криворуковым, ясное дело, в непонятках… Не знаем, мол, никого.

— Ясно, что не знаете! А настучали вы по темечку столичному полковнику милиции Гераклу Ивановичу Сушёному, который из Москвы проездом к брату на похороны тётки своей, Гераклины Петровны Сушёной, училки вашей, заехал…

Братки припомнили, как вчера на местном кладбище хоронили Гераклину Петровну, у которой все они учились: и Демьян Круглов, и Петька Криворуков, и майор Студенец, и даже Хачик с Ахметом…

— Ага! — дошло, наконец, до Пятака, — значит, тот, кому я по тыковке настучал, — племянник её, из Москвы…

— Придурки! — не унимался Студенец, — да вы что, не понимаете, что Геракл Иванович Сушёный все эМ-Ве-Де теперь на уши поднимет, и что я, первым делом, обязан буду вас арестовать?

Дёма с Петей в школе не отличались особой тягой к знаниям, потому покойная Гераклина Петровна Сушёная всегда пребывала в сильном затруднении, как из ровного десятка единиц и двоек вывести ученикам Круглову и Криворукову четвёрки для повышения показателя успеваемости школы. У Студенца среди двоек хоть иногда, да троечка попадалась, потому его и на медаль вытянули, и в школу милиции учиться в область послали…

Но сейчас даже Дёма с Петей поняли, что придётся им теперь «делать ноги» из родного города…

Пока ноги эти им в милиции не выдернули.

Потому и пришлось Дёме Пятаку начинать жизнь с чистого, так сказать, листа.

Местный Папа, Лом Федосеевич Барнаулов, по кличке Затаренный, написал недотёпам малявы[1]. Дёме Круглову в областной центр к Эдуарду Аркадьевичу Чалому, с которым чалился когда-то вместе на зоне, сидел, в смысле. Петьке он малявы рекомендательной давать сначала не хотел. Он даже подумал, не сдать ли майору Студенцу для отчётности, но пожалел и отправил его в Тюмень, столицу деревень.

Поехал Демьян Круглов в центр областной новую жизнь начинать.

Километры набегали под капот, из колонок его древней и ржавой «пятеры» приятно басил Миша Шуфутинский, и ровно рычал мотор, который был ещё очень даже ничего, потому что пацаны из степногорского автосервиса уважали Дёму и перебирали его «пятёрку» каждый квартал, отлаживая гайки-клапана, чтоб заводилась с пол-оборота!

Только, впопыхах собираясь в бега, не успел Дёма поменять глушитель. В дороге, так некстати, прорвало у глушака среднюю часть, и машина рычала теперь, словно гоночный болид «Формулы-1».

Правильно в народе говорят, что «Беда одна с глушителем не ходит! Ищите рядом пистолет!»

Заехал Демьян на заправку какую-то левую с двумя рожками всего, один с девяносто вторым, другой с семьдесят шестым бензином.

За семьдесят шестым два «Запорожца» с «Москвичом» в очередь выстроились, а на дорогой девяносто второй никого не было.

Подъехал Демьян к колонке, заглушил мотор, пистолет с девяносто вторым в бак сунул, а сам к окошку пошёл, денег заплатить. В это время сзади «Волга» белая к той же колонке рядом нахально пристроилась. Водила с «волжанки» пистолет из демьяниного бензобака вынул и в свой сунул, крикнув при этом кассирше-заправщице типа: налей до полного, торопимся, я сейчас подойду…

Надо было ангельский характер иметь, чтоб за такую наглость не дать в пятак!

А у Демьяна-то характер хоть и весёлый, но взрывоопасный. Динамит! Порох! Гексоген! Пироксилин с пластидом! К тому же настроение — «ниже плинтуса».

Подошёл Дёма к водителю «Волги» и дал ему в пятак от души, чтоб людей, стоящих в очереди, уважал. Уверенно, чётко, сильно, но, главное, аккуратно, чтоб жив остался, потому что Дёме лишние неприятности сейчас были ни к чему

Пока водила возле колонки отдохнуть прилёг, — успокоился, ручки раскинув, вроде как спит, — Демьян спокойно вынул пистолет из его бака, в свой переставил и кассиру-оператору в окошко кричит: «лей, родная!»

Тут тонированные дверцы «волжанки» распахнулись, и из машины появилась такая знакомая Дёме парочка: мент московский, которому он челюсть свернул в баре «Степногорский Мулен-Руж», и девчонка, из-за которой неприятности начались!

