"Великий перелом" - читать интересную книгу автора (Шидловский Дмитрий)

ГЛАВА 7 Распутин

Чигирев поднялся по лестнице. Эти парадные подъезды петербургских домов он помнил еще по своему миру. Только в начале двадцать первого века они были грязными, обшарпанными и неизменно воняли какой-то гадостью, а здесь подъезд был чист, хорошо убран и не беспокоил обоняния прохожих неприятными запахами. Впрочем, в сравнении с теми подъездами, где уже побывал Чигирев, этот был весьма невзрачный. Не было здесь дорогих ковровых дорожек на лестнице, затейливых искусных витражей на окнах, цветов в вазах на подоконниках. Да и сам дом, расположенный на Гороховой улице ближе к ипподрому, совсем не входил в список привилегированных. Но надо было видеть, с каким благоговением поднималась по этой невзрачной лестнице госпожа Пистолькорс. Словно восходила к святилищу, к храму великого божества. Добравшись до нужного этажа, она позвонила в дверь и многозначительно посмотрела на спутника, словно проверяя, испытывает ли он должное благоговение перед обиталищем святого человека. Чигирев поспешил изобразить на лице гримасу паломника, трепещущего перед святыней.

Дверь открыла женщина средних лет, низко поклонилась и сообщила:

— Григорий Ефимович ждет вас.

В приемной толпилось множество народу, однако вновь прибывших проводили прямо в кабинет с плотно зашторенными окнами и освещенный одной лишь лампой. Там, из полутьмы, из дальнего угла на них взглянули колючие, словно прошивающие насквозь глаза. Невероятную психическую силу человека, скрывавшегося в глубине комнаты, историк ощутил едва ли не кожей.

Следом за своими спутницами Чигирев истово перекрестился на образа и… потупился, настолько тяжело было чувствовать на себе взгляд Распутина.

— Вот, Григорий Ефимович, привели к вам Сергея Чигирева, — произнесла госпожа Пистолькорс. — многие годы он жил в землях языческих, африканских. Многие чудные дела и обряды нехристианские видывал. Ныне же, вернувшись в отчизну, порешил он к благодати православия припасть. Вот мы с Анной и присоветовали ему к тебе явиться да вразумление от тебя услышать. Может, поможешь ты ему скверну языческую очистить. А может, и тебе интересны будут рассказы его об обычаях языческих.

— Аннушка прислала, говоришь? — Распутин поднялся с дивана и вышел на свет. — Добро.

Чигирев теперь смог лучше рассмотреть «старца». Тот был высок, но почему-то не производил впечатления физически сильного человека. Более того, взглянув на Распутина глазами фехтовальщика, Чигирев вдруг понял, что не побоялся бы вступить в бой против этого гиганта. Не было в нем ощущения цельности, готовности к схватке. Двигался Распутин как-то скованно, особенно в пояснице и плечах. Впрочем, все это с лихвой покрывала невероятная психическая энергия, присутствовавшая в этом человеке. Его глаза словно прошивали насквозь, буравили, приковывали к себе.

— Ну что же ты стушевался, милый? — Распутин подошел почти вплотную к Чигиреву и ладонью разгладил свою бороду.

— Да вот, как-то непривычно здесь, Григорий Ефимович, — промямлил Чигирев, с трудом заставив себя взглянуть в глаза «старцу».

— Что же необычного? — усмехнулся Распутин, внимательно разглядывая Чигирева, и вдруг замолчал, впившись глазами в гостя.

Несколько секунд длилась пауза, после чего Распутин вдруг широким жестом перекрестил Чигирева и проговорил, медленно растягивая слова:

— Нету в нем беса. И не было. Чист он. Хоть и в язычестве пребывал, но чище многих, кто кажное воскресенье в церкви поклоны бьет. Но человек сей не от мира сего.

— Что же значит сие, батюшка? — тихо спросила госпожа Пистолькорс.

— Выйдите все, — резко потребовал Распутин. — Меня с Сергеем оставьте.

Не проронив ни слова, женщины покинули комнату, прикрыв за собой дверь. Распутин медленно подошел к столу, взял стоявшую там бутылку и разлил из нее красное вино в два хрустальных бокала.

— Пей, — указал он Чигиреву на один из бокалов. — Мадера.

Историк подошел к столу, взял бокал и сделал несколько глотков. Вино показалось ему слишком сладким.

— Не видел я еще такого. — Распутин одним глотком осушил свой бокал. — Откуда ты?

— Издалека.

— Так и знал, что не скажешь, — проворчал Распутин после непродолжительной паузы. — Зачем пришел? На погибель или на спасение?

— На спасение, Григорий Ефимович.

— Говори, — потребовал Распутин.

— До революции осталось четыре года, — заплетающимся языком произнес Чигирев. — Погибнет вся императорская семья. Страна будет разрушена. На семьдесят с лишним лет в ней установится кровавый режим. Потом снова хаос. Из великой империи мы превратимся в отстающую страну на задворках цивилизации.

