"Другая история литературы" - читать интересную книгу автора

Дым гигиены

Школьные учителя истории, а того пуще мультфильмы об античной жизни создали в представлении людей благостную картинку: возле чистого, белокаменного античного города, на берегу чистого-чистого моря сидит чистый Архимед в белоснежном хитоне и рисует на чистом песочке архимедов винт, чтобы греки могли построить водяные насосы. Остается за кадром цель всей затеи: этот насос понадобился, чтобы смыть, наконец, завалы дерьма и грязи с улиц белокаменных городов.

Историки рассказывают о правильно распланированных улицах полисов, о работах по осушению болот, о водопроводах, сработанных рабами Рима, об общественных банях и прочем подобном. А как же скученность в городах, антисанитария, отсутствие канализации, миазмы воздуха, клопы, тараканы, крысы? Кто задумывался о том, что общественный водопровод был именно общим, вода текла для всего города, не только не обеззараживаясь, а даже наоборот: вверху заразный моет ноги или чего похуже, внизу здоровый пьет.

Иногда складывается впечатление, что в древности эти проблемы люди решили, а затем (в средневековье) почему-то об этом забыли. Вот современное описание древних Помпей, «пропавших» из истории в I веке.[30] О Термах Форума:

«Построенные в первый период римской колонии дуумвиром Луцием Цезием на общественные деньги, имели все характеристики римских терм: в них находятся все помещения, необходимые для полного цикла (раздевалки, баня с холодной водой, баня с теплой водой, баня с горячей водой), мужское и женское отделения. Каждое помещение обогревалось соответствующим образом посредством центрального отопления, циркулирующего под полом („Hipocaistum“ гипокаустерий) и, по необходимости, даже в двойных стенах. Очаровывает фригидарий (прохладная комната), его форма напоминает интерьер баптистерия или храмика эпохи Возрождения… В калидарии (в горячей бане) помещался большой умывальник для мытья лица и рук горячей водой (эта услуга обходилась в то время в 5250 сестерций — старинных римских монет),[31] а с противоположной стороны находился мраморный бассейн».

Были здесь уже кое-какие правила дорожного движения, акведуки, цистерны с дождевой водой возле домов, общественные туалеты. Город отрыли в XIX веке, когда запахи уже выветрились; а погиб он, можно предположить, в XV веке, линия № 7. Разительным контрастом выглядит описание, составленное около 260 года (линия № 6, чумной XIV век) епископом Дионисием о другом знаменитом городе, прославленной египетской Александрии, столице имперской мудрости:

«Да и воздух — бывает ли он когда чист, заражаясь отовсюду зловредными испарениями? В самом деле, из земли поднимаются такие пары, с моря такие ветры, с рек такой воздух, с гаваней такие туманы, что росы суть сукровица мертвых тел, гниющих всеми составными своими началами. После сего удивляются и еще недоумевают, от чего эти непрестанные язвы, от чего эти жестокие болезни, откуда эта всякого рода гибель, откуда частая и многообразная смертность, что за причина, что такой обширный город уже не заключает в себе столько жителей».

Как видим, епископ знает не только о причинах заразных болезней, но и том, что воздух делится на некие «составные части», хотя подобное знание мог иметь только образованный представитель эпохи «Возрождения». Люди всегда проявляли повышенное внимание к своему здоровью, но почему же никто не обращает внимания на такую странность: эллинистические греки, как и просвещенные «древние римляне», знали о санитарии, писали медицинские трактаты; византийские ученые знали об этих работах, переписывали медицинские трактаты; наконец, средневековые деятели, отыскав в сырых монастырских подвалах древние рукописи, «возродили» старые знания — и только теперь это знание привело к практическим результатам, улучшению гигиены, снижению заболеваемости?!

Традиционная история помалкивает, потому что не может этого объяснить. В лучшем случае вам расскажут сказку о варварах, которые вроде и не люди вовсе. Их, наверное, даже клопы не кусали; пришли они в цивилизованный Рим, и ликвидировали медицину.

