"Демоны в раю" - читать интересную книгу автора (Липскеров Дмитрий Михайлович)11И падал стакан… К 1991 году Слон овладел всеми видами граверного дела. Все предыдущие годы он с маниакальным упорством изучал, пробовал, создавал. В восемьдесят восьмом он подделал удостоверение кандидата исторических наук, профессора университета Патриса Лумумбы и проник на конференцию стран ближневосточного залива, проходящую в Москве. На конференции за сто рублей он нанял переводчика, задачей которого было провести беседу с премьер-министром Ирака. — Такая высокая честь! — тарахтел переводчик Алик Роверман. — Большое вам спасибо!.. Не за что, — скромно ответил Слон, поправляя очки с толстенными линзами. — Весь разговор должен оставаться в тайне, тогда я поговорю, чтобы вас взяли в МИД переводчиком. — А что ваш специалист? — поинтересовался переводчик. — А мой полиглот остался в Америке… — Господи, что вы такое говорите! — Сейчас он политический эмигрант… Вы хотите стать эмигрантом? — Что вы! — вдруг раскраснелся переводчик. — Я — патриот!.. Я даже еще не вышел из партии! Слон пожал патриоту руку. — До завтра, — определил он. — В одиннадцать, в переговорном зале! В этот день Слону пришлось прослушать долгую политинформацию о состоянии политических дел в мире, об экспансии Израиля, о роли главенствующей роли Ирака в мировом процессе. И нужно самому премьер-министру говорить такую фигню, думал Слон… Он зевал, теребил наушник, то и дело протирал стекла очков… Он вспомнил свой недавний поход к окулисту, который строго, как будто на войне, сообщил ему, что если парень будет и дальше вести такой образ жизни, то лет через пять зрение оставит его… Все там у него отслоилось и развалилось на микроскопическом уровне!.. Он сумел настичь иракского премьера на выходе и позвал его по имени. — Аль-Джаафари! Охрана напряглась… Премьер остановился, наткнувшись на ищущий взгляд из-под толстых очков. — Спросите его, что он хочет? — приказал премьер. — Что ты хочешь? — перевел, словно выстрелил, двухметровый охранник-секретарь Аль-Джаафари. Слон полез в нагрудный карман. Охрана тотчас сомкнула свои ряды вокруг премьера. — Relax! — приказал политинформатор. — We are in Moskow![9] Стон достал из кармана купюру в сто динар и протянул ее премьеру. — Why?![10] — удивился Аль-Джаафари. Передайте, что это новые деньги, — с волнением произнес Слон. — Я сам их сделал. Я готов подарить их Ираку! Премьер взял в руки купюру. Он сразу все понял. Он понял, что это понравится президенту. — У меня есть вся денежная линейка! — уточнил Слон. — И металл тоже! Саддам будет просто счастлив! — Назначьте ему завтра встречу на десять, — приказал секретарю премьер. — Можно в одиннадцать? Секретарь-телохранитель напрягся. — О'кей, — улыбнулся Аль-Джаафари. — В одиннадцать… Слон никак не мог в десять, так как в девять он забирал из роддома свою новорожденную дочку. Жена бы ему никогда не простила… И так живут в напряге… За несколько минут до одиннадцати он стоял со своим переводчиком возле дверей переговорного зала. В крепко сжатой руке Слон сжимал ручку здоровенного портфеля. — Опаздывают! — волновался переводчик. — Придут, — успокаивал Слон, хотя сам волновался не меньше. — Они пришли в половине двенадцатого… Сели в зале друг против друга, как на официальных переговорах. — Можно посмотреть? — попросил Аль-Джаафари. — Можно, — посмотрел на своего переводчика Слон. — Только я хочу, чтобы все, что я сделал, было официально оформлено, как дар! — Как дар правительства СССР? — уточнил иракский посол. — Нет, как мой личный! Аль-Джаафари хмыкнул. Это было необычно… — Вы мусульманин? — поинтересовался. — Что вы! — улыбнулся в ответ Слон. — Я — атеист. Вот у меня дочка родилась неделю назад. Жена настаивает, чтобы покрестили, а я вот сомневаюсь… — Желаю вам мальчика! — чувствовал себя совсем расслабленным премьер. Хотел было добавить — „мусульманина“, но шутить не стал. — Спасибо, — прижал руки к сердцу Слон. — Мы воспримем ваш дар как ваш личный дар! — пообещал глава иракского правительства. Спасибо… — на некоторое время в переговорном зале зависла сигарным дымом пауза. — Ах, да! — спохватился Слон и щелкнул замками портфеля. — Вот!.. Он стал метать на стол пачки с деньгами, мешочки с монетами, приговаривая: „Это для этой провинции, это для другой“… Премьер с нескрываемым интересом глядел на этого полуслепого русского. Аль-Джаафари брал в руки каждую предложенную купюру, просматривал ее на свет, обнаруживая на сотенных „водяного“ Хусейна, на более мелких дензнаках увидел свою физиономию, а также и других политических деятелей узнавал. Почти детская радость охватила сердце премьера. Он улыбался широко и прекрасно. Таким его никто и никогда не видел. „Ах, как это понравится Саддаму!“ — радовался премьер. Он вспоминал национальные деньги, напоминающие конфетные фантики, рвущиеся от любого неловкого движения. — А это что? — поинтересовался Аль-Джаафари, указывая на тоненькую полоску фольги, делящую купюру пополам. — Это мое ноу-хау! — покраснел от смущения Слон. — Эти деньги невозможно подделать! Это металлическая полоска толщиною в одну десятую микрона!.. — Беллиссимо! — почему-то по-итальянски вскричал премьер. Переводчик Алик Роверман, нанятый Слоном за сотню, чувствовал себя в самом центре исторических свершений. После переговоров его будет тошнить от волнений целых два часа. — Мои деньги очень дешевы в производстве! — уточнял Слон. — В металлических эквивалентах используются сплавы, которые можно произвести только на профессионально поставленном производстве. Сами сплавы в пять раз дешевле их покупательной способности! — Невероятно! — вскрикивал премьер. — Это поистине революционно!.. После лекции о деньгах Слон приступил к передаче клише, форм и толстенных тетрадей, в которых был описан весь технологический процесс. В переговорном зале царила торжественная атмосфера. — Может быть, вы все-таки что-нибудь хотите? — доверительно предложил в самое ухо Джаафари. Слон вновь густо покраснел и почти промямлил: — Если… Если, конечно, руководство Ирака… Если вы сочтете, что я достоин какой-нибудь на грады… — О чем речь! — воскликнул премьер. — Да что же вы такой скромный! Конечно!.. Слон почти плакал. Перед окончанием встречи он поделился с секретарем-телохранителем своими паспортными данными и фактическим местом проживания… Почти через три года Слона оторвали от серьезной работы, вызвав в КГБ. Он сидел перед каким-то улыбчивым человеком в светском костюме и скучал, торопясь вернуться в свою мастерскую. — Какими