— Как предотвратить?

— Через полтора года начнется мировая война. Россия вместе с Англией и Францией выступит против Германии и Австрии. Это будет началом конца.

Распутин с силой запустил свой бокал в дальнюю стену, и тот разлетелся на множество осколков.

— Говорил я Папе, не надо с германцем воевать.

— Я знаю, Григорий Ефимович, что вы хотели предотвратить войну, но вам это не удалось. Теперь мы должны суметь. Это единственный способ предотвратить революцию.

— Так, стало быть, ты из будущего, — протянул Распутин. — По доброй воле сюда попал али нет?

— Не по доброй. Но раз уж здесь, то хочу предотвратить катастрофу.

Распутин нервно походил по комнате.

— То-то чую, не из этого ты мира. Дух от тебя не ангельский, не дьявольский, но и не нашенский. Чужой, — и вдруг вплотную подошел к Чигиреву: — скажи, меня убьют?

— Убьют, — чуть помедлив, ответил Чигирев. — Перед самой революцией. В декабре шестнадцатого

— Кто?

— Никто не узнает, — уверенно соврал Чигирев, — Вас просто найдут застреленным на улице.

— Это все они, родственнички императорские, — прорычал Распутин и снова заметался по комнате.

— Григорий Ефимович, — подал голос Чигирев, — я постараюсь вам помочь. Но и вы помогите стране. Если мы не предотвратим войну, погибнут десятки миллионов. Страна погибнет.

— Ты уверен, что если не будет войны, то и революции не случится? — остановился Распутин.

— Я уверен, что, если начнется война, революция неизбежна. Реформы, конечно, нужны будут в любом случае. Но если начнется война, и они окажутся бессмысленны.

— Надо, чтобы император чаяния народные сам слушал, а не через дворян правил, — воздел узловатый палец к потолку Распутин. — Чтобы болтуны эти думские власти не имели. Надо, чтобы правил государь не по воле толстосумов да худых советников, а глас одного лишь Бога слушал.

— Ну да, это конечно, — замялся Чигирев. — Но сейчас главное — предотвратить войну.

— Сам знаю. — Распутин пятерней взъерошил свои волосы. — Да как? Все императорские родственнички лишь о войне и говорят. Уломают они Папу, ой уломают.

— Надо придумать, Григорий Ефимович. Иначе всем нам не жить. Россию потеряем.

— И то верно. Ну да обмыслим еще. Нынче что-то я себя плохо чувствую. Ты завтра ко мне приди. Обговорим. Да почаще ко мне ходи. Нам с тобой много еще о чем поговорить надобно.

— Конечно, Григорий Ефимович, непременно приду. — Чигирев начал медленно отступать к выходу.

— Погодь, — окликнул его Распутин. — Тебе-то самому чего надо?

— Мне? Ничего.

— Ты при службе?

— Нет пока.

— Так не годится. В Петербурге все при службе быть должны. Ну-ка я тебе отпишу. Сам решишь, к кому с ентой бумаженцией идтить.

Распутин схватил листок бумаги, карандаш и принялся что-то писать, потом сунул свою писульку в нагрудный карман пиджака Чигирева и почти вытолкнул его в приемную:

— Ну, ступай, милый. Мне нынче одному побыть надобно. Завтра приходи. Господь с тобой.

Когда двери кабинета закрылись, к историку подскочила госпожа Пистолькорс.

— Что же вам поведал старец? — дрожащим от волнения голосом спросила она.

— Благословил, — ответил Чигирев. — Велел почаще заходить.

— Ах, какая благодать! — всплеснула руками Пистолькорс. — Вам надо непременно воспользоваться этим предложением и почаще бывать у старца.

— Да, конечно, — пробурчал Чигирев. — Извините, мне надо ехать. Свидание со святым старцем — такое потрясение для меня. Я хотел бы немного побыть один.

— Как я вас понимаю, — сочувственно покачала головой Пистолькорс. — Конечно, поезжайте. Всего вам доброго.

Спешно натянув в прихожей галоши и пальто, Чигирёв выскочил на лестницу и только здесь вытащил записку Распутина. Чудовищными каракулями там было написано: «Милай дарагой памаги Серегею».

«Что же, с такой рекомендацией можно в любое министерство устроиться, — подумал Чигирев. — Уже неплохо».

Он сбежал по лестнице, миновал трех господ крепкого телосложения, со скучающим видом околачивающихся на площадке, выскочил на улицу и почти сразу поймал лихача.

— В Ковенский! — скомандовал Чигирев, усаживаясь в сани.

— У Гришки, у Распутина, что ли, был, барин? — оскалился извозчик, указывая на дом.

— Не твоего ума дело, — буркнул Чигирев.

— Как скажете, барин. — Извозчик подхлестнул лошадей и, сплюнув на землю, процедил: — Тьфу, нечистая.