"Маги и мошенники" - читать интересную книгу автора (Долгова Елена)

Глава II Искушение чародейки

Магделена. Местечко Тинок, Церенская Империя.

Густые струи едкого дыма косо поднимались над крышами. Высохшее дерево потрескивало, легкие рыжие языки огня лизали стены. Под горячим солнцем полудня деревня сгорала дотла. Выла от страха спрятавшаяся собака, бестолково металась жалкая стайка гусей. Коровы не мычали, хлева давно опустели. Люди тоже не кричали, улица оставалась пустой и безжизненной – ни лязга оружия, ни плача, ни бесполезной запоздалой молитвы.

У глинобитной стены уцелевшего крайнего дома застыл в мертвой неподвижности человек. Он скорчился, обнял собственные колени и уронил голову, лицо прятала шапка взъерошенных черных волос. Человек просидел в этой позе уже несколько часов. Над оцепеневшей фигурой вилась стайка ярких мух.

Из маленького хлева, пристроенного к задней стене глинобитного дома, осторожно выбралась женщина. Сильную поджарую фигуру скрадывало бесформенное синее платье, полотняная косынка сползла на плечи, длинные пряди черных волос в беспорядке спадали на плечи, разметались по спине. Удлиненное лицо, покрытое едва заметной сетью мелких морщинок, сильно загорело, под густыми бровями сверкали раскосые черные глаза.

Черноволосая помедлила, не решаясь войти в дом. На пороге, поджав лапки, валялась тушка мертвой крысы. Женщина отступила, перекинула через плечо тощий узел и пошла прочь, осторожно ставя босые ноги в густую дорожную пыль.

Она успела отойти на пару десятков шагов – маленький отряд конной стражи выскочил словно из-под земли, крутой поворот окруженной густыми кустами дороги позволил всадникам подобраться незамеченными.

– Магда, стой!

Женщина застыла в окружении спешившихся солдат. Десятник в белой холщовой накидке нехорошо усмехнулся и крепко ухватил ее за плечо.

– Твоя работа?

Та отрицательно помотала лохматой головой.

– Я говорил тебе, женщина, брось ты свое черное, богопротивное колдовство, а не то пожалеешь. Ты ведь не послушала меня, а?

Монахи, покинув спины мулов, тем временем проворно облачались в балахоны мортусов, натягивая их прямо поверх ряс.

– Я не виновата.

Десятник расхохотался:

– Клянусь яростью божьей! Все вы, ведьмы, болтаете одно и то же.

– Это не я. Крысы принесли черную заразу.

Мортусы тем временем, вооружась длинными крючьями, уже выволакивали из глинобитного дома тела двух стариков и подростка. Солдаты сосредоточенно копали яму прямо в мягкой земле разоренного огорода. Остатки подожженных построек догорали, крыши заваливались, выбрасывая напоследок снопы проворных кусачих искр. Толстый мортус тронул багром плечо мертвого мужчины, подцепил завалившееся набок тело и отволок в общую яму.

– Закапывай и поехали.

Женщину взгромоздили на запасного мула, монахи стащили с себя оскверненные прикосновением к колдовству верхние балахоны и с молитвой их побросали на раскаленные угли пожара, тщательно обожгли в пламени использованные крючья.

Кавалькада тронулась в путь, уходя на север, свежее дыхание хвойного леса развеяло, прогнало призрак чумы, повеселевшие солдаты грубыми голосами затянули походную песню. Женщина неловко тряслась в седле, ее лицо осунулось и сделалось старше, в уголках губ залегли жесткие морщинки.

Ночной привал устроили на поляне. Солдаты уснули, распробовав дешевое вино, монахи разбили стоянку в отдалении – пение молитв становилось все глуше. Кричала сова. Десятник усмехнулся, подбрасывая толстые сухие стебли в жаркий костер:

– Смотри, Магдалена из Тинока – видишь, как славно полыхает пламя?

Женщина зябко повела плечами, заставляя синее платье сползти пониже. Десятник расхохотался:

– Ты много воображаешь о своих чарах, черноволосая. Впрочем, быть может ты и вправду по уши в меня влюбилась, а? Говорят, дьявол, с которым имеют дело все ведьмы – чертовски неприятный парень.

Ночная птица пролетела в темноте на мягких бархатных крыльях, теперь ее крик раздавался совсем с другой стороны. “Наплевать. Только бы он развязал меня”. – подумала Магдалена. Сыщик помедлил.

– А ведь ты врешь. Хотя… я польщен. Всегда мечтал встретить девку, у которой я наверняка окажусь последним.

Птица прокричала еще три раза, заунывно, протяжно. Легкое облачко отползло в сторону, открывая мутную половинку луны. Добродетельный сыщик вздохнул и убрался подальше от костра и соблазна в плотную темноту. Колдунья зажмурилась – бесполезно, слезы ярости и отчаяния все равно градом покатились по впалым щекам.