государственными секретами владеете? — поинтересовался собеседник. — Никакими. — Вот и я понимаю, что никакими… — Простите, — поинтересовался Слон. — А зачем вы меня?.. — Да хрен его знает! — признался комитетчик. — Приказали! Мы вас проверяли, но ничего не нашли!.. Нас тут самих проверяют… — А чего проверяли? — удивился Слон. — А чего вам вручают высшую награду Ирака? — Мне?!! — Вам… — комитетчик старался разглядеть фальшь в выраженной Слоном эмоции, но таковой не находил. — А вы что, не знали?.. — Да понятия не имею! — здесь Слон понял, что Аль-Джаафари его не забыл. — Пару лет назад я случайно познакомился на конференции с премьером Ирака… Просто поболтали… — Да… Поболтали… — повторил комитетчик. — А теперь высшая награда страны… Странные они, эти нефтяные чурки! — Странные, — подтвердил Слон. — У вас костюм есть? — поинтересовался секретных дел мастер. — А что? — Десятого числа сего месяца вы должны прибыть в посольство Ирака для получения высшей награды страны ордена Двуречья!.. Во, бля!.. — Понял, — подтвердил Слон. Через неделю к лацкану его пиджака в крупную арбузную полоску, который он привез еще из Запорожья, прикрепили высшую награду. Сыграли гимны, сказали слова и пошли торжественно отмечать. В середине обеда посол на ухо Слону прошептал, что деньги запускаются в обращение через полгода и что Саддам Хусейн предлагает великому русскому изобретателю иракское гражданство. — Большое спасибо! — поблагодарил посла Слон. — Я подумаю… — У нас много нефти, — зачем-то добавил посол. — А у меня ее совсем нет, — зачем-то уточнил Слон. На том банкет был окончен. Через неделю после праздничного события жена Слона с особым напором склоняла мужа снести награду в ломбард, так как жрать нечего! — Не могу, — отмахивался Слон, — Это же награда… — А чем я Нинку кормить буду! Наградой твоей?! Тунеядец! Скотина!!! — Она вырастет и будет гордиться отцом! — Она вырастет проституткой и проклянет тебя! — завизжала женщина. — Зачем ты так… В последнее время они часто ссорились. Его жена — женщина из Саратова, старше Слона на восемь лет, оказалась особой нервического склада, отягощенной больной щитовидной железой. По поводу и без повода она могла за мгновение единое прийти в бешенство и сотворить какую-нибудь мерзость. Слон не понимал, зачем прожил с нею семь лет. Иногда он спрашивал себя об этом, но вопрос сей был настолько вялым, что оставался всегда без ответа. Он называл ее по имени-отчеству — Кристиной Егоровной, дабы сохранять дистанцию между двумя полярными душами, но Кристина Егоровна частенько дистанцию нарушала и пыталась бивать своего молодого мужа чем под руку придется. Ей нравилось кидаться разными предметами, и точность ее поражала. На затылке у Слона имелись две шитых раны от точного попадания сервизной чашки, о рубцы которых всегда задевала расческа. Слон никогда не сопротивлялся Кристине Егоровне, боясь, что невзначай пришибет сожительницу и тогда всем его любимым делам наступит завершение. Он был терпелив, как бывают терпеливы только очень добрые люди, считающие себя всегда виноватыми во всем, даже в том, что происходит в далекой стране Чад. Слон оправдывал бешеный нрав Кристины Егоровны тяжелым недугом, а потому словесные оскорбления сносил и вовсе легко. А потом Кристина Егоровна невзначай родила дочку Нину, которую Слон полюбил всей душою, почти наравне с чемоданчиком Бориса Борисовича. С годами образ Бориса Борисовича поменял в сознании Слона свое назначение, превратившись из извращенца в учителя всех его умений. Изобретатель денег сам не понимал, как такое могло случиться, но принимал случившееся как произошедшее. В связи с этой метаморфозой в сознании Слона случились и другие превращения. Так, при воспоминании о друге Кранове, застрелившем Бориса Борисовича, в мозгу ученика убитого происходили неприятные подвижки… Слон успокаивал себя тем, что в жизни все бывает, что Кран его друг почти с рождения, а Борису Борисычу, видимо, было суждено так погибнуть… Ведь здесь и мать его замешана… Перекресток вселенной произошел на душе Бориса Борисыча… Судьба… Так как с Краном они встречались крайне редко, имея разные заботы, Слон старался не рефлексировать на эту тему. К тому же Кристина Егоровна отчасти была права — Нинку надо было действительно кормить и одевать. Но иракскую награду он ни за что не снесет в ломбард!.. Пути Господни неисповедимы… Прежде чем приступить к делу всей своей жизни, Слон за один месяц сработал по заказу сто двадцать гравюр, скопированных с японских, сюжетом которых являлись различные позы человеческих соитий. Этими гравюрами были впоследствии украшены три японских ресторана, модных теперь В Москве, за что Слон получил гонорар в двадцать тысяч долларов. Слон еще раз подумал о том, как изменчив мир, реабилитировал Бориса Борисыча стопроцентно, дивясь тому, что сейчас платят за то, за что раньше сажали. Слон решил, что если материнский сожитель был порнографом, то и он — порнограф, а если художником, то и он теперь — художник!.. Кристине Егоровне Слон выложил лишь половину добытых средств, вторую же утаил. Десяти тысяч должно было по тем временам хватить при ведении хозяйства рачительно аж на целый год… Кристина Егоровна при получении денег долго рыдала, а он ее успокаивал, думая, что все-таки его сожительница женщина хорошая, просто немного нездоровая. К тому же она мать дочери его, а это уже дело серьезное, кармическое… — Я люблю тебя, Кристя! — признался Слон. — И я тебя, — отозвалась всхлипывающая от небольшого счастья женщина. Лишь только маленькая Нинка не плакала. Она спала в своей детской кроватке, и грезился ей мир, полный всяческих чудес, в центре которых всегда ее детское личико, радостное и счастливое… Несколько месяцев назад Слон прочитал в какой-то газете, что в Европе подписан Маастрихтский договор, где говорилось, что образуется некое общее пространство под названием Шенгенское, о котором ведущие европейские страны договорились аж десятки лет назад, а сейчас решили претворить идею в жизнь… Но Слона интересовала лишь одна фраза из статьи про Шенгенскую зону, а в частности, в которой говорилось, что национальные валюты исчезнут, уступив место новой, под условным названием „евро“. Эта статья так взволновала вес существо Слона, что первое время он даже пищу принимать не мог… Гравер худел на глазах Кристины Егоровны, пока не определился, что грызет его душу, какая такая тоска. Эту тоску он сам про себя назвал „тоска по евро“… Слон стал ежедневно посещать Библиотеку иностранной литературы