"Великий перелом" - читать интересную книгу автора (Шидловский Дмитрий)

ГЛАВА 17 Июль

Собственный садик, тот, что располагался между Эрмитажем и Адмиралтейством, всегда был закрыт для широкой публики. До революции он считался частью дворцового комплекса и охранялся лейб-гвардией. Сразу после прихода к власти Временного правительства садик стал открыт для всех желающих. Теперь среди солдат Петроградского гарнизона и городских пролетариев появилась мода сидеть на бордюрах дорожек и лущить семечки под аккомпанемент зашедшего на общие посиделки гармониста. Очевидно, простым людям было приятно вести тот же образ жизни, к которому они привыкли в своих деревнях и рабочих слободках, прямо под окнами недоступного им прежде царского дворца. В принципе, ничего плохого в этом не было. Но что чрезвычайно раздражало Чигирева, так это толстый слой шелухи, который неизменно покрывал все дорожки садика.

«Ну что за дурная привычка все корежить, ломать и уродовать? — раздраженно думал Чигирев, шагая ярким июльским днем к Зимнему дворцу. — Свобода, равенство, братство — замечательно. Теперь у них много прав. Но почему обязательно надо писать на памятниках почившим монархам всякую похабщину? Зачем задирать на улицах интеллигенцию и избивать офицеров? Зачем идти в Летний сад и демонстративно материться там, доводя до обмороков барышень? Почему исторический центр Петербурга, такой блистательный, строгий, стильный, обязательно должен быть заплеван, покрыт шелухой от семечек и обрывками прокламаций? Почему свобода воспринимается именно как право испортить и изуродовать нечто прекрасное? Ведь они понимают, что занимаются вандализмом, они делают это осознанно. Какая-то безумная попытка низвести все до своего примитивного уровня. Мы-то думали, что даем им свободу подняться, а они, оказывается, хотели опустить нас.

Конечно, это психология раба. Ему ненавистно всё, что связанно с рабовладельцами, — и хорошее, и дурное. Должны пройти годы, прежде чем они станут по-настоящему свободными. Поймут, чем отличаются права от безответственности. Поймут, что в демократическом обществе свобода одного всегда заканчивается там, где начинается свобода другого. Но почему все это время мы вынуждены терпеть всеобщее хамство? Сколько нам ждать, пока они наиграются в свободу как в право оскорблять тех, кто выше их по интеллекту и социальному положению? Конечно, можно вернуть жандармерию, ввести драконовские законы за нарушение общественного порядка. В европейской стране так и сделали бы. Но здесь вековая традиция палочной дисциплины. Ни один здешний жандарм и слышать не захочет о правах задержанных или о соблюдении законности. Рабский дух тем и отличается от свободного, что уважение к правам личности ему чуждо, невзирая на сословие. А приобретается внутренняя свобода десятилетиями, веками. То, что мы формально освободили народ, не значит ничего. Дай волю нашим держимордам — сразу польется кровь, вмиг от демократии не останется и тени. Освободи низы — и взыграют самые темные инстинкты толпы. Мигом страна погрязнет во всеобщем хамстве и бескультурье. И опять польется кровь, потому что каждый будет рвать кусок у соседа, а бывший раб примется мстить бывшему рабовладельцу.

Вот он, секрет грядущей Гражданской войны. Это не борьба старого с новым, это борьба двух обликов старого мира. Новое оказалось слишком слабым и было в зародыше уничтожено с двух сторон. История демократии в России закончится в январе восемнадцатого разгоном Учредительного собрания. В грядущей кровавой схватке сойдутся рабовладельцы и рабы. Притом рабы, вышедшие из клеток, но оставшиеся рабами в душе. Оттого-то столько крови и жестокости с обеих сторон. Оттого и поражение белых. Рабов попросту больше. Да и человеку свойственно симпатизировать угнетенному, а не угнетателю. И оттого же грядущая тирания. Даже умывшись кровью, эта страна так и останется страной рабов.

