"Читатель мыслей" - читать интересную книгу автора (Анашкин Дмитрий Владимирович)

I. Два дня до Нового года

Это случилось за два дня до Нового Года, в вечер повсеместных корпоративных вечеринок, когда завтра суббота, а послезавтра ночь с 31-го на 1 января; в дни, когда все бегают в заботах и в предвкушении праздника, ищут подарки и решают окончательно, где они будут в новогоднюю ночь.

Пробки в городе были невыносимые и я, впервые за много лет, решил ехать на метро. Несмотря на толпу, скорость передвижения в общественном транспорте поразила меня необычайно: места, в которые я добирался на машине час, были достижимы за десять минут! Люди мелькали передо мной, бежали наперерез, умело лавируя между переходами. Это был, своего рода бег с препятствиями но, из-за общего праздничного настроя, получалось доброжелательно. Я смотрел на людей, и, тоже им симпатизировал. Всё было как обычно, но, вдруг…

Первой, кого я «увидел», была пожилая толстая тетка разбитного вида, нёсшая две огромные сумки. На голове у нее красовался бежевый берет. На ногах – стоптанные кроссовки с бывшими золотыми надписями «Адидас». Черная куртка из искусственной кожи и тщательно отглаженные, тоже черные, брюки со следами собственного пошива.

«С подарками», – решил я про сумки. В самой догадке не находилось ничего странного: такой был день; однако, мои следующие мысли удивили меня уже не на шутку: «Дезодорант „французский“ – куплен на блошином рынке. Дешевая лубочная картинка и маленькая плюшевая кукла свиньи (наступающий новый год был „годом свиньи“) – любимому сыну. Картинку, как они решили с мужем, на стенку в его кабинет. Яйцо из церкви – невестке от сглаза; внуку – шоколадное яйцо с конструктором внутри. Сверху лежала кость искусственного происхождения. – „Для Джека, пусть полакомиться на старости лет“.

«Откуда такие подробности? Что за странность? – Удивился я собственным мыслям, но, уже в следующее мгновение подумал: – „Сыну всё это не нужно, он у нее удачливый бизнесмен. В кабинете у него висит живопись недетской стоимости, дезодорант не французский, так, копеечная подделка местного разлива, он таким, если и прыснет, то только в противогазе. Куклу ему вообще деть некуда. Выкинуть не выкинет, из сантиментальных соображений, но засунет подальше, что бы глаза не мозолила. С невесткой то же: она, вообще-то, в меру модности сейчас, верующая, но не настолько, что бы портить лубочным дизайном яйца гламурный интерьер. Яйцо шоколадное, тоже не к чему. Внуку Вите шоколад запрещен аллергологом строго настрого. Собака же, Джек, сдохла неделю назад, попав под машину. О чем тётке еще не сообщили, что бы не портить праздник“.

«Что за странные мысли? А, может, правда? – несколько в шутку подумал я. Отвернулся от тётки. – Что же, действительно, с подарками не всегда всё ладно. Хочешь как лучше, а получается как всегда…»

На глаза мне попалась девушка миловидного вида, в синем пальто и с пучком светлых волос, закрепленных на затылке. «Красивая, – подумал я. – Мужу халат купила. Впрочем, ему понравиться. Ему любой халат сойдет. Он давно халат хочет. И, – мои мысли внезапно конкретизировались, – у него уже есть два. Но ей не нравятся, цвет не тот, – я с некоторой опаской осмотрелся вокруг: цвета халатов мужа миловидной девушки насторожили меня своей отчетливостью. – Один серый, другой темно синий у него есть. Синий – старит, а серый к интерьеру не подходит. Она ему голубой купила. Который с обстановкой гармонирует и молодит. Муж сначала удивится, а потом „спасибо“ скажет. „Пусть, голубой, главное, халат у меня теперь есть…“ – подумает».

Я прервался, ввиду не имения других мыслей, и, даже, отчасти, опасаясь их.

Вследствие чего, на окружающих старался не смотреть. Это напоминало своего рода сумасшествие: непонимание возникающих в голове подробностей пугало своей непререкаемой конкретностью.

Выбрался из перехода, вышел из метро. Не глядя на прохожих, пошел в сторону Варшавского вокзала, там у нас была намечена корпоративная вечеринка.

По дороге, я все же взглянул на приблудившуюся ко мне уличную собаку. «Шарик. Подобран пять лет назад на собачьем рынке. Периодически убегает из дома. Хозяева: Зинаида, проводница поездов дальнего следования; тридцать четыре годя с рождения. Крашеная блондинка, в меру полная, нервы никуда: на работе все время проверки, зайцев возить приходиться, за это взятки дает. Кормилица семейства. Её муж – Василевский Юрий Фролович. „Клейма ставить негде“. – Это определение, почему-то исчерпывало собой все. Там толпилась какая-то беспощадная вереница фактов – или домыслов – я уж и не знал, что подумать. По любому, подробности мне были не важны. – „Сын Егор. Шарика любит. По настоящему. Его бродячего характера хоть и не понимает, но прощает. Каждый раз ищет, как тот сбежит. Ошейник у Шарика синий, поводок завязан на узел, сломался карабин, новый купить – денег нет…“ – в полном обалдении от собственной осведомленности подумал я.

Собака пописала на угол дома и вдруг из-за угла показались двое. Первой шла женщина: крашеная блондинка непонятного возраста и телосложения. Она волокла за собой ребенка лет семи. По всему чувствовалось, что атмосфера было накалена.

– Хватить орать! Шарик твой, жопа, опять сбежал, и что нам теперь весь город обыскать? Я только из рейса вернулась, а папка твой, кобель, опять у Лариски банкует, что б ему ни дна ни покрышки! Новый год через день, а он…

Вдруг они увидели собаку и остановились.

– Шарик! – заорал не своим голосом мальчик. Собака замерла и несмело махнула хвостом.

– Эвана! – удивилась женщина, – лови его, а то уйдет!

Собака, однако, вроде, убегать не собиралась. Бродить ей, кажется, уже надоело и, с опаской косясь на женщину, она даже сделала пару несмелых шагов навстречу паре. Женщина, тем временем, достала из сумки какой-то предмет.

«Синий ошейник, на поводке узел», – машинально отметил я.

– Егорка, заходи справа, щас возьмем! – женщина отвлеклась от обыденности.

– Вот она! – загорланил ребенок, любимая собачка моя, – ему, кажется, было все равно, что происходило до этого, что говорила ему мамаша: он просто был рад. Рад по настоящему. Собака это почувствовала, и, игнорируя мамашу с поводком, тихо шевеля хвостом, двинулась к этим двоим. «Или к одному» – холодно закончилась моя мысль, и тут я испугался по настоящему.

У нас была тоже корпоративная вечеринка, мы шли в боулинг. «Два часа бросания шаров, – надеялся я, – и не такие глюки развеют».

Однако, не тут то было: столпотворение людей, сопровождавшая их ажитация с разговорами на повышенных тонах и параллельное принятие алкоголя если и могли развеять, то не меня. По крайней мере, в том странном состоянии, в котором я с недавних пор пребывал.

Буря эмоций, кусков чужих жизней, эпизодов, историй, видимо, особенно запомнившихся этим людям, происшедших с ними уже, и еще только собирающихся произойти – разницу между состоявшимся и не состоявшимися событиями я в тот момент не осознавал ясно. Просто мысли описывали события в неопределенном времени – прошлом или будущем…

– Машуня! Иди со мной играть! – вальяжно распоряжался высокий мужик в белой рубашке и серых костюмных штанах из соседней компании.

– Ну конечно, Вадим Владимирович, с радостью! – отвечала ему блондинка в теле и мини-юбке; «Видимо начальник» – подумал я. Посмотрел еще раз на блондинку более внимательно: «Вот козел, явно клеится, не пришлось бы увольняться… Как с предыдущего места», – отчетливо прозвучало в голове. Блондинка присоединилась к Вадиму Владимировичу и, широко расставив ноги и призывно хохоча, запустила шар. «Мда… С таким задом, да в такой юбке, рабочих мест не напасешься…» – мелькнуло в голове.

Вообще, мое состояние меня начинало беспокоить. Я что-то о таком слышал: экстрасенсы разные, Вольф Мессинг например, описывал очень похоже то, как он слышал чужие мысли. Все это было бы даже интересно. Но проблема для меня персонально состояла в том, что, казалось, у меня в голове шумело радио, у которого кто-то крутил настройку и я не мог его выключить. Просто не понимал, как это сделать. На сослуживцев старался не смотреть: я видел их буквально насквозь. Слабые и сильные стороны, чужие проблемы и желания буквально захлестывали меня, и, если касательно людей посторонних, это могло бы быть даже любопытным, научись я этим управлять, то знания жизни людей знакомых, которым ты в большей части симпатизируешь и доверяешь, напоминали подглядывание в замочную скважину.

Мое подавленное настроение было замечено. Я отшутился, на вопросы ответив, что «за рулем», поэтому не пью. Вследствие чего и не веселюсь со всеми. Объяснение мое удовлетворило, и я получил совет в следующий раз оставить руль дома. При этом говорящий мужчина бросил взгляд на оставшееся шампанского, зазвучали вычисления, он что-то на что-то делил. После чего у меня в голове отчетливо прозвучало: «На два бокала бы меньше досталось, если бы он за нашим столом тоже пил. Хорошо получилось, что „за рулем“ оказался». – Мужик еще раз приветливо улыбнулся и отошел.

Вечеринка шла к концу.

– Ну, чувак! Сильнейшая инициализация! – мой друг Андрей был психологом и, по совместительству позиционировал себя практикующим экстрасенсом. Поскольку образования у него было два курса физического факультета, и то и другое оставалось принимать на веру. Тем более, что в свободное время от писал книги, рисовал картины и сочинял музыку. Но, в данный конкретный момент, именно вследствие разносторонности его знаний, обратиться к нему за советом показалось мне правильным. «Не поможет, так хоть посоветует, к кому пойти» – рассудил я. Голоса беспокоили меня и днем и ночью, независимо от того находился я в комнате один, или вместе с кем-то.

– Ну, старик, просто супер! – Андрей в ажиотации ходил по комнате. – У тебя открылся канал! Я тебе завидую! – неожиданно сообщил он, еще раз внимательно посмотрев на меня взглядом художника, собравшегося писать портрет. – Я тоже мысли читать могу! – вдруг доверительно сообщил он. – Но не всегда… Только, когда у меня подъем… Энергетический!

– Да я бы тоже лучше, когда подъем… – я не разделял его оптимизма. – Надоел этот бубнёж непрекращающийся. Утомляет, блин… Слушай, а что за голоса, когда рядом никого нет? Это чьи мысли? Может хоть от них избавиться можно? – я просительно посмотрел на Андрея, словно от него зависело разрешить.