и заказывать иностранные газеты и журналы, в которых говорилось об этом евро. Ему как „профессору“ университета имени Патриса Лумумбы делали копии статей, а затем он мчался к старому знакомому переводчику Алику Роверману, который участвовал в деле „Новые иракские деньги“. Перед обшарпанной дверью специалиста он цеплял на лацкан пиджака орден Двуречья, что всегда приводило переводчика в благоговейное смущение. Алик переводил для Слона не ради денег, а ради искусства, даже не рассчитывая на скромное место в истории. Для него быть участником процесса — наивысшее счастье, так как и у него были дети, которые, как он правильно считал, должны были гордиться отцом и передавать своим детям, что их дед, а далее прадед, был пусть маленьким, но строителем исторического процесса. Переводчик переводил, а Слон делал умозаключения и строил прожекты. Ни много ни мало, Слон решил стать отцом как бумажного, так и металлического евро. Единственный вопрос, который он не мог решить, — как это сделать! Слон редко занимался подделкой документов, точнее, всего один раз, когда вел переговоры с иракцами и выправил себе профессорское удостоверение университета Патриса Лумумбы. Сейчас ситуация была крайней. Он долго мучился, прежде чем окончательно понял, что без подделки не обойтись. Слону необходимо было посетить несколько европейских стран, а для того нужен был заграничный паспорт, вопрос с которым можно было решить без нарушения закона. Но как без подделки получить европейские визы? Может быть, это и возможно, но на процесс могут уйти годы. И опять в дело пошел чемоданчик Бориса Борисыча… Работа оказалась до крайности простой, леворукой для высокого профессионала. Слон несколько дней покрутился возле европейских посольств, заглянул в паспорта счастливых сограждан, зафиксировав навсегда в своей памяти визы, которые предстояло подделать. Свой паспорт он украсил европейскими штампами за три дня… Слон связался с Аликом Роверманом и предложил ему европейский тур. Паспорт и визы — проблемы Слона, от Алика лишь требуется фотография его носа и глаз. — Серьезное дело? — почти шепотом спросил в телефонную трубку переводчик. — Очень, — подтвердил Слон. Через неделю у Слона были на руках два паспорта, в каждом из которых содержались по четыре европейских визы. Слон поставил Кристину Егоровну в известность о том, что уезжает на прилично, и отбыл в сопровождении Алика Ровермана в Берлин, предполагаемую столицу будущего Евросоюза. Пара поселилась в отеле „Интерконтиненталь“, который определила как штаб-квартиру исторического проникновения. — Вы знаете, Алик, что мы будем делать? — Нет, — ответил переводчик. — Я целиком доверяю вам… — Мы двигаемся в историю с большой буквы! — Это превосходно! — Но наша роль в истории может остаться незамеченной для других. Только мы сами будем знать, что сделали для мира. — Я не тщеславен, — заверил работодателя Алик Роверман. После этой странной беседы Алика вновь тошнило два часа. Далее исследователи провели несколько недель в изучении европейского вопроса, находясь внутри него. — Никогда не думал, что есть европейский вопрос, — острил переводчик. — Думал, что есть только еврейский вопрос! — Так вы — еврей? — удивлялся Слон. — А что такое? — пугался Алик. — А я думал, что вы — еврей! — в ответ шутил Слон. — Не надо меня пугать, — просил переводчик. — Хорошо, не буду, — соглашался Слон. — В нашем деле еврей — вещь незаменимая! Простите, некорректно выразился! Персона!.. Там где деньги — всегда еврей, а где еврей — там деньги! — Я — еврей! — возразил Алик Роверман. — Но где вы видите деньги? — Они появятся, — заверил Слон и попросил Алика связаться с австрийским Центробанком, предпочтительно с его главой, дабы назначить встречу но важному делу. — Они спросят, по какому? — предположил переводчик. — И кто мы такие? — Скажите, что представляете Президента России Бориса Ельцина. — Ой! — перепугался Алик. — Мы что, действительно его представляем? — И не только его, — совсем затуманил тему Слон. — Скажите, что в подтверждение они получат факс. — Слушаюсь, — по-военному четко ответил Алик. Изваять символику России для Слона было плевым делом. В официальной бумаге он написал, что является полномочным представителем президента России Бориса Ельцина и от его имени имеет право вести переговоры, касаемые вхождения России в единую Европу. Бумага была написана на русском языке, за подписью президента Ельцина. После создания документа он был тотчас отослан по факсу. Принимающая сторона отдала бумагу на перевод, который был осуществлен незамедлительно. Единственное, что удивило местного переводчика, это наличие орфографических ошибок в тексте. Но он списал это на глобальные перемены в России. Наверное, у них и в языке глобальные перемены. Через неделю в Центральном банке Австрии состоялись переговоры на высшем уровне. По этому случаю Слон вновь надел костюм в арбузную полоску с орденом Двуречья на лацкане. Алик Роверман был одет в свитер домашней вязки, которым дорожил, так как в нем содержалось тепло его семьи. Председатель Центробанка Михаэль Рознер отчаянно боялся, что русские будут просить кредит. Но этому своему подозрению главный банкир страны хотел было потревожить президента, но побоялся, так как тема переговоров была заявлена совершенно другая. „Успею позвонить, если что, — решил Михаэль Рознер. — Однако странные эти русские… Интересно, что у этого здоровяка за цацка на пиджаке?“ Слон, будто бы услышав вопрос банкира, попросил своего переводчика донести ответ. — Это — высшая награда Ирака, — сообщил Алик. — Орден Двуречья. Главный банкир Австрии, услышав про высшую награду Ирака, совсем закис. Как он не любил эти тайные переговоры! Но он собрался и с улыбкой поинтересовался: — Ну что ж, начнем? — Начнем, — согласился Слон, отхлебнув из небольшой кофейной чашки изрядно. — Мы знаем, — начал потихоньку Слон. — Мы знаем, что Европа в скором времени начнет объединяться… — Это не секрет для всего мира, — согласился Михаэль Рознер. — Я скажу прямо, без обиняков, Россия рассматривает вопрос о своем вхождении в единую Европу. Алик Роверман не знал слова „обиняков“, переводить нужно было синхронно, потому вместо „обиняков“ он произнес слово „угроз“. Здесь председатель Центробанка реально испугался. Благородное лицо его побледнело, седина поблекла, а губы обескровились. Он ругал себя последними словами за то, что не связался с президентом. Руководитель всех австрийских денег судорожно думал, что делать. — А почему вы ко мне с этим