Утром отряд двинулся в путь, солдаты ухмылялись, исподтишка поглядывали на сумрачную колдунью, она сердито сверкала в ответ темными, как полированный агат, глазами. Кавалькада с топотом ворвалась под сумрачную арку городских ворот – никто не посмел остановить ищеек имперского сыска.

Узкие улочки, зажатые в тиски стен, кишели людьми. Из совсем уж крошечных переулков тянуло нечистотами. Ближе к центру стало попросторнее, отряд задержался возле тяжеловесного, из тесаного камня, дома.

Ведьму отвели в подвал и водворили в клетку, она аккуратно расправила платье, села в углу и погрузилась в бесконечное ожидание – неподвижная, словно статуя, и терпеливая, как дикий зверь.

Десятник зашвырнул клетку чей-то шерстяной плащ:

– Прикройся, ведьма, ночами здесь не жарко.

Шли часы, в конце концов совсем стемнело, маленькое зарешеченное окно тюрьмы почти не пропускало света, во дворе, прямо под ночным небом, кто-то то ли палил факелы, то ли разложил огонь – алые отблески падали на стены. Сначала стучали солдатские сапоги и раздавались грубые голоса стражников, потом шум утих, мерцание огня становилось все слабее, скоро черный квадрат окна совершенно слился с темнотой, воцарившейся под сводами подвала. Вместе с темнотой пришла настороженная тишина. Колдунья, обладавшая нечеловечески острым слухом, прислушалась – в узком переулке по соседству тихо пел ночной ветер, пофыркивали в конюшне кони лучников. Скрипел старый флюгер на шпиле, потрескивали, догорая, угли в жаровне палача.

Где-то за толстой каменной стеной, в самой глубине здания, раздались негромкие шаги. Неизвестное существо двигалось с неторопливой уверенностью хищника, хотя ритм шагов, несомненно, выдавал человека. Женщина прильнула было к решетке, но тут же испуганно забилась в самый дальний угол клетки – неведомое существо возилось, отпирая дверь…

Ведьма из Тинока моментально успокоилась, обнаружив, что вошедший не имеет общего с потусторонними силами – это был человек средних лет, с холодными светлыми глазами, в черной рясе инквизитора.

Лицо святого отца, за исключением глаз, прикрывала традиционная маска, холодноглазый внимательно и без особой приязни оглядел колдунью.

– Ты Магдалена из Тинока?

Ведьма выпрямила спину, но вставать не пожелала.

– Ну, я. Чего хочешь, пес?

Человек не выказал гнева, он попросту пропустил оскорбление мимо ушей.

– Раз ты Магдалена, не будем терять времени – его мало. Поэтому слушай меня внимательно и не перебивай. Во-первых, я знаю, что ты настоящая ведьма.

– Не заносись. Вам меня два раза не сжечь, смерть – это только смерть, и ничего более.

Инквизитор сухо усмехнулся.

– Смерть можно отсрочить. Надолго. Но жизнью это не будет все равно.

Ведьма постаралась не выказывать страха.

– Ха! Веревка и вода ничем не хуже огня. Я не красавица и уже не молодка – лет через тридцать моя плоть и так распалась бы в прах.

– Не сомневаюсь. Но только недалекие тупицы сами ищут бесполезных страданий.

Ведьма хрипло рассмеялась:

– Странная речь для инквизитора.

– Зато я сказал истинную правду. А теперь слушай меня внимательно. Я знаю, что ты настоящая ведьма – это тоже правда, не отрицай. Равным образом, я знаю, что ты не насылала на Тинок чуму, у морового поветрия имеются иные, естественные причины. И все-таки ты выжила – одна среди всех. Почему?

– Я знаю целебные травы, я принимала их горький сок.

– Верю. Ты выжила не благодаря черной магии, а лишь за счет собственного искусства врачевателя. А теперь я спрашиваю, спрашиваю голосом твоей совести, Магдалена – почему ты не помогла Тиноку?

Инквизитор невольно отпрянул – ведьма змеей метнулась вперед, грудью ударилась о прутья клетки, вытянула руки, стараясь дотянуться до врага.

– Ты спрашиваешь, пес? Мою мать спалили заживо. Ее платье тлело, трескалось лицо, а проклятый Тинок… Тинок только смеялся. Потом пепел ссыпали на блюдо и выставили в храме. Меня пощадили, их лживый бог учил милосердию. Поэтому я бегала голодным щенком, получая больше колотушек, чем сухарей. Когда я выросла, они приходили ко мне – о да! Приходили. Когда болели их детишки, они шли ко мне под покровом ночи и валялись у меня в ногах. Если я отказывала, они уходили с ненавистью в душе. Если помогала – оставляли деньги и ненавидели меня вдвойне. Ты знаешь, каково было мне жить среди убийц моей матери? Да, я не пожелала спасать этих тупиц. Но я их не убивала…

– Твоя мать умерла тридцать лет назад. Чем провинились перед тобою юноши? Дети, младенцы?

