"На восходе луны" - читать интересную книгу автора (Стюарт Энн)

Глава 10

Энни ничего не помнила. Впрочем, чего удивляться — ведь это случилось сотню лет назад, и ей, наверное, было приятнее думать, что на самом деле ничего не произошло.

Джеймс прекрасно это понимал. За последние несколько лет он и сам не вспоминал об этом, однако, чтобы снова не впасть в искушение, держался от дочери Уина подальше. Сам-то Уин, разумеется, обо всем знал. И, должно быть, немало по этому поводу забавлялся. Хотя упомянул всего разок, чтобы разбередить рану Джеймса.

Джеймс слышал, как Энни ходит по трейлеру. При всей внешней неказистости, трейлер представлял собой миниатюрную неприступную крепость. Ржавые на первый взгляд стены были укреплены изнутри листами пуленепробиваемого сплава, обошедшегося в целое состояние. Трейлер был также защищен от подслушивания. Сотовый телефон был подключен к сложнейшему реле, благодаря которому засечь говорившего было невозможно. Да, здесь их найти никому не под силу, и он может, не торопясь, решать, как быть с Энни. А заодно — стоит ли вспоминать прошлое. Тот удивительный вечер, который он провел наедине с Энни Сазерленд. И тот единственный раз, когда он позволил себе хоть немного расслабиться.

Он так никогда и не узнал, намеренно ли Уин свел их тогда с Энни или нет. Ведь Уин всегда настолько трепетно относился к единственной дочери, что, казалось, ни за что не стал бы рисковать, оставляя её наедине с мужчиной, пусть даже и таким преданным как Джеймс.

С другой стороны, Уин настолько рассчитывал каждый свой шаг, и настолько умело контролировал своих людей, что в его действиях не оставалось места случайности. Как бы то ни было, правды уже не узнать. Джеймс и без того всегда избегал говорить про Энни с её отцом, а теперь было уже слишком поздно. Уина уже не воскресить.

Энни только исполнился двадцать один год. Даже удивительно, что в двадцать один год она оставалась совершенно невинной девочкой, тогда как вся жизнь Джеймса была уже давно пропитана терпким запахом смерти и смрадом разложения. Причем невинность Энни не имела ни малейшего отношения к тому, имела она уже любовников или нет. Нет, невинность была у Энни в крови, передалась с молоком матери, а уж Уин делал все от него зависящее, чтобы пестовать это качество. Возможно, действовал он так из самых лучших побуждений, движимый желанием защитить единственное чадо. Но в глубине души его, видимо, даже забавляло, что у столь коррумпированного отца может расти дочь-ангелочек.

В тот уик-энд Энни вернулась из колледжа на праздник дня Благодарения, и Уин пригласил к ужину всех своих протеже. Мэри Маргарет, например, которая была лишь ненамного старше Энни, но уже имела за плечами немалый опыт заказных убийств. А ещё — Мартина, Клэнси, Билли Арнетта с молодой женой, и ещё пару агентов, которых Джеймс даже не помнил по именам. Почти всех их уже не было в живых.

Энни настояла на том, что сама приготовит праздничное угощение. Джеймс воспринял эту новость со смешанными чувствами — Энни Сазерленд выросла в доме, где всегда было принято держать повариху с горничной, и он поэтому не был уверен, сумеет ли она сама приготовить хотя бы яичницу-глазунью.

В тот памятный день около полудня он привез для Уина кое-какие бумаги, но застал дома только Энни, которая прибежала из кухни, вся в слезах.

В первое мгновение его охватил безотчетный страх. Неужели кто-то, несмотря на все меры предосторожности, расправился с Уином?

Но в следующую секунду он заметил индейку. — Она же заморожена! — в отчаянии прохныкала Энни.

— Да, иначе и не бывает.