вопросом? — поинтересовался банкир. — Я не политик! Я ничего в политике не смыслю! — Как это не смыслите? — изобразил на лице крайнее удивление Слон. — В России председатель Центробанка — важная политическая фигура! — В Австрии — нет! — То есть вы не хотите рассматривать вопрос о вхождении России в состав Европы? — У меня нет на то полномочий! — вскричал банкир. — А у меня есть полномочия! Россия огромная страна! Пусть мы и проиграли холодную войну, но у нас огромный ядерный потенциал, который может укрепить европейские границы! Услышав про ядерное оружие, банкир захотел немедленно уйти в отставку. Он было схватился за сердце, дабы инсценировать сердечную боль, но тут русский задал вопрос: — Представляете, сколько времени у вас уйдет на то, чтобы создать зону евро, изобрести новые деньги, а затем запустить их в оборот? Это была его тема, тема главного банкира Австрии. Рука перестала тянуться к сердцу, и Михаэль Рознер приготовился слушать дальше. Так ломается завязавший картежник, которому показывают новенькую колоду карт. — Я вас слушаю… Знаете, за что у меня орден Двуречья? — задал интересный вопрос Слон. — Нет, — признался банкир. — Я — отец иракских денег. Это было серьезно. У австрийцев имелись образцы иракской валюты. Эксперты и технологи долго бились над тем, как в банкноты вклеена металлическая полоса и что за сплавы применяются в металлических деньгах. Главный банкир Австрии встал и протянул Слону аристократическую руку. — Вы — гений! — определил он и долго с сердечным трепетом жал пальцы гостю из России. Хотя гении не имеют гражданства, они парят над миром, не ведая границ. Алик Роверман от ощущения пафосности момента чуть было не стошнил прямо здесь, но сдержался, лишь слеза выкатилась на свободу. — Я хотел бы принять участие в создании евро! — Конечно-конечно! — безрассудно согласился главный банкир Австрии, любивший деньги не за их покупательную способность, а за самые тиражируемые произведения искусства, которые у тебя всегда в портмоне. — Как здоровье президента Ельцина? — вдруг спросил банкир. — Пьет, — ответил Слон. — Но здоров и мыслит глобально. Сказал, что если европейцы нам откажут, то мы создадим Азиатский союз. Ирак нам очень подходит! Банкир подумал: „При чем здесь Азия?“ и опять испугался. — Вам надо не со мною на эту тему говорить, — промямлил господин Рознер. — С кем же? — С президентом… Или на крайний случай с министром иностранных дел! — Тогда давайте устраивать встречу на высшем уровне по этому вопросу! — Не моя компетенция! — отказался банкир. — Я лишь могу посодействовать… Вернее, попосредничать!.. — Попосредничайте! — разрешил Слон. — Могу я пока ознакомиться с вашими наработками насчет евро? — Конечно! — обрадовался смене темы банкир. — Мы покажем вам эскизы и другие наметки технологий! — Сегодня? — Если можно, завтра. Мы подготовимся. — Тогда в десять ноль-ноль, — диктовал Слон. — В десять, — подтвердил Рознер. — Кто меня будет сопровождать? Слон поднялся из-за переговорного стола. Следом за ним поднялся и банкир. — Разумеется, я, — слегка поклонился Михаэль Рознер. — Если, конечно, не возражаете!.. Австрийский банкир потом долгие годы размышлял над тем, как этому русскому удалось заставить его, потомственного работника с деньгами, открыть чужаку секреты фамильного бизнеса. Практически предать родину… Но так как Евросоюза как юрлица на тот момент еще не существовала, то и факта продажи родины не могло быть, сделал заключение Рознер. Тем более что за секреты русский не собирался платить… В подвалах главного австрийского казначейства Слон впервые увидел настоящее профессиональное оборудование для производства денег. Маленький чеканный двор. Экспериментальный… Михаэль Рознер был горд своим детищем и, как истинный искусствовед, делился с коллегой новыми технологиями. — Это, — с аристократизмом в жесте указал ладонью. — Это — цветной ксерокс! Банкир с удовольствием наблюдал за реакцией русского гения, который и про черно-белый аппарат только слышал. — Ага, — кивнул русский, сглотнул так, что кадык, как поплавок, утаскиваемый огромной рыбой, нырнул к самым легким. — У вас есть купюра? — поинтересовался Михаэль. Слон выудил из кармана арбузного пиджака десятидолларовую купюру. — Даниэл! — крикнул австриец. — Даниэ-эл! На призыв без промедления явился молодой человек лет восемнадцати-двадцати, в рабочей одежде, с вымазанным машинным маслом лицом. — Мой племянник — Даниэл Штефнер! — пред ставил молодого человека Рознер. — Сын сестры. Подвизается у меня здесь для изучения ремесла… Итак, Даниэл… Нужно сделать копию!.. — и передал племяннику купюру. Молодой человек удивленно принял банкноту и засунул ее в специальное отверстие. Затем юноша нажал на какую-то кнопку, замигали лампочки, внутри аппарата вспыхнуло молнией, запахло озоном, что-то крякнуло, а затем наружу вылез обыкновенный лист бумаги, на котором была отображена точная копия Слоновой десятки. Переводчик Роверман чуть было не вытошнил на этот ксерокс, но его сухощавую руку возле предплечья сдавили могучие пальцы Слона. Алик лишь чихнул. Мало сказать, что Слон был потрясен, он сам еле удержался на ногах от чуда невиданного. В голове пронеслись тысячи мыслей, главная из которых была, что теперь граверы не нужны, копируй сколько нужно! А как же я!!! Ремесло!!! Он взял лист с копией в руку и тотчас расслабился. Его полуслепые глаза сквозь очки разглядели все несовершенство, всю кондовость копии… Он с облегчением выдохнул. — Сейчас техника развивается стремительно, — радовался произведенному эффекту Михаэль Рознер. — Скоро человека заменит машина! — На наш век хватит, — подвел итог Слон. — Мои руки лучше любой машины! — Это так, — подтвердил банкир и повернул голову к молодому человеку. — Даниэл, этот господин изобрел иракские деньги! В глазах юноши появился неподдельный интерес. Он утер рукавом лицо и спросил: — Правда? — Видите награду на пиджаке, — позволил себе самостоятельность Алик Роверман. — Это орден Двуречья, высшая награда Ирака! — Мой племянник тоже пытается изобретать деньги, — сообщил банкир. — Он даже немного преуспел в этом деле. Даниэл, покажи! Юноша с некоторым презрением поглядел на дядю, развернулся на сто восемьдесят градусов и направился куда-то быстро, в другое помещение. Это была маленькая комнатка, в которой над рабочим столом горела мощная лампа, освещая эскизы и образцы готовой продукции. Слон восхищенно смотрел на стол. — Потрясающе! — не удержался он от хвалы. Юноша скромно потупил взор. — Какие инструменты! — восторгался Слон. — Потрясающе!.. Где я могу купить такие же? Юноша, уразумев, что похвала не относится к его наработкам, тотчас стал врагом этому наглому русскому. — Зачем купить? — расщедрился банкир. — Мы вам подарим!.. А как вам работа племянника? — У него есть будущее, — признал Слон. — Нужно много работать! Очень! Я работал по двадцать два часа! Есть будущее! Глаза у молодого Даниэла Штефнера из вражеских превратились почти в союзничьи. Михаэль Рознер мечтательно поднял взор к потолку и произнес: — Может быть, когда-нибудь этот молодой человек станет главным чеканщиком будущей европейской валюты. Во всяком случае, я приложу к этому необходимые усилия. Теперь Слон знал, с кем надо дружить и на кого влиять. — Как насчет вхождения России в Евросоюз? — неожиданно поинтересовался он. — Вы опять, мой друг, — тотчас сник банкир. — Да ну вас с вашим Евросоюзом. У России своя дорога! Не Европа, не Азия!.. Всех на… — Слон выругался, а Алик перевел как „всех на Колыму!