"Полуночная роза" - читать интересную книгу автора (Стюарт Энн)

КОНТИНЕНТ

17

Она солгала ему. Жизлен поняла это позднее, много позднее, когда у нее появилось время подумать. Она солгала и себе и поверила в это. Она бы не сумела убить себя, как бы ей этого ни хотелось. Его прикосновения лишили ее разума, лишили надежды. И все же она не смогла бы выпрыгнуть на ходу из кареты, не смогла бы броситься за борт корабля в Северном море.

Наверное, если бы он вез ее во Францию, место, ужаснее которого для нее не было на свете, она бы все равно не смогла на это решиться.

Нелепо, что она сравнивает то, что происходит с ней сейчас, с той темной бездной, в которой она оказалась десять лет назад. Она пошла тогда к Мальвивэ. Пошла к виновнику ее падения, пошла, зная, что ей предстоит отдать ему свое тело, чтобы получить деньги и накормить брата и чтобы спастись от всесильного районного комитета. Она считала, что, поступив так, выживет. Выживет с помощью все того же несложного трюка, — уйдет в себя, и все вокруг исчезнет.

Но Жизлен переоценила свои силы, и ей лишь казалось, что она убила в себе чувства. Ярость. Ненависть. Месть. Этот человек не был неловким, незлобливым мясником, ищущим минутного удовольствия. Не был пьяным, развратным британским джентльменом — любителем девственниц.

Мальвивэ был зловещим и могущественным. Он ждал ее в лавке мясника, где, правда, уже ничто не напоминало о месье Поркэне. Куски мяса убрали, и обстановка стала богаче — те, кто стоял у власти, теперь хорошо платили ему.

Он сидел в слабоосвещенной комнате, попивая вино Поркэне.

— Закрой за собой дверь, — приказал он грубым, вульгарным голосом, который она часто слышала в своих страшных снах.

Жизлен послушалась и остановилась в темном углу. Она не знала, помнит ли он ее, или продажа молоденьких девушек была обычным делом на его пути наверх.

Его слова рассеяли ее сомнения.

— Ты предпочитаешь жить на улице, а не в заведении мадам Клод? Я думал, у тебя больше здравого смысла. Подойди ближе.

Жизлен молча подчинялась его приказанию.

— Верно. Ты еще вполне хорошенькая. Если бы не Старый Скелет, ты бы уже умерла. Я часто вспоминал о тебе, жаль, что тот жирный английский аристократ стал первым, но мне были нужны деньги. Так бывает всегда. Кроме того, я знал, что мое время еще придет.

Рука Жизлен сжала рукоять лежавшего у нее в кармане ножа, который она всегда носила с собой. Холод стального лезвия успокаивал ее. Чем больше говорил Мальвивэ, тем сильнее сжималась ее рука.

Ей было нелегко с Поркэном. С этим чудовищем будет непереносимо.

— Я хочу поскорее вернуться, — сказала она с досадой, — нельзя ли покончить со всем этим побыстрей?

— Какое рвение! — с издевкой сказал Мальвивэ. — И этот чудный говорок. Так говорят аристократы. Я сам никогда не слышал, но мне рассказывали. Тебя называют Герцогиней мостовых. Я хочу, чтобы ты разговаривала со мной, пока я буду с тобой заниматься. Твой голос дополнит удовольствие.

Жизлен задрожала и инстинктивно отступила назад.

— И еще, — сказал Мальвивэ, — тебе не к кому возвращаться.

Она остановилась, выжидая.

— С прискорбием сообщаю тебе, что твой братец умер. Представь себе, маленький бедный дурачок понял, что ты торгуешь собой ради него. Думаю, он не вынес стыда. Никто не знает наверняка, но скорей всего он бросился в Сену.

— Вы лжете, — произнесла Жизлен, и голос ее задрожал от внезапной растерянности, — я ушла от него всего час назад.

