"Аслан и Людмила" - читать интересную книгу автора (Вересов Дмитрий)

1907 год. Подмосковное имение Бобылево

Дворянская молодежь приспособила под театр бывший каретный сарай. Мужики за пару часов сколотили сцену. Распахнулись широкие ворота, получились кулисы.

Люда Ратаева, две ее кузины Даша и Маша, Алексей Борский и студент университета, помощник и лаборант профессора Ратаева Борис Белоусов составили актерскую труппу бывшего каретного сарая. Дело оставалось за малым — выбрать пьесу, отрепетировать и сыграть ее.

Как раз по первому вопросу возник горячий спор. Людмила хотела играть «Гамлета» или, еще лучше, «Отелло». Она представляла, как помешанная Офелия или убиенная Дездемона рассыплет перед изумленной публикой золотое море волос, и не хотела слышать про другой репертуар. Даша и Маша хотели ставить Ибсена, Боря Белоусов — «Горе от ума». Алексей Борский соглашался на все, только с Людмилой Ратаевой в главной роли.

В конце концов, самый рассудительный из всех Боря Белоусов предложил исходить при выборе пьесы из имеющегося в их распоряжении театрального реквизита. Молодежь полезла на чердаки и в бабушкины сундуки. Среди слежавшегося, изъеденного молью хлама были обнаружены потертая кавказская бурка и такая же старая меховая шапка. Но особенно порадовал молодежь огромный заржавелый старинный кинжал. Прадед Людмилы Михаил Азаров служил когда-то на Кавказе.

Единодушно решили ставить что-нибудь кавказское — Пушкина, Лермонтова или графа Толстого. Тут Алексей Борский, до этого молчавший и смотревший на суетящуюся, раскрасневшуюся Людмилу, впервые заговорил:

— Сейчас многие цирки ставят пантомимы. Я видел такую на Нижегородской ярмарке. Цирк-шапито представлял пантомиму «Руслан и Людмила» с джигитовкой, полетами под куполом цирка, дрессированными зверями…

— Ты предлагаешь кому-то из нас полетать под куполом сарая? — заметил Боря Белоусов. — Я, например, покорнейше благодарю. Рожденный ползать и все такое. А дрессированные звери Жучка и Белан уже и так обмочили все углы нашего театра…

— Погоди, Боря, — перебил его Алексей, — я вот что хотел предложить. Давайте, соединим два жанра — традиционную театральную постановку и пантомиму. Поглядите, мы же можем выйти за рамки сцены. Чеченец в бурке поскачет на настоящем коне. На моем Мальчике, например. Мы раздвинем сцену до горизонта, деревья, цветы и трава примут участие в спектакле-пантомиме как полноправные актеры…

Людмила смотрела на вдохновенное лицо Алеши Борского и не узнавала его. Куда-то делась странная туманная поволока с его взгляда. Глаза загорелись трепетным внутренним огнем, а пепельные волнистые волосы были словно этим же пламенем опалены. Он был очень хорош сейчас, этот Алеша Борский.

Несколько дней назад на железнодорожной станции Ратаева услышала фамилию Борский. Разговаривали две молодые барышни. Отчего-то Люда вспыхнула и мгновенно возненавидела двух болтающих кокеток. Она даже не почувствовала ни малейшего стыда, хотя отдавала себе отчет, что приблизилась к ним для подслушивания. Разговор шел о каких-то стихах, о какой-то Панне, Новой Мадонне, Софии, Христианской Венере и прочем вздоре. Но имя Алексея произносилось ими с придыханием. Какое ей, в конце концов, дело до Борского? Такое же, как до Софии… Люда быстро прошла мимо жеманных барышень, невежливо задев одну из них плечом, и даже не извинилась.