— Но, Джеймс, я её продержала в морозильнике целую неделю. Я сама уже, кажется, обморозилась, пытаясь извлечь из неё эту гадость. Чем только её ни поливала, даже кипятком, но все без толку. А в духовку она целиком не лезет. Я пыталась связаться с секретаршей Уина, но она не отвечает, и я… В общем, у меня просто руки опускаются.

Голос её предательски дрогнул, и Джеймс с изумлением уставился на её заплаканное лицо.

Он знал Энни Сазерленд с тех пор, когда она — семилетняя девчушка — ещё бегала по дому с радостным визгом. Самому Джеймсу было тогда девятнадцать. Он только приехал в Соединенные Штаты — взвинченный, комок нервов, — и присутствие ребенка в значительной степени способствовало тому, что он сохранил в себе хоть что-то человеческое.

И, надо сказать, что Джеймс, сознавая это, всегда испытывал к Энни благодарность. Но только сейчас, глядя на её зареванное лицо, он впервые осознал, что она уже не ребенок. И понимание это, лавиной обрушившееся на него, стало для него настолько неожиданным, что застало врасплох. Джеймсу безумно хотелось заключать Энни в объятия, поцелуями осушить её слезы, жадным поцелуем впиться в бледные пухлые губки. Его так и подмывало швырнуть проклятую индейку на пол, а Энни разложить на столе, задрать юбку и сорвать трусики. Прильнуть губами к её сладкому лону и посмотреть, как она на это отреагирует.

Но он так и не осмелился даже прикоснуться к ней. Вместо этого огляделся по сторонам и деловито спросил, ни на мгновение не забывая про свой знаменитый техасский акцент:

— Есть ещё один фартук?

Глаза Энни изумленно расширились, а слез мигом, как не бывало.

— Джеймс, неужели вы умеете готовить?

— Ни одна техасская мамаша не отпустит из родительского гнезда своего отпрыска, не убедившись, что он сумеет позаботиться о себе, — ответил Джеймс, стаскивая серо-черный пиджак — неизменный атрибут своего чиновничьего образа. Соврал он лишь наполовину — мать и вправду научила его готовить, но за всю свою короткую жизнь (пуля снайпера оборвала её жизнь вскоре после того, как исполнилось тридцать семь) она ни разу не покидала Северной Ирландии, где и появилась на свет.

— Господи, какое счастье! — воскликнула Энни. — Вы просто добрый ангел!

А вот тут она ошибалась. Он был скорее ангелом смерти. Безжалостным профессиональным убийцей, рыцарем без страха и упрека. И без угрызений совести. Так, по крайней мере, считал сам Джеймс — пока не заглянул в глаза Энни. Огромные, доверчивые и наивные, как у испуганной лани.

И вот, избавившись от галстука и закатав рукава сорочки, он решительно взялся за индейку. Тушка была здоровенная и ещё наполовину неразмороженная.

— Духовка включена? — осведомился Джеймс.

— Я её уже выключила.

— Вынь верхнюю решетку, а потом включи на четыреста градусов7. — С этими словами Джеймс вывалил замороженную индейку на противень.

— Но нельзя же печь её в таком виде! — возразила Энни. — Она ещё не нафарширована.

— Это подождет, — уверенно заявил Джеймс. — В духовке она быстро разморозится, а тем временем мы приготовим все остальное.

— А мы не умрем от сальмонеллеза? — с подозрением осведомилась Энни.

— Это не худший способ отправиться на то свет, — усмехнулся Джеймс, засовывая индейку в духовку. — Так, что у нас ещё в меню?

— Ну, уж пироги вы, наверное, печь не умеете? — грустно спросила Энни.

Джеймс смерил её взглядом. Кончик носа Энни был выпачкан в муке — сразу он этого почему-то не заметил. Длинные белокурые волосы были узлом закручены на затылке, а кружевной фартук был местами заляпан жиром — свидетельство неравной борьбы с непослушной индейкой. Словом, Энни выглядела настолько невинной и трогательной, что Джеймсу хотелось…

Он и сам не был уверен, чего именно хочет. Так или иначе, помыслы его были связаны с сексом и насилием, а он не мог — не смел — позволить себе ни того, ни другого.

