"Великий перелом" - читать интересную книгу автора (Шидловский Дмитрий)

ГЛАВА 3 Планы

Янек, Чигирев и Алексеев вошли в столовую. Мальчик чувствовал себя неуютно в допотопном костюме, который заставил его надеть Басов. Да и вся информация, обрушившаяся на него за последние часы, повергала в шок. Только что они вместе с отцом гуляли по Варшаве тысяча девятьсот двенадцатого года. Янек был совершенно ошеломлен увиденным. Словно ожили картинки старой кинохроники, словно по мановению волшебной палочки восстал город, уничтоженный десятилетия назад. (Или тот, который будет уничтожен, здесь Янек не знал, как правильно выразиться.)

А отец все рассказывал ему невероятные подробности путешествий в иных временах и измерениях. Янек узнал захватывающую историю о том, как скромный преподаватель московского института попал в прошлое и попытался исправить судьбу своего народа, предотвратить кровавую смуту, превратить свою страну в процветающую европейскую державу. Чигирёв-старший не оправдывался, он последовательно объяснял сыну, почему поступил именно так, а не иначе, почему не было возможности остаться с семьей, почему он сделал выбор в пользу своих принципов, когда должен был решать: судьба собственной страны или сын. Янек слушал отца и понимал, что в аналогичной ситуации поступил бы точно так же. Обида, возникшая в нем после того, как он узнал, что отец жив, но бросил его на многие годы, улетучилась. Сейчас мальчика больше всего захватывала мысль о возможностях, которые открывал аппарат, созданный Алексеевым. Ведь можно было не только увидеть прошлое, или «возможное прошлое», как называл это Чигирев, но и самому стать участником исторических событий, изменить их, направить пути развития народов совсем по иному руслу.

А еще он требовательно расспрашивал отца, что произойдет, или, вернее, должно произойти с тысяча девятьсот восемьдесят второго по две тысячи четвертый год. Он с нескрываемой радостью узнал о грядущем развале Варшавского договора, об экономических реформах в бывших странах СЭВ, вступлении Польши в Евросоюз и НАТО. Грядущем? Отец рассказывал об этом как о свершившемся факте, как об истории! И это когда они шли по варшавской улице мимо городового, который и не подозревал, что всего через полтора года Европу захлестнет Первая мировая война, а через пять лет страна погрузится в пучину гражданской войны, и Варшава перестанет быть городом Российской империи, превратится в столицу суверенного государства, которое, казалось, навсегда исчезло с карты мира более столетия назад. Кругом шла голова от всех этих парадоксов.

А потом, когда они вдоволь нагулялись, их встретил Алексеев. Вместе они выехали на окраину Варшавы, и инженер открыл «окно» в шестнадцатый век. Изумленный Янек увидел, как по Краковскому тракту (не заасфальтированному шоссе, а по грунтовой дороге) в Варшаву едет магнат со своей свитой.

Выйти в тот мир отец Янеку не позволил, справедливо заметив, что мальчик не одет в соответствии с эпохой, и это может быть чревато большими неприятностями при контакте с местными жителями.

Теперь они вернулись в квартиру Басова. Швейцар уже весьма доброжелательно посмотрел на одетого «в полном соответствии с приличиями» мальчика. Когда они вошли в столовую, Крапивин сидел за обеденным столом и как-то рассеянно смотрел в поставленную перед ним пустую тарелку. Басов кочергой с витой ручкой ворочал горящие поленья в камине.

— Прислуга вернулась, — сообщил он. — Я попросил обед приготовить на четверых. Сейчас будет.

— Хорошо, — кивнул Чигирев, усаживаясь за стол.

Через пару минут миловидная горничная внесла в столовую супницу, из которой распространялся аппетитный запах. Чернина с клецками,[2] безошибочно определил изголодавшийся Янек, втянув носом воз-дух.

— Угощайтесь, панове. Приятного вам аппетита, — сказала горничная по-польски и удалилась.