– Нет! – решительно перечеркнул он мои надежды. – Это «Мировой Разум»! Его то уж точно никак не пресечешь, он всюду!

– Ё моё… – расстроился я.

– Значит так. – Он, кажется, был готов перейти к решительным действиям. – Перво наперво: надо тебя протестировать. Сейчас пойдем на Место Силы, и проверим… – он многозначительно поднял указательный палец.

– Что проверим? – с недоверием посмотрел на него я. – Какие Силы?

– Мест Силы много, самые лучшие на природе, в лесу. Но там людей нет. Трудно будет тестировать. Поэтому, пойдем к ближайшему. У Инженерного Замка есть одно. Павел-то не дурак был а масон! – знал где строить! Из наших, – он многозначительно окинул меня взглядом, видимо давая почувствовать примененное им слово «наших», относящееся теперь в его понимании и ко мне. Что за экстрасенс был император Павел, если не смог предвидеть, что его удушат в его собственном замке, я уточнять не стал: ответ был очевиден. Ну не было у него в тот момент энергетического подъема, и все тут…

Мы оделись и вышли из квартиры.

В это же время, из соседнего подъезда показалась девушка приятной наружности, одетая в клетчатые брюки и голубой берет. Она села в автомобиль «Тойота RAV 4», стоящий в нашем дворе. Мы с Андреем, выходя в тот же самый момент, встретились с ней глазами. «Все, с меня хватит; завтра я его непременно убью». – Четко прозвучало в моей голове. Машина тронулась и, быстро набрав скорость, скрылась из глаз.

Я недоверчиво оглянулся на Андрея. Он, казалось, ничего такого не слышал, и беззаботно вышагивал рядом. «Во! Ну! Блин! Ну, мы теперь! Неужели правда читает!» – услышал я его мысли.

«Наташка из соседнего подъезда, Серегина любовница. Что это она, убивать кого собралась? Что за бред… «– подумал я, но тут же меня отвлек Андрей.

– Ну, все, тебе надо вступать! – решительно махнул он рукой. Мы уже сели в мой «Фольксваген» и двинулись в направлении Михайловского Замка. – Тебя возьмут, – в голосе у него была уверенность посвященного. – Даже, – тут он еще раз взглянул на меня оценивающе, и продолжил, – с «минимальным испытательным».

– Куда возьмут? Мы уже двигались по Садовой. – Почему с минимальным? – Слово ассоциировалось у меня с выражениями «минимальная заработная плата» и «минимальный доход» и симпатий не вызывало.

– Есть идея предложить тебя в кандидаты «Действительного Тайного Общества по Спасению Мира» – торжественно изрек он. – Сокращенно: «ДТОСМ». Для краткости.

То, что сокращения существуют «для краткости» я подозревал и сам, поэтому переспрашивать не стал. Мы молча поднялись на боковой пандус замка. Андрей торжественно остановился.

– Вот! – он был исполнен многозначительности и, кажется, немного взволнован. – Сейчас будем смотреть.

Что мы сейчас «будем смотреть» я уточнять не стал. «Само прояснится» – решил я и стал разглядывать прохожих. Прямо напротив нас, за оградой остановились три девушки, оживленно о чем-то беседуя. Поскольку мы оказались стоящими сильно выше них, они нас не замечали, мы же видели их как на ладони.

– Вон, видишь, девушки стоят? – послышался голос Андрея. Начинаем!

Я непонимающе уставился на него, ожидая развития событий. Он сделал неожиданные пассы руками над головой, и, широко расставив ноги и запрокинув голову вверх, сделал глубокий медленный вдох. Затем сжал кисти рук в кулаки и медленно, с видимым напряжением сгибая руки в локтях, как бы подтягиваясь на невидимой перекладине начал выпускать воздух из легких, издавая при этом низкий грудной звук сродни тибетскому горловому пению с элементами этнического джаза. Наконец он закончил и посмотрел на меня значительно.

– Энергию набрал, – доверительно сообщил он. – И так, – он посмотрел на девушек отстраненно потусторонним взглядом и, как бы через силу, начал вещать…

– Эта слева из хорошей семьи, но немного нерешительна… – Я посмотрел на Андрея и в моей голове застрочило: «тапки с тупыми носками, юбка в складочку по колено, на рюкзаке зайчик… родители интеллигенты, но сама не лидер! – Андрей посмотрел на меня значительно. – Жизнь, в общем, ей удастся, но с личным… – Он как бы вгляделся в туманную даль, – не видно… Скорее, не сложиться… – сокрушенно заключил он. – По работе… все в принципе нормально, тихая карьера в хорошем месте. „У нее на физиономии филфак написан, с родителями в порядке, устроят…“ – звучало в моей голове. – Вот так, – гордо констатировал Андрей. „Круто я заколбасил!“ – послышалось дальше, из чего я заключил, что это были его мысли, каким-то образом параллельно транслировавшиеся в моем мозгу.

– А теперь ты, – великодушно разрешил он. Только энергии сперва поднабери чуток, для разгона. Он рассеяно благодушно огляделся вокруг. Я посмотрел на девушек, в голове привычно зазвучало; я, повторяя услышанное вслух, начал:

– Девушка с рюкзаком Лиза Чайкина, родилась пятого октября в Петрозаводске. Роды шли тяжело, сделали кесарево, как следствие отсутствие агрессии и недостаток жизненной силы. Впрочем, если бы не было кесарева, не родилась бы вообще. Двойное обвитие пуповины и ножное прилежание. Ультразвукового исследования тогда не делали, поэтому решение принималось на глазок. Врач: акушер Шпиленя Геннадий Валерьевич, 1956 года рождения, урожденный… Впрочем, куда это меня, это уже не о ней… – видел или слышал я. – Мне было трудно определится с терминами. Описываемое мной представлялось чрезвычайно детально. Словно фонарик направлялся в глухую темноту и освещал выхватываемые подробности. Причем мощность лампы не была определяющей. Если ее не доставало, я как бы придвигался к интересующему меня объекту, и все становилось предельно ясно. – Отец Лизы, Григорий Дмитриевич Чайка, известный египтолог, автор ряда открытий, в своем роде столп науки, корифей. Молодец и красавец. До последнего времени имел любовницу. Мариша – брюнетка с коротко стрижеными волосами и твердым характером, ассистентка с кафедры, на двадцать лет его младше, но по уму и решительности сильно старше своих лет, к тому же обладающая стройной миниатюрной фигурой. Отношения продолжались пять лет, сейчас, впрочем, сошли на «нет» – острота утратилась, а перспективы отсутствовали – разводиться Григорий Дмитриевич на отрез отказывался. Были у него и другие интрижки, женщинам он нравился, и ограничений в этом вопросе ему почти не находилось. Однако, с некоторого момента все приостановилось. «Женщин жалко», – сформулировал Григорий Дмитриевич для себя, гуляя однажды по берегу финского залива со студенткой пятого курса. Он как раз рассказывал о походе к курганам в пустыне Гоби, дошел до самого интересного места – когда они «раскопали вход пещеру и уже нащупав идущие вниз ступени нацелились было вниз…» – тут Григорию Дмитриевичу вдруг стало неожиданно скучно. Студентка Дина открыв рот от восхищения и, порозовев от подступившего вдруг волнения, чуть приобняв его, прильнула, как бы ища у мужественного профессора-исследователя и, несомненно, героя, защиты и, уже, кажется, влюбившись в него окончательно и бесповоротно… – Впрочем, о чем это? Отвлекся… – перебил я сам себя, чувствуя, что удаляюсь от заданной темы. Посмотрел еще раз на девушку.

– Но все это не проблема, Лиза мало что знает, на кафедру к отцу заходит редко, а мать происходящему значения не придает. То ли от ума, то ли от жизненной мудрости решила для себя так: «Чему быть, тому не миновать, пусть покрутиться, само надоест, семья дороже…» В чем на данный момент права и оказалась… А Лиза – ей все ничего, на теннис вот идет, торопиться. С подругами по учебе в кафе заскочила, съела эклер с «Капуччино». Расплатилась сотенной, сдачу получила две десятки и пять монетой. «Двухтысячновторого года выпуска монета, а червонцы… – Блин», – сбился я опять, понимая, что время выпуска монет – это опять не совсем о Лизе.

– А что же будет с ней, сейчас, сейчас… – У меня появилось желание закончить разговор, тема начинала казаться бесконечной. – Да, правильная девочка, и будущее у нее ничего, Бог от дурости сохранит. На работу в иняз устроят, к папашиному ученику. Тот правда, старый хрыч, за ней ухлестывать начнет, но что-то ему помешает – то ли жена с двумя детьми, то ли директор института, тоже папашин друг; да и Лиза его бы не восприняла по любому как любовника. Авторитет ей в научном мире после папаши вообще не в счет, а остальных достоинств, вроде, как и не наблюдается. Устроится ее жизнь между тем сама собой: выйдет она за Мишку, своего одноклассника; тот в нее, оказывается, с первого класса влюблен… Ребёнок их – мальчик, через три года родиться, тоже кесарево, это говорят, что-то в судьбе… – Я еще раз взглянул на девушку и закончил: – В рюкзаке три учебника, два конспекта, пудреница с зеркалом, телефон «Моторола» с мелодией какой-то заковыристой, Мишкин подарок, я такой не знаю, могу напеть…

Я перевел дух и посмотрел на Андрея. Тот стоял с широко отвисшей челюстью.

– Ты что… Это… Серьезно? – наконец вымолвил он.

– Что серьезно? – переспросил я, не понимая, в какой части моего выступления он сомневался.

– Ну, что напеть можешь? И это… Как ты про теннис догадался, у нее ж ракетки с собой нет?

Я вдруг осознал комичность вопроса и, не удержавшись, заржал.

– Ну, блин, хороший вопрос, Андрюха, а что у нее еще кроме ракетки есть, из того, что я про нее знаю?! У нее может, история жизни на бумажке написанная, на спине прикреплена?

– Блин… – Андрей, кажется, вышел из ступора и сам осознал нелепость вопроса. Мы, тем временем спустились и подошли к девушкам ближе.

– Ну, Лизка, давай, они начали прощаться, – а может, с нами? В доме Кино сегодня что-то сильное.

– Про самураев, японское. Красиво, говорят, до обалдения! – включилась другая девица, длинноногая блондинка спортивного телосложения.

«Титкова Таисия Владимировна… года рождения… – привычно зазвучало в голове. Я отвернулся.

– Не, Таська, мы с Михой на теннис сегодня. – У нее в рюкзаке зазвучала замысловатая мелодия. Она достала из кармана «Моторолу», – о, уже ждет на Маяковской. Ну, все девчонки, пока! – она помахала рукой и поспешно направилась в сторону метро. Подруги двинулись тоже. Мы с Андреем стояли у ограды и смотрели на удаляющихся девушек. Говорить ни о чем не хотелось.