— А какие у тебя сложности с пирогами? — осведомился он.

Странный то был день, нереальный какой-то. За окном задувал ветерок, сыпал легкий снег, но в просторной кухне огромного джорджтаунского особняка Уина Сазерленда было тепло и уютно. В воздухе соблазнительно пахло запекающейся индейкой, пирогами и прочими яствами — те материнские рецепты, которые Джеймс позабыл, они с Энни быстро восполнили, со смехом листая кулинарную книгу. В итоге стряпня удалась на славу, хотя кое-что и подгорело.

Да, как отличалась эта просторная кухня от тесной кухоньки их крохотной квартирки в Белфасте, где детишкам приходилось спать едва ли не друг на дружке, а денег у матери вечно было в обрез. Не было здесь ни снайперов, ни предательских бомб, всегда готовых взорваться в густонаселенном квартале. Не было ничего из набора бед, неурядиц и невзгод, способных раздавить человека. Оставить одну пустую оболочку.

Энни давно была влюблена в него. Впервые влечение к Джеймсу она испытала около года назад, и Джеймс с тех пор всячески пытался её избегать. О чувстве Энни ему со смехом поведал сам Уин, однако Джеймсу было не до смеха. Уж слишком Энни была юна и неиспорченна. И не ему предназначалась.

Но, несмотря на все это, тогда, в отсутствие Уина и рядом со столь желанной Энни, Джеймс почувствовал, что слабеет. Когда лицо её озарялось улыбкой, по-детски нежной и доверчивой, а в голубых глазах вспыхивали дразнящие огоньки, ему приходилось призывать на помощь всю свою волю, чтобы удержаться от безумства.

Ему было бы куда легче перенести это жестокое испытание, имей он право прижать Энни к стене, заглянуть в глаза и признаться:

— Послушай. Энни, я ведь совсем не тот, за кого ты меня принимаешь.

Но не не мог. Не смел. И не имел права. Для неё последствия признания Джеймса стали бы куда пагубнее, нежели даже для него самого. Правда эта сразу поставила бы её жизнь под угрозу. А ещё — подорвала бы доверие к безмерно любимому и обожаемому отцу.

Нет, он не скажет ей ни единого слова. Станет лишь молча страдать, терпеливо сносить её наивное кокетство.

— Изумительно! — воскликнула Энни, обводя взглядом праздничный стол. Тут и правда было, на что залюбоваться. Старинное серебро, уотерфордский хрусталь, лиможский фарфор, скатерти из камчатного полотна — вся эта роскошь свидетельствовала о незаурядном богатстве хозяев. И мысли Джеймса невольно унеслись в прошлое, к своим далеким предкам, которые умирали от голода, в то время как несметно богатые бароны не только обжирались, но и попивали французское вино из хрустальных бокалов, изготовленных его голодающими соотечественниками. Тогда кровь бросилась в лицо Джеймсу, и он вдруг на мгновение вновь ощутил себя семнадцатилетним юнцом, пылким идеалистом, готовым отдать жизнь за правое дело. По крайней мере, за то, которое почитал правым.

Но он смолчал, и лишь заставил себя выглянуть в окно. Снег уже валил вовсю, облепляя стекла и подоконник, и Джеймс вдруг поразился, насколько опустела всегда оживленная улица. В огромном доме они были вдвоем: он и Энни Сазерленд. Оторванные от реальности, от повседневной суеты и смертельной опасности, грозящей ему всегда и повсюду. Он оказался наедине с Энни и знал, что хочет её.

Внезапно погас свет, и столовая очутилась в темноте.

— Должно быть, электричество отключили, — сказала Энни. Немного испуганно, как ему показалось. И осторожно приблизилась к нему.