— Мои люди работают быстро. Твой братец умер, Герцогиня, и никогда не вернется. А ты останешься со мной, и будешь делать то, что я прикажу или последуешь за ним. Ну-ка, поглядим, с чего нам начать? — он сидел на стуле, и на его темном лице играла дьявольская улыбка. — Почему бы тебе не встать на колени? Пожалуй, так будет интересней. — Жизлен не двигалась. — На колени, дрянь, — вдруг взревел Мальвивэ.

Потом она так и не смогла вспомнить, как это случилось. В руке у нее оказался нож, кругом была кровь, а он вскрикнул визгливым высоким голосом, как свинья под ножом мясника. А потом стало тихо, и она выскочила на улицу и бежала, бежала:

Он не обманул ее. Брата нигде не было. Старый Скелет лежал в грязном снегу, а она даже не поинтересовалась, жив ли он. У нее отобрали единственное, что привязывало ее к жизни, теперь все остальное не имело значения.

И все же надежда жила в ней еще несколько часов. Те несколько часов, что она бродила по улицам и искала Шарля-Луи, не беспокоясь больше, что ее говор выдаст в ней аристократку. Не беспокоясь, что крестьянских детей не зовут Шарль-Луи.

Никто ее не тронул, никто не отозвался на ее отчаянные призывы. Люди отшатывались в сторону, когда она брела по улицам, одни открещивались от нее как от черта, другие закрывались своими лохмотьями. Бедноте Парижа было некогда сочувствовать еще одной потерянной душе.

Никто не трогал ее и никто не внимал мольбам.

В конце концов она подошла к мосту и стала смотреть в бездонную глубину Сены.

«Шарль-Луи», — шепнула она последний раз, и голос ее, надломившись, затих.

Она так и не знала, что остановило ее тогда. Не надежда — последняя надежда растаяла, когда исчез брат, не голос из тумана, как впоследствии, когда она нашла на том же месте Элин, не запоздалое раскаяние, которое заставило ее побояться попасть в ад.

Пожалуй, единственное, что как-то объясняло, почему в ту бесконечную ночь она не совершила рокового поступка, была неожиданно пришедшая к ней уверенность, что эти люди не должны победить. Что дьявольские силы, которые ополчились против нее, не имеют права восторжествовать. У нее убили родителей и украли брата. Ее обобрали до последней нитки. Вначале Николас Блэкторн втоптал в грязь ее детскую восторженность, а потом, пройдя через голод, холод и одиночество, она решилась на то, хуже чего не бывает — продала свое тело за деньги, и теперь невинности ей не вернуть.

Она может сейчас умереть — еще одна жертва, доведенная до отчаяния жестокой судьбой, но может и восстать из пепла, как птица-феникс. Может бороться, бороться и никогда не сдаваться.

Маленькая, убогая гостиничка оказалась совсем близко, ее уютный свет проглядывал сквозь густой туман. Она вошла туда, не обращая внимания на то, что у нее на одежде кровь, и наконец ей повезло. «Красным петухом» владели муж и жена, мужу даже и в голову не приходило домогаться ее, а Марта, жена, оказалась приветливой и добросердечной. Жизлен дали такую теплую лепешку и миску супа, а утром она начала работать на кухне.

Она дважды виделась со Старым Скелетом. Первый раз, когда она пришла, чтобы забрать свои жалкие пожитки. Он не спросил, что случилось с Мальвивэ, а она ему не сказала. Еще одной смерти в Париже никто не заметил. Она ушла, не сказав ему ни слова, так как их общая скорбь по Шарлю-Луи не нуждалась в словах.

Последовавшие за этим годы оказались сравнительно мирными. Постепенно охватившее Париж безумие утихло, отступило вместе с царством террора. С приходом к власти Наполеона появились надежды на лучшее, и «Красный петух» процветал, Марта постепенно передала все обязанности по кухне своей прилежной ученице. Мужчины, посещавшие заведение, знали, что от кухарки надо держаться подальше — у нее был всегда под рукой нож, и не дай Бог, если какой-нибудь недотепа решался хотя бы заговорить с ней. И пока она не встретила на том же мосту бледной английской розы, существование ее было вполне сносным.