Следующим утром меня разбудили громкие сирены скорой помощи. Судя по звуку, машин было несколько. Я выглянул в окно и обомлел: суетящиеся санитары вынесли одни за другими двое носилок. На обоих были тела с ног до головы закрытые простынями. Погода стояла дождливая и носилки мгновенно намокли. «Хоть бы брезентом накрыли», – мелькнула какая-то странная мысль, словно покойникам было важно, накрыли их или нет.

Рядом со скорыми приткнулись несколько милицейских УАЗ-иков. Я присвистнул. Происходило непонятное. В голове все еще стоял неопределенный гомон, словно работали несколько, одновременно включенных радио, но я, кажется, начал приспосабливаться. Сбылось неожиданное: со слов одного из моих друзей, живущего у железнодорожной станции, я знал, что к шуму привыкаешь, если он носит однородный и регулярный характер. Рассказам его я не верил, считая, что это скорее вымысел, придуманный в оправдание покупки дешевого жилья.

С тем большим интересом, уже не прислушиваясь к звучащим в голове непрерывно голосам, я еще раз обозрел происходящее и, не обнаружив там никаких видимых изменений отошел от окна. Достал из коробки пакетик гречневой каши, вскипятил в воду в кастрюле и, сильно посолив, бросил пакет туда. На пути к телевизору выглянул в окно и замер: ситуация кардинально изменилась.

Скорых и милицейских машин больше не было, на их месте стоял целый парк какого-то безумного, мне мало знакомого автомобилестроения – из того, что я знал, были два «Хаммера», один «Ламборджине», пара «Бентли» и еще какая-то хрень, которую я в городе раньше видел, но, что это было, не знал.

Остальное, более напоминало двухместные самолеты, чем нечто передвигающееся по земле. Впрочем, могли это быть, с той же легкостью, и самолеты. К которым, для понта, по четыре колеса приделали. Вокруг толпились люди в черных костюмах с наушниками на левом ухе. «Охранники» – машинально отметил я. Все еще сильно удивляясь происходящему, я, все же, нащупал пульт телевизора и включил спутниковый канал. Новости мира меня интересовали, впрочем, чисто автоматически – события во дворе развивались с нешуточной быстротой. В это время подъехали два черных лимузина, из которых вышла группа людей и скрылась в соседнем подъезде.

Я перевел взгляд на экран телевизора и переключил канал. Шла предновогодняя передача. Ведущий, известный певец в шиньоне, и, кажется, судя по застенчивому выражению лица и периодически заплетающемуся языку, пьяный в дупель, и ведущая, по сведениям, почерпнутым из газет, недавно перенесшая пятую пластическую операцию, жизнерадостно открыли представление словами:

– Дорогие зрители и зрительницы! Мы поздравляем вас с настигающим Новым Годом и начинающимся концертом желаем…

– Желаем счастья, – голосом одного из генеральных секретарей СССР веско подытожил известный певец в шиньоне.

«Мда… – подумалось мне, – интересно, а если они, наконец, не дай Бог, помрут? Их мумии еще сколько лет после смерти в Новый Год на сцену вывозить будут?

В это время на сцену вышла тощая девица сомнительной внешности и запела – «Течет река, Волга…»

Песня, когда-то чудесно спетая певицей, в дальнейшем по непонятным мне, но видимо объективным финансовым причинам, не удостоенной мумификации, в исполнении тощей звучала ужасающе. «А мне семнадцать лет…» – донеслось из телевизора. Девице, на вид, было лет сорок. «Это сколько ж надо денег иметь, что бы совсем без голоса и с такой внешностью в новогоднюю программу влезть?» – подумал я и переключил канал. Выглянул в окно. И вовремя. В это время из подъезда вынесли два богато украшенных, затейливо инкрустированных ценными породами дерева и прибранных свежими розами дубовых гроба.

Генерал лейтенант кавалерии Евстигней Георгиевич Чеканов – Лопушинский не знал как ему дальше жить. Он сидел на веранде своей дачки в окрестностях Петербурга; усадебке, расположенной в Лисьем носу почти на берегу Финского залива и скучал. Перед ним стоял только что принесенный прислугой самовар и блюдце с малиновым вареньем. Погода была отменной, ветер прогонял легкие облака, светило солнышко. В общем, день задавался ясный. Откуда-то доносилось стрекотание сверчка.

Генерал, однако, был настроен пессимистически. Он и сам не мог объяснить себе своего настроения; внутри его что-то глодало.

Он тревожно оглядывался вокруг, словно ожидая откуда-то, неизвестно откуда, но с какой-то непреодолимой фатальностью непременно подвоха.

Тому, впрочем, предпосылок никаких не наблюдалось: всё, кажется, было как обычно и это пугало генерала еще более; неизвестность, как говориться, страшнее всего…

Он встал, одернул мундир и прошел в комнаты; по дороге скользнул, было, взглядом на недочитанный роман, но не взял, стыдливо отвел взгляд и стушевался; поджал и без того туго сведенные в полоску губы и вдруг, с ослепительною для себя ясностью обреченного на расстрел арестанта; человека, зависшего над пропастью, да так и не решившего до конца, надо ли ему туда, но, однако, туда уже падающего, и, все еще пугающегося, но с каким-то особым, последним испугом понял: все дело было в этой безумной и мало кому понятной книге!

… «Двойник»… – так, кажется, она называлась. Принадлежала она перу новомодного; еще малоизвестного, но уже порядком нашумевшего писателя по фамилии Достоевский.

– Двойник! – то ли сквозь зубы, то ли вследствие сжатых до невероятия губ презрительно, и в то же время констатирующе безнадежно, процедил генерал. Он устало опустился в кресло, на лице его нарисовалась скорбная складка. Кажется, с ним случилось что-то непоправимое – смерть близких людей, порой, ставит такой отпечаток на лица своих жертв: и, вроде бы, хочется еще обратиться к усопшему со своим горем, поделиться несчастием, и не осознается никак, что несчастие это – это то, что того, с кем хочется поделиться, больше нет…

– Двойники… Какая страшная правда… – Евстигней Георгиевич поднялся и, в нервной ажиотации, попеременно сжимая кисти рук в кулаки до бела, прошелся по комнате. – Но зачем?! – вопрос был риторическим. – Зачем сейчас? – вопрос, кажется, на этот раз оказался сформулирован ладнее, и генерал даже на мгновение приостановился от посетившей его странной мысли… А, может, он Мессия? – внезапность робкой догадки так поразила генерала, что он едва не закричал. Но как же они могут, так, со мной… – он скорбно остановился, словно не смея совладать с посетившей его бедой;

– Молчать! – вдруг вскричал он, хотя в комнате никого не было и не раздавалось никаких голосов. – Ведь можно было бы хотя бы изобразить; изобразить, притвориться, что поняли; что поняли то, что, возможно, выше любого понимания, однако произошло, случилось, и, можно хотя бы не произносить это вслух! Хотя бы, право, заплакать, закричать, но молча… Ведь… двойники – они всюду!!!

Здесь, в комнаты, с сахаром на подносе и улыбкой на лице; в тщательно отглаженной форме, браво торчащими вверх усами, зашел денщик генерала, Прокоп Обметов.

Нехотя посмотрел генерал на Прокопа и тут же стушевался, словно знал о нем какую-то стыдную и в то же время страшную тайну. Снова поднял глаза и снова потупился не в силах видеть представшего перед ним денщика…

Дело было в том, что Прокоп был как две капли воды похож на генерала! Это был полный, абсолютный; как в зеркале отраженный его образ; это был его, генерала, совершеннейший двойник.

Я отвел взгляд от телевизора и снова посмотрел в окно. Происходящее там мне решительно не нравилось. Мокрые носилки, теперь гробы эти… «Как-то все излишне интенсивно происходит, – попытался я выразить свою мысль, но тут меня осенило: – Да я же мысли читать могу! Так все и прояснится. По крайней мере, спускаться не нужно, с консьержем разговаривать».

Я нажал на пульте кнопку выключения.

Мающийся мужик в генеральской форме дореволюционного покроя на экране телевизора вспыхнул мириадами синих полосок в фиолетовую крапинку и исчез. Я всмотрелся в вереницу идущих за гробами людей, выбрал спину позначительнее и сконцентрировался. В голове ослепительно громко, гулко, зазвенел телефон.

Я вскочил с постели не вполне понимая, где я и что такое, если можно уже так выразиться, происходит.

А то ведь только что я был тоже уверен, что наблюдаю нечто, происходящее со мной в реальности; и что реальность эта самая что ни есть настоящая. А не сон. Не сон, в котором я смотрю по телевизору то, что идет по телевизору, который мне сниться…

Я встал с постели и потянулся. Было раннее утро. Телефон все ещё звонил. Взял трубку.

– Аллё! – голос на том конце был оптимистически осторожным.

– Алло, – я, как обычно, в семь часов утра, не был ни оптимистическим, ни особо приветливым.

– Димыч?! – полувопросительно-полуутверждающе полуспросил-полуконстатировал голос.

– Ну… – уже примерно понимая, кто звонит, ответил я.

– Шпрехен зи дойтч? – голос, видимо, был не до конца уверен, что я – это я.

– Ганц клар… Ез канн, айгентлих, мит йедем пассирен канн, ваз воллен зи битте… Йетцт? – на самом деле я намекал, безусловно, на не достаточно позднее время для такого раннего звонка.

– А… ты, – в телефонном голосе появились удовлетворенные интонации, видимо, у голоса действительно были сомнения что я – это я. – Короче. Я поговорил. – Последовала значительная пауза.

– Молодец! – я постарался изобразить в голосе радость, пытаясь до конца сообразить, кто звонит. В трубке молчали.

– Ты кто? – совершенно неожиданно для себя, уже не скрывая отсутствия радости по поводу звонка, спросил я. – Куда меня берут? Зачем?

– Андрей же звонит! Ёлы палы, мы ж договорились в шесть утра созвониться, а я проспал, вот в семь только звоню, я все узнал, берут тебя!

– А… – я смутно припоминал, что вчерашний вечер закончился медитацией с коньяком «Московский», причем, видимо, коньяка оказалось больше, чем медитации, вследствие чего эта самая договоренность: созвониться в шесть.

– Спасибо. – Андрея я слышать был рад, но проснулся еще не окончательно. – Ты мне чего звонишь-то?

– Да как чего! – Его голос был полон предвкушения сообщения, которое было, кажется, ему самому настолько приятно, что, если бы не ранний час, я, видимо, просто из человеческого участия, повесил бы трубку, что бы не лишать его возможности еще час другой воображать о том, как мне он его сообщит.

В конце концов, Андрей прокашлялся и сообщил:

– Тебя берут в ДТОСМ!

– Да ты что! – изображая энтузиазм, что кто-то куда-то меня берет, ответил я. – А это что такое?

