"Самец, или Приключения веселых «мойдодыров»" - читать интересную книгу автора (Черкасов TM Дмитрий)

I

Вытребовав зарплату и вырвав у растерянной своим нежданным арестом Дины кровные премиальные, Харитоныч поспешно покинул дом, где его так безжалостно травили собаками, и возвращаться в него не собирался. Он решил, что настал наконец тот самый день в его жизни, когда все круто изменится. Чтобы воплотить задуманное, не хватало сущей безделицы. Харитоныч поспешно отделился от прочих «мойдодыров», усталых и напуганных, и на станции метро «Крестовский остров» поехал в противоположную сторону. Странный наряд его — брюки, обрезанные по колено, и теплый тельник в черную полоску — не привлекал особого внимания. Чего только не увидишь в питерском метро. Выцветшие глаза Геннадия Харитоновича сияли такой решимостью и верой, что богобоязненные мамаши крестились при взгляде на него, развязные девицы прикрывали рты, и даже милицейский патруль у турникетов не решился его тормознуть. Красную футболку Харитоныч поспешно снял, стыдясь своего непрезентабельного прошлого, хотел даже выбросить, но раздумал, скомкал и засунул под тельняшку.

На обширном пустыре, именуемом Стародеревенской улицей, за оградкой бойкого торжища Харитоныч увидал диковинное зрелище. Невысоко над головами зевак болталась связка разноцветных надувных шаров с привязанной к ней за ручку огромной кастрюлей. Из толпы доносился странный шум, отдаленно напоминавший рокот тамтамов. Подойдя поближе, Харитоныч узрел двух сероглазых «негритят», в четыре руки колотивших деревянными киянками по дну кастрюли размерами еще больше той, что парила в воздухе. Возле них суетился, надрывая горло, маленький круглый загорелый человек, голый по пояс, в очках, с опрятной профессорской бородкой.

— Пароварки! Пароварки! — орал он, заглушая рокот «тамтамов». — Кто еще не купил пароварку? Она изменит вашу жизнь к лучшему! — Он сменил тенор на бас и вполголоса загудел над «негритенком»: — Ты чего халявишь, пацан? Колоти веселее!

— Эй! Барбидон! Барби! — поднявшись на цыпочки, окликнул зазывалу Харитоныч. — Барби, это я!

— А вот я вижу чудака, который на прошлой неделе не купил у меня пароварку! — воскликнул человек в очках, подхватил Харитоныча под локоть и выволок на всеобщее обозрение. — На кого он теперь похож? — Он повертел приятеля перед собой. — На пугало огородное! А все потому, что не купил чудесную дешевую безотказную пароварку! Но теперь этот человек одумался! Выбирай, счастливчик!

С этими словами пританцовывавший под грохот киянок Барбидон подтолкнул оробевшего Харито-ныча к круглой башне из сияющих кастрюль.

— Барби, на кой ляд она мне?

— Купи для блезиру пару… — мурлыкнул ему на ухо приятель. — Вам повезло! У нас еще остались самые последние модели! О, чудо! Он берет две! Куда тянешь нижнюю, дурак… Аи, блин!..

Вавилонская башня покачнулась и рухнула, едва не придавив Харитоныча. Верхняя кастрюля ударила в лоб Барбидона. «Негритята», бросив киянки, кинулись собирать товар.

— Купившему две пароварки у нас полагается подарок! — не растерялся очкастый зазывала, потирая лоб. — Разделочная доска из жаропрочной сосны! Проходи за кулисы, счастливчик! Господа! Подходите! На всех, как всегда, не хватит!

Люди смеялись, крутили пальцами у виска — и покупали…

Ошалевший Харитоныч потащился с двумя пароварками под навес, «за кулисы». Туда вскоре прибрел и Барби, хлопнулся на складной стульчик, выдвинул выложенный изнутри пенопластом ящик со льдом, достал из него большую бутылку холодной «пепси», хлебнул, приложил ко лбу.

— Зачем ребятишек гуталином вымазал? — спросил Харитоныч, жадно провожая глазами бутылку.

— Не гуталином… Краской специальной… Русский ребенок на улице вызывает жалость… Или раздражение. А негру положено быть добрым, глупым и играть на барабане. Психология толпы, брат…

— А пароварки у тебя откуда?

— Это дело чести! — Кругленькие очки Барбидона весело блеснули. — Поспорил с Кацо. Он говорит, что русские совсем не умеют торговать. Я сказал, что продам любого товара на двадцать штук за неделю. Этот гад приволок мне двести пароварок.