– Я их не убивала.

– Тот, кто убил, и тот, кто не спас, хотя мог бы спасти, оба они равно преступны. Они обрекли живое на гибель, быть может, вечную. В подобных вещах перед лицом Господа нашего нет разницы между деянием и бездействием.

– Ты лжец, как все попы. Люди Тинока презирали и меня, и мое искусство.

– Разве ты сама не была в этом повинна?

– В чем повинна? В градобитии или нашествии блох? В сгнившем урожае брюквы? Пусть так – да, виновна, да! Я делала это, искусство познания имеет оборотную сторону, монашек. У тебя, как я погляжу, поседели виски, да не прибавилось мудрости в пустой голове. А ты хочешь знаний без страдания, чуда без боли? Видно, тебя мало секли в семинарии…

Седой инквизитор криво улыбнулся.

– Вполне достаточно. Но дело не в этом, можешь не сомневаться, я хорошо знаю, что такое страдание, причем не в форме умеренной порки или укусов блох.

– Ты инквизитор.

– Я человек, этого достаточно, чтобы узнать боль, страх и тому подобные эмоции.

– Твое знание и твое страдание – только жалкий огрызок моего. Мы, ведающие, мы иные, не такие, как все. Познание доступно только избранным.

– А гордыня всегда противна Богу и приятна дьяволу.

Ведьма вернулась в свой угол, снова села, расправила платье и сказала грустно:

– Да, знаю я все это. Хватит притворяться, выкладывай, святой отец. Я не поверю, что ты заявился ко мне глухой ночью просто так, лишь для беседы задушевной. Хочешь приворотного зелья? Или ты болен?.. Хотя нет, ты здоров и дух твой горит ярко, как светлая лампада в ваших храмах – это cмог бы заметить даже слепой крот.

– Приворотное зелье можешь оставить для себя.

– Говори или уходи. Я спать хочу. Женщина, обреченная на смерть, хочет напоследок воспользоваться ночным покоем.

Ночной пришелец задумался, колдунья заметила эту заминку, хотя молчание длилось совсем недолго.

– Ты слышала легенду о подметных гримуарах, Магдалена?

– Была такая баллада, в Тиноке ее любили тянуть эти попрошайки, бродячие менестрели. О беглом семинаристе, сумасшедшем грамотее. Он по ночам писал свою книгу, и все, что он ни напишет там, являлось ему на самом деле.

– Именно так.

Инквизитор опять задумался, вспоминая земли севера, можжевельник, холмы, и другую женщину, которой он некогда рассказывал ту же самую историю.

– Эй, монах! Ты не уснул?

– Вовсе нет.

– Тогда рассказывай. Я на своем веку выслушала немало вранья, но еще не утратила интереса к поповской брехне.

– К сожалению, это правда, а не брехня, как ты изволила сказать, о Магдалена. В одном баронстве, название которого не имеет никакого значения, жил человек. Заметь, не обделенный умом. Назовем его для краткости – Адальберт. Как многие хорошо образованные люди, этот Адальберт отдал дань сочинительству, записал несколько занимательных песенок и сочинял хронику тамошнего сеньора… Он ничуть не смущался, возмещая нехватку правдивости игрой воображения, описывал лица и убранство, одежды, оружие и прекрасных коней, создавая удивительную историю, которая росла день ото дня… Однажды, в галерее замка, отведенной для изображений предков барона, Адальберт увидел статую. Лицо и одежда ее в точности соответствовали описанным в хронике, но главным оказалось не это. Говорят, ужас поразил сочинителя в тот момент, когда он понял, что истукан ранее не существовал! Однако, статуя крепко стояла на постаменте и казалась совсем не новой, напротив, мрамор ее чуть потрескался, а работа выдавала резец ваятеля прежних времен. Адальберт придавил свой страх и промолчал, слуги, гости, сам барон – все они не заметили этой проделки, искренне считая, что скульптура стоит на своем месте давным-давно. Легенда говорит, что сочинитель на время отложил в сторону перо, даже хотел сжечь написанное, но стойкости этого человека хватило ненадолго, странные истории, которые писала его рука, казались ему более правдивыми, чем сама правда, а сила, побуждающая его измышлять, оказалась непреодолимой. Он обратился к священнику, но ни молитвы, ни святая вода не помогали. И тогда Адальберт перестал противиться таинственному зову, и начал описывать все, что приходило ему в голову. Он создавал обольстительных женщин, золото и драгоценности, диковинки со всего света – все это было доступно сочинителю, но, получив свой удивительный дар, этот человек утратил способность радоваться вещам, к которым вожделеет сердце обыкновенного человека. Ни золото, ни любовь его не привлекали, и тоска овладела ученым грамматиком. Волшебный дар казался ему жестокой шуткой, Адальберт тщетно попытался обмануть предназначение. В конце концов, он перестал различать, описывает ли он историю мира или создает ее. Так он превратился в неуловимого скитальца, скрываясь от имперских властей… Инквизиция Церена несколько лет безуспешно ищет его. Но реальны ли эти бесплодные поиски или они описаны самими Адальбертом?