Джеймс тут же поймал себя на том, что уже машинально приготовился отразить вражеское нападение. Он глубоко вздохнул, переводя дух, и только тогда впервые заметил, насколько привлекателен аромат духов, которыми пользовалась Энни.

— Наверху, в моей спальне, есть стереомагнитола на батарейках, — неожиданно промолвила Энни. — Может, пойдем послушаем? Или — приемник включим? Надо хоть узнать, что в мире делается.

— Надо ли?

Ему не нужно было видеть её лицо, чтобы знать, что на нем написано.

— Неведение — не всегда благо, — промолвила Энни с едва уловимой обидой в голосе.

— Я в этом не уверен. — Джеймс шагнул в сторону и, щелкнув зажигалкой, поджег одну из свечей в старинном серебряном канделябре. Комнату залил мягкий свет.

При мерцающем свете розовой свечи Энни показалась ему совсем трогательной и беззащитной. И — угрожающе прекрасной. А ведь она даже не подозревала, что творилось в душе Джеймса. Даже представить себе не могла. А, представив — не поверила бы. Ее чары пробивались сквозь его ковавшуюся годами броню подобно кислоте, проедающей сталь. И все-таки Энни, похоже, что-то почувствовала. Нет, она даже не сдвинулась с места, а лишь задрала голову, посмотрела на него, и Джеймс безошибочно распознал, что за её затуманенным взглядом скрывалось желание. Джеймсу же ничего другого не оставалось, как не замечать его. Повернувшись спиной к Энни, он подошел к окну и уставился на занесенную снегом улицу.

— Я схожу за магнитолой, — вызвалась Энни. Не знай Джеймс, что творится в её душе, он бы не обратил внимания на нотки смирения и покорности, прозвучавшие в её голосе.

Лишь, услышав донесшийся сверху звук падения чего-то тяжелого, Джеймс заметил, что Энни ушла, не взяв с собой свечу. Не мешкая ни секунды, он выхватил пистолет и с оружием наизготовку начал подниматься по ступенькам, прислушиваясь к малейшим доносящимся сверху звукам. Он преодолел уже половину лестницы, когда наткнулся на Энни, которая сидела на ступеньке.

В кромешной тьме он опустился рядом с ней на колени, засунув пистолет сзади за пояс.

— Что случилось? — спросил он, не прикасаясь к ней. Лучше повода для того, чтобы прикоснуться, было не придумать, но он удержался от соблазна. Потому что знал: начав, остановиться уже не сможет.

— Как нелепо, — жалобно заговорила Энни. — Я споткнулась и упала. А ещё думала, что знаю этот дом как свои пять пальцев. — Она встала, а Джеймс поспешно попятился, пытаясь в темноте оценить, не пострадала ли девушка.

Но Энни протянула руку и прикоснулась к нему. Она держала его за локоть, и от неё исходило удивительное благоухание. Смесь аромата полевых цветов и какого-то детского запаха невинности.

— Вы не можете подняться вместе со мной? — робко спросила Энни. — В темноте мне почему-то страшно.

Джеймс хотел было отказаться. Он прекрасно понимал, что за приглашением Энни ничего не стоит, но все же опасался, как бы чего ни вышло.

— Боишься, что в твою комнату забрался вор? — неуклюже пошутил он.

— Нет, что вы. Папа установил такую сигнализацию, какая и Форту-Нокс не снилась.

— Без электричества она не сработает.

— Вы что, Джеймс, пытаетесь таким образом меня приободрить? — спросила Энни. — Если да, то ничего у вас не выйдет. Пойдемте же!

Она выпустила его локоть и зашагала вверх, но Джеймс продолжал ощущать прикосновение её пальцев. Чувствовать каждый из них. А ведь она едва к нему прикоснулась.

И он последовал за Энни. Мимо площадки второго этажа, где располагалась царственная опочивальня Уина. Вверх по узкой лесенке, на третий этаж, к комнате, в которой он никогда ещё не бывал.