А из средств гигиены как в древности, так и (после многовекового перерыва) в средневековье самым эффективным способом обеззараживания воздуха было окуривание помещений ароматическими смолами. Этот же метод использовали для очищения мест обитания людей от ядовитых насекомых и змей. В девятой книге «Фарсалии, или поэмы о гражданской войне» Марк Анней Лукан (39–65 годы, линия № 6) описывает подготовку римских легионов к походному ночлегу:

Лагерь затем целебным огнем они окружают: Здесь трещит бузина и каплет гальбан иноземный, И тамариск, небогатый листвой, и восточная коста, И панацея горит, и Фессалии тысячелистник; Здесь и укроп шумит на огне, и тапс эрицийский, Дым от полыни идет и от лиственниц — дым, ненавистный Змеям; курятся рога оленей, рожденных далеко. Ночь безопасна бойцам. А если дневная зараза Воину смертью грозит, берется за магию племя — И начинается бой заклинателя змей и отравы.

Даже само слово «парфюмерия», столь нам известное, произошло от латинского «per fumum» — «через дым». И посмотрите, как перекликаются через века мыслители!

Вольтер:

«Возжигание ладана на паперти храма, где убивают животных в честь божества или на ужин священникам, закономерно. Эта бойня, именуемая храмом, превратилась бы в источник распространения мерзкого смрада, если бы храм постоянно не очищали; без помощи благовонных веществ религия древних принесла бы чуму».

Плутарх:

«…Воздух, которым мы пользуемся и с которым соприкасаемся больше всего, не всегда имеет один и тот же состав и состояние… поэтому, восстав ото сна они (египтяне) тотчас возжигают камедь, оздоровляя и очищая воздух через разряжение его, и снова воспламеняют угасший природный дух тела, потому что аромат камеди имеет в себе нечто мощное и возбуждающее. Опять-таки, когда они видят, что полуденное солнце силой увлекает с земли обильные и тяжелые испарения и смешивает их с воздухом, тогда они возжигают смирну (мирру), ибо тепло разгоняет и рассеивает сгустившуюся в атмосфере муть и пыль».

Геродиан (о чумной болезни в царствование Коммода):

«Жители Рима по предписанию врачей наполняли ноздри и уши самым благовонным мирром и постоянно употребляли курения и пахучие вещества, так как некоторые говорили, что благовоние, опередив, наполняет проходы чувствительных органов и препятствует восприятию вредоносного воздуха, а то, что раньше попадает туда, подавляется более мощной силой благовония».

Точно так же, как в античности, и при ее «Возрождении» к оздоровлению воздуха ароматическими веществами прибегали повсеместно, в том числе и для профилактики болезней. У лекарей, посещавших зачумленные кварталы, голова, по выражению Б. Гиббонса, напоминала баскетбольный мяч, ибо они надевали шлемы, в которых закреплялись «емкости с ароматами».

В «Утопии» Томаса Мора жители идеального общества равнодушны к роскоши, испытывают презрение к золоту и серебру, но… делают исключение для ароматических веществ. «Утопийцы возжигают курения и разбрызгивают благовония». Указывается, что горожане чрезвычайно боятся нечистоты воздуха, от чего может «возникнуть болезнь». Социальный фантаст Томас Мор в XVI веке не мог себе представить, что чума будет побеждена!

В то время зараза буквально витала в воздухе, поскольку города были феноменально грязны. Лишь после двух — трех столетий, наполненных чередой пандемий, в результате усилий ученых стало все-таки понятно, из-за чего возникают болезни, как с ними бороться и как предотвращать. Вот как выглядели реальные города, — «античные», и одновременно средневековые, — до середины XVI века (линия № 8) и даже позже, в изложении А. М. Петрова:


…Европа в буквальном смысле задыхалась от нечистот, погибала от антисанитарии, тяжелейших болезней, нескончаемых эпидемий чумы, оспы, тифа, различных моровых поветрий, описания коих затмевают трагизм подобных бедствий времен античности и Византии.