Выходит, я все сделал правильно, вся моя политика выстроена верно. Чтобы демократия могла выжить, надо ослабить и красных и белых. Это единственный шанс. И то, что я решил сделать сегодня, — полностью оправдано».

Чигирев взбежал на ступеньки крыльца Зимнего дворца и предъявил документы дежурному офицеру. Тот, быстро проверив бумаги, распахнул перед ним дверь. Через несколько минут историк предстал перед председателем Временного правительства России.

— Здравствуйте, Сергей Станиславович, — поднялся ему навстречу из-за тяжелого резного стола Керенский. — Что за спешка? Почему вы хотели видеть меня столь срочно?

— У меня есть достоверные сведения о месте пребывания Ульянова-Ленина.

— Вот как? — Керенский вновь опустился в кресло и жестом пригласил Чигирева садиться напротив. — И где же он?

— В Финляндии, у самой границы. В нескольких верстах от Сестрорецка река Сестра широко разливается, образуя озеро. Там, на финском берегу, он и скрывается в шалаше вместе с Каменевым. Сведения абсолютно надежные.

— Меня поражает ваша информированность, Сергей Станиславович! Надо признать, большинство ваших оценок и предсказаний оказались абсолютно верными. Судя по всему, у вас большая агентурная сеть.

— Небольшая, зато эффективная.

— Это-то меня и беспокоит. Менее всего мне бы хотелось, чтобы в новой демократической России возрождались традиции имперской жандармерии. Вы — товарищ министра юстиции. Однако, как мне кажется, вы давно уже играете в моем аппарате совсем иную роль.

— Всякая демократия лишь тогда чего-то стоит, когда умеет защищаться, Александр Федорович. Кажется, вы сами любите использовать эту формулу в своих речах.

— Да, знаете, неплохой лозунг вы мне подкинули. Чеканно и абсолютно точно. И все же я категорически против возрождения традиций слежки за гражданами России.

— К сожалению, когда дело касается врагов общественного порядка, даже мы бываем вынуждены прибегать к не слишком популярным мерам. Ведь наши противники зачастую действуют скрытно.

— Доля правды в ваших словах есть. По вашему совету мы установили слежку за генералом Корниловым и действительно убедились в существовании крупномасштабного военного заговора. Но вот в отношении большевиков… Конечно, события первого июля[7] наглядно показали, сколь велики амбиции этих господ. Но я все же убежден, что у демократической России врагов слева нет. Вся опасность исходит от монархически настроенного офицерства и чиновничества.

— Я бы не стал этого утверждать. Крайности сходятся. Левоэкстремистские группировки вполне могут сомкнуться с правоэкстремистскими. То, что они впоследствии перережут друг другу глотки, нас мало интересует. Вначале они прикончат нас.

— Ну, это вряд ли, Сергей Станиславович, — добродушно усмехнулся Керенский.

— Надеюсь. Но, в любом случае, большевики и левые эсеры в состоянии применить те же методы, что и генералы-монархисты. Поэтому я настаиваю на немедленных и жестких мерах против их руководства. Тем более вы как юрист прекрасно понимаете, что поводов для возбуждения против них уголовного дела уже более чем достаточно. Попытка государственного переворота — раз. Финансирование из германского Генштаба — два. Организация саботажа на военных предприятиях во время войны — три. Я собрал вам достаточно документов, чтобы подтвердить все эти обвинения.

— Достаточно, — согласился Керенский. — Что-то я смотрю, совсем вы не любите левых радикалов. Ладно, я дам распоряжение об аресте Ульянова.

— Я бы просил вас выделить мне воинский отряд для проведения этой операции. Проходить она должна без лишнего шума.

— Почему? — Керенский удивленно взглянул на собеседника. — Вы хотите провести эту операцию тайно? Не уведомляя власти Финляндии? Это, знаете ли…

— Я более чем убежден, что деятельности Ленина симпатизирует множество людей, вошедших в новые органы власти и у нас, и в Финляндии. Если бумаги пойдут по обычной бюрократической цепочке, Ленина, скорее всего, предупредят. А я вам уже говорил, что считаю большевиков куда более опасными, чем генералов. Прошу вас разрешить мне провести операцию лично. Тем более что ордер на арест Ульянова-Ленина прокуратурой уже выписан.