У него совершенно вылетело из головы, что Энни спала на третьем этаже. Отдельно от звуконепроницаемых стен и странных привычек Уина. Джеймс даже смутно припоминал, что Энни иногда пользовалась и второй лестницей, которая вела с третьего этажа прямо в кухню. Сам же он старательно избегал посещения третьего этажа с тех самых пор, как Энни из щуплого подростка превратилась в очаровательную девушку.

В холле третьего этажа царил полумрак — скудный свет с трудом просачивался через заснеженное окно. Энни была совсем близко, угрожающе близко, и Джеймс в очередной раз проклял себя за то, что не прихватил с собой ни свечи, ни фонарика, ничего, с помощью чего мог бы рассеять проклятую темноту, интимный и эротичный мрак, столь некстати окутавший их с Энни.

Джеймс остановился в проеме двери её спальни, прислушиваясь к движениям Энни, шарившей в темноте. Запахи, исходившие только от Энни, ощущались здесь сильнее, чем где бы то ни было. Ее духи, шампунь, вода из-под душа, которой она обмывала волосы, зубная паста. Чуткий нос Джеймса уловил даже запах крахмала, исходивший от постельного белья. Он вдруг спросил себя, где стоит кровать Энни.

Глаза его быстро привыкли к темноте. Джеймса всегда отличало острое ночное зрение — незаменимое качество для человека его профессии. Энни стояла у окна — её силуэт четко вырисовывался на сероватом фоне заснеженного окна. Кровать располагалась у неё за спиной.

Огромная и высокая. Смятая, неубранная постель, сбитые в кучу простыни (вокруг duvet — пухового одеяла).

Джеймс со вздохом зажмурился. Скомканные простыни его добили. Будь постель аккуратно застлана и туго затянута покрывалом, он бы смог сопротивляться. Но эти белые простыни… Он представил, как проглядывает из-под сбитых простынь обнаженное тело Энни. Представил себя рядом с ней. Два обнаженных тела, сплетенных в клубок. И — больше не колебался. Бесшумно вытащил из-за пояса пистолет, положил его на стоявший возле двери комод и шагнул к Энни.

Энни, должно быть, услышала, как он приближался. Она обернулась и спокойно дожидалась его; в лице её не было и тени страха. И Джеймс прикоснулся к ней, впервые за долгое время. Погладил широкой ладонью нежную теплую щеку. Хрупкий и тонкий подбородок. Кому как не Джеймсу было знать, насколько хрупки и податливы человеческие кости.

Энни повернула голову, и губы её прижались к его ладони.

— Ваши пальцы пахнут корицей, — прошептала она. И тут же, задрав голову, легонько прикоснулась губами к его губам, словно сомневалась, хочет ли Джеймс поцеловать её. В ответ Джеймс одной рукой обнял её за талию и привлек к себе; крепко, всем телом, давая ей возможность почувствовать, насколько он возбужден. И поцеловал в губы, охотно раскрывшиеся навстречу его губам.

Не было в этом поцелуе ни спешки, ни яростного пыла. Джеймс медленно, наслаждаясь каждым мгновением, обследовал каждый уголок её рта, а Энни, стоя с закрытыми глазами, прижималась к нему, трепеща и задыхаясь, как пойманный зверек. Джеймс прекрасно понимал, что дрожит она от страха — он слишком часто видел страх, и всегда умел отличать его. Несмотря на это, он пытался себе внушить, что дрожь Энни вызвана вовсе не страхом.

— Не останавливайтесь, — еле слышно прошептала она. Это была скорее даже не просьба, а мольба.

Джеймс поднял руку и прикоснулся к её груди. Энни вздрогнула — испуг был очевиден, — но затем сама потерлась грудью об его ладонь, и Джеймс вконец смирился с неизбежностью происходящего. Даже Энни инстинктивно ощущала исходящие от него смертельную опасность и угрозу.