– Да я ж тебе уже говорил! – Андрей, кажется, был искренне удивлен моей плохой памятью, невнимательностью и непониманием важности сообщения; – Одно дело адрес ветеринара забыть, а другое, – он значительно помолчал, – Комитета по Спасению Мира! – последнее, видимо, из соображений конспирации, было произнесено приглушенным шепотом.

– А… точно! – я не стал вдаваться что, кажется, в прошлый раз он говорил мне другое название, впрочем, возможно, они периодически меняли название организации. Для конспирации, разумеется.

За завтраком я, как обычно включил «Евроньюс». Сосредоточиться на новостях, впрочем, не удавалось. Не давало покоя окно. От него веяло мистическими ожиданиями: оно влекло меня к себе; хоть и оказалось, что наблюдал я неизвестно за чем во сне, но одно оставалось несомненно: что бы читать мысли людей, мне надо было их физически видеть. Иначе мысли были обрывочны или несвязны. Можно, в принципе, было что-то понять просто глядя на предмет, принадлежащий человеку, но это было не то. Мысли там были устаревшие и не все – а только самые повторяющиеся и устойчивые.

Из окна же открывался великолепный обзор. На фига он мне, я толком не понимал – по видимому, это было уже инстинктивное: мне хотелось видеть как можно больше людей. Я подошел к окну. На улице было пусто.

Внезапно из соседнего подъезда вышла Наташа. Та самая, чьи странные мысли вчера привели меня в такое замешательство. О них, в суете происшедшего я уже было забыл; но теперь вспомнил: она думала, что хочет кого-то убить! Отравить, если не ошибаюсь…

Меня подбросило словно на пружинах – если бы это были обычные гневные человеческие сентенции типа «Всё покрушу, всех порешу!» – это было бы одно. Но, как я вдруг снова вспомнил, мысли её были холодно расчетливыми и очень конкретными.

«Что бы это значило?» – я еще не имел никакого опыта в использовании своего, внезапно открывшегося дара; к тому же мной овладел азарт, свойственный всем, кто в детстве мечтал стать детективом. Я им стать мечтал. Страсть к расследованиям есть определенный род мании, неистребимый и не подверженный возрастным и гендерным особенностям. К тому же и объект злого умысла был мне хорошо знаком – когда Сергей приезжал к Наташе, он ставил свою машину в моем дворе. Сергей был суперуспешным бизнесменом, владельцем компании «Русский лес», занимавшейся перепродажей за границу, кажется, древесины. Не без того, что из «бывших», но, в целом, человеком казался добродушным, и за стоянку платил вовремя.

Мне захотелось испытать свое умение, использовать его в практическом русле: ни много ни мало – спасти жизнь соседу по дому…

Для этого нужно было пронаблюдать за Натальей хоть сколько-то длительное время, и восстановить ход ее мыслей более подробно.

Я снова высунулся в окно. Она заходила в продуктовый магазин, распложенный на первом этаже. Значит, у меня было время. Быстро оделся и спустился вниз. Однако, только я вышел из парадной, как Наташа показалась в дверях – видимо, там не было того, что ей было нужно – и пошла по направлению к своей машине. Я ломанулся к своей, и, еле успев завестись, рванул с места. Пристроился сзади. Сердце бешено стучало. «Слежка!» – благоговейно подумал я с некоторым замиранием в душе; следить мне не приходилось еще никогда и не за кем.

Выехали на Тверскую, затем свернули на Таврическую. Наташа ехала спокойно, но для меня слишком быстро, я еле удерживался «на хвосте». Повернули на Суворовский, оттуда на Некрасова. Остановились у рынка – я проскочил и в панике некоторое время искал место для парковки. Когда вышел из машины ее уже в виду не было, но было и так понятно, где искать. Зашел на рынок. Найти человека среди прилавков – дело трудное, но реальное. Я сам часто тут затаривался, так что план действий был придуман с ходу.

Я не пошел в основной зал, а поднялся на второй этаж по внутренней лестнице. Там, по периметру торгового зала, шли второстепенные магазинчики и, что самое главное, была балюстрада, огороженная перилами. Оттуда можно было наблюдать за залом, оставаясь незамеченным: никому из покупателей не пришло бы в голову разглядывать стоящих этажом выше людей. Через пять минут я уже нашел Наташу – она стояла возле фруктового прилавка, двумя пальцами левой руки держа позолоченную сумочку от «Шанель», мизинцем правой руки что-то показывая продавщице. Та, видимо, не в силах выразить словами свое восхищение и благодарность Наташе за ее посещение, приложив руки к груди и склонив голову, благоговейно слушала рекомендации по подбору необходимого фрукта. Сама Наташа была одета «со вкусом»: в белые полусапожки, клетчатые штаны и спортивную куртку. На голове у нее красовалась выразительная кепка; не смотря на пасмурную погоду, на глазах были темные очки: это считалось стильным. По мне, так она выглядела как лемур, очнувшийся среди зимы от спячки, в которую он впал впервые за свою жизнь и очень этому обстоятельству удивившийся. Впрочем, – отметил я автоматически, – фигура у Наташи была отменная, так что Сереге позавидовать было можно – он ведь одетой ее почти не видит…

Я прислушался к мыслям. В голове зазвучало: «На фиг мне эти боты, могла бы гламурней найти… Или ничего? Нет слишком блестят, надо спокойнее одеваться… А Машка? Машка, блин! Нет, надо было гламурней! А Кристинка? Ей позвонить, что она скажет… Ещё сдать можно, скажу не подошли, чек вроде в коробке…»

Я озадаченно отвел взгляд. Препятствие было неожиданным. Мне что же, теперь за ней весь день ходить и, про «что она думает» слушать?

Получалось, что способности мои крайне ограниченны. Я же себе развоображал невесть что! А получалось, что первая же конкретная задача мне не по плечу из-за отсутствия возможности… «Подожди, подожди… для начала надо определиться, что же у меня отсутствует, из того, что мне нужно… а то я, похоже, сам не понимаю, чего не могу». – Я задумался. В это время Наташа, купив гроздь безумного вида винограда, прошла к следующему прилавку. «Так, так, так», – я, кажется, сообразил, в чем проблема: я читал ее мысли. То есть, я слышал то, о чем она думает сейчас. Знать же мне надо было то, о чем она думала когда-то. Причем мне неизвестно когда… То есть, стояла задача селекционирования. Мне нужны были ее мысли по поводу убийства… «Ну и ну» – пессимистически подумал я. Это словно передачу захотеть снова посмотреть по телевидению, причем даже не ту, что в прошлый четверг была; по пятому каналу в четырнадцать ноль – ноль. А ту, которая про крокодилов, о том, как они размножаются. Если первое еще найти было бы можно, обратившись в архив конкретного канала и назвав время трансляции, то добыть второе – нужно работников всех каналов опросить, не помнит ли кто, когда у них про крокодилов было, и если вспомнят все отсмотреть…

Тем временем Наташа купила ещё один замысловатый фрукт и направилась к выходу.

«Блин, – запаниковал я. – Объект уходит! – Объект уходил действительно и, кажется, безвозвратно. Моя машина была с другой стороны в переулке и, пока я до нее доберусь, Наташа уже два раза рынок объехать сможет. Что она делать, несомненно, не станет, а отправиться по своим делам дальше, оставив меня, великого и прекрасного детектива, в гордом одиночестве.

Я бросился вниз, особенно, впрочем, не веря в удачу, скатился по ступеням и, вылетев из перехода, вдруг чуть не столкнулся с… Наташей. «Заметила слежку, – в панике пронеслось в голове. – Сейчас спросит…». Я остановился перед ней, дурацки улыбаясь.

– Здрасьте, – не нашел ничего лучшего, чем поздороваться я. Мы жили в соседних подъездах и она ставила свою машину так же в нашем дворе. Так что знакомы мы были с ней, хоть и в лицо, но встречались довольно часто.

– Привет, привет, – довольно дружелюбно ответила она и, секунду помедлив, свернула в цветочный магазин, расположенный снаружи рынка. «Ё кэ лэ мэ нэ пэ рэ сэ тэ… – пронеслось в моей голове со скоростью вихря. – Значит, не вычислила. То есть, видно, решила в последний момент в магазин… А я то…» Тихо спустившись со ступеней (а ну, как из-за витрины следит?) я сел в машину и, включив мотор, стал наблюдать дальше. В принципе, напугался я уже достаточно, что бы рассказывать друзьям об истории еще месяца три, не утрачивая бодрости повествования. Но, кажется, страсть детективного расследования была сильнее меня самого. Я тупо сидел, зорко щурясь на выходящих из-за рулевого колеса.

Моя позиция, хоть и случайно, оказалась удачной. Вышла Наташа. В руках она держала большей букет красных роз. «Красные розы, обозначают пламенную любовь. – Автоматически подумал я. – Кого это она любит так пламенно?» – версия вероломного любовника, кажется, находила подтверждение. Наташа прижала букет к лицу, вдохнула аромат, словно вспомнив о чем-то хорошем. Лицо ее на мгновение расслабилось и стало счастливым.

Тут я вдруг вспомнил о чтении мыслей, но опять опоздал:»Поставлю в гостиной на круглый стол, красиво будет, хорошие розы…» – услужливо забубнил голос в моей голове, и Наташа скрылась за углом.

Включил передачу, вырулил из переулка. Вовремя: «Тойота» уже сворачивала за угол.

Следующая остановка оказалась у салона красоты. Туда я за ней не пошел. Такие места мне были не по карману. Кроме того, я чувствовал себя в этом гламуре погано. Мое, хоть и спорное мнение, заключалось в том, что «мужикам педикюр не нужен».

Ждать пришлось больше часа, и в голову уже полезли мысли что «на фига я все это затеял, спасатель долбанный, поупражняться и дома из окна не хуже можно» – разведчик из меня получался никудышный. Сидеть и пялиться на дверь салона было скучно, а делать что-то другое – например, читать – я не мог по понятным причинам.

Я попытался использовать время для размышлений. Подумать мне было о чем – например эта проблема, со временем, в котором существуют ее мысли… Получалось, что простое чтение мыслей сродни подслушиванию – а дело это бесконечное. Особенно, если то, что услышать хочешь, давно сказано…

Через некоторое время я, кажется, нащупал решение: вспомнилось, как в момент эксперимента с Андреем, я с легкостью узнал не только историю той девицы; но и то, что она думала когда-то. Причем о настоящих ее мыслях я почти ничего так и не узнал. Значит, дело было в установке. Я узнал то, что я хотел знать. Причем без лишних подробностей. Достаточно обобщенно, что бы не путаться в деталях, но и на столько связно, что картина оказалась полной и выразительной. Не знаю, сработает ли это в моем случае – все же информация мне теперь нужна была ещё более конкретная. Однако попробовать стоило. По крайней мере, теперь у меня была идея – а значит и шанс.