— Ну ладно, — недовольно поморщился Керенский. — Вечно эти ваши тайны мадридского двора. Берите взвод из моей личной охраны.

Утренний туман над водой еще не рассеялся, когда несколько лодок подошли к берегу. Выскочившие из них солдаты с винтовками наперевес ринулись в близлежащие заросли.

— Тихо! — шепотом скомандовал Чигирев. Он первым прыгнул на берег и теперь шел впереди. На нём была офицерская полевая форма без знаков отлиния, а в кобуре на поясе висел тяжелый «люгер», — Поручик, прикажите своим людям рассредоточиться и цепью следовать в указанном мной направлении, — Слушаюсь, гражданин товарищ министра, — отозвался командовавший отрядом поручик и тут же передал команду по цепочке.

Теперь отряд двигался через лес. Шедший впереди Чигирев мысленно похвалил себя за то, что некогда, еще в своем мире, с фотографической точностью запомнил карту-схему мемориального музея «Шалаш», Тогда сработал профессиональный интерес начинающего историка. Хотелось понять, как выглядело историческое место во время известных событий. Теперь же благодаря тогдашней дотошности он достаточно точно вычислил нужное место на пограничной карте и, изобразив хорошо информированного специалиста, уверенно указал его командиру своего отряда.

«Ну, вот и все, — думал Чигирев, мягко ступая по лесной тропинке, — сейчас мы окончательно завершим поворот здешней истории. Молодец, Ванечка, Сталина прикончил. Теперь я вобью осиновый кол в грудь большевизма, уничтожу его в зародыше. Из Разлива Ленин не должен уйти, даже под конвоем. Нельзя давать ему шанса. Он самый активный, самый решительный из всей большевистской партии. Если я убью его сейчас, октябрьский переворот не состоится или будет достаточно быстро подавлен. Все, финита ля комедия. Свою роль в этом мире я смогу считать законченной. С Корниловым Керенский разберется и без меня. Он прекрасно понимает опасность, исходящую от правых, но недооценивает левых. На этом в нашем мире и погорел. Ну ничего, именно эту его оплошность я и устраню. Чем же мне заняться дальше? Можно остаться в этом мире и посмотреть эпилог. Хотя стоит ли? Да и технически это сложно. На вид мне до сих пор около тридцати. А прошло уже четыре года. Еще три — пять лет — и начнутся вопросы: „Как это вы, Сергей Станиславович, совсем не меняетесь?!“ Но даже не это главное. Нельзя терять ясность видения исторических процессов. А это возможно только при взгляде со стороны. Если я задержусь здесь, то превращусь в одного из участников событий, потеряю объективность. Прав Басов: если к чему-то привязываешься, то перестаешь адекватно воспринимать происходящее. Страсти мешают. Но я не Игорь. Не могу я отстраниться и вести растительное существование. Пойду в другой мир и помогу тамошней России обрести свободу и достаток. С какого же начать? Наверное, с царствования Александра Второго. Тот мир ближе всего к революции… Стоп. Не замечтался ли я? Ведь в этом мире Ленин еще жив, угроза октябрьского переворота еще не снята… И мы, кажется, пришли».

Отряд залег на краю поляны, посредине которой рядом со стогом сена располагался небольшой неприметный шалаш. Почти такой же, как и тот, что видел Чигирев в своем мире в восьмидесятых годах двадцатого века, только у этого вход был заслонен вкинутым сверху одеялом.

«Нет, не будет здесь никого музея-заповедника через восемьдесят лет», — подумал Чигирев и взвел курок.

— Поручик, прикажите солдатам окружить поляну. Вы идете со мной. При попытке преступников бежать или сопротивляться стрелять на поражение.

— Не беспокойтесь, гражданин товарищ министра, — плотоядно усмехнулся ему в ответ офицер, — не уйдут.