Москвич, несмотря на свой потешный вид (на морде гипсовая повязка — челюсть сломанную поддерживает), сначала принялся что-то Демьяну из-под бинтов шепелявить про «уголовную скотину», про то, что сейчас здесь кого-то застрелят, после чего откуда-то из-под мышки начал пистолет имени товарища Макарова вытаскивать.

Слова здесь были ни к чему. Дёма снова оприходовал московского гостя, за прочириканную им арию и угрозу застрелить, по загипсованному «пятаку», совсем как в баре «Степногорский Мулен-Руж».

Хрустнула гипсовая повязка, и «целый полковник» опустил свой намозоленный зад кабинетного трудяги на асфальт.

Дёма подобрал выпавший из полковничьих рук пистолет, чтобы тот своим грозным видом людей зря не пугал. Обойму Пятак вынул, пистолет в мусорный бачок выкинул, патроны в канаву бросил. Под одобрительные взгляды водителей спокойно долил Дёма бензина в бак, уплатил онемевшей от увиденного девочке-оператору денег и рванул с места, взревев пробитым глушителем…

За рёвом ржавого глушака не услышал он угрожающей тирады в свой адрес со стороны «Клавдии Шифер», склонившейся над Сушёным, который корчился от боли, приходя в себя на грязном асфальте бензоколонки.

Демьян, может, и плохо в школе учился, но кое-чего всё-таки соображал! Понял он, что дальше по шоссе ехать на этой засвеченной «пятере» ему теперь нельзя!

До Центра всего сто километров оставалось, когда свернул он на первой же дорожке, ведущей к железной дороге. Там у платформы Пятак оставил машину возле общественного туалета, на стене которого было написано по-иностранному: «FUCK».

«Да, у нас в Степногорске так не умеют… — подумал про себя Демьян, поднимаясь на совершенно пустую платформу. — Все больше слово на букву „X“ пишут… Вот она, центровая культура, уже на дальних подступах ощущается её дыхание».

Демьян зашёл в вагон подошедшей электрички, выбрал себе местечко напротив симпатичной девушки и сел на почти свободную деревянную скамью, осторожно, чтоб не помять случайно, подвинув в сторону какого-то хилого школьника-очкарика.

— Что читаем? — добродушно спросил он у девушки.

Та не ответила, только поджала губки и ещё ближе придвинула к близоруким глазам учебник английского языка.

— Молодец, Софья Ковалевская! Учись. Мы тебе мешать не будем, — весело сказал Демьян, отворачиваясь к окошку.

За окнами мелькали кусты, поля с непонятной растительностью, какие-то ржавые брошенные трактора… Скука!

На следующей остановке сразу с двух сторон ввалились в вагон контролёры:

— Граждане, приготовьте билетики!

Очкарик, которого Демьян давеча плечом подвинул, как-то занервничал, заёрзал на деревянной скамье, засуетился.

Контролёр приблизился к ним. Девушка с учебником английского, не глядя, протянула ему билет. Тот сделал в билете дырочку никелированным компостером и вопросительно уставился на школьника…

— Ваш билетик, юноша? — спросил контролёр…

Очкарик, тщательно изображая желание найти билет, стал искать в карманах своих штанов.

— Биле-е-т…? — нетерпеливо повысил голос контролёр…

Парень вспотел. Он рылся в карманах, что-то бормоча под нос: дескать, билет был, да где-то потерялся…

— Слышь, братан, оставь его, — обратился Демьян к контролёру, — не видишь, что ли, что пацан со мной? — и выразительно поглядел на железнодорожника.

— А?.. — почему-то запинаясь, спросил контролёр, — а… вы с кем?

— Я, — вальяжно откинувшись на деревянную спинку, ответил Демьян, — а я завсегда с моим здоровьем и силой. Мало?

— Нет, нет, достаточно! — пятясь, ответил контролёр, — мне неприятности не нужны… — И, уже обращаясь к своему напарнику, крикнул:

— Толя, здесь все в порядке, пошли в следующий вагон!

Когда контролёры ушли, очкарик промямлил что-то про благодарность, а Демьян похлопал очкарика по плечу и, скосив глаза на девушку с учебником английского, назидательно произнёс:

— Ученье, конечно, свет, но ты, ботаник недоделанный, либо качайся, либо билет покупай. Третьего в жизни не дано!