А потом Борский приехал опять на своем Мальчике и подарил ей свежий номер альманаха «Северные цветы». Теперь Люда знала, что Алексей не просто пишет стихи, как все гимназисты, он — на стоящий поэт, не меньший, чем Фет или Апухтин. В стихах Борского она нашла и Панну, и Софию, и Христианскую Венеру, и Юдифь. Это были все имена одного и того же существа женского пола, за которым угадывалась реальная девушка с темными глазами и копной густых золотистых волос.

— Мне понравилась идея Алексея, — услышала она голос Белоусова. — То, что он предлагает, в высшей степени оригинально и, я бы сказал, органично. Спектакль-пантомима… Что скажут наши барышни? А не поставить ли нам на сцене Лермонтовскую «Бэлу»? Печорин, Казбич, Бэла, конь Карагез…

Все тут же решили, что ставить надо «Бэлу» из «Героя нашего времени» и ничего, кроме «Бэлы». Но когда Алексей и Борис в один голос предложили на роль чеченской девушки Людмилу, кузины Даша и Маша обиделись. Припомнилось, что женских ролей в этой истории больше нет. Пришлось тут же досочинить за господина Лермонтова пару чеченок и еще пару казачек, так как кузины соглашались только на несколько ролей в спектакле в обмен за одну главную женскую.

В день премьеры спектакля в Бобылево было на редкость многолюдно. Перед уже не узнаваемым каретным сараем на креслах и стульях сидели семьи обоих профессоров, соседских помещиков и гости. Сколоченные на скорую руку лавки заняли местные крестьяне — прасловские и таракановские. Народу было больше, чем на недавнем кулачном бою между двумя этими деревнями.

За кулисы лезли ветки бузины, подставляя переодевающимся артистам свои зеленые листья, как для автографа. Теплый ветер теребил занавес и требовал начала представления. Чернобородый Еремей, прасловский кузнец, известный во всей округе силач и кулачный боец, которому был как раз доверен занавес, строго смотрел на публику, чувствуя свою значительность и даже власть.

Наконец, Еремей торжественно стянул занавес на сторону, и зрителям предстали нарисованные на огромном холсте снежные вершины, чеченский аул на склоне горы и пасущаяся отара овец. Коричневой краской был нарисован бегущий Терек, больше напоминавший российскую, разбитую колесами и распутицей, дорогу. По сцене прогуливался Печорин-Белоусов и произносил монолог, переделанный из диалога с Максимом Максимовичем.

На сцену выскочили в танце две чеченские девушки, то есть кузины Даша и Маша, а потом в белой черкеске с узкой талией, но с бумажными газырями, показался Борский в роли Казбича. С красной бородой и подведенными черными бровями он прошел по краю сцены, злобно шипя и сверкая глазами на публику. Деревенские бабы вскрикнули и запричитали.

Казбич закричал так, что на дворе залаяли собаки Жучка и Белан, поднялся на носочки и пошел отплясывать лезгинку вокруг Даши и Маши.

— Эвон, как молодой барин выделывает! — зашумели одобрительно крестьяне. — Сразу двоих барышень охаживает, точно петух краснобородый!

— А кинжал-то у него, должно, настоящий?

— Знамо дело, настоящий, а вот борода клееная!

К танцующему Казбичу подошел чеченский юноша Азамат — деревенский пастушок Петька Трынов, встал рядышком и открыл рот. На репетициях он хоть и нудно, без выражения, но произносил свой текст, хвалил коня Казбича, предлагал ему деньги и свою сестру, а перед зрителями растерялся.

— Что, Азамат, нравится мой конь? — подсказал ему Борский, Петька в ответ закрыл рот, но стал ковырять в носу.

Тогда на сцену вышел Еремей, тоже наряженный чеченцем и дал Петьке такой подзатыльник, что тот слетел со сцены.

— Ишь, нехристь, как ребенка турнул! — прокомментировали эпизод зрители на лавках. — Ничего ж ему мальчонка не сделал, а вот дерется, окаянный. Дикий народ…

Казбичу пришлось рассказать Еремею и подошедшему Печорину, как он любит своего коня Карагеза и не продаст его ни за какие деньги. На сцене первый раз появилась Бэла, она стала танцевать перед Печориным и петь ему величальную песню.