Поручик тоже достал из кобуры револьвер, и по егo решительному виду Чигирев понял, что преступники обязательно «окажут сопротивление» и их придется убить.

Когда взвод окружил поляну, Чигирев и поручик мягко ступая на полусогнутых ногах, приблизились к шалашу. Обойдя его с двух сторон, они прислушались. В шалаше явно кто-то был. До слуха историка донеслось ровное дыхание спящего. Сосчитав про себя до трех, Чигирев шагнул ко входу и сорвал одеяло.

Пронзительный женский крик огласил окрестности. Чигирев увидел, как в полумраке шалаша забилась в угол, прикрывая руками грудь, абсолютно голая блондинка с длинной косой. Глядя на непрошеных гостей, она истошно визжала.

— Какого черта? — с пола шалаша приподнялся обнаженный Басов. — А, это ты. Наконец то! Я уж тебя ждать устал.

Совершенно ошарашенный Чигирев вылупил от удивления глаза:

— Ты? Как? А где…

— Ленин? Ушел. Уже давно.

Басов вытащил из угла комок одежды и принялся натягивать нижнее белье.

— Кто вы такой? — строго спросил поручик.

— Басов я, Игорь Петрович. Коммерсант. — Басов застегнул брюки, надел башмаки и, оглянувшись, бросил девушке какую-то короткую фразу по-фински.

Та нервно закивала, подобрала лежавшее у стены платье, быстро натянула его и стремглав бросилась вон, вся красная от стыда. Про себя Чигирев отметил, что девушке от силы лет девятнадцать, а ее фигура и миловидное лицо вполне могли бы обеспечить ей приз на международном конкурсе красоты в конце двадцатого века.

— Гражданин, извольте объяснить, с какой целью вы здесь оказались, — потребовал поручик.

— Сам, что ли, не понял? — насмешливо посмотрел на него Басов. — Слушай, поручик, ты бы спрятал свою пушку да отошел со своими ребятами шагов на двести. Нам с гражданином товарищем министра поговорить надо.

Поручик растерянно уставился на Чигирева.

— Да, поручик, отведите людей, — распорядился тот.

Сердито козырнув, поручик повернулся и зашагал прочь.

— Ты можешь объяснить мне, что все это значит? — повернулся Чигирев к Басову.

— Я хотел с тобой поговорить. Кстати, пойдем к озеру. Там очень красивый вид.

— Почему здесь? — Чигирев послушно шагнул за Басовым.

— Ты такой занятой человек, что на прием к тебе просто не пробиться. Да и атмосфера в министерстве официальная. А то, что ты сюда придешь, было вполнe предсказуемо. Убирать Ленина, пока он легально жил в Петрограде, у тебя руки не выросли. Все-таки политическое убийство. И охраняли его неплохо. А здесь можно сделать это спокойно «при попытке к бегству». Все логично.

— Ленина предупредил ты?

— Я обещал не вмешиваться, я и не вмешиваюсь.

— Тогда кто?

— Не догадываешься?

— Крапивин?! Какого черта ему надо? Он же был поборником самодержавия! Хотя в последнее время говорил о необходимости реформ. Ах черт! — Чигирев хлопнул себя ладонью по лбу. — Конечно, в монархии он разочаровался. Против демократии у него предубеждение еще с нашего мира. Остаются большевики. Решил построить социализм с человеческим лицом. Вот идиот!

— Ты давно его не видел?

— С сентября. После того как его перевели в Петроград. Он тогда приехал ко мне, и мы поругались. Я должен был еще тогда понять. Он командовал внешней охраной Александровского дворца и исчез сразу после революции. Значит, в Разливе он решил меня опередить. А может быть, еще и раньше начал охранять Ленина.

— Возможно. Что будешь теперь делать?

— Искать.

— Вряд ли на этом поле ты сможешь переиграть Крапивина.

— Пожалуй. Значит, надо искать другое решение.

— Ищи.

Чигирев удивленно посмотрел на Басова:

— А зачем ты пришел?