“. — Но работать я с вами ради искусства стану! Не за деньги, а за искусство! Ситуация разрядилась. Делегация вышла на поверхность, где на прощание Слону вручили кейс лайковой кожи, в котором содержался самый лучший на свете инструмент для производства гравюр. — Данке шон! — поблагодарил Слон главного банкира Австрии. — Ждите через месяц! — предупредил и отбыл вместе с Аликом Роверманом в направлении Берлина… „Не ищи, что потерял“! — вспомнил слова Вано Тбилисского Кран. Не складывалось у них с Надькой. То ли у него внутри память осталась горькая о Пловце, то ли сама Надька маялась тем, что рассекала целый год вместе с Пловцом, может, еще какие причины были у обоих, но не складывалось. И опять Кран навестил свой домик в деревне, где невзначай попал на похороны алкоголика Петрова. Пожил мужик в удовольствие, подумал городской. Кто-то из деревенских сказал пару слов о том, что недоглядели, какие-то бабы всплакнули, видать, у Петрова „было“ с ними, а в заключение надгробных речей выяснилось, что умершему от цирроза печени было всего двадцать восемь лет. Почему-то Крана эти похороны сильно задели за живое, видимо, организм предчувствовал что-то в своем будущем. Кран два дня провел в тягостной печали, затем открыл схрон, достал из него все оставшиеся доллары и отбыл в Москву. Более он никогда в деревне не бывал. Кран купил у эмигрирующих в Израиль евреев трехкомнатную квартиру возле метро „Аэропорт“, в писательском доме. От соседей узнал, что район кличут „дворянским гнездом“ и „гетто“. Дворянским за то, что в округе построено много жилищных кооперативов для деятелей всех видов искусств, а „гетто“ за серьезное количество проживающих в районе лиц еврейской национальности. — Вас не пугает, что мы евреи? — как-то спросила соседка Фаня Абрамовна, женщина очень пожилая, но крепкая, как скорлупа грецкого ореха. Она во время войны выжила в немецком концлагере. — Меня не пугает, — ответил Кран. — А вдруг погром, и вас с нами заодно? Кстати, вы похожи на еврея! — Значит, судьба… — У вашей жены грустный вид, — определила Фаня Абрамовна. — Но девочка — прекрасная! Такие ясные глаза!.. Кран с Надькой жили, почти не разговаривая. Странно, но они с прежней страстью совокуплялись, но более не шептали слов любви, не случалось нежности в их прикосновениях. Они отворачивались друг от друга и засыпали чужими, как только удовлетворялась плоть. Лишь по утрам их объединяла маленькая Светка, не ведающая, что трещина между папкой и мамкой аж до центра вселенной. Она засыпала между ними, заполняя эту трещину запросто, но лишь на время утреннего сна, недолгой неги… Надька сидела дома со Светкой, а Кран принялся воплощать мечты детства. Маклеры подобрали ему помещение под большой офис, в котором он сделал евроремонт, наполнив помещение дорогой вычурной мебелью. В течение месяца Кран собрал лучшую рекламную команду в Москве, перекупая таланты вдвое, втрое от их стоимости, чем разогрел рынок до нездорового ажиотажа. Как-то Надька приехала к нему в офис, но, увидев патлатых, увешанных бижутерией мужиков, которые укладывали свои ноги на столы и ноль внимания на нее, девок, похожих на проститутку из фильма „Pretty woman“, стены, увешанные чем-то омерзительным, почти порнографическим, кинула Крану короткое „мудак“ и больше никогда не интересовалась мужниным бизнесом. Он ее то бил отчаянно, так что ребра ломал, то пытался нежностью или подарками дорогими — все мимо. Когда он окончательно понял, что и их жизни „мимо“, с грустью успокоился, позволив Надьке жить по одной ей понятной надобности. Расходиться не хотел, Светку любил, да и чужая Надька была родной… Все время Кран проводил в своем агентстве, которое вскоре получило нескольких „Каннских львов“ за лучшую рекламу. Пошел клиент, дорогой, богатый, раскручивающий пирамиды, как государственные, так и частные. Бабки потекли рекой, и не какой-то там Переплюйкой, а полноводным Нилом. А потом Кран стал покупать телевизионное время. Выигрывал аукционы, давая вдвое против других, рискуя отчаянно, но всегда выигрывал вчетверо, насыщая золотое телевизионное время бриллиантовой рекламой. За Краном таскалась целая армия прихлебателей, улыбчивых и подобострастных, которых он не гнал от себя, а наоборот, зазывал, улыбаясь и приговаривая: — Бабок лом! Проигрывал сотни тысяч в казино, пил „Луи Тринадцатый“ как подорванный, оставаясь к утру за рулеточным столом в одиночестве. Кричал: — Все играют на меня! По-крупному! В цифру!!! Стоял с выпростанной из брюк рубашкой, косоглазый, качался, но продолжал сосать дорогой коньяк и орать, пугая даже собственную охрану. — Я тебе дам, сука, поздние ставки! — ревел он крупье. — Я, сука, двадцатку поднял, а ты поздние ставки! Запись смотреть! Ты покажи мне кино про поздние ставки! — оборачивался к охране. — Расстреляйте суку!!! Ему все прощали. А попробуй не прости!.. Уже под утро он тащился в бардак, заставлял телок зажигать голыми на капоте его бронированного „Мерседеса“, а потом спал с ними до полудня, с вялым членом, с тоской в страшных снах… Он пил за всех Петровых, которые недопили в своих жизнях. Он жил за всех бедных, которые не дожрали деликатесов и не доездили на иностранных авто… А потом он как-то вечером, сидя в своем „шестисотом“, вдруг увидел из окна знакомое лицо из прошлого. Мужик шел пешком, нес в одной руке дешевенький торт, а в другой три цветка непонятно какого происхождения. Кран аж подпрыгнул на мягком диване. Схватил громкоговоритель и заорал в микрофон. — Пловец!.. Эй, Пловец!!! Это ты?!! Мужик обернулся, действительно