— А на что поспорили? — осведомился Харитоныч.

— На место, — весело ответил Барбидон. — Пить не хочешь? Ну и ладно…

— А… Э… Как на место? На это? — растерялся Харитоныч. — У тебя же такое местечко! — И он даже ногой притопнул по твердой, как камень, высохшей и утоптанной питерской земле.

Место на базаре для продавца — это Мекка. На него молятся, его проклинают, за него платят, бьют, а иной раз и убивают. Места только с виду одинаковые. Отвоевать хорошее место в торговых рядах — все равно что для растения занять место под солнцем.

— А если проиграешь? — испуганно прошептал Харитоныч.

— Авось не проиграю! — весело ответил Барбидон, которого на самом деле звали Сережей.

— А что Кацо поставил?

— Он будет неделю поить пивом всех русских на нашем рынке. — И Барбидон беззаботно рассмеялся, повергнув Харитоныча в ужас.

— Ой, балда!.. Ой, бедовая головушка… Поплачут твои детки…

— Харэ причитать! Я вот за два дня уже сорок штук продал — авось и выиграю! Ты вот помоги лучше — купи на деле хоть одну, а?

— Я… Не могу, — запнулся Харитоныч и выпалил наконец заветную мысль: — Барбидоша! Дай в долг двести баксов на месяц. Сразу же верну. Ты меня знаешь. Вот так надо!

Барбидон откинулся назад, нахмурился, задумчиво пожевал пухлыми губами: — . Это не такой простой вопрос.

— Я понимаю, что непростой… — вздохнул Харитоныч. — Ты в таком положении… Но… Мечта всей жизни!

— Это принципиальный вопрос, — продолжал Барбидон, не слушая приятеля. — Ты же знаешь, у меня принципы.

— Знаю, знаю! И какие здоровые…

— Что это ты о моих принципах, как о блохах у своей собаки? Нет, брат. Принципы — это важно. Так вот, мой первый принцип — деньги без процентов в долг не давать.

— Да я согласен! — воскликнул Харитоныч. — Я знаю, ты три шкуры не дерешь. Пять процентов.

— Это еще только поддела, — задумчиво проговорил Барбидон. — Но вот второй мой принцип гласит: с друзей проценты брать — свинство. И поскольку ты мой друг, я не могу выполнить твою просьбу.

Барбидон умолк, и сколько Харитоныч ни умолял своего принципиального друга, тот лишь качал головой:

— Не могу.

И лишь когда Харитоныч совсем приуныл и собрался уходить, Барбидон прищурил светлые хитрые глаза:

— Хотя… Если учесть, что деньги нужны на осуществление мечты всей жизни… Надеюсь, это не игра в рулетку, как в прошлый раз?

— Нет, дело серьезное! — встрепенулся Харитоныч. — Так как, Барбидоша?

— Что — как? А-а… Можно поступить так. Я даю тебе двести баксов без всяких процентов и таким образом не нарушаю второй принцип, которым я очень горжусь. А первый… Купи из этих денег… Э-э… Три пароварки.

— Барбидоша! Друг!

— Это будет как раз пять процентов… Так что пароварки тебе достаются бесплатно. Беги, выбирай, счастливчик!.. «Пепси» холодненькой хлебнуть не хочешь? Ну и ладно… А что это ты так вырядился?

— С работы я, Барбидоша! — Харитоныч торопливо хватал огромные кастрюли.

— С работы? Наемный труд? Презираю. Мой третий принцип гласит: никогда не будь ничьим рабом! Клево выглядишь! Постой при входе на рынок, для рекламы, а?

— Неудобно мне, Барбидоша… — просипел Харитоныч, прижимаясь к пароваркам щекой. — Давай бабки, да я пойду… Как хоть пользоваться ими, а?

— Жена объяснит, — улыбнулся Барбидон и завопил: — А вот пароварки! Они изменят вашу жизнь к лучшему! Посмотрите на этого мужчину! Он взял три штуки! Герой нового времени! За ним женщина — как за каменной стеной! А может, он многоженец? Пожелаем ему здоровья!..

— Эх, народ!.. — бормотал Харитоныч, влачась к станции. — Разве можно так местом бросаться?

Только желание воплотить мечту всей жизни помогло ему преодолеть все преграды, прорваться в метро, куда его не пускали, вытерпеть три досмотра на предмет отсутствия в кастрюлях взрывных устройств и к обеду наконец-то добраться домой.