Профессор Ратаев гордо оглядел соседей. Дочка его действительно была очень стройна и гибка, чеченский наряд ей шел. Но с крестьянских мест донеслось:

— Ишь ты, как выделывается перед барчуком! Это Бобылевская барыня, что ли?

— Не разберу никак. Морду-то платком занавесила, где тут рассмотреть.

— На нашу Глашку похожа, та тоже к парням сама ластится, а опосля плачет горючими слезами.

Азамат привел к Печорину Бэлу, по пути показав кому-то на заднем ряду кулак. Печорин старательно скучал, лежа на кушетке. Бэла вилась вокруг него. Народ понял сцену упрощенно, задние ряды загоготали. Тогда на сцене появился Еремей в солдатском картузе и стал высматривать в рядах несерьезно настроенных. Смех сразу же стих.

Но сцена похищения Бэлы была встречена сочувственно. Людмила присела на край сцены, разулась и опустила голые ноги в воображаемый поток. Обязательных для настоящих чеченок шаровар на ней не было, и зрительный зал замер. Люда Ратаева, почувствовав, что она «держит зал», позволила себе оголить ноги до колен. Мужская половина зала вздохнула, женская зашепталась. Люда поняла, что в этот момент Россия обрела в ее лице еще одну великую актрису.

Из кустов на белом коне, жующем лист бузины, выехал Казбич. Бэла его упорно не замечала, даже тогда, когда конь ткнулся губами ей в голые ноги. Коварный чеченец схватил ее за талию, но конь по кличке Мальчик пошел дальше. Казбичу пришлось отпустить Бэлу, повернуть коня назад и повторить захват. Наконец, девушка была перекинута через седло. На сцену выбежали Печорин, солдат Еремей. Они стали кричать и целиться в Казбича из ружей, но почему-то не стреляли. Видимо, боялись попасть в Бэлу. Но когда они опустили ружья, за сценой послышались хлопки.

Бэла тоже закричала и стала биться руками и ногами. Все удары, правда, достались тихому, старому Мальчику. Он вскинул задние копыта, тряхнул хвостом и вдруг поскакал мимо зрителей в залитое щедрым летним солнцем поле.

Край седла больно давил Людмиле в живот, земля неслась перед ее глазами. Ей было действительно страшно, казалось, что конь несется бешеным аллюром. Но Мальчика надолго не хватило, он пошел шагом, потом остановился и, как ни в чем не бывало, потянулся в траву за розовым клевером. Борский соскочил на землю. Людмила увидела прямо перед собой мохнатую шапку, надвинутую на самые глаза, черные подведенные брови и красную всклокоченную бороду.

Люда закрыла глаза. Она была во власти дикого горца. Страшного и жестокого, который не знал по-французски, не читал и тем более не сочинял стихов. Сейчас его жесткие, сильные руки схватят ее и бросят на траву прямо под копыта такого же дикого, как хозяин, горского скакуна…

Чеченец обнял ее за плечи и стал стаскивать на землю. Людмила явно была слишком тяжела для него, да еще Мальчик пошел к очередному островку клевера. Девушке пришлось упираться коленями, помогая джигиту. Он принял ее в объятья, но не удержался на ногах, и они упали в траву.

Красная борода съехала в сторону, черная бровь размазалась. Людмила сорвала с себя платок и рассыпала свои золотые волосы над запрокинутым в небо лицом Борского.

— Я люблю тебя, — сказал бутафорский чеченец, — как никто никого не любил на этой земле. Я словно весь мир вижу теперь через золото твоих волос. Мне теперь без тебя никак нельзя, я умру без тебя. Без тебя нет ничего — ни стихов, ни России. Согласна ли ты стать моей женой?

Людмила потянулась к его уху, чтобы шепнуть «да», но в рот ей полезла мерзкая крашенная борода…