И. М. Кулишер пишет: «…грязны были и люди, и дома, и улицы. В комнатах гнездились всевозможные насекомые, которые в особенности находили себе удобное место на трудно очищаемых балдахинах, устраиваемых над кроватями именно в защиту от находившихся на потолке насекомых». (Вот таким было истинное предназначение балдахина, этого якобы непременного атрибута изысканной роскоши, как в наивном неведении его теперь изображает историко-куртуазный кинематограф.) Однако вернемся к нашим вшам. Ф. Бродель добавляет: «Блохи, вши и клопы кишели как в Лондоне, так и в Париже, как в жилищах богатых, так и в домах бедняков». Впрочем, все это только предисловие к чудесам антисанитарного состояния европейских обществ.

Следующие факты, глядя из наших дней, кажутся неправдоподобными: «Свиньи гуляли „перед всей публикой“ по улицам; даже когда это запрещалось, все же в определенные часы дня они могли свободно ходить по городу; перед домами были выстроены хлева для них, которые загораживали улицу; дохлые собаки, кошки лежали перед домами и на площадях. Французский король Филипп II Август, привыкший к запаху своей столицы, в 1185 г. упал в обморок, когда он стоял у окна дворца, и проезжавшие мимо него телеги взрывали уличные нечистоты… А германский император Фридрих III едва не погряз в нечистотах вместе с лошадью, проезжая в 1485 г. по улицам Рейтлингена». В большинстве городов еще не было водопроводов; в городских же резервуарах находили трупы кошек и крыс. Не чище были и реки в городской черте — эту воду пили, на ней замешивали хлеб.

После каждого дождя улицы превращались в непроходимые болота. Здесь же находились сточные канавы, издававшие зловоние и служившие очагами заразы. Зачастую отсутствовали даже выгребные ямы, «и население удовлетворяло свои потребности во дворе (и выбрасывало экскременты на улицу); в небольших городах это проделывалось даже посреди улицы; Лувр, в Испании даже королевский дворец были совершенно загажены». Улицы главного города Оверни Клермон-Феррана по своей грязи и зловонию, говорит Артур Юнг, «напоминали траншеи, прорезанные в куче навоза». В 1531 г. жителям Парижа было приказано устроить у себя в домах выгребные ямы, чтобы не пользоваться для тех же целей улицами, но еще при Людовике XIV только немногие обзавелись ими. Еще в XVIII в. нечистоты из плохо устроенных выгребных ям попадали в соседние колодцы. Во всем Париже не было места, где проходящие по улице были бы гарантированы от того, что им на голову не выльют содержимое ночной посуды или ведер с экскрементами.

Изредка города очищались: когда в Париже в 1666 г. вследствие непрекращающихся чумных эпидемий была произведена подобная очистка улиц, то в ее честь не только слагались поэмы, но были чеканены две медали в память об этом чрезвычайно знаменательном историческом событии. Дижонский врач Жаре (XVIII в.) в ярких красках описывает весь ужас погребения мертвых в церквах и указывает на огромные опасности, связанные с таким соседством для населения, ибо земля и воздух отравлялись трупами погребенных, «вследствие чего испарения, исходящие от мертвых, убивали живых». Сохранилось описание одного из кладбищ Парижа, которое было устроено так, что в прилежащих к этой местности домах от зловония припасы портились в течение нескольких часов.

Можно ли что-либо лучшее придумать для питомника инфекций? «Главным, наводящим ужас действующим лицом, — пишет Ф. Бродель об этом периоде, — выступает чума — „многоглавая гидра“, „странный хамелеон“, — столь различная в своих формах, что современники, не слишком присматриваясь к ним, смешивают ее с другими заболеваниями. Самый видный персонаж пляски смерти, — она явление постоянное, одна из структур жизни людей».