— Я уже говорил: повидаться с тобой.

— Зачем?

— Ты как-никак уже скоро пять лет обитаешь в этом мире. Не надоело?

— Хочешь предложить мне уйти отсюда?

— Если ты сам захочешь. В конце концов, у меня нет монополии на наш аппарат.

— Но ты не даешь нам пользоваться им, чтобы получать информацию и проносить сюда оружие.

— Разумеется. Вы и так обладаете огромным преимуществом — знанием. Все остальное уже будет чрезмерным нарушением равновесия.

— Значит, ты все-таки вмешиваешься.

— В вашу деятельность? Нет, конечно. Я просто не даю вам воспользоваться сверхъестественными способностями из милосердия к этому миру. Представляешь, что могло бы произойти, если бы вы с Крапивиным вооружились атомной артиллерией?

— Положим, в прошлый раз ты вмешивался более активно.

— И объяснял почему. Но здесь ситуация такая, что хуже сделать очень трудно. Впрочем, если ты хочешь покинуть этот мир, я тебе помогу.

— Чтобы опять бросить в другом?

— Это на твое усмотрение. Можешь остаться со мной. Можешь передвигаться по мирам без меня.

— Но делать ты мне ничего не дашь?

— Почему ты так решил?

— Но ты ведь все время не даешь нам действовать.

— Я не даю вам губить миры, в которые вы приходите. Если вы найдете для них лучшие сценарии, я только поддержу вас.

— Вот был выход, — махнул Чигирев в сторону оставленного собеседниками шалаша.

— Это был не выход. Настоящий выход не может быть связан с уничтожением. Он может быть связан только со спасением.

Чигирев удивленно посмотрел на Басова:

— Но если старое и отжившее мешает, его нужно уничтожить.

— Да. Но если это действительно отжившее, то оно умрет и без тебя. Другой вопрос, если ты уничтожаешь, спасая.

— Именно это я и делаю. Я спасаю молодую русскую демократию, которая может погибнуть через считанные месяцы.

— А разве это твой бой? В этом мире живут люди, у которых свой взгляд на мир, своя точка зрения. Они сражаются за то, чтобы жить по-своему. Ты приходишь в этот мир извне и начинаешь определять, как им строить свою жизнь.

— У меня есть опыт будущего.

— У тебя очень ограниченный опыт. Процессы, в которые ты вмешиваешься, не завершены. И тем более ты не знаешь, к чему приведут изменения, которые ты вносишь.

— Ты говоришь, как Бог, которому открыта высшая истина.

— Я говорю как человек со стороны.

— Если ты посторонний человек, то зачем лезешь в чужие дела?

— А мне казалось, что в чужие дела лезешь ты.

Они вышли на берег Разлива и остановились у кромки воды.

— Так зачем ты пришел сюда? — спросил Чигирев после непродолжительной паузы.

— Предложить тебе выход.

— Покинуть этот мир?

— Да.

— А Крапивин за это время приведет к власти большевиков.

— Они и сами придут.

— Я хочу этому помешать.

— Попробуй. Впрочем, вряд ли это поможет тебе стать счастливее. А сейчас ты неудовлетворен и несчастен. Поэтому и вмешиваешься в чужую жизнь: ты сам не знаешь, как исправить свою.

— О чем ты?

— Счастье или несчастье — это состояния, которые напрямую не зависят ни от дохода на душу населения, ни от суммы на банковском счете. Счастье — это душевная гармония и удовлетворенность своим положением. Его может достичь и небогатый человек. Несчастье — это дисгармония и неудовлетворенность достигнутым. Это состояние, которое может испытать и миллиардер, живущий в самой богатой стране мира. Чтобы достичь гармонии и внутреннего покоя, совсем необязательно переворачивать жизнь целых стран и устраивать гражданские войны. Можно просто пересмотреть свои взгляды. А освободившееся время посвятить более интересным занятиям. Положим, мы с Алексеевым занялись изучением его аппарата. В итоге мы получили неограниченную свободу перемещаться по мирам. Сейчас в нашем распоряжении имеется порядка сорока каналов. Многие из открытых миров в корне отличаются от нашего. Вплоть до того, что не все они заселены людьми. Я уж не говорю о принципиально иных вариантах истории. При этом Алексеев утверждает, что мы не прошли еще даже одного процента диапазона аппарата. Чем не поле деятельности?