Наташа вышла из салона с кардинально черными волосами. Что кардинально отличалось от нее же, входящей туда. И если бы я не пялился на дверь с таким тупым усердием, то пропустил бы ее точно: до этого она была блондинка. «Ей, кстати, лучше так, – подумал я и снова настроился.

«Какая-то дура эта Лариска, все время про своего мужика парит, хоть бы меня спросила, как у меня дела! Я бы ей про Тунис так втерла, что у нее челюсть бы отвисла… поменять, что ли парикмахера? Ну, а мелирует-то она хорошо, тут не отнять; и краска у нее качественная, таких мастеров еще поискать… придется терпеть…» – Наташа села в машину. Тронулись. Я вдруг подумал, что так кусками мысли смотреть – ничего у меня не выйдет. А когда случай представиться и не поймешь. А ну как она сейчас к подруге, потом в солярий а после домой?

Но повезло. Остановились у японского ресторана, она вышла, прошла внутрь. Ресторан был из дорогих, но я решил, в случае успеха вычту расходы с Сереги. Деньги у меня с собой были. Народу оказалось мало, так что столик – что бы не светиться и, в то же время, что бы видеть Наташу все время – я нашел без труда.

Японская кухня не быстрая, времени было, хоть отбавляй. Я настроился, вспоминая состояние во время сеанса с Андреем, и посмотрел на Наташу. «Родилась… в поселке „Луговое“ Киевской области, роддом номер 7. Акушер… – я отвел взгляд. – Елки палки, на фига мне ее акушер-то, не могу прямо! Конечно для представления о человеке информация важная, но не до такой же степени… – Снова посмотрел: – Закончила третье профтехучилище по специальность медсестра общего профиля, в… году поступила в Харьковский текстильный институт, после окончания распределилась в Кировскую область на комбинат… – я снова отвел взгляд, хотя информация была интересной. Я никак не ожидал, что расфуфыренная Наташка, закончила что-то вообще. А тем более институт, пусть даже текстильный. Но, как я себе уже решил – дело есть дело.

– Что закажете? – ко мне подошла официантка. Я недоуменно поднял глаза. То, что я в ресторане, и надо заказывать, забылось; официантка смотрела на меня вопросительно. «Странный тип какой-то, наркоман что ли? Вроде не опасный, курнул наверное…» – пронеслось в голове. Выглядела она вполне по-азиатски. «Из Таджикистана, умудряются же они подбирать, в эти рестораны японские. Наверное, вне конкурса берут, японки, типа», – подумал я и уткнулся в меню. Выбрал подешевле.

– Суши, пожалуйста. С лососем и угрем, – изобразил я из себя рыбного гурмана, хотя до этого в японском ресторане не бывал, и, что заказал, даже близко не понимал. «Заодно и попробую», – подумал я, еще раз сверяясь с меню. Некоторые цены настораживали, и я боялся ошибиться. Официантка отошла. Я вернулся к делу. «Отравление, отравление, отравление…», – постаравшись оставить в голове только эту мысль, сосредоточился я. Снова посмотрел на Наташу. Тут же в голове зазвучало:

…Первая помощь при отравлении грибами нередко играет решающую роль в спасении больного. Необходимо немедленно начать промывание желудка водой, лучше с помощью зонда слабым раствором (розового цвета) перманганата калия или методом искусственной рвоты. Полезно в раствор добавлять активированный уголь (карболен). Затем дают слабительное (касторовое масло и солевое), несколько раз ставят очистительные клизмы. После этого…

Я отвел взгляд. «Понятно, читала…» Посмотрел снова:

… Отравление бывшего подполковника ФСБ Александра Литвиненко в Лондоне большинство западных СМИ сравнило с убийством болгарского диссидента Маркова, ликвидированного в аэропорту Хитроу почти 30 лет назад. Тогда незнакомец уколол Маркова зонтиком, на острие которого была игла с рицином, и эта операция считалась несомненным успехом КГБ…

«Смотрела по телевизору…» – уже менее оптимистично подумал я. Сосредоточился снова:

… «Господи, да он же желтый совсем, надо позвать кого-нибудь… – Человек-то какой хороший был, всегда – „Здраствуй Наташка, как твоя кондрашка?“ – шутил типа, только смотрел всегда как-то по-доброму, ему и рассказать было что – про беды свои, про мужика, который бьет, и понимал он и совет давал, – неужто помер?!»

– Тетя Маша, тут Михалыч, у тележки лежит, не дышит, кажись, смотри, что с ним…

– Умер твой Михалыч, спиртягу, видать, не ту принял, от ентого все сейчас мрут; вона на кирпичном заводе, говорят, трое уже…»

«Видела. На комбинате своем, когда работала, больше негде. Я отвернулся. Нужно было что-то кардинально менять. Так можно было очень долго. Изучать Наташину жизнь в мои планы не входило совершенно.

Не знаю, почему, но мне вдруг стало ее жалко. «Да она же нормальная девчонка, – вдруг подумал я. – Выглядит пугающе… это да. Но, как говорят, „положение обязывает“. Такому как Серега такая нужна – она ей быть и старается. А вообще, обычная девка с Украины, пробивается, как может; Сергея этого подозрительного, похоже, даже любит; цветы себе покупает „для красоты“. А был бы мужик нормальный (или ненормальный, – прикололся я над собой; „нормальным“, в моем понимании, был, в том числе, я сам: нищий музыкант, без семьи и прописки) – она бы и выглядела, возможно, по-другому.

Мне стало неприятно – я почувствовал себя так, словно подглядывал. Оправдывало меня только то, что я делал это не из праздных побуждений, а «в интересах расследования» – как я уже окрестил про себя нынешнее времяпрепровождение.

«А раз для расследования, так и расследуй; не фиг в чужом белье копаться, настраивайся на дело!»

Я сосредоточился: «Отравить Сергея, отравить Сергея…» – повторил несколько раз про себя я и посмотрел на Наташу.

«…госпожа Тофана входила в положение бедных женщин и продавала им какую-то воду в пузырьках. Жена вливала эту воду в суп супругу, тот его съедал, благодарил за ласку и чувствовал себя превосходно. Правда через несколько часов ему начиналось сильно хотеться пить, затем он ложился в постель и через день прекрасная неаполитанка»… Что ли Серегу отравить? Забодал в конец. Все, в суп отраву и на фиг. Буду свободна, а то он уже вчера и доверенность на квартиру переписывать грозился, так можно вообще без штанов остаться; где же взять яд?»

Жалость к Наташе мгновенно улетучилась. Она совершенно конкретно планировала отравить Сергея, по причине того, что он грозился переписать какую-то доверенность. Я узнал то, что я хотел знать; одновременно я совершенно конкретно пожалел о том, что я все это затеял. Что мне с этой информацией делать, я не знал.

С Андреем встретились у выхода метро. Сели в машину, поехали.

– Короче. Хозяин квартиры – выдающийся диагност. Открылось уже в преклонном возрасте. – Начал Андрей с очень серьезным видом вводить в курс. – Совершенно внезапно! – он со значением посмотрел на меня.

– Что внезапно? – меня подрезал огромный джип, и я упустил ход разговора.

– Инициализация произошла случайно. Как у тебя. – Он, видимо для значительности сделал паузу. – Семинар был у них. На тему «экстрасенсорика в медицине». От каждой поликлиники, разнарядка такая от начальства пришла, по два человека прислать, что бы за повышение квалификации отчитаться. А он, Иван Моисеевич его зовут, военный бывший. На севере судовым врачом служил. Ну и по ранней пенсии в поликлинику ЛОРом устроился. Вот его на эту лекцию и послали. Вела её, кстати, Элеонора Мудрак, – он еще раз значительно посмотрел на меня и добавил, – сама! Она тогда еще не такая известная была, по клубам с выступлениями халтурила.

Я, тем временем, догнал подрезавший меня джип, и попытался проделать то же самое с ним. Попытка чуть не закончилась лобовым столкновением со встречным троллейбусам, что было бы – почему-то подумалось мне – «Сейчас совсем ни кстати». Почему «сейчас», и, когда было бы кстати врезаться в троллейбус я не додумал – приближался нужный нам поворот.

– Но народец в этих поликлиниках немудрящий работает, – продолжал Андрей, махнув рукой, им хоть самого Циолковского приволоки лекцию о ракетостроении читать… Все по барабану.

Я отметил про себя, что пожалуй понимаю врачей, которым по барабану лекция о ракетостроении. Даже в исполнении самого Менделеева. Но промолчал.

– В общем, с обеда все слиняли. Один Иван Моисеевич, как бывший военный, от дисциплины, остался. А после обеда как раз самое интересное и начиналось: опыты над добровольцами. Всего тринадцать опытов, – я крутил головой в поисках нужного дома, но безуспешно. Номеров, как у нас принято всегда и везде, на домах не было. Я поехал наугад.

– Ну, сам понимаешь, он же там один… Пришлось ему по всем тринадцати опытам в добровольцы и вызываться. Он же, как бывший военный… – я остановился, и, извинившись у Андрея, спросил о номере дома у какой-то испуганной старушки. Та безнадежно махнула в другой конец улицы, всем своим видом показывая, что подробней там и еще не раз и не два и что ей очень жаль, что мне придется искать этот дом, но помочь она мне в этом больше не может никак… Я поблагодарил, сел за руль и поехал.

– В общем, там все было. – Продолжил Андрей. – И чтение мыслей на расстоянии, и телекинез, и иголку он в зале запрятал – она нашла! И, даже, как в цирке, в ящике его два раза перепилила – он потом часто рассказывал, напугался очень. А в конце: «Все» – говорит, – «раб божий, подойди; инкарнация твоя пришла!»

Евгений Петрович после ящика нервный очень был и хотел сразу бежать. Не смотря, что военный, но стало ему вдруг, непонятно отчего интересно… И в правду, видать, время пришло».

К этому моменту мы уже подъехали к заданной точке и, еще порасспросив прохожих, попали по адресу.

Дом номер три оказался пятым по счету – если считать от улицы – серым, покосившимся строением. Из тех, что построил Хрущев в начале шестидесятых в расчете, что простоят они лет по двадцать, не больше. К настоящему моменту простояли они уже лет сорок и вынуждены быль стоять и дальше, поскольку, живших в них людей расселять было решительно некуда. «Растет у народа благосостояние!» – подумал я, объезжая дом по пятому разу в поисках места для парковки.