Из дому Геннадий Харитонович вышел ровно в семнадцать ноль-ноль, кардинально преобразившись как внешне, так и внутренне. На нем были темно-синий костюм, розовая рубашка и ослепительно яркий галстук «павлиний глаз». Щеки лоснились после бритья, остатки волос на голове были еще влажными после ванной, черные туфли просто горели в лучах заката. В кармане пиджака лежали все наличные сбережения. О внутреннем преображении свидетельствовали гордая посадка головы, немигающий взгляд и твердая поступь.

Неподалеку от дома Харитоныча, на Северном проспекте, собралась маленькая демонстрация прокоммунистических старушек с плакатами «Долой капитализм!» и «Назад, в Будущее!». Харитоныч брезгливо передернул плечом, перешел на другую сторону улицы и лихо тормознул частника.

— На Васильевский, Двадцать шестая линия, — небрежно бросил он. — Где биржа, надеюсь, знаете?

У входа в здание он подал нищему интеллигентного вида так много, что тот принялся кланяться и благодарить.

— Пустяки… — махнул рукой Харитоныч. — Люди должны помогать друг другу… Бог велел.

В самом помещении он довольно долго стоял, созерцая желанную ему жизнь цивилизованного рынка, пока не привлек внимания охранника. Вежливо выслушав его сбивчивый, взволнованный шепот, охранник исполнил просьбу и вызвал молодого сутулого клерка.

— Папа, — зашипел клерк, стыдливо оглядываясь. — Что ты здесь делаешь? И как ты вырядился? Точно на свадьбу…

— Сынок, но ты же обещал помочь…

— Тише! Я помогу, но только никому не говори, что ты мой отец. Ты что, деньги достал? Откуда? На рынке поперло? Вот и торговал бы там, а сюда зачем лезешь?

— Ты, когда учился, моими деньгами не брезговал.

— Ладно, ладно. Стой здесь. Сейчас я спрошу разрешения… На всякий случай. Э-э… Вероника Львовна! — побежал клерк за крутобедрой девицей. — Тут один мой знакомый… Давний приятель отца… Он хотел бы попробовать поработать на рынке ценных бумаг… Место Андрея Федоровича сейчас пустует… Я могу переоформить? С вашего разрешения, конечно?

— Вы же знаете правила, Николай… — нараспев сказала девица, с изумлением глядя на Харитоныча. — Только на сегодня. Пусть внесет залог… И не забудьте переоформить все взад. Охота вам возиться…

Дальнейшее Харитоныч помнил смутно. Он заполнял бумаги, подписывал соглашения и обязательства, знакомился с условиями, открывал счет и сдал кассиру валютный минимум. Сын привел его в полутемный зал, разгороженный прозрачными перегородками, усадил во вращающееся кресло перед компьютером и телефоном:

— Кресло не трогай.

— Но мне неудобно, — запротестовал невысокий Харитоныч.

— Потерпишь! Завтра настоящий брокер придет. Вот, смотри. На экране — все котировки ценных бумаг и валют, с которыми сейчас может работать наша биржа. Вот твои активы… По телефону называешь свой код и заявку, потом здесь смотришь, набираешь подтверждение… Понял?

— Понял, понял! А чайку тут можно заказать?

— Можно… Я тебе принесу. За каждую операцию биржа снимает сто долларов.

— Почему так много?

— Такие условия. Ты же подписывал. Вот время — нью-йоркское, токийское… Они еще только просыпаются. Настоящие торги начнутся часам к трем ночи по-нашему. Пока посиди, присмотрись, освойся понемногу. Я работаю до одиннадцати, потом ты уж сам…

Харитоныч остался один. Понемногу зал заполнялся брокерами. Некоторые косо поглядывали на «мойдодыра», большинство, мрачнея лицом, рассупонивало галстуки, курило и пялилось на мерцающие экраны. Зазвучали голоса, пошли первые сделки. Харитоныч со своим мизерным активом долго приценивался, выискивал добычу по себе и внезапно купил на все деньги на токийской бирже небольшую партию сахара из Кореи. Переместившись в Нью-Йорк, он обнаружил разницу в ценах, тотчас продал сахар и заработал двести пятьдесят долларов, из которых биржа списала двести.

— Грабители! — прошипел Харитоныч, входя во вкус.

Он покупал и продавал продукты, потом удачно подскочил на партии бананов, удвоил капитал и перебросился на рынок бытовой химии, в родную, можно сказать, стихию.