Колдунья из Тинока дослушала до конца и хрустко потянулась.

– Занятно врешь и как будто бы не впервой, словно ты повторяешь по написанному. Ладно, я могу поверить, что где-то далеко бродит сумасшедший грамматик, только какое до этого дело ведьме Магдалене?

– Самое прямое. Твоя жизнь была описана Адальбертом.

…На этот раз монах не отпрянул, он позволил ухватить себя за полу черного балахона. Ведьма прижалась к решетке, вцепившись в одежду инквизитора, приблизила свои горящие глаза к его холодным глазам.

– Ты врешь, любитель костров и огня. Ты не можешь этого знать наверняка.

– Я говорю правду. Когда-то у меня был дар белой магии, Магдалена. Я потерял его, не важно, как. Но пока этот дар оставался со мной, я все-таки многое успел. Можешь не сомневаться, твоя жизнь, а, быть может, и твоя смерть – только дар Хрониста. Ну как, ты довольна?

Женщина со стоном выпустила балахон инквизитора.

– Ты сам истинный дьявол. Я не верю тебе.

– Как хочешь, но я не солгал ни на маковое зерно. А сейчас и полностью докажу тебе, что ты заблуждаешься, не доверяя мне. Видишь этот ключ? Он от твоей клетки.

Ведьма жадно уставилась на ключ, словно тот был отлит из чистого золота.

– А теперь смотри, Магдалена, я открываю твою клетку, я выпускаю тебя. Ты ведь не ведьма в душе своей, а? Ты лишь послушная глина в руках безумного Адальберта. Ты не нужна Святому Трибуналу. Иди, куда хочешь.

Инквизитор повернул ключ, отпер замок клетки, осторожно отступил на шаг и, не поворачиваясь к колдунье спиной, выбрался из полуподвальной темницы.

Магдалена из Тинока затаилась, шаги инквизитора постепенно стихли, удаляясь. Она выбралась из клетки, темница тоже оказалась не запертой. Ведьма легко преодолела семь ступенек к свободе и толкнула тяжелую внешнюю дверь тюрьмы. Опять не заперто. Во дворе не было ни души, медленно догорал костер – самый обычный, на таких никого не казнят.

Ведьма из Тинока далеко обошла огонь, стараясь держаться подальше от света, а потом словно бы растворилась в ночной темноте.

На втором этаже каменного дома двое людей осторожно, не зажигая свечи, отошли от приотворенного окна.

– Вы уверены, что мы поступили правильно, мессир Людвиг? – спросил тот, что был повыше и поплотнее.

– Не сомневайтесь, Кунц. – Людвиг фон Фирхоф[1], доверенный друг церенского императора, ловко стащил с себя черную рясу монаха. – В конце концов, когда-то я сам был членом инквизиционного трибунала и хорошо знаю таких женщин. Она сейчас в гневе, и пойдет по следу нашего Адальберта не хуже гончей собаки.

Кунц Лохнер, капитан императорской гвардии Церена, пожал широкими плечами солдата:

– Император мудрее нас. Простите мое любопытство, вы солгали ей?

– И да, и нет. Кое-что из сказанного – истинная правда.

– И все-таки не следовало нам отпускать служанку дьявола.

– Не волнуйтесь, любезный друг мой, дьявол в данном случае совершенно не при чем. Такие женщины из народа интуицией легко постигают то, что нам столь скупо дает наука – она маг и знахарка, медикус посредством данного Богом таланта и собственного упорства.

– А как же градобитие и нашествие блох? – фыркнул капитан гвардейцев.

– Как многие талантливые существа, она помечена легкой печатью ненормальности. Эта женщина, движимая безумной гордостью и местью, внушила себе, что является истинной причиной градобития и неурожая. Увы, друг мой Кунц, жестокие неурожаи не редкость в Церене, град – такое же явление природы, как рассвет или закат, а блох в Тиноке всегда было предостаточно.

Друзья императора приглушенно засмеялись.

– Пойдемте отсюда, государь ждет, нам еще предстоит путь в Лангерташ.

Через минуту они выбрались во двор и, подобно сбежавшей ведьме, бесследно растворились в темноте.