Что ж, тем более всесокрушающим и незабываемым станет половой акт. Он использует страх Энни для её же возбуждения. Правда, и сам он настолько возбудится, что уже не сможет остановиться. А ведь, останься у него хоть капля разума, он бы оставил её прямо сейчас и бежал без оглядки.

Но нет, Энни была слишком близко, и близость её горячего и податливого тела была просто невыносима. И губы её были слаще меда. Джеймс начал одну за другой расстегивать пуговички на её блузке, когда в комнате вспыхнул яркий свет — подачу электроэнергии восстановили.

Джеймс отшатнулся как ужаленный. Рассудок мигом прояснился. Он находился в девичьей спальне. В розовых тонах. И повсюду — просто невероятно, черт возьми! — были рассажены или в беспорядке валялись куклы. Куклы! Энни до сих пор играла в куклы!

— Господи, благослови энергетическую компанию, — нарочито шутливо произнес он.

Энни не шелохнулась. Она стояла с расширенными затуманенными глазами, влажные и полуоткрытые губы припухли от его поцелуя, а расстегнутая блузка позволяла ему видеть пышные чаши её молодых грудей, увенчанных набухшими сосками.

— Почему? — только и спросила она.

Но Джеймс уже был у двери. Он отступил чисто инстинктивно, пятясь, чтобы Энни не успела заметить его пистолет. Ведь, насколько знала Энни, по роду его деятельности, оружие ему не полагалось. Тем более — сейчас и здесь. А вдаваться в объяснения Джеймсу совершенно не улыбалось. Ни о чем.

— Что — почему? — переспросил он. — Почему я тебя поцеловал?

Энни замотала головой.

— Я знаю, почему вы меня поцеловали. Вам этого хотелось. Я же не полная идиотка, Джеймс. И не слепая. Вам уже давно хотелось меня поцеловать. Так же давно, как и мне — поцеловать вас.

И тут в нем словно что-то сломалось. Бешеный норов взыграл. Прислонившись спиной к комоду, он незаметно для Энни нащупал пистолет и снова заткнул его за ремень брюк.

— Ты ошибаешься, Энни. Мне вовсе не целовать тебя хочется.

Я хочу тебя трахнуть, поняла? Однако твоему папе это, скорее всего, придется не по вкусу, а наша с ним дружба мне гораздо дороже того сокровища, которое скрывается между твоих ножек. Весьма, кстати говоря, стройных и соблазнительных. — Он говорил сейчас с подчеркнутым техасским акцентом, и это хоть немного, но помогало Джеймсу преодолеть ту глубокую ненависть, которую он питал сейчас к самому себе. Это был не он, а совсем другой Джеймс Маккинли. Выходец из старого доброго Техаса. И вовсе не тот мужчина, который только что целовался с Энни Сазерленд.

— Понимаю, — понурив голову, промолвила Энни.

— Не говоря уж о том отвращении, которое охватило бы меня, если бы мне пришлось проснуться в розовой спальне.

— Я могла бы перекрасить её. — Эти жалобные искренние слова ранили его в самое сердце.

Джеймс заставил себя помотать головой.

— Нет, Энни, — жестко сказал он.

Энни посмотрела ему прямо в глаза, и столько было в её взгляде боли и мольбы, что Джеймс едва не сломался. Едва — потому что сломать его не могло ничто. И ничто не трогало его душу. И не пробивало броню. Ни невинная девушка, готовая броситься к его ногам, ни его желание обладать ею — безумное и неодолимое. Джеймс был неуязвим.

И тогда Энни вдруг улыбнулась. Только губы её, ещё влажные от его поцелуев, слегка дрогнули, но все-таки растянулись в подобие улыбки.

— Что ж, Джеймс, — промолвила она, — в таком случае нам лучше спуститься и проверить, все ли готово к ужину. — Чуть помолчав, она добавила: — И хорошо даже. Я терпеть не могу перекрашивать стены.