Конечно, в книге об истории литературы нельзя обойтись без художественного описания обстановки того времени. Но обстановка эта была столь гнусна, что литераторы средней руки даже не брались за такую ужасную тему. Тут нужен был не меньше, чем гений. К счастью, только в фантазиях историков бывают «бесплодные» на таланты века. На самом деле, они есть всегда. Нашелся автор, который описал послечумные времена с натуры.


Микеланджело Буонароти (1475–1564): Я заточён, бобыль и нищий, тут, Как будто мозг, укрытый в костной корке, Иль словно дух, запрятанный в сосуд; И тесно мне в моей могильной норке, Где лишь Арахна то вкушает сон, То тянет нить кругом по переборке; У входа кал горой нагроможден, Как если бы обжоре-исполину От колик здесь был нужник отведен; Я стал легко распознавать урину И место выхода ее, когда Взгляд поутру сквозь щель наружу кину; Кошачья падаль, снедь, дерьмо, бурда В посудном ломе — все встает пределом И мне движенья вяжет без стыда; Душе одна есть выгода пред телом: Что вони ей не слышно; будь не так — Сыр стал бы хлебу угрожать разделом; С озноба, с кашля я совсем размяк: Когда душе не выйти нижним ходом, То ртом ее мне не сдержать никак; Калекой, горбуном, хромцом, уродом Я стал, трудясь, и, видно, обрету Лишь в смерти дом и пищу по доходам; Я именую радостью беду, Как к отдыху тянусь я к передрягам — Ведь ищущим Бог щедр на маету! Взглянуть бы на меня, когда трем Магам Поют акафисты, — иль на мой дом, Лежащий меж больших дворцов оврагом! Любовь угасла на сердце моем, А большая беда теснит меньшую: Крыла души подрезаны ножом; Возьму ль бокал — найду осу, другую; В мешке из кожи — кости да кишки; А в чашечке цветка зловонье чую; Глаза уж на лоб лезут из башки, Не держатся во рту зубов остатки — Чуть скажешь слово, крошатся куски; Лицо, как веер, собрано все в складки — Точь-в-точь тряпье, которым ветер с гряд Ворон в бездождье гонит без оглядки; Влез в ухо паучишка-сетопряд, В другом всю ночь сверчок поет по нотам; Одышка душит, хоть и спать бы рад; К любви, и музам, и цветочным гротам Мои каракули — теперь, о страх! Кульки, трещотки, крышки нечистотам! Зачем я над своим искусством чах, Когда таков конец мой, — словно море Кто переплыл и утонул в соплях. Прославленный мой дар, каким, на горе Себе, я горд был, — вот его итог: Я нищ, я дряхл, я в рабстве и позоре. Скорей бы смерть, пока не изнемог! (Перевод А. Эфроса)

Такова, читатель, была гигиеническая ситуация в ренессансной Европе! А вот при описаниях городов арабского Халифата даже для IX–X веков историки находят иные слова.

Из книги «Всемирная история искусств» П. П. Гнедича:

«Кордова быстро изменила свой вид и достигла под управлением мавров высшей степени благосостояния… На 10 миль вокруг горели фонари на отлично вымощенных улицах (а между тем несколько столетий спустя в Лондоне не было ни одного городского фонаря, а в Париже обыватели буквально тонули в грязи). Роскошь и блеск азиатской неги были привиты арабами Европе. Их жилища с балконами из полированного мрамора, висевшими над померанцевыми садами, каскады воды, цветные стекла — все это представляло такую резкую разницу с дымными хлевами Франции и Англии, где ни труб, ни окошек не делалось… Мануфактурное производство шелковыми, льняными, бумажными пряжами и тканями совершало чудеса. Арабы впервые ввели опрятность в одежде, употребляя нижнее, моющееся платье из полотна… Арабские авантюристы, проникая на север через Пиренеи, заносили в варварскую Европу рыцарские нравы арабов, их роскошь и вкус к изящному. От них в Европе получили начало рыцарские турниры, страстная любовь к лошадям, псовая и соколиная охота. Звуки лютней и мандолины раздавались не только в Кордове, но зазвучали и во Франции, и в Италии, и в Сицилии».