Время шло. Голова новоявленного брокера шла кругом. Дьявольское пламя жгло его впалые щеки, жажда наживы сушила губы. Руки дрожали, голос стал визгливым и грубым. Перед глазами мелькали фирмы, партии, фунты, баррели и тонны…

Когда он забирал в кассе остаток своих активов — тридцать три доллара восемнадцать центов, было уже хмурое неласковое питерское утро. У кассира не оказалось заморской мелочи, и Харитоныч потребовал остаток рублями, причем дважды пересчитывал по курсу под презрительные взгляды и перешептывания персонала. Нищий у парадного подъезда был тут как тут и рванулся от угла к благодетелю.

— Пошел вон, бездельник! — возопил Харитоныч. — Работать иди!

Тяжелая дверь биржи приоткрылась, и на грязное крыльцо кто-то выбросил позабытый им на спинке кресла галстук «павлиний глаз».

В метро он все крутил пальцами галстук, тупо смотрел перед собой в темноту и отпугивал ранний рабочий люд внезапными восклицаниями:

— Мне бы во Францию тогда толкнуть презервативы! Кто их в этих Эмиратах купит?..

На подходе к дому он увлекся подсчетом совершенных сделок.

— Четыре по маленькой с нефтью… Джин два раза… Памперсы… Еще кофе покупал и пипифакс немецкий… Что за фигня такая — пипифакс? К факсу что-нибудь… Итого двадцать семь сделок… Двадцать восемь! Однако… — По подсчетам выходило, что биржа заработала на нем почти три тысячи долларов. — Двадцать девять! Однако…

Он увидал самодельные плакатики, оставленные у оградки митинговавшими старушками, схватил тот, что побольше, и, размахивая им над головой, отчаянно заорал в пустынные серые улицы:

— Долой буржуев! Кровопийцы! Я вам покажу свободный рынок! Крысы банковские…

И он треснул плакатиком о бетонную тумбу, на которой держался огромный рекламный щит, за что его едва не задержал проезжавший мимо наряд — как организатора несанкционированного митинга и зачинщика уличных беспорядков.

Потирая бока и тощую задницу, несостоявшийся сиделец за права трудового народа робко пробрался в квартирку, лег, не раздеваясь, на диван, злобно согнал прыгнувшую к нему Памелку и натянул на голову старый клетчатый плед с дырочкой…

Когда он проснулся, яркое солнце перевалило за полдень. Жена ушла на работу. Пожевав что-то на кухне, Харитоныч с отвращением взял пароварки, свистнул собаку и зашагал к Северному рынку, к своей палатке. Ему не терпелось избавиться от «подарка».

Войдя в торговые ряды, он заметил в поведении знакомых лотошников нечто необычное. Одни, завидев его, смущались и торопились нырнуть под прилавок, якобы за товаром, другие, напротив, толкали соседей, показывали пальцем и перешептывались, и все без исключения смотрели ему вслед. Списав это на непривычный товар, Харитоныч, отдуваясь, дотащил пароварки до своего старенького голубого контейнера с большой белой цифрой «девять», поставил их на землю и едва склонился над замком, как чей-то глухой голос произнес:

— А говорили, что не придет. Этим торгашам верить нельзя.

Перед Харитонычем стоял невысокий одутловатый человек, напоминавший некогда крепенький, но уже раскисший гриб. Он презрительно оттопырил рыхлую губу и все время что-то искал обеими руками в отвисших карманах брюк. Памела, стуча пегим облезлым хвостом по земле, на полусогнутых лапах льнула к неизвестному, и Харитоныч понял, что перед ним мент. Его собака отчего-то любила ментов.

— Гражданин Перелайко? — осведомился неизвестный. — Я майор Рыгин, из ОБЭП[4]. На вас жалоба. Пыль от вашей некачественной бытовой химии, оседая на продуктах питания, наносит ущерб здоровью граждан.

Харитоныч окрысился:

— Зинаида брешет! Это у нее шашлыки из псины! Неужели вы ей верите?

Раскисший гриб нашел наконец в кармане расческу и принялся укладывать редкие бледно-зеленоватые волосы за ушами в ряды поперек лысого темечка, посыпая ворот рубахи перхотью.

— Я никому не верю, — назидательно произнес он, — но в вашем случае это неважно. Назвался груздем — мы тебя найдем… И сожрем… Верно, собачка? Открывайте контейнер, предъявляйте документы на товар…