— А что это за миры? — встрепенулся Чигирев.

— Множество. Ты можешь пойти со мной и все увидеть.

— Но тогда я должен покинуть этот мир?

— Конечно.

— А если я решу вернуться?

— Я не могу гарантировать, что верну тебя сюда точно в это же время. Аппарат имеет очень большую погрешность. Вот почему я решил посетить всех вас, прежде чем вплотную заняться изучением открытых миров.

— Понятно. — Чигирев задумался. — Предложение очень заманчивое. Но все же я останусь. Может, ты и прав насчет покоя и гармонии. Может, оно и интересно изучить десятки альтернативных миров. Но ты знаешь, всю жизнь я изучал, узнавал, открывал. И ни разу ничего не изменил. Попробовал в прошлый раз — не вышло. Я хочу хоть однажды добиться реальных изменений. Сам, своими руками.

— Что же, попробуй, — безразлично пожал плечами Басов. — Опыт — тоже штука полезная. Хотя все твои идеи, они не для этой страны и не для этого времени.

— Ты не прав. В Петрограде…

— Вот именно, что только в Петрограде. Этот город всегда стоял особняком. Может, тебе и удастся чего-то добиться в одном отдельно взятом городе. В конце концов, те люди этого мира тоже имеют право выбора. Ну, раз ты решил, то я, пожалуй, пойду.

— Подожди, у меня к тебе два вопроса. Ты знаешь, где Ваня?

— В Польше. Как и ты, пытается изменить ход истории.

— Как он? Здоров? С ним все в порядке?

— Вполне. Он перешел линию фронта во время великого отступления и сейчас состоит при Пилсудском в качестве личного телохранителя. Он произвел впечатление на будущего маршала меткой стрельбой и приемами рукопашного боя.

— Значит, он воюет против России?

— Да. А ты ожидал чего-то другого?

— Ты его видел?

— Нет. Он писал мне в Париж.

— А разве ты живешь в Париже?

— И в Париже тоже.

— Хорошо. Еще один вопрос. Как ты считаешь, есть ли шанс сохранить здесь демократию? — Чигирев замялся. — Скажи как сторонний наблюдатель.

— Шанс есть.

— Но каким образом?

— Сам ответ найди. Только что говорил, что хочешь все сделать своими руками, и тут же просишь подсказки. Подумай только над одним. Если враг окажется сильнее, попробуй понять, в чем его преимущество, и лишить его этого преимущества. Другого пути нет.

— А ты действительно странный тип, — усмехнулся Чигирев. — Если знаешь ответ, почему молчишь? Общими философскими фразами отмазываешься. Я ведь действительно хочу спасти людей.

— Опыт невозможно передать, а понимание — объяснить.

— Даже ради спасения людей ты не хочешь поступиться принципами, — с укоризной произнес Чигирёв.

— Если ты избегаешь конкретной опасности, это ре всегда спасение, — ответил Басов.

Он повернулся и зашагал вдоль берега. Чигирев печально смотрел ему вслед. Внезапно его охватило раздражение. «Если избегаешь конкретной опасности, это не всегда спасение! — подумал он. — Посмотрим, как ты избежишь этой опасности».

Он выхватил пистолет, направил его в спину уходящему Басову… и застыл в изумлении. Перед ним не было никого. Игорь словно растворился в воздухе.

«Стоп, — Чигирев опустил пистолет и потер лоб. — Что это я? Уже в людей готов стрелять из-за глупой обиды. Не зря говорят: „Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав“. Господи, да он же мне все сказал! Воспользоваться оружием врага. Понять, в чем его Сила. Чем, собственно, господин Ульянов привлек народ? Какие были его первые декреты?»