оказавшись Пловцом, чуть постаревшим, с чуть потускневшими глазами. — А это я — Кран! Он велел водителю тормозить прямо посреди улицы. Из джина охраны высыпались автоматчики, и движение в центре города остановилось. Никому в голову не приходило возмущенно посигналить. Могли реально убить. На дороге лишь тарахтели в плотной пробке машинки маленьких людей. Кран опустил бронированное стекло, высунул из окна здоровенную морду. — Не узнаешь? — продолжал он орать в микро фон. — Это же я!.. Это я Надьку у тебя увел!.. Пловец тихо произнес: — Здравствуйте… — Или ты у меня ее увел?.. Ха!.. Стоящий в тридцати метрах гаишник старательно делал вид, что не замечает тихой пробки и разговора мощностью в пятьдесят децибел. — Ну иди сюда, родной! Пловец подошел к вылезшему из броневика Крану, а тот, словно братом ему был, вдруг обнял крепко, да засосал в самые губы. Пловец слегка сопротивлялся, стараясь сберечь торт и цветы. — Владимир… — пытался он что-то сказать. — Да не надо отчества! — радовался встрече Кран. — Ты чего сейчас делаешь? — Домой иду. — А цветы кому? — Жене… — Жена подождет! — решил Кран и принялся заталкивать знакомца в машину. — Поехали со мною обедать! Сейчас выпьем коньячку! В „Феллини“ был? — Нет… Но смотрел! — Ну, милый, я тебе сейчас жизнь показывать стану!.. На удивление, Пловец не особо сопротивлялся, сидел на мерседесовском диване и слегка таял от дорогого запаха кожи и еще каких-то неведомых ароматов, слившихся в единый — как будто райский. Они ужинали в „Феллини“ с устрицами и вином шестьдесят первого года по цене пятнадцать тысяч долларов за бутылку, ели мраморное мясо, про которое Кран рассказывал всякие небылицы — будто японцы держат быков, связанных по ногам, чтобы не ходили много, делают скотине массаж и поят лучшим японским пивом „Кирин“. Здесь же суетился директор клуба новых миллионеров Сереженька Барашкин. Белобрысый, с подобострастной улыбкой, он таскал Крану хьюмидор с кубинскими сигарами, и тот вонюче дымил, пуская дым в хрустальные люстры да официанткам в сиськи. — Ну что, Пловец! Ел ли ты когда-нибудь так? — Нет, Владимир, — признавался Пловец. — Клево тебе сейчас? — Клево, — соглашался знакомец, который в уме делил цену за бутылку вина на глотки. Получалось, что он за глоток вливал в себя шестьсот пятьдесят долларов. Его зарплата за два месяца… А потом Кран потащил его в казино, где к трем часам ночи выиграл двести штук баксов. — Это благодаря тебе, потому что ты новичок! — радовался хозяин рекламного времени. Он кинул две пятитысячные фишки на стол. — Это тебе, Пловец! За фарт!.. Мужчина засунул подаренные фишки в ботинок. Потом он повез Пловца туда, где голые девки с вибраторами совсем нормальное явление. А Пловец глазел на них, словно на рыб без чешуи, и сходил с ума. — Какую хочешь? — раззадоривал Кран. — Угощаю! Хочешь двух или трех?.. Смотри, какие задницы!.. Пловца так обслужили в VIPе, что он даже не поверил, что так офигительно бывает, что счастье такое случается, боялся, что сон или башню свернуло… Всяко местечко на его теле было пятикратно поцеловано… А когда Пловец выполз из VIPа со скошенной физиономией, с девками, чьи рты блестели, а глаза без устали блудили вокруг, Кран сидел за столиком с каким-то перцем и играл с ним в карты. — Генеральный госканала ТВ, — поведал Кран. — Паша… Сейчас, в дурака доиграем! Кто-то шепнул Пловцу на ухо, что играют на рекламное время. Ставка — весь следующий год, из трех партий. Если Кран выигрывает, то оплачивает двойную цену, если генеральный, то Кран размещает весь год на канале рекламу бесплатно. Не доиграли. В бардак залетел ОМОН и положил всех мордами в пол. И девок, и гостей. — Я вас, бля, всех, суки, похороню! — заревел Кран, за что получил мыском военного ботинка под печень. — Ну что, позорник, — продолжал орать гений рекламы. — Завтра сосать у меня будешь! Я и Божайло жопу порву, чтобы тебя, гнида, отыскать… Спали в съемной квартире. Пловцу показалось, что он во дворце. Картины, позолота, чудовищный бардак из дорогих вещей… Он нашел телефон и позвонил. — Ты где? — волновался женский голос. — В пизде! — почему-то ответил Пловец и повесил трубку. Перед тем как рухнуть рядом с Краном, он вспомнил женский образ в коротеньком халатике, из-под которого видны донельзя голые ягодицы. Он снял только один ботинок, так как в другом содержалось целое состояние… Пловец проснулся первым. Проверил ботинок с фишками, затем направился отыскивать ванную, чтобы вылить из себя перестой вина шестьдесят первого года. Возле входной двери он заметил тортик в мятой коробке, купленный вчера для жены и совместного чаепития. Он не вспомнил, что это за тортик, и про жену не вспомнил. Они завтракали на квартире, сожрав полукилограммовую банку черной икры, запив деликатес водкой. И похмелились, и опять захмелели. А потом Кран орал в трубку замминистра внутренних дел, что его достоинство унизили, что он не какой-то там чечен с фальшивым авизо, а русский бизнесмен, платящий налоги. — Я знаю, что это дело рук Божайло! Либо жопу ему порвите, либо пусть на коленях ползет извиняться! И чтобы отыскали, кто мне под брюхо ботинком ткнул! Ясно?!! Замминистра был на всех серьезных тусовках. Его престарелая жена была удостоена звания „Миссис „Феллини“, за что получила приз — довольно чистый десятикаратник. Сам замминистра любил живопись, и от Крана на его стенах висел Шишкин с Айвазовским. Когда Кран дарил замминистру Шишкина, то пьяно орал, что это самый большой Шишкин в мире!.. Через несколько лет, когда президент Украины Кучма прилетал в Москву побазарить с Ельциным, то уже бывший к тому времени замминистра продал скупщикам Кучмы своего Шишкина за серьезные лаве. Тогда-то ему эксперты и сказали, что не Шишкин самый большой, а рама. Сам холст зареставрирован, как дохлая бабка в гробу замазана гримом. Но картину купили, так как Кучма проверять не станет, а процент со сделки серьезный. К Шишкину собрали еще живописи всякой миллиона на три, и президент Самостийной одарил президента Великодержавной коллекцией русской живописи, купленной здесь же, в Москве… — Живи здесь, — предложил Кран Пловцу. — Да как-то неудобно… — А фигли… Чего неудобно? Неудобно быть безруким проктологом!.. Работать ко мне пойдешь! — Кем? — обалдел Пловец. — Будешь состоять при мне… Короче, станешь отсекать всех ненужных! — У меня только физкультурное образование… Я тренер… — Как раз такое мне и нужно! Двадцатка в месяц! Идет? Пловец чуть сознание не потерял… Через пару дней позвонил Божайло и коротко, по-военному