– Короче, протянула она к Ивану Моисеевичу руки ладонями вверх, и тут все и случилось, – рассказ Андрея, кажется, близился к концу. – Пришло ему видение, что сидит он у нее на ладони в позе лотоса и в виде Будды, руки перед собой сложены, смотрит он сам на себя таким строгим взглядом, словно «Иоанн!» – сам себе говорит, – «Ивашка!» – и пальцем себе так грозит и прищуривается, словно что-то о себе самом знает, о чем Ивану Моисеевичу и вот-вот узнать предстоит, только время еще не пришло, но при этом вот-вот… Вот-вот случиться! В общем, с минуту он так себя понаблюдал и… Стал диагностом. Вопросы есть? – Андрей посмотрел на меня торжествующе. Мы выходили из машины, и я, замешкавшись, отстал от Андрея, целеустремленно двинувшегося вперед. Догнал у входа в подъезд. Зашли в лифт.

– Есть вопрос, – ответил я запоздало. Всего один: – Андрей, а что это такое – «диагност»?

– Ну, ты ваще! – Андрей аж поперхнулся от переполнявших его чувств. – Блин! Кто «диагност» не знает! – он осуждающе посмотрел на стенку лифта. Стенка была в несколько слоев исписана матерными и иностранными словами. Fuck you, Маша! – задержался мой взгляд на одной из них. «Ну Машка точно пропрется, как я ее люблю, даже по-английски написал… Только бы еще знать, что этот фук значит… А хотя на хрен мне это, выглядит прикольно… не… Машка точно пропрется…» – забубнило у меня в голове. Я вздрогнул. Новость о том, что я могу читать мысли писавшего, глядя на пару написанных им бог весть когда слов, была для меня новой.

– Диагност, – Андрей для значительности поднял палец, – это экстрасенс, который видит внутренние органы человека и может их диагностировать!

У меня немедленно возник следующий вопрос, но я решил повременить; двери лифта уже открывались.

– В общем, там будет человек двадцать, – в голосе Андрея появились теплые нотки. – И у всех своя история. – Я обреченно вздохнул.

Мы подошли к желтой крашеной двери и позвонили.

Открыл нам лысый человечек ростом ниже среднего с юркими, жизнерадостными глазами.

– Иван Моисеевич, – представил Андрей.

– А у вас, кажется, глисты, молодой человек, – оптимистически сообщил человечек вместо приветствия и улыбнулся.

– И все? – спросил я в ответ.

В лифте, узнав о необычайных способностях Ивана Моисеевича, я решил по мере возможности воспользоваться знакомством – у меня уже месяца два болело колено, а на врачей времени не было.

– Все! – торжественно сообщил мне человек, и я понял, что надежды на бесплатную консультацию накрылись медным тазом. У меня в голове зазвучали, видимо, его мысли: – «Надо ему аппарат впарить, купит, мне еще комиссионные капнут, так глядишь по чуть-чуть по чуть-чуть… Да нам многого и не надо, мы люди маленькие – колеса зимние на машину, жене – шубу…»

– Советую новую разработку, – зазвучал его голос уже вживую. Аппарат Нувакор-1. Он вообще от всего, но помогает и от глистов, – скромно потупив глаза, он, кажется, крайне сожалел, что мне необходим Нувакор-1, но поделать с этим ничего не мог…

– Нет уж, вам, если на колеса не хватает, лучше в долг попросите, я дам.

Оставив Ивана Моисеевича стоять с отвисшей челюстью у дверей, мы продвинулись в глубь. Длинный коридор стандартной панельной трешки был полон людей. Толпа была чрезвычайно пестрая. Андрей изредка здоровался, но, видно, знал он далеко не всех, и мы встали, не проходя в комнаты в уголке коридора.

Мимо проследовал Иван Моисеевич, оправившийся, видимо, от ступора и, с опаской покосившись на меня, застрял в проходе, раскланиваясь с чопорной дамой.

– А вон и сама… Элеонора Константиновна! – Со значением зашептал Андрей. – Мудрак; я с ней, как говорится, чести не имею… Она, только когда здесь собираются, так сказать, к своему ученику, Ивану Моисеевичу, что б поддержать, так сказать… Я сам-то здесь первый раз, раньше на Моховой собирались, у одного священника.

– Священника? – удивился я, но тема развития не получила. В коридор из комнат вышел новый, необычайно колоритный персонаж. То ли кореец, то ли татарин – он хоть и был одет в костюм с иголочки, но, впечатление производил неоднозначное.

– Тимур. Кореец. Инициирован в Бурятии, во время похорон деда, шамана, случилось. По всему, душа в него вселилась. Сам по профессии геолог. Алкоголик был страшнейший, спирт литрами глушил, ни о какой душе и в слых не слыхивал. Вообще не верующий был. А тут, сразу после похорон – как подменили человека. Пить перестал, и давай людей лечить, откуда все взялось! Причем, что характерно, если он хоть день кому-нибудь не поможет, боль в голове начинается страшнейшая, никакие таблетки не берут! К нему запись на месяц вперед, – уже шепотом добавил Андрей.

Тимур в этот момент проходил мимо нас. Мы с ним встретились глазами и он вдруг, словно споткнувшись, остановился. «Шлем у него на голове… какой странный…огромный… И доспехи на плече тяжелые – меч один чего стоит… – Начался бубнеж в моей голове. – Надо снимать, а то через десяток лет позвоночнику конец, а с суставами, суставами…

– У вас с ногами в порядке? – неожиданно спросил он.

– Правое колено вот… – ответил я; он посмотрел на колено.

«Так, третий четверг через месяц, вроде свободен, дам телефон, пусть записывается, звонит – у меня в голове тут же услужливо возник номер телефона.

– Позвоню, спасибо, – я повторил телефон вслух. Тимур кивнул головой и, ничего не говоря, двинулся в сторону кухни.

«И мысли читает, молодец какой, тем более надо помочь…» – прозвучал в голове удаляющийся голос.

– Блин, кажись, сама к нам! – зашипел над ухом Андрей. – Ты что там Моисеевичу такое про колеса наплел, что даже ей интересно стало…? – В этот момент ко мне подошла расфуфыренная дама в красном брючном костюме замысловатого покроя, с синим платком на шее, вся увешанная перстнями и колье. Иван Моисеевич отирался неподалеку, близко, однако, не подходя, но всем видом показывая, что если позовут, так он что, он – пожалуйста…

– Откуда, уважаемый, будете? Из наших, Питерских? – спросила дама приближаясь.

«Хлюпик какой-то в очках, совсем не солидный, что с него взять… – зазвучало было в голове привычно, но тут произошло странное: „Хлюпик… люпик… юпик, овсем… сем…лидный…идный…зятьь… Юпик… что… что…что…“ – кричало всё усиливающееся эхо.

Из приходящих на ум сравнений это напоминало более всего, пожалуй, голос радиослушателя, звонящего в студию, но не выключившего при этом находящееся рядом радио. Он говорит в телефон, его голос идет по проводам в студию, оттуда транслируется по радио назад и, попадая снова в трубку, возвращается в студию. Отчего получается постоянное, все возрастающее эхо, переходящее в оглушительный вой…

Я насторожился, мне становилось все неприятнее; в голове уже звучал ревущий свист. Я инстинктивно отвернулся от подошедшей женщины. Все прекратилось. Я снова коротко на нее взглянул: похоже ей тоже пришлось не сладко, лицо ее исказилось, словно от сильной и неожиданной боли. В голове снова зазвучало, и я снова отвернулся, однако успел разобрать: «Он что, мысли читать может даже у того, кто в этот момент его собственные мысли читает?!»

– Давайте приостановимся, молодой человек, услышал я уже обычный ее голос. – А то так мы общаться совсем не сможем…

– Да я бы и рад… В том и загвоздка… – Я не знал, стоит ли быть с ней откровенной, ее ученик произвел на меня поведение чистейшего афериста, и не без причин.

– Я помогу Вам, – голоса в моей голове стали тише. – Но вы не должны сопротивляться, вам надо «не хотеть никого слышать…»

– Я вижу, наш общий друг успел уже себя дискредитировать? – она кивнула в сторону мельтешащего поблизости Ивана Моисеевича. Заметив внимание, он сделал ручкою и просительно улыбнулся.

– Да уж… – мне понравилась теткина прямота. Я рассказал все как есть; к тому же, хотелось посмотреть на реакцию – она с ним, как я понял, была в друзьях.

– Получается, что не видит он ничего, а вокруг – ажиотация? Что же о других говорить? – закончил я. – Тетка выглядела расстроенной.

– Да все он видит, махнула она рукой. – Затем посмотрела на игриво кружащего вокруг Моисеевича, поманила его пальцем.

– Поди-ка сюда, Ванюша, – процедила она сквозь сжатые губы. – Лицо у нее уже было не расстроенным, а сердитым. Тот подошел.

– Ты что же, козел старый, ему про коленку не сказал?! А?!! Опять за свое взялся? Какой аппарат теперь продаешь, гербалайф недоделанный!? – на бедного Ивана Моисеевича было жалко смотреть.

– Да я, да я ни сном, ни духом, матушка, да я же и не догадывался, что он в правду… Думал, присочинил Андрюха все для значительности, и в мыслях не было… Дай, думаю, хоть подзаработаю чуток, а аппарат, правда, хороший… А про колено я бы ему сразу сказал, как только он… того, первый взнос бы оплатил… тут дело не хитрое… – Он присмотрелся к моей ноге. – Так-с, артритик легкий… Долгитом и всего делов! Правда, в прогрессе, я вижу, не очень, но тут кармическое что-то приплелось-с… Это уж – не ко мне-с…

– Пошел вон, дурак! – Ивана Моисеевича как ветром сдуло. – Испортились совсем, обмельчали. – Дама, кажется, взъярилась всерьез. – Гербалайфы, добавки биологические, теперь аппараты эти пошли… От всего! – добавила она в сердцах, акцентируя окончание на «го» и протягивая «о» на одесский манер, отчего все сказанное ею предложение прозвучало немного на старинный лад, аристократически.

– Нашему же брату верят, – продолжала она уже без нажима, даже слегка беспомощно; словно не ей это верили так легко, а она доверилось, и теперь вот: «Извольте: ни сбережений ни драгоценностей… Все на скором во Владивосток уехало с мужем предполагаемым, надежды на все подававшим; не пил, не курил, слова дурного не слышала, только все вздохи да комплименты; обманули его видать лихие люди, попутали…» – прорвалось вдруг фраза, видимо из её головы.

Я помотал головой и посмотрел на Элеонору Константиновну. «Ну и артистка блин, – мелькнуло нечаянно, – с ней надо ухо востро, в миг окрутит… «Не знаю, читала она мои мысли или нет, а только вдруг стала Элеонора Константиновна серьезной.

– Да, так о чем я? А, этот… – она еще раз с некоторой неприязнью глянула в сторону Моисеевича. Тот готов был, кажется, провалиться сквозь землю и, пока проваливается, землю же и есть в подтверждение клятвы, что «того, что случилось, больше не случиться никогда». Доверия, впрочем, его вид все равно не вызывал.