Это описание — результат использования историками неверной хронологии. Такая ситуация в Испании и вообще арабском мире могла быть в XIII–XIV веках, то есть европейская гигиена отставала (если отставала) от арабской лет на сто, но никак не на шестьсот.

Фармакология — тема безграничная, и здесь нет никакой возможности уделить ей много места. Однако отметим, что в качестве лекарств использовалось огромное, именно огромное количество так называемых «пряностей Востока» (что, кстати, еще раз подтверждает нам близкую связь европейского и арабского миров и невозможность шестисотлетнего «отставания»). Будет больной ошибкой считать, что Европа принимала их только в качестве приправ к пище. Для лечения применяли буквально всё: корицу при тифозных горячках, гвоздику и имбирь против чумы; перец жевали с изюмом «от нервов», а также для укрепления желудка и печени. В ход шли алоэ, сабур, опий, кассий, мускатный цвет и мускатный орех, шафран, сандал, кардамон, камфора, ладан, бделлий…

А. М. Петров пишет:

«Пряности играли не меньшую роль, чем благовония, в борьбе с эпидемическими заболеваниями в древнем мире. Однако мы можем рассмотреть это их свойство, перейдя непосредственно к средним векам, так как античные рецепты, да и большинство приемов врачевания вошли в византийскую, арабскую и европейскую ветви медицинской науки».

Вот уж воистину!..

Постоянные «повторы» медицинских знаний мы видим в творчестве лучших людей того времени. Не было других лекарств, кроме природных, и не было другой медицины, кроме заклинаний, сопровождавших прием этих лекарств, и это — общее свойство времен, называйте их древними, старыми или новыми. Только травы, «зелья» и маги спасают от болезней; только от старости и смерти они не спасут.


Эразм Роттердамский (1469–1536): …Но век, какой однажды Выпряден странной Клото: на висящих ее веретенах, Тот век ни зелья Кирки Не возродят, ни жезл чудодейственный Майина сына, Ни фессалийцев злые Все заклинанья вернуть не сумеют, ни соки Медеи, Ни если б сам Юпитер Нектаром даже тебя напитал и амброзии влагой, — Ведь это пища юных, Как написал пустомеля — Гомер, а старым — запретна; Ни если бы росою Мощной тебя укрепила, сияя, супруга Титона, Ни если б три и восемь Раз, как Фаон, перевез ты Венеру по волнам Хиосским, Ни если б любые Травы Хирон сам тебе подарил, что земля производит, — Ни перстенёк, ни зелья Вместе с могуществом их не задержат летящие годы, Ни магов заклинанья Пеньем диковинным реки бурлящие не остановят; И не достигнуть тем же, Чтобы стремнины потоков течение вспять повернули, И звездные Плеяды Остановились, и Феба недвижно стала квадрига. (перевод с латинского Ю. Шульца)

Автора приведенных выше стихов, Эразма Роттердамского (линия № 7–8) считают лучшим латинистом своего времени! Ничуть не хуже была латынь медика по прозвищу Квинт Серен Самоник (2-я треть III века, линия № 7 «римской» волны), жившего за двенадцать — тринадцать веков до Эрама. Он был автором медицинской книги «Целебные предписания», и книгу принято называть поэмой, и действительно, рецепты написаны стихами. Поэма излагает всю практическую медицину, кроме акушерства и хирургии, и состоит из вступления и 64 глав, которые содержат весьма научные рецепты, хотя упоминаются и магические средства и заклинания, в числе которых ставшая впоследствии знаменитой «абракадабра». Но все же автор отрицательно относится к суевериям:

«Но о других умолчу многочисленных я небылицах: Ведь лихорадку изгнать песнопения всякие могут, Как суеверье пустое и бабки дрожащие верят».