извинился. — А где то изделие N 2, которое мне печень попортило? — Человека не отдадим, — ответил Божайло. — Человек находился на задании, исполнял приказ… — Кран хотел было заорать на недоноска, но вдруг услышал в трубку опять спокойное. — Вы, господин Кранов, третьего дня имели половую связь с двумя четырнадцатилетними особами… Есть запись… — Э-э, — протянул Кран удивленно. — Нулевой вариант? — предложил Божайло. — Согласен… Через месяц возле „Феллини“ из снайперской винтовки замочили Вано Тбилисского, которому принадлежал бардак и в котором засветили Крана. Пуля попала авторитету прямо посреди лба. Крови почти не было… После убийства клуб „Феллини“ стал сдуваться. Бизнесмены не любят места, в которых убивают… Пловец таскался за Краном повсюду, словно веревочкой привязанный. Кран два раза в год выезжал в Италию, где скупал всю коллекцию Джанфранко Ферре, неизменно распивая с кутюрье после культурной сделки бутылочку „Кристалла“ за тридцать пять тысяч франков. Правда, платил маэстро… Да и что говорить, таксы, которые за Крана получал на границе Пловец, составляли что-то около пятидесяти тысяч долларов… Пловец становился состоятельным человеком… Они пили и занимались развратом… В моменты просветления Кран умудрялся давать необходимые распоряжения но бизнесу — рисковые, такие только пьяный мог удумать. Но гениальность, как известно, не пропьешь — все получалось! Бабок было действительно море! Бабок был лом!!! Теперь жили в Ильинке, в историческом поместье какого-то графа. По пятницам парились в бане с министрами и проститутками, здесь же сделки совершали — купили у Виллория землицы государственной, которая через пять лег стала самой дорогой землей в мире, здесь же тусовали церковников, которые брали все больше живописью мелкой, например, Лагорио — для бань, Айвазовского… Взамен давали высшие церковные награды да грехи отпускали тотчас… Крана даже на Священный Синод пригласили как благотворителя земли Православной. Вот он похохотал, когда Владыка Северной столицы отчитывал митрополита там какого-то из Закавказья. — Ты, брат, совсем обезумел! — ругался старик. — Ты чего на „шестисотом“ приехал! Совсем одурел!.. У Святейшего — „пятисотый“, а ты вошь безумная!.. Взял бы „Жигуль“ на время… А там езди на своем катафалке!.. В своей баньке Кран сдружился с Валерой, банк которого когда-то разрекламировал удачно. Сейчас бабки Крана лежали именно у Валеры. Банк считался самым крепким в России, так как Валера был специалистом по работе с правительством. Чутье имел на перемены великое. За это ему в следующее время и предложили стать помощником Президента РФ. Кран иногда любил припугнуть банкира ради шутки. — Все, Валерик, бабки у тебя забираю! — и косил глазом. — Положу к Смоленскому! Банкир пугался или делал вид, что пугается, но денег крановских в его „Гамме“ лежало шестьсот миллионов долларов. Глава банка виновато улыбался, а потом пили за шутку много, под песни „Битлз“, исполняемые под гитарку известным композитором, дружащим с сильными мира сего с удовольствием. Клево жили!!! Не замечали со свистом пролетающих лет!!! Единственное, что лишало Крана в жизни уверенности в себе и что могло включить его истинные чувства, почти умершие в остатках души, это — дочь его, Светка, выросшая в необыкновенную красавицу, еще не до конца расцветшую, но обещающую быть первой в этом подлунном мире. Вместе с тем Светка была на удивление скромна. Имеющая возможности неограниченные, влияние на отца безмерное, тем не менее девица не пользовалась подножными благами. Хотя уже в двенадцать лет Светка Кранова понимала, что имеет незаурядную, выдающуюся внешность, она не пользовалась отличием для достижения своих подростковых интересов. Но Кран… Кран, когда Светка появлялась изредка в его офисе, млел отчаянно, делал круглые глаза и улыбался трогательно, как блаженный. Он не понимал, как такое чудо могло родиться от него и Надьки, которая последние годы пила по-черному, почти как он, почти не выходя из дома. Улыбались трогательно и все те, кто имел счастье видеть Светку. Сладострастны тайком облизывались, воображая юную прелестницу в своих объятиях, молодые менеджеры компании просто и безнадежно влюблялись в дочку хозяина. За ней всегда следовали два огромных охранника, а на стоянке ждал персональный джип с водилой. Личную жизнь дочери Кран отслеживал и считал, что таковой времени еще не наступило. Светка имела кредитную карточку, на которую Кран заливал бабла немерено, но дочь тратила, как птичка малая, будто она не отпрыск миллиардера, а так… Большую часть денег матери отдавала. В общем, Светка была для Крана тем, кто способен мгновенно вытащить из него все то человеческое, что было в нем глубоко закопано. Как-то Кран с Пловцом, обожравшись водяры, дрыхли под дачным бильярдным столом. Оба без штанов, оба в трусах от Ферре. — Это что здесь происходит!!! Голос доходил до сознания с трудом. Это что за педерастия тут мне!!! Голос принадлежал Надьке, которая каким-то странным образом решила приехать в загородный дом. — За пять лет была лишь раз — и на тебе!.. Кран разлепил глаза и коротко ответил: — Пошла на…! Тут и Пловец сумел прийти в сознание. Приподнял голову и, сфокусировавшись, разглядел что-то знакомое. Она, увидев его, от неожиданности вскрикнула. А он все еще пытался вспомнить про эту бабу. — Ты?!! — обратилась она к Пловцу. И тут тренер по плаванию вспомнил. Все вспомнил. И бассейн „Москва“, и коротенький халатик, и страсть свою безмерную… — Я, — ответил Пловец. Она почти не могла дышать, смотрела на него обрюзгшего, в одних несвежих трусах, валяющегося под бильярдным столом… Он тоже смотрел на нее, разодетую, как престарелая павлиниха, вся в „Версаче“, крашеная, как на блядки собралась, с водянистым лицом и силиконовыми губами… За ними с огромным удовлетворением наблюдал Кран. В театр не ходил, а здесь на дому!.. — Как же так? — произнесла она, как будто в эту минуту рушился ее смысл жизни. А может быть, так оно и было?.. Образ Пловца, оставленный в прошлом, грел ее сердце своей неизменностью, а здесь — оплывшее тело да седые виски… Она почти застонала. Потом взяла себя в руки и заговорила: — Да как же ты мог?!! С этим ублюдком!.. Я всю жизнь тебя любила! Почему ты меня не отобрал у него!.. Ведь Светка твоя дочь! Пловец от такого сообщения чуть было не поплыл по туркменскому ковру, как по воде. Здесь вмешался Кран. — Врешь, сука! — с улыбочкой глядел гений рекламы из-под стола. — Не вру! Его ребенок! — Вот блудливая сука!.. Да я уже давно генетический