Джеймс пропустил её вперед. Ему не хотелось, чтобы Энни заметила торчащий из-под ремня пистолет. К тому времени, когда они достигли последнего пролета лестницы, свет, мигнув, сделался совсем тусклым, и тут же стало отчетливо слышно, как барабанят по оконным стеклам заледеневшие (заиндевевшие) снежинки.

— Надеюсь, с Уином ничего не случилось, — с печалью в голосе сказала Энни. — Он должен был прилететь из Лос-Анджелеса ещё утром, и уже часов на шесть опаздывает.

Уин летел вовсе не из Лос-Анджелеса, а из Бейрута, но Энни было ни к чему знать это.

— Думаю, что при первой же возможности он позвонит, — заверил Джеймс.

— А как насчет всех остальных?

Джеймс и сам уже об этом задумывался. Конечно, разгулявшаяся непогода вполне могла заставить их задержаться дома, но уж тогда любой из них наверняка позвонил бы. Нет, тут, определенно, творилось нечто неладное, а он, как последний дуралей, не заметил этого раньше. Близость Энни Сазерленд настолько вскружила ему голову, что он на время утратил бдительность.

Уин пригласил его приехать утром, между тем самого Уина до сих пор не было. Между тем, без ведома Уина Сазерленда никто из его сотрудников и чихнуть не мог, а раз так, то, значит, и события сегодняшнего дня, несомненно, развивались по его сценарию.

« Черт бы побрал Уина!» — с неожиданной злостью подумал Джеймс. А вслух произнес:

— Рано или поздно все соберутся. — Свет ещё раз мигнул и — погас окончательно. — У вас ведь электрическая плита?

— Да. Как и отопление. Когда, по-вашему, дадут свет? В прошлый раз его не было минут десять.

Голос Энни звучал совершенно беззаботно. Возможно, она полагала, что в обществе Джеймса ей ничто не грозит. Либо, напротив, считала, что сама представляет для него опасность.

— Возможно, сейчас им понадобится больше времени, — ответил Джеймс. — Снаружи — снег с градом. В такую погоду возможны обрывы проводов на линиях электропередачи. Вдобавок — сегодня праздник. Если принять все это во внимание, то, возможно, ждать придется довольно долго.

В столовой слабо мерцала зажженная свеча.

— Ой, мы же магнитолу забыли! — всплеснула руками Энни.

— Думаю, не стоит ради неё снова карабкаться наверх, — сдержанно заметил Джеймс.

— Да, пожалуй, вы правы, — неуверенно промолвила в ответ Энни.

— Может, возьмешь пару свечек и пойдешь в кабинет? — предложил Джеймс. — А я пока приготовлю нам чего-нибудь выпить и разведу огонь в камине. Здесь уже становится ощутимо прохладнее.

— Все вы, техасцы — неженки, — сказала Энни. — В ваших краях суровых зим не бывает.

Джеймс мысленно поежился, вспоминая пробирающий до костей холод и вечную сырость в их неотапливаемой белфастской квартирке.

— Да, — прогнусавил он. — В Вашингтоне далеко не всякий выживет.

Он нарочито мешкал, приводя мысли в порядок. В тысячный раз напоминал себе, что должен соблюдать дистанцию, не забываться и не терять голову. Уин верил ему как собственному сыну. Где бы не были сейчас Уин и приглашенные им молодые сотрудники, все они, конечно же, рассчитывали, что он сумеет обеспечить безопасность Энни. А вовсе не станет, затащив её в постель, раз за разом утолять свой сексуальный голод.

Отыскав бутылку шерри, Джеймс наполнил два стакана. Сам он шерри терпеть не мог — уж слишком густым и приторным казался ему этот напиток. Обычно Джеймс пил американское виски — считалось, что техасцы без бурбона жить не могут, — хотя втайне мечтал о старом добром ирландском виски. Но сейчас он не осмеливался пить что-нибудь крепче вина. Разум его висел сейчас, подвешенный на тонкой ниточке. Малейшее излишество, и — ниточка оборвется.