— А прислуга у вас польская, дядя Игорь, — заметил Янек.

— Но мы же в Польше, — спокойно ответил Басов, принимаясь за суп.

— Но ведь вы русский, — не унимался Янек.

— Я человек, который живет, не вступая в противоречия с окружающей его действительностью, — уклончиво ответил Басов.

Несколько минут они молча ели. Янек украдкой разглядывал новых знакомых и сравнивал их про себя. Отец и Алексеев показались ему людьми умными, но немного занудными. Оба превыше всего ценили интеллект, оба видели цель своей жизни в реализации своих научных идей. Правда, если Алексеев был всецело погружен в себя и свои мысли, то Чигирев рьяно пытался обратить окружающих в свою веру, убедить в своей правоте. Да и сфера их интересов принципиально разнилась. Чигирева интересовали люди, их быт и образ жизни. Алексеева же интересовал только его аппарат и все явления, с ним связанные. Но при этом он оставался совершенно равнодушен ко всем историческим эпохам, да и самим возможностям передвигаться во времени ради переустройства мира.

Впрочем, надо признать, что наибольшее впечатление на мальчика произвел Крапивин. Рядом с ним казалось, что стоишь перед мощным утесом, вросшим в землю, на века застывшим в своем суровом величии. Без сомнения, это был сильный человек, возможно, даже не менее сильный, чем дядя Войтек. Впрочем, пан Басовский сильно отличался от Крапивина. Хотя он и был сильным бойцом, но казался Янеку океаном, все время менявшимся по какой-то понятной только ему логике. То он был спокоен и ласков, то становился вдруг бурным, беспощадным и всесокрушающим, то неудержимо стремился куда-то, то неожиданно застывал в неколебимом покое. Басовский был непредсказуем, а Крапивин несокрушим — вот что, пожалуй, можно было сказать, сравнивая этих двух людей.

Молчание затягивалось, и Янек заговорил первым.

— И что теперь будем делать? — обвел он глазами присутствующих.

Мужчины переглянулись. В комнате повисла напряженная тишина.

— Ты задал самый сложный вопрос, — сказал наконец Крапивин.

— Почему? — искренне удивился Янек.

— Мы обсуждали его два дня до твоего прихода и так не пришли к общему мнению, — ответил Чигирев.

— В чем же проблема? — спросил Янек.

— А почему ты задал этот вопрос? — вступил в разговор Басов.

— Так, — передернул плечами Янек. — Такие возможности открываются.

— Чем больше возможности, тем выше плата за их реализацию, — усмехнулся Басов. — Да и возможности каждый из нас по-своему оценивает. Вот ты какие увидел?

— Можно походить по разным эпохам, посмотреть, как там люди жили, — растягивая слова, проговорил Янек.

— Неплохое занятие на год-два, — одобрил Басов. — Пока не поймешь, что суть везде одинаковая, а меняется только форма. Дальше что?

— Может, и одна. — Янек с сомнением покачал головой. — Хотя, наверное, интересно посмотреть, как там в разные века жили.

— Хорошо, допустим, ты посмотрел, — настаивал Басов. — Все эпохи обошел. Как ты понимаешь, времени тебе на это хватит. Дальше что?

Янек ненадолго задумался а потом встрепенулся:

— Вы ведь говорили, что во всех мирах история развивается так же, как и в нашем мире?

— Насколько мы можем судить об этом, — заметил Чигирев.

— И насколько еще не вмешались в этот процесс, — добавил Басов.

— Вот и надо вмешаться, — решительно заявил Янек.

— И что бы ты хотел изменить? — с интересом спросил Крапивин.

— Все! — запальчиво заявил мальчик.

— А поконкретнее? — попросил Басов.

— Матерь Божья, да все! — взмахнул руками Янек. — Чтобы коммунизма этого проклятого не было. Чтобы Вторая мировая война не начиналась. Чтобы раздел Польши предотвратить…

— Подскажи еще, как это сделать, — прервал излияния юноши Басов. — Ведь это ты считаешь, что знаешь будущее. Для тех, с кем ты будешь говорить в других эпохах, это будет лишь одна из точек зрения. При том она будет очень раздражать их, если не совпадет с их собственными воззрениями.