анализ сделал!.. Ишь ты, твой ребенок!.. Только пафоса не надо!.. Вот сучье племя!.. От бешеной злобы Надька попыталась было нырнуть под бильярдный стол, дабы выдрать мужнины бакенбарды, но здесь произошло обратное… Они били ее с особым упоением. Каждый за свое. Кран за загаженную жизнь, Пловец за предательство и последнюю ложь. Били тяжело, как мужика ломали. Надька сначала кричала, а потом вдруг успокоилась и просто смотрела, как мужичьи ноги рушат ее тело… Когда устали — разлили по стаканам. Выпили. Она попросила тоже налить. Первую выпила лежа. Вторую сидя, опершись о ногу бильярдного стола. После первой бутылки пошел пьяненький разговорчик, что все мужики сволочи, что Пловец — педераст, а Кран и вовсе баранотрах! Мужики, расслабленные водочкой, лишь похмыкивали от бабьих нападок, слегка жалели, что побили ее, все-таки общее прошлое… А один раз, когда Пловец пришел рано утром в офис, в котором ночевал Кран, заимевший любовь с взлетающей в топ моделью, то застал он своего хозяина с обескураженной физиономией. Кран сидел в роскошном кресле, огромный и совершенно голый. Трындел по телефону. — Да не может быть, Валер!.. Какой на хуй дефолт!.. Ты лучше скажи, где бабки мои?.. А потом Валера приехал сам. Говорил, что предупреждал — бабки в ГКО больше нельзя держать! — Говорил? — Говорил, — печально кивал Кран. — Хотел последний раз удвоить… А потом Валера уехал. Он никогда не держал своих активов в госбумагах, зная, что с государством играть даже в „сладкое-горькое“ нельзя. Он не был печален. Все было гуд. Кран сидел в кресле и молчал два часа. А потом сказал: — Все, писец! Ни хера не осталось! Вали отсюда, Пловец! Пловец долго плакал, говоря, что и он по примеру Крана все бабки в ГКО бухнул, что и у него не копья не осталось!.. — Вали! — повторил Кран. На его лице блуждала идиотская улыбка. Через три месяца после дефолта из снайперской винтовки был застрелен второй человек в группе компаний „Гамма“ Лев Валерианович Фишман, в молодости Лева Цеховой… Через семь лет виповской жизни Пловец вернулся к жене. Когда он звонил в дерматиновую дверь квартиры, другая его рука сжимала веревочку, перевязавшую коробку с недорогим тортиком. Ему даже на мгновение показалось, что это тот самый, когда-то сгнивший в Крановой квартире, торт… Велика женская душа… Пловца пустили, простили и отогрели… Он будто протрезвел от прошлой жизни, сходил в церковь, которую построил Кран, постоял возле икон, а затем, сняв с руки дорогой „Ролекс“ на золотом браслете, засунул его в огромную емкость, на которой было начертано: „На строительство нового храма“. Как-то с женой они смотрели по телевизору пасхальную службу, и на руке одного из архиереев Пловец увидел свои часы. Ошибки быть не могло. У часов было красное стекло, сделанное по спецзаказу… У самого Крана осталось еще кое-что. Доля в журнале, в популярном издательстве, часть музыкального канала принадлежала ему. Так что жить можно было почти по-прежнему, деньги на обычную роскошь имелись, но влияние, разухабистая власть, словно гелий из надувного шара, — испарились в мгновение. Телефон замолчал… Он теперь не мог орать в спецустройство из своего автомобиля, даже нарушать правила ПДД не мог. Останавливали оборзевшие менты и читали нотации. С Надькой они вообще не виделись. Он жил на даче в Ильинке, она бухала в Москве. К нему по воскресеньям приезжали париться все те же. Даже министры заглядывали по старинке, без звонка… Как и в прошлом, пел песни из репертуара „Битлз“ известный композитор. Но атмосфера посиделок изменилась. К нему, еще недавно могучему не только телом, но и властью, теперь относились с некоей иронией, а в дальнейшем и вообще как к косоглазому шуту… Один раз Кран не выдержал и послал всех на х…! У него остался товарищ, еврей Капельман из Майами, с которым они частенько играли в казино, теперь по маленькой, и обсуждали за обедом лошадей. Они оба любили небольшое кафе на Патриарших, где тихонько пили водочку и дотрачивали впустую жизнь. Многие сильные мира сего после крушения Крановой империи хотели и самого Кранова замочить, вспоминая обиды, но почему-то оттягивали смертный час рекламного гения. Один Божайло ждал своего скорого часа. Как-то Светка позвонила на мобильный, когда они с Капельманом ждали горячего на Патриарших. Попросилась на пляж с девочками. Она знала, что ему приятно, когда она ведет себя, как маленькая дочка. Он разрешил, только просил быть осторожной. Она обещала… Когда они с Капельманом переходили к десерту, когда был подан подогретый коньяк, когда Кран облизывал толстую сигару, его телефон вновь зазвонил. То, что он услышал, лишило его смысла жить. Незнакомый голос почти безучастно провещал в трубку, что Светлана Кранова погибла в автокатастрофе на Рублевском шоссе. — Вы ее отец? Господин Кранов?.. Он блевал прямо в пруд. А потом пытался в нем утониться. Хлебнул носом и ртом воды с ряской… Но его откачали… — Как ты?.. — спрашивал Капельман. — Ты как? Когда к нему вернулась память, он глухо и протяжно завыл. И столько смертной тоски содержалось в вое его, что обитатели Патриарших подумали, что сам Воланд в Москву вернулся… После того как в городе узнали, что у Крана погибла дочь-красавица, все его пожалели, но лишь про себя и в разговорах тусовочных. Единственный, кто что-то сделал для него реально, был Божайло. Он передумал убивать Крана… А потом Крана навестил Слон. По какому-то странному стечению обстоятельств его Светка была подружкой дочери Слона Нинки. Они подвизались в одном рекламном агентстве и вместе ехали в одной машине на пляж. А что с твоей? Ни царапины, — ответил Слон. — И у Карины тоже ни царапины… Это третья подружка, — пояснил друг детства. — Я даже не знал, что моя в модельном агентстве… Живет с каким-то мудаком, обрилась налысо… — И я не знал… — Кран заплакал. — Она височком ударилась… Слон обнял друга и долго качал его в своих объятиях, пока тот не заснул… Надька после известия о смерти дочери на долгих два года прямиком поехала в Кащенко. Кран продолжал играть в казино с другом Капельманом. А когда еврей из Майами пытался урезонить товарища и делать ставки меньшие, Кран в ответ косил глазом отчаянно и шипел на эмигранта, что он класть хотел на бабло, что Капельману не дано понять, что жизни у Крана нет и что у него не будет никогда внуков, в отличие от Капельмана, у которого уже шесть, так на хера баблос этот нужен, а в казино оно все забывается!.. Капельману трудно было что-то сказать в ответ. Он был человеком большого сострадания и слабой воли… |
|
|