– Таких приходиться приручать, что бы из под контроля не выпустить. А то натворят, потом больше сил потратишь расхлебывать. Нам верят и вправду легко. У того мысль угадал, этому про болячку рассказал, а уж если что вылечил! – Но это редко. Сильных способностей днем с огнем не найдешь. Так, в большинстве чувствуют что-то, сами не понимают порой что… А что бы в доверие втереться, косвенными вовсю манипулируют…

– Какими «косвенными»? – мне начинала нравиться эта эпатажная тетка, и хотелось поннять до конца, что она имеет в виду.

– Да, «косвенные признаки»… Человек, если у него голова болит – виски трет; глаз плохо видит – щуриться. Если что болит, за то место держится: а где какой орган, в любом учебнике написано… Ну, не суть. – Перебила она сама себя. – В общем, в доверие втереться, способности нужны разве что актерские. А дальше из человека, ну, если не веревки вить – это уж через край – она задумалась и продолжила с некоторым нажимом, впечатывая каждое слово. – Но покрутить человеком потом очень даже можно. – Она раскланялась с каким-то проходящим мимо старичком в пенсне и с тростью в руке. – Этим и пользуются. Прописывают такой препарат, или прибор какой мудреный, а там, знаете сами, наверное, без меня. Стоит копейку, а как через эту их сетевую сетку пройдет, на тыщу тянет. Вот и пользуются некоторые. – Она посмотрела еще раз в сторону Ивана Моисеевича. Тот, хоть взгляд ему и не предназначался, горестно склонил голову набок и сделал брови домиком.

Здесь к нам подошла старушка «божий одуванчик» и, близоруко сощурившись на меня, подошла почти вплотную.

– Прорицательница наша. Марья Ивановна. Русская Ванга, – уважительно зашептал мне в ухо оказавшийся кстати рядом Андрей. Здорово, она редко к кому сама подходит, обычно все вокруг нее вьются, – в его в голосе появилась легкая ажиотация.

Элеонора Константиновна, остановившись на полуслове, непонимающе посмотрела на старуху. Затем, еще более недоуменно, на меня.

– Ох, мил человек, много переживешь, быстро взлетишь… Двадцать лун взойдет, будешь ты выше всех наших – она повела головой, словно оглядывая окружавший народ и продолжила: – мало говорю тебе; правда, что всех, нас русских, будешь ты яко агнец божий в пасти и будет у тебя слава и величие и страдание больше всех… – Она полуприкрыла веки и, как-то внезапно сгорбившись, так же быстро, как и приблизилась, отошла в сторону. Ее тут же обступили.

– Ну, чувак, круто! – Раздался рядом восторженный шепот Андрея. – Скоро медитировать будешь лучше всех! Видно, научишься в позу ведическую садиться, в которой никто еще никогда не сидел. Я тебе, кстати, завтра самоучитель по Йоге подарю, мне уже не зачем – три раза прочел.

Я перевел взгляд на Элеонору Константиновну и удивился происшедшей перемене – она уже не смотрела на меня ободряюще; а как-то, для нее совершенно неподходяще – испуганно. Однако, приветливое выражение быстро вернулось: она снова заулыбалась и мы возобновили разговор. Еще некоторое время поговорив с ней на разные темы, мы распрощались.

Сергей сидел в широченном кресле и жутко хохотал. Смеялся он непрерывно и заразительно, причем уже довольно долго. Я смотрел на него с непониманием. Сообщение, только что доведенное до его сведения, ничего смешного из себя, на мой взгляд, не представляло. Состояло оно в том, что его любовница по имени Наталья, собирается отравить его при помощи какого-то снадобья госпожи Тофана из-за того, что он хочет исключить из данной ей доверенности на квартиру и машину «право перепродажи имущества».

– Наташка!? Ну, ты меня уморил! Да она лужу с ридикюлем в двух пальцах переходит; ей колесо подкачать целая бригада ремонтников по вызову приезжает! Да она супа сварить не может – в ресторане заказывает, если я к ней еду, не успев пообедать! – Серега веселился. – Ты еще скажи, она космический корабль дома построила, и на Луну лететь собралась… Правда, про доверенность я действительно сгоряча брякнул, – он вдруг стал серьезным и посмотрел на меня, сощурив один глаз. Мне стало не по себе, Серега был парень конкретный, и побывать у него в подозреваемых, даже по ерунде, было бы идеей не очень жизнерадостной. Я снова пожалел, что ввязался в это дело. Про свои способности к чтению мыслей, я ему, правда, на всякий случай не сказал. Приплел экстрасенса, приятеля. Он ко мне, как бы, домой заходил и у входа Наташку встретил. И, типа: озарение у него вышло, мысли он ее увидел… Сам понимал, что не очень убедительно, но, надеялся, проскочит. Не проскочило.

– Ты мне адресок своего экстрасенса-то чиркни – он еще раз посмотрел на меня серьезно. Подтверждались худшие из опасений. «Парень-то непростой, этот соседик… как бы дело не сорвал; у меня уже и тело новое на мази, – прозвучало в голове совсем непонятное. Надо пацанам сказать, пусть прощупают – что-то тут нечисто, нутром чую… Опять же, подробность про какого-то Тефани… откуда у экстрасенса возьмется? и про доверенность тоже как узнал?…»

– Он уехал сейчас. На неделю. В Москву. – Стараясь не смотреть на Сергея, соврал я. Приедет, скажу. Он сам позвонит. Не могу без разрешения телефон давать, обидится… Точно позвонит! – Уверенно закончил я, решив, что если к тому времени дело не рассосётся, скажу все как есть. Других вариантов не было. – Ну, бывай, у меня концерт сегодня, – снова соврал я.

– Где? В каком клубе? – быстро спросил Серега, не спуская с меня взгляда.

– Да, кажется, в «Апельсине», надо еще у ребят уточнить. – Я встал и двинулся к выходу.

«Надо прямо сейчас позвонить, не нравится мне этот наезд, нутром лажу чувствую…» – прозвучали вдогонку Серегины мысли. Я попрощался, закрыл дверь и вышел на улицу. На душе было хреново. По всему чувствовалось, что я влип в большую неприятность. К подъезду подъехал «RAV4». Из него вышла Наташа и, беззаботно оглядываясь по сторонам, просеменила в подъезд. Я, отвернувшись, прошел мимо. На душе скребли кошки.

Следующие дни прошли спокойно, если не считать нескольких происшествий, большей частью – неприятных.

Во-первых, ночью вскрыли мою машину; причем с непонятной целью. Никаких особенных сигнализаций, препятствующих среднестатистическому вору что-либо у неё (или её саму) украсть, не было. Тем более, что проникновение было совершено виртуозно: двери остались запертыми и никаких сигналов бедствия ночью, когда это случилось, она не подавала. Я бы ничего и не заподозрил: видимых следов не наблюдалось. Но след чужих мыслей я учуял мгновенно. Обрывки слов – мат, строевые команды, технические детали. Почти ничего связного, но у меня была стойкая уверенность, что этот человек, остатки мыслей которого я теперь слышал, только что побывал в моей машине. Второе, и еще более неприятное обстоятельство, заключалось в том, что в мое отсутствие побывали и у меня дома. И опять: никаких видимых следов. Если что-то и искали, то сделано это было поистине виртуозно. Однако следы мыслей незваных гостей имелись всюду: и в спальне и в кабинете и, даже, с позволения сказать в туалете и кладовке. Причем это были следы нескольких людей. Я различал их по интонациям и набору слов. Это запутало меня еще больше: обрывки и так не были целостными, а тут еще это были мысли сразу нескольких людей…

Надо ли говорить, что все эти дни я буквально промучился. Что предпринять и, нужно ли мне вообще, что либо предпринимать, было решительно не ясно. Я, было, пытался советоваться. Сначала поговорил с Андреем. Тот от конкретики ушел, выдав что-то про колесо Сансары и вынужденную цепь перерождений. «Не хочет брать ответственность», – так сформулировал его поведение для себя я. Оно и понятно, советчик всегда крайний, даже в выборе шляпы; а тут вообще не понять, куда заведет и чем окончиться.

Затем, скрепя сердце напросился на разговор к Элеоноре Константиновне. Та меня приняла дома, в шикарной квартире на углу Невского и Фонтанки, с видом на воду, мраморной лестницей и вышколенным консьержем. Проговорили десять минут. На этот раз у нее не было ни следа жеманности. Она была строга и деловита. Я даже пожалел, что явился с такой ерундой. Атмосфера располагала обсуждать проблемы глобальные, и я почувствовал себя несколько неуместно. Но, раз уж пришел, надо было воспользоваться и я, сделав многозначительное лицо, и, представив дело так, что нуждаюсь, скорее, в каком-то общем понимании этической составляющей, чем в конкретном совете, рассказал про суть дела. Элеонора, в философию углубляться не стала, вопросов никаких не задала и сказала только, что раз уж я в это дело влез, то на половине бросать не гоже. Тем более, что неприглядно все как-то получается: человека загрузил и в кусты. Сказала, что по-хорошему, способности свои лучше не афишировать. Но раз уж я в эту сторону пошел, так надо Сергею все честно рассказать. Попросит проверить – продемонстрировать, что бы у него сомнений не оставалось. Затем объяснить все. Как на самом деле было… и, разойтись до лучших времен. Любовница его – ему и решать, что с ней делать. На этом аудиенция закончилась, и мы распрощались.

Я вышел от Элеоноры в некотором замешательстве: происшедшая с ней перемена была неожиданна. Если раньше она была разговорчива и готова говорить о любом и долго, то сегодня – деловито-суха; но это было, наверное, и понятно. Человек она действительно занятой, а я набился без приглашения да еще с такой ерундой.

Однако, подумав, я решил, что она права. Да я и сам это понимал. Дело приостановилось как-то уродливо: Сергей подозревал меня и этого одного было достаточно, что чувствовать себя не комфортно.

С этими мыслями я вернулся домой. В дверях меня остановил консьерж: «Дмитрий, вы знаете, здесь вам сосед записку оставил, просил передать». Он протянул мне маленький кличек бумаги. «Какой сосед? – автоматически подумал я, одновременно соображая, что записка наверняка подписана. Развернул бумагу и прочёл: – „Дима, зайди срочно ко мне, не нашел твой телефон. Сергей“.

У меня упало сердце. Как ни старался я отдалить надвигающуюся развязку, время, похоже, вышло… Не пойти было нельзя – он наверняка спросит у консьержа, отдал ли тот записку; к тому же это запутало бы ситуацию еще больше, что было глупо. Я зашел домой, быстро перекусил, оделся и снова вышел. Я принял решение все ему рассказать.

Зайдя в соседний подъезд я, поздоровавшись с консьержем, быстро поднялся по ступеням на третий этаж.

Вся эта история не нравилась мне с самого начала, и теперь хотелось покончить быстрей. Я решил последовать совету Элеоноры (как сократил я про себя, уж больно мудреное отчество было «Константиновна») и все рассказать.