— Так ведь не обязательно переубеждать, — предположил Янек. — Пристрелить того же Ленина в семнадцатом — и не будет никакого СССР.

— Это только кажется, что, если бы в сражении при Ватерлоо маршал Груши пошел по другой дороге, вся мировая история поменялась бы на двести лет вперед, — возразил Басов. — Глобальные изменения связаны с состоянием самого общества. Если какая-то страна оккупирована или распалась, значит, она прогнила. Если бы это был здоровый организм, то территория, потерянная дураком-генералом, была бы вскоре отвоевана. Если бы народ ценил свою дер-лову, он бы не дал продажным политикам разорвать ее на части. Мерами, о которых ты говоришь, можно изменить форму, но суть остается неизменной. Народ, который хочет завоевывать и покорять, всегда найдет способ развязать войну. А произойдет это под коммунистическими, имперскими или религиозными лозунгами — не суть важно.

— Так что же, ничего нельзя сделать? — упавшим голосом спросил Янек.

— Почему же, можно, — ответил Басов. — Только для кардинального изменения истории нужны глобальные преобразования, которые изменят менталитет народа. Чтобы предотвратить русскую смуту, менять надо как минимум политику Ивана Грозного еще до начала Ливонской войны. Ты хочешь не допустить раздела Польши? Но Россия, Пруссия и Австрия воспользовались тогда гражданской войной в Речи Посполитой. А чтобы предотвратить ее, еще в семнадцатом веке надо было строить централизованное государство и не допускать всевластия магнатов. Реформировать страну надо было как минимум при Яне Собесском. Вот так-то, малыш. Непростое это дело — менять историю. И неблагодарное. Поколение, совершившее великий перелом, никогда не видит подлинных результатов своего труда. Так уж повелось, что проявляются они только при жизни следующих поколений.

В комнате повисла гнетущая тишина. Бесшумно открылась дверь, и в столовую вошла горничная. Она поставила перед собравшимися тарелки с аккуратно разложенным на них бигусом,[3] забрала супницу и пустую посуду и так же тихо вышла.

— А знаешь, Игорь, я не соглашусь с тобой, — ска-зал Чигирев, когда дверь за горничной закрылась. — С одной стороны, ты, конечно, прав. Но с другой, говоря о том, как добиться заданного результата, мы опять придем к необходимости конкретных действий. Надо предотвратить убийство какого-то политика или способствовать свержению другого. Надо содействовать назначению одного генерала и отставке другого. Ведь не только сознание нации влияет на события, но и происходящие с народом коллизии влияют на его менталитет. И что греха таить, все мы дети своего времени. Мы живем представлениями и надеждами, бытовавшими в ту эпоху, которую мы считаем своей. На самом деле нас не очень волнует, как жили наши предки, нас волнует, как живем мы в своем времени. Обрати внимание, как Ваня выбрал цепочку событий, которые предложил изменить. Ведь он себя вполне ощущает поляком, живущим в тысяча девятьсот восемьдесят втором году. Больше всего ему не нравится в Польше социализм, Ему претят власть коммунистов и экономические неурядицы. Вот он и предложил предотвратить появление коммунизма. Полякам коммунизм был принесен извне, в ходе Второй мировой войны. Он предложил предотвратить и ее. И наконец, Ваня прекрасно знает, что слабость Польши перед началом Второй мировой во многом связана с тем, что это было очень молодое государство. До восемнадцатого года оно было разделено между тремя великими державами, «Вот если бы не было раздела Польши в конце восемнадцатого века, может быть, она и в тысяча девятьсот тридцать девятом отстояла бы свою независимость», — думает он. И предлагает предотвратить раздел. Правильно я говорю, Ваня?

Янек мрачно кивнул и, помолчав, добавил:

— Если можно, называйте меня Янеком, пожалуйста.