В основном же произведение повествует о том, что ныне называется «народной медициной»: как правильно применять простые природные средства лечения. Среди рекомендуемых автором чаще всего упоминаются перец, чеснок, плющ, рута и укроп, свыше 40 раз появляются на страницах поэмы различные сорта вин, свыше 30 раз — уксус. Ю. Ф. Шульц, комментируя поэму, пишет также: «Во многих случаях применяются внутренности и помет различных животных — средства, получившие наибольшее распространение в медицине средних веков». Это упоминание средних веков в комментариях к римскому поэту кажется нам весьма показательным.


Квинт Серен Самоник. СРЕДСТВА ДЛЯ ЖЕЛУДКА И ПИЩЕВАРЕНИЯ: Те, кто считают желудок властителем нашего тела, На справедливое, кажется мне, опираются мненье. Так, если действует он безотказно, — все органы крепки, Если же болен, — и в них нарушенья тогда возникают. Мало того, коль бесплодно леченье, то мозга коснется Также болезнь и оттуда здравый рассудок похитит. В ступе тогда деревянной салата черного семя Ты разотри натощак, добавив и сладкого меда. Будет трех ложек тебе на одну достаточно пробу. Редьки растертое семя с медовым напитком поможет; Или две части полыни берут и руты частицу С влажным греческим сеном и пьют в воде кипяченой. Иль молоко от родившей козы с семенами укропа; Также вареный полей по-дружески помощь окажет. В виде питья и припарок и уксус полезен желудку. Или в горячей воде свежесваренных также улиток Прямо на уголья ставь и, поджарив, вином их опрыскай С соусом рыбным, но помни, что лучше — улитки морские. Если в желудке твоем несварение пищи лютует, Пей розмариновый цвет вместе с перцем горячим, но средство Есть и другое: из соли крупинок и ломкого тмина; Их ты добавишь к еде и вместе с едою проглотишь. Или в постели своей выпей острого уксуса влагу. Вынув желудок нырка, ты сожги его, соли добавив, Кроме того — сухарей и, перцем обильно посыпав, Вместе смешай: и божественный дар ты получишь в лекарстве. Средство и это поможет нормальному пищеваренью: Зернышек пять расколи ты привозного перца и утром С фиником мягким дамасским глотай этот перец скорее.

Знакомясь с творчеством других авторов, писавших на ту же тему — как, например, Валафрид Страбон, 809–849 годы, линия № 7 «каролингской» волны, — обнаруживаем, что желудок продолжали считать «властителем нашего тела» и полтысячи лет спустя. Если же учесть явное сходство стиля этого и следующего произведения, выражающееся не только в стихотворном размере, но и в предмете и дидактическом характере разговора, — автор продолжает давать советы, объясняя, как надо поступать с растениями, как готовить лекарства, и как их применять, — то становится ясной одновременность создания этих произведений.


Валафрид Страбон. СЕЛЬДЕРЕЙ: В наших садах сельдерей свою ценность хотя и теряет И, полагают, что он лишь одним ароматом полезен, Многим, однако, лекарствам на помощь приходит своими Свойствами он. Коль его семена ты растертыми примешь, То, говорят, что задержку мочи, приносящую муки, Сломишь, а если его пожевать вместе с нежной листвою Он переварит еду, что блуждает в глубинах желудка. Если же тела властитель тесним тошнотою мутящей, Пьется тотчас сельдерей и с водою, и с уксусом горьким, И отступает страданье, сраженное быстрым леченьем.

Наш спор с историками — о хронологии. Мы говорим, что столь похожие дидактические стихи есть произведения одной эпохи, а хронология требует пересмотра. Историки немедленно ответят, что схожесть стихов и рецептов произошла не из-за неверной хронологии, а из-за обезьяньих свойств человеческого характера, и что просто фармакологи разных веков «подражали» стилю древних, полагая его самым совершенным и не требующим улучшений. Возникает вопрос: а откуда же взялись медицинские стихи Квинта Серена Самоника? Ведь он не подражал своим древним, которые и стихов не писали, и медицины не знали.