Подошел к двери – настроение было приподнято паршивым: с одной стороны я был рад принятому решению, а с другой понимал, что придется оправдываться – а это было неприятно. В прошлый раз я напридумывал всякого; правда же оказывалась еще менее правдоподобной…

Я позвонил, изображая на лице безразличное спокойствие. Подождал – никакой реакции; позвонил снова – то же. Если бы не записка, да еще, пожалуй, свет, видимый в линзе дверного глазка, я бы, не задумываясь, ушел. Но что-то меня удерживало, и я сделал вторую – если первой считать мой предыдущий визит к Сергею – ошибку…

Полузадумчиво-автоматически я взялся за ручку и повернул. Сухо щелкнул замок. Дверь оказалась не заперта. Я опасливо заглянул и сделал шаг внутрь. Заходить в квартиру в мои планы не входило. Я просто решил громко позвать – иногда люди не слышат звонка, привыкнув к его звуку – особенно, если играет музыка или включен телевизор. Музыка играла. Телевизор, кажется, тоже был включён, по крайней мере, в глубине квартиры бубнил чей-то голос. Я, набрав в рот побольше воздуха, сделал еще один шаг внутрь коридора…

Да так и замер с уже открытым и изготовленным для крика ртом: в проеме двери, ведущей в гостиную, на полу виднелась волосатая рука с часами «Ролекс» на запястье. Часы я узнал сразу – их носил хозяин этой квартиры, бизнесмен Серега.

Я, было, дернулся в сторону двери – покойников я не любил патологически, но в орошенной потоком адреналина голове мелькнула мысль о том, что, возможно, Сергей еще жив, и что, возможно… Все пронесшееся в моей голове затем было, по всей видимости, стандартным набором ударившегося в идеалистическую эклектику человека переживающего нешуточный шок но, все же, цепляющегося за обломки здравого смысла: – «Может спасу? Помогу? Герой буду, все знают, медаль вряд ли, но все равно…».

На дальнейшее развитие мыслей в этом оптимистическом ключе силы духа у меня, однако, не хватило. Мне снова стало страшно. Я все же продвинулся немного вперед и с ужасом констатировал, что труп скорее мертв, чем жив – он лежал на спине, рот был открыт, голова запрокинута, грудь неподвижна, глаза бессмысленно смотрят в потолок… Я подумал, что «нужно что-то делать». Мысль была интересная, но дальше не шла. Что сделать, решительно не придумывалось.

Я, в некотором ступоре, как от самой ситуации, так и от собственной беспомощности, поднял голову от трупа и застыл в еще более законченной прострации, заметив в глубине комнаты, нечто уж и совсем меня поразившее. Там, у дальней стены на диване расположилась девушка: она лежала первоначально видимо удобно, непринужденно устроившись на подушках; однако теперь наверху остались лишь ее ноги – тело же сползло с дивана. Лицом она уткнулась в пол, словно пытаясь куда-то ползти пока смерть не настигла ее… а в том, что она мертва я, почему-то, тоже был уверен.

В этот момент за окном послышался вой милицейской сирены. На негнущихся ногах подойдя к окну, я увидел милицейский УАЗ-ик, остановившийся прямо под окнами квартиры, в которой я находился. Из него торопливо вышло несколько человек, и пошли в сторону подъезда. Шестым чувством я понял, что они идут сюда; что было делать – непонятно.

Я, пребывая все еще в несколько сомнамбулическом состоянии, тихо выбрался на лестницу, прикрыв за собой неплотно дверь. Внизу слышались приближающиеся шаги. Недолго раздумывая, я кинулся вверх, стараясь преступать тише и пролетая каждым шагом чуть не пол лестничных пролета. Через несколько минут я уже был на последнем этаже – у двери, ведущей на чердак. К счастью, она была открыта – навесной замок висел чисто для вида – замкнут он не был.

Выждав, когда внизу хлопнет дверь и перестанут слышаться голоса, я тихо приоткрыл щель и пробрался внутрь. Было темно, но не очень: виднелись слуховые окошки. Я, сообразив, что оставаться здесь небезопасно, стал пробираться вперед. Чердак был сквозной, один на весь дом, и здесь можно было свободно пробраться из одного подъезда в другой. Пол завален мусором и остатками мебели – выбрасывать жаль, а деть некуда. Останки велосипедов и колясок; бидоны и коробки; коробки про которые, как известно: – «Без упаковки назад не примут»… Я пару раз чуть не упал: один раз попав ногой в детский горшок, а второй, скорее, от неожиданности: кто-то поставил ловушку для мышей, в которую я не преминул попасться. В темноте мне было не видно, что это такое… показалось, что в ногу вцепился неведомый квадратный плоский зверь. Я успел даже решить, что это мышь-оборотень, мутировавшая от недостатка пищи и воды, однако быстро разобрался и перестал паниковать.

Между тем, приближался выход в мой подъезд. С некоторым трепетом я повернул ручку – она вполне могла оказаться запертой. Что в таком случае можно было предпринять, я себе не представлял даже приблизительно. Тихо толкнул дверь. Она поддалась. Я облегченно вздохнул. Дальнейшее было делом техники – спустившись на один этаж и открыв дверь, я оказался в своей квартире. Едва переведя дух, я осторожно выглянул в окно. Подъехали еще несколько машин – в основном УАЗ-ики; было и две скорые. На улице начал накрапывать дождь.

Что было делать дальше, я решительно не понимал. Сейчас, немного отойдя от пережитого шока – путешествие по чердаку подействовало отрезвляюще – я понял, что попал в совершенно безвыходную ситуацию. Требовалось совсем немного времени, что бы узнать от консьержа, что за десяток минут до приезда милиции я заходил в подъезд. Обнаружив мое отсутствие в какой-либо из квартир и, выяснив, что назад я не вышел, только тупой не догадался бы про чердак. Далее, по моим следам, которые отпечатались на пыльном чердачном полу лучше некуда, проследить весь мой путь не представляло никаких проблем… Кроме того, в квартире Сергея наверняка остались мои отпечатки…

Непонятным оставалось одно – кто вызвал милицию и, давно ли произошло убийство. Но это теперь было делом второстепенным, милиция с такими мелочами заморачиваться не станет; улик хватает, преступник налицо. Единственным выходом было – бежать.

Пока о подобных вещах я смотрел по телевизору и читал в детективах, все казалось простым: скрываться, расследовать, гадов найти, всем всё доказать. Сейчас же, когда это случилось со мной, даже сам факт бегства казался мне чем-то спорным, вызывающим кучу простых вопросов: куда пойти? Что взять? – ведь на улице дождь, а может похолодать, значит, мне нужен зонтик и свитер! Или взять теплую куртку – но ведь завтра может стать теплее и мне будет жарко! Да и лишняя пара обуви не помешает, ведь когда я еще сюда вернусь… «А гитара? – какая к черту гитара, денег надо побольше! – Да ведь деньги на карте у меня… Значит карту, и код, пин-код не забыть, где же он записан-то…?»

«Носки!» – я метался по квартире не понимая, с чего начать. Бегство, похоже, затягивалось, от ощущения опасности и близости преследователей у меня началась настоящая паника, на нервах я схватил какую-то сумку и стал бросать в нее все, что ни попадалось под руку. Каждую секунду я ожидал услышать звонок в дверь, но ничего не мог поделать – я, словно в гипнозе, все собирал и собирал вещи – не осознавая даже что я беру и не имея какого-либо определенного плана. Мне казалось, что все еще забыто что-то важное, крайне необходимое, без чего спастись не удастся и «все пропадет»… В суете я потерял банковскую карту уже, было, приготовленную к бегству и засунутую куда-то с мыслью о том, что «Сюда положу, что бы не забыть». Мысль о карте я помнил, а где сама карта – забыл… «Ладно, – решил я, – у друзей займу». – Совершенно отчаявшись и понимая, что из-за поисков все остановилось, я продолжил лихорадочные сборы.

На все, в общем, ушло минут двадцать. Наконец, я накинул куртку и, стараясь ступать как можно тише, подошел к дверям. Приоткрыл дверь – на лестнице тишина. Я облегченно вздохнул, крадучись вышел из дверей и только повернулся, что бы ее запереть… В этот момент страшной силы удар обрушился на мою голову – перед глазами поплыло, замелькали цветные звездочки, и я провалился в темноту…

Я открыл глаза и сразу же закрыл их снова.

Причиной тому была не окружающая обстановка – ее я не разобрал – а страшная головная боль, усиливающаяся при виде дневного света; я застонал и попытался двинуть телом. Это удалось – за исключением рук – они были прикреплены к чему-то жесткому и неподвижному.

– Во б…, задергался! – послышался хрипловатый голос. – Слышь, Косой, шефу позвони. Он сразу велел. Послышалось характерное пиканье мобильного телефона, и после некоторой паузы, другой голос, навскидку моложе, но с вертлявыми интонациями, проговорил:

– Борисович, тут, вроде, чел оклемался… че делать-то? – голос запнулся и, после еще одной паузы, уже с другими, испуганно преданными интонациями, отрапортовал:

– Есть Виталий Борисович! Есть! Очнулся! Есть на фене не п…ть! Есть, по имени отчеству! Есть, ждем! – И, после сигнала отбоя, в несколько затянувшемся молчании, вновь послышался хриплый голос.

– Что, вставил!? Я те скока раз говорил, что шеф по фене балакать запретил? Я тебе говорил, он культурно любит!? – Идиот… – уже тише добавил голос. Раздался звон посуды. Видимо пили чай. Головная боль несколько стихла. Я рискнул приоткрыть глаз.

Мы сидели в просторной комнате крайне аскетичного вида: из мебели здесь было всего ничего: с десяток черных стульев с железными основаниями и массивный стол. Назначение помещения было понятно не очень. Походило на спортивный клуб: настолько все было незатейливо и практично.

Мужики, сидевшие за столом, вполне соответствовали обстановке: один, более пожилой, видом своим напоминал тренера бокса. По крайней мере, так, как я его себе представлял: коренастый, невысокий и весь какой-то плотный и упругий. Его сосед, по кличке Кривой, был наоборот, сухощав; нос был несколько асимметричен, видимо, вследствие травмы; ощущение перекошенности усиливал шрам на левой щеке.

– Оба! – подал голос Косой. – Зенки открыл, видать, живой еще! Ну, мы щас дело поправим! – и сам засмеялся собственной шутке.

«Из-за какого-то терпилы в выходной здесь чалиться пришлось… Козлы! Все Козлы! И Бугай и Виталий этот, блин, Борисович… И, правда, пришить поскорее и домой… А то из-за какого-то…» – дальше мысли Косого зацикливались, но и услышанного мне хватило, что бы расстроиться в конец. На милицию не походило совсем. То есть, надежд выбраться не было никаких…