— Хорошо, Сергей, и что ты всем этим хочешь сказать? — спросил Крапивин.

— Только то, что, выбирая точку для изменения истории, мы с вами прежде всего исходим из интересов жителей России начала двадцать первого века, — ответил Чигирев. — Сознательно или нет, но мы хотим обеспечить наилучшие условия тем, кто родится в открытых нами мирах в конце двадцатого века в России. Самим себе то есть. Когда мы попали в семнадцатый век, у нас не было выбора. Но сейчас перед нами девять миров. Как мы можем повлиять на условия восьмидесятых и девяностых годов двадцатого века? Действовать из тысяча девятьсот восемьдесят второго поздно. Для Советского Союза ситуация патовая: или отринуть идеологические догмы и начать демократизацию и рыночные реформы, или идти прямым ходом к фатальному кризису. Собственно, первый вариант и опробует Горбачев всего через три года. Но это уже не спасет. Поздно. Реформировать надо было как минимум с шестидесятых годов. Ты сам об этом только что сказал, Игорь. А тогда советское руководство испугали чешские события. Потом поднялись мировые цены на нефть, и СССР смог решить проблемы неэффективной экономики благодаря притоку нефтедолларов. Все как специально сложилось, чтобы начался застой.

— А что, кризис этот не Горбачев со своей перестройкой породил? — недовольно проворчал Крапивин.

— Нехорошо перебивать лектора, Вадим, — усмехнулся Басов. — Ты что, не видишь, человек на любимого конька сел. А насчет кризиса ты не прав. Еще в начале восьмидесятых толковые экономисты знали, чем все это закончится. Занимался у меня тогда карате один парень из НИИ при Минфине СССР. Он мне много чего рассказывал. Да и идеологически уже народ готовили. Помнишь, сколько тогда разговоров было, что экономические проблемы СССР связаны с последствиями Великой Отечественной? Будто ФРГ, Австрия и Япония во Второй мировой меньше пострадали. Грамотные люди вовремя просчитали, что будет с экономикой через несколько лет, и начали готовить идеологическое обоснование. Да и Горбачев, пожалуй, перестройку неспроста затеял. Кто абсолютную власть по доброй воле отдает, если она сама из рук не вырывается?

— Не скажи, Игорь, — возразил Чигирев. — Многие реформаторы…

— Конечно, ты демократ, — перебил его Басов, — Но вот станешь абсолютным диктатором России, что делать будешь? Продуманные тобой реформы железной рукой проводить или с оппозиционной Думой их обсуждать?

Чигирев заметно смутился.

— То-то, — усмехнулся Басов. — Продолжайте, профессор. Не смею больше вас прерывать.

— Я быстро. — Чигирев заметно сник. — В общем, через канал, ведущий в восемьдесят второй год, мы вряд ли сильно сможем повлиять. То же самое с тридцать пятым годом. Режим Сталина крепок там как никогда. Внутренняя оппозиция разгромлена. Сталинизм может привести только к тому, к чему он привел в нашем мире. Единственной внешней силой, способной свергнуть диктатора, является гитлеровская Германия. Но помогать нацистам — это уже ни в какие ворота не лезет и в любом случае не на пользу России. А вот тысяча девятьсот двенадцатый год — самое то. Хотелось бы начать чуть пораньше, но и это время вполне устроит.

— Складно, — ухмыльнулся Басов. — А отчего не возникло желания залезть в более ранние эпохи?

— Мне кажется, что воздействие с более близкого расстояния более эффективно, — ответил Чигирев. — В более ранние периоды в игру вступит огромное количество факторов.

— Хорошо, но может, все же начать пораньше? — предложил Крапивин. — Скажем, с Русско-японской войны. Мы ведь можем выйти в это время в любом из миров.

— Но тогда мы не сможем потом воспользоваться выходами в более ранние периоды, — возразил Чигирев.

— А зачем они тебе? — удивился Крапивин.