Хотя в рамках того конгломерата сведений, который принято называть историей, можно найти и такие чудеса, как упоминание древних египетских медицинских трактатов в поэзии Древнего Египта (в переводах Анны Ахматовой и Веры Потаповой):[32]

Семь дней не видал я любимой. Болезнь одолела меня. Наполнилось тяжестью тело. Я словно в беспамятство впал. Ученые лекари ходят — Что пользы больному в их зелье? В тупик заклинатели стали: Нельзя распознать мою хворь. Шепните мне имя Сестры — И с ложа болезни я встану. Посланец приди от нее — И сердце мое оживет. Лечебные побоку книги, Целебные снадобья прочь! Любимая — мой амулет: При ней становлюсь я здоров. От взглядов ее — молодею, В речах ее — черпаю силу, В объятиях — неуязвимость. Семь дней глаз не кажет она!

Из традиционной хронологии неизбежно является вывод: древние (египтяне, греки, римляне) имели другие человеческие свойства, нежели средневековые люди. Древние изобретали, средневековые подражали. Но поскольку современные историки не пишут свои летописи в стиле «Повести временных лет», подражая гениальным древним, то, значит, в какой-то момент люди опять поменяли свойства своего характера, и опять начали изобретать и развиваться. Это видно и на примере медицины с фармакологией: вряд ли современные наши академики от истории будут лечиться по рецептам Самоника или Страбона.

Реконструируя всю хронологическую карту истории, некуда нам деваться, кроме как датировать все приведенные здесь стихи XV веком. Среди предшественников поэтов-врачей нет никого, кто жил бы раньше линии № 7. Все известные рукописи книги Квинта Серена Самоника (всего 14 экземпляров) тоже относятся к этой линии, причем две — прямо к XV веку, а другие к нему же по разным «волнам» (каролингской и византийской), кроме одной, которая может быть отнесена к линии № 6.

Да и сам переводчик и комментатор этих текстов Ю. Ф. Шульц подтверждает, что традиционные даты жизни Самоника определены «гипотетически»:

«Вопрос о времени создания поэмы неотделим от проблемы личности ее автора. И хотя и личность, и время создания поэмы определены гипотетически, однако, суммируя все „pro et contra“ в этом вопросе, также подробно исследованном lt;…gt;, можно сделать достаточно обоснованный вывод о том, что поэма была создана в начале III в. н. э. Два наиболее авторитетных исследователя поэмы Квинта Серена: Р. Пепин и М. Шанц называют предполагаемые даты: первый до 222 г., а второй до 235 г., что и остается как наиболее достоверная дата (при отсутствии даты точной).

…Спорили даже об имени поэта — Квинт, но поскольку, помимо поздней рукописи — Неаполитанского кодекса XV в., — оно засвидетельствовано гораздо более близким по времени к Квинту Северину его подражателем Бенедиктом Криспом (VII век, — это та же линия № 7 „византийской“ волны), то этот вопрос можно считать решенным…»

А вот пример произведения упомянутого подражателя, Бенедикта Криспа. Если его медицинские стихи поставить в подбор со стихами Квинта Северина, не указывая имени автора, различить их невозможно.


Бенедикт Крисп. О МОЧЕВОМ ПУЗЫРЕ: Многие средства при многих несхожих болезнях пригодны. С вышнею волей в согласье лекарства недуг побеждают. Род существует болезни — опасная пагуба многим — Камешек тут в пузыре горячий безумствует яро, Камни рождая затем, что моче преграждают дорогу; Так и не может больной обильную выпустить влагу. Плющ, что высоко растет, с высокой верхушки доставит Ягоды, сок же его с подогретым вином выпивают; Без промедленья сорви подорожник, берется и пьется Средство благое — растенье, что цветом зовется кровавым. Камни дробящую тут применяют траву и петрушку; Средства одобрив, себя укрепишь ты и бога восславишь.