Ответ на один из первых своих вопросов он выяснил, когда попытался воспользоваться телефоном. Линия была мертва. Он не знал, что было причиной — снежная буря или диверсия, но в интересах безопасности — Энни и своей собственной — предполагал худшее. Он умышленно солгал Энни, сказав, что без электричества сигнализация не сработает. Уин установил в своем доме автономный генератор (?) колоссальной мощности, а взять его крепость штурмом было бы под силу разве что батальону до зубов вооруженных коммандос.

После чего им пришлось бы иметь дело с Джеймсом.

Но Энни не сумела бы понять, зачем её отцу понадобилась столь мощная система защиты. И уж, конечно, не Джеймсу ей это объяснять.

Как, кстати, не стал бы он объяснять ей причину, по которой не расставался с пистолетом. Самым страшным оружием Джеймса были, правда, голые руки, однако в условиях, когда опасность грозила буквально отовсюду, ни в чем нельзя было полагаться на случай. В самом крайнем случае, решил Джеймс, он объяснит Энни, что страдает манией преследования.

Между тем, Энни уже успела сама разжечь огонь в камине. Подтащив ближе к камину софу, она устроилась на ней, свернувшись калачиком и накрыв ноги пледом. В доме и впрямь похолодало, даже несмотря на растопленный камин, а предложить Энни согреть её своим собственным теплом Джеймс не отважился.

Затейливые отблески язычков пламени весело плясали на её лице. Со словами благодарности Энни приняла из его рук стакан шерри и подогнула ноги, освобождая для Джеймса место на софе.

Джеймс пристроился рядом с ней; откажись он, это доказало бы, насколько Энни проняла его. Впрочем, места на широкой софе было предостаточно для них обоих. Чтобы лежать рядышком, вытянувшись во весь рост. И уж тем более — чтобы он лежал на ней. Или — под ней. Слившись с ней воедино.

— Не бойтесь, Джеймс, — прошептала Энни. — Обещаю — больше не буду к вам приставать.

Джеймс откинулся на спинку софы, глядя на Энни из-под полуприкрытых век.

— И — правильно, Энни. Я абсолютно не в твоем вкусе. Слишком стар и скучен.

— Неужели?

— Совершенно точно. — Джеймс вытянул ноги перед собой, но краешком глаза, что Энни каким-то образом ухитрилась придвинуться к нему поближе.

— А что, если я скажу вам, что я люблю именно старых и скучных мужчин?

— Я отвечу: чушь собачья! Нет, Энни, в такие игры я не играю. Ни с тобой, ни — тем более — с Уином.

— Почему-то мне не кажется, что Уин тоже мечтает с вами переспать, — с трудом удерживаясь от того, чтобы не засмеяться, заметила Энни.

Но Джеймс даже не улыбнулся, хотя — и он это знал — ему следовало хотя бы попытаться.

— Скоро он уже вернется, Энни, — терпеливо произнес он. — И, если свет к тому времени не дадут, Уин добьется, чтобы его дали. Уину ещё никто ни в чем не отказывал.

Возражений со стороны Энни он не ждал; их и не последовало.

— Да, это так, — проворковала она, придвигаясь к Джемсу вплотную и склоняя голову на его плечо. — Жаль, что я на мать похожа, а не на него.

Несмотря на их близость, Джеймс понимал, что Энни уже примирилась с поражением.

— Ты должна радоваться, Энни, что на него не похожа, — сказал он неожиданно охрипшим голосом.

Разумеется, говорить этого ему не следовало. Никогда. Но, похоже, Бог пожалел Джеймса, и Энни не стала его расспрашивать. Она только глубоко вздохнула и, подобрав под себя ноги, запахнула подол юбки. А Джеймс, откинувшись на спинку софы, обнял её за плечи и крепче прижал к себе.

В этой позе их и застал Уин.