— Видишь ли, — почему-то смутился Чигирев, — те изменения, которые мы сделаем в этом мире, никак не повлияют на другие миры. Они так же будут полным ходом идти к катастрофе. Возможно, получив опыт в этом мире, мы придем к выводу о необходимости более раннего вмешательства. Кроме того, мы ведь можем помочь и людям, живущим задолго до нас. Почему бы не предотвратить Крымскую войну или не помочь Руси избавиться от татарского ига на двести лет раньше? Естественно, хочется в первую очередь повлиять на свое время. Но стоит ли отказываться от помощи другим поколениям?

— Значит, все же не только свое время, — съязвил Басов.

— Ну да, открыв такие возможности, скучно жить как простой обыватель! — оживился Чигирев. — Я решил пройти по всем открытым нами мирам, чтобы помочь тамошним людям.

— Заставить людей, живущих в Средние века, принять твою систему ценностей? — уточнил Басов. — Ты ведь хочешь построить для них общество, идеальное с твоей точки зрения. То есть с точки зрения московского интеллигента начала двадцать первого века.

— А я согласен с Сергеем, — вдруг объявил Крапивин, — С такими возможностями и знаниями мы просто не имеем морального права не вмешаться в со бытия. Я думаю, что нам надо немедленно отправиться в Петербург и приступить к активным действиям.

— Да, в Петербург, — подтвердил Чигирев. — В столице будет легче повлиять на ход истории.

— Воля ваша, — развел руками Басов. — Исправляйте, спасайте. Меня только в это дело не втягивайте.

— Разве вы не хотите поменять историю? — удивился Янек.

— Не хочу, — покачал головой Басов.

— Но почему? — искренне удивился Янек. — Мы ведь хотим добра всем людям.

— И что ты будешь делать сейчас, в двенадцатом году? — поинтересовался Басов.

— Я буду бороться с коммунистами, — объявил юноша. — Я помогу Польше обрести независимость. Я поддержу Пилсудского и помогу ему добиться успеха во всех его начинаниях.

— Погоди! — воскликнул Чигирев. — Так резко Польшу отделять нельзя. Это дестабилизирует Россию. Я думаю, что если нам удастся предотвратить революцию, то для Польши стоит ограничиться предоставлением особых прав, как для княжества Финского.

— А что мне Россия? — фыркнул Янек. — Я за Польшу стою, за ее независимость.

— Но неужели тебе не хочется помочь и России? — воскликнул Чигирев-старший.

— Хотелось бы, — ответил Янек, — но, чтобы жить иначе, русским надо перестать быть рабами. А пока они будут избирать то одного сатрапа, то другого, им ничего не поможет. И пока не займутся устройством собственной страны, они всегда будут пытаться поработить Польшу. Так что если у них будет смута, нам это только на руку.

Несколько секунд Чигирев сидел с открытым ртом, а потом закатил сыну звонкую оплеуху.

— Поуважительнее говори о своем народе! — воскликнул он. — Не забывай, что твои мать и отец — русские.

— Сначала бросит на тринадцать лет, а потом руки распускает! — огрызнулся Янек. — И вообще в споре первым распускает руки тот, кто его проиграл.

— Брейк, — развел руки в стороны Басов. — Первый раунд закончен. По крайней мере планы Янека ясны. Я думаю, Сергей, тебе стоит изложить свои.

— Хорошо, — кивнул Чигирев-старший, — я расскажу.

Историк был многословен и велеречив, но суть его слов сводилась к простому постулату о том, что будущее Земли — в демократии и принятии общечеловеческих ценностей. Соответственно, если удастся предотвратить наступление коммунистического диктата, который отбросит страну на десятилетия назад и заставит ее свернуть с магистрального пути прогресса, то к началу двадцать первого века весь мир может иметь совсем иные очертания, а Россия будет вполне способна играть в нем ведущую роль.

Как показалось Янеку, во время этого выступления Басов и Алексеев понимающе переглянулись.

Однако вскоре монолог перешел в ожесточенную дискуссию. Как только Чигирев обмолвился о том, что России необходимо установить демократический порядок и обрести независимый парламент, Крапивин сразу перебил его едким замечанием, что демократия — это всегда бардак и власть воров, а порядок может быть обеспечен только при строгом единоначалии. Далее последовал жаркий спор, и Чигирев-старший все время приводил примеры из истории СССР семидесятых-восьмидесятых годов, а Крапивин лупил оппонента аргументами из истории России девяностых, из которых Янек понял, что жизнь у восточного соседа после падения коммунизма была совсем не сладкой.

Спор прервал Басов, который спросил Крапивина, чего, собственно, хочет добиться он.

— Сейчас в России есть крепкая власть, ее и надо поддерживать, — объявил Вадим. — Раз стране нужны реформы, то лучше всего, если их проведет царь при поддержке народа. Любая революция — это бардак и торжество непрофессионалов и демагогов. Я хочу удержать царя у власти.

— Значит, свернуть все демократические преобразования! — воскликнул Чигирев. — Это путь к гибели!

— Царь на престоле — это стабильность и процветание России, — ответил Крапивин.

— И порабощение Польши! — вскричал Янек. — Я сделаю все, чтобы русская монархия пала.

— Я рад, господа, что вы так быстро нашли общий язык, — меланхолично заметил Басов. — Я думаю, после вашей содержательной дискуссии вы не удивитесь, что я не последую за вами. Хорошо ты, Сергей, о готовности России к демократии говоришь, только вот не верится что-то. История как-то не так повернулась, чтобы слова твои подтвердить. В пути бывают случайности, но итог всегда закономерен. Февральская революция — это путч петербургской и московской интеллигенции, который поддержали солдаты, которым очень не хотелось на фронт. Увы, разрыв в менталитете столиц и провинции здесь не меньший, чем в нашем мире. И кончиться это может либо разделом страны, либо большой дракой… либо тем и другим одновременно. На что ума хватит. Здесь столичные либералы решили предложить стране те ценности, которые ей милы. Сознание большинства жителей страны общинное, монархическое. Царь уже будет дискредитирован и свергнут. Белые кандидата в «природные цари» не предложат. Поэтому народ поддержит коммунистов, с их первобытнообщинным пониманием равенства. А потом Сталина, который вполне отвечал представлениям об отце народов, природном царе. Поддерживать правящий дом, уж извини, Вадим, я тоже смысла не вижу. Поздно. Да и не готов он меняться вместе со страной, а значит — обречен. Тем более, Янек, я не готов поддерживать Пилсудского в его стремлении прибрать побольше украинских, белорусских и русских земель. Мы с Виталием Петровичем на ближайшее время решили перебраться в Париж. Мне так проще будет заниматься торговлей солью и специями в тринадцатом веке, а Алексеев сможет глубже изучить открытый им феномен. Сергей и Вадим, я так понимаю, отправятся в Петербург и предпримут очередную попытку изменить историю. У меня только вопрос к Янеку. У тебя три варианта, малыш: мы можем вернуть тебя к опекунам в восемьдесят второй, ты можешь поехать со мной, а можешь отправиться с отцом. Выбирай.

Янек задумался. В нем боролось два противоречивых чувства. Он хотел остаться с «дядей Войтеком», учиться у него боевому искусству, языкам, да просто умению жить так, как жил этот человек: не вмешиваясь в чужую жизнь, но сохраняя собственный статус-кво, не задевая чужих интересов, но всегда выходя победителем из любой ситуации. Но еще он хотел поменять историю, которая так несправедливо обошлась с его любимой Польшей. А для этого требовалось поехать с отцом: было ясно, что Басов не только не будет вмешиваться в происходящие события, но и не позволит этого своему подопечному.

— Я поеду с отцом, — решил он наконец. — Не обижайтесь, дядя Войтек, я обязательно буду приезжать к вам…

— Не оправдывайся, — прервал его Басов. — Твой выбор — это твой выбор.