Жизлен понимала, что, остановив молодую женщину, вернув ее снова в мир живых, налагает на себя большую ответственность. Она больше не хотела ни за кого отвечать. Но у нее не было выбора. Человеколюбие, о котором, как ей казалось, она давно забыла, дало о себе знать, и не позволив леди Элин Фицуотер выбрать смерть, она и сама вернулась к жизни.

Старого Скелета она видела в последний раз перед самым отъездом в Англию. Пролетевшие годы не изменили его — он как и прежде был жалок, оборван и немногословен. И снова имя Шарля-Луи не было произнесено, так же, как и имя Мальвивэ. Но, уходя, она сунула ему в руку половину своих жалких сбережений, и сделала то, чего никогда прежде не делала — поцеловала его на прощание.

А сейчас ей некуда отступать. Нельзя вернуться на мост возле «Красного петуха», нельзя предаться утешительным мечтам о вечной тишине. Там ее родители вместе с Шарлем-Луи, а она обречена продолжать борьбу за жизнь. И она будет бороться.

Путь до портового шотландского города Данстера они проделали быстро и почти не разговаривая. Жизлен была все время настороже и еще больше чем всегда хотела убежать, но безразличие Николаса было лишь кажущимся, а Трактирщик и не скрывал своих подозрений. Один из двоих неизменно находился возле нее, когда они останавливались. Она не была уверена, что они сели на голландский корабль, а не на французский, и не могла этого проверить. Она с тоской поглядывала на темные воды гавани, но ее стражи не отходили от нее ни на шаг. Она не знала, поверил ли ей Николас, когда она угрожала покончить с собой. Лицо ее не выражало ничего, кроме неприязни.

Когда начался утренний прилив, они отплыли. Стоя на палубе, Жизлен наблюдала, как исчезает из вида окутанная туманной мглой суша, и если бы она не разучилась плакать, то наверняка бы сейчас разрыдалась.

Она повернулась и посмотрела на человека, стоявшего рядом и наблюдавшего за ней чуть затуманившимся взглядом, не обращая внимания на исчезающую из вида береговую полосу. Ветер откидывал назад его длинные темные волосы, открывая его высокомерное, красивое лицо.

— Вы выиграли, — коротко сказала она.

— Выиграл?

— Вы спаслись. Удрали из Англии, и вас не успели схватить, чтобы предъявить обвинение в убийстве. И Элин с ее другом не догнали нас. Вы победили.

— Вы полагаете? — спросил Николас, — я бы не спешил этого утверждать. Пока. — Едва заметное лукавство в его взгляде насторожило ее. — Вы по-прежнему намерены прыгнуть за борт, ma mie?

Гавань уже растворилась в тумане, и морская пучина под быстро набирающим скорость кораблем казалась черной и бездонной.

— А что вы собираетесь предложить мне взамен? Блэкторн улыбнулся, губы его чуть тронула улыбка.

— Внизу есть каюта. Удобная, с широкой постелью. Путешествие займет три дня — у нас есть время сделать наше знакомство еще более близким, и теперь нам никто не помешает.

Жизлен ничего не ответила, и снова стала смотреть в море. Она, черт возьми, не хотела сейчас умирать! И не хотела, чтобы он дотрагивался до нее своими сильными белыми руками.

— Ну так что, Мамзель, смерть или бесчестье? Жизлен не могла в эту минуту ни о чем думать. Корабль начинало болтать, и она ощутила неустройство в желудке, как в тот раз, когда они с Элин год назад плыли в Англию. Если у нее опять начнется морская болезнь, то, быть может, она действительно предпочтет умереть.

Борт, на который она опиралась, был широким, она оперлась на него обеими руками, а Николас не спешил ее останавливать.

— Я бы предпочла объятия моря, — сказала она.

— Неужели? — спросил он с сомнением, — тогда не робейте. Вам помочь?

Борт был высоким, а она очень маленькой. Она зло взглянула на Николаса.

— Я справлюсь сама, — ответила она, — я просто жду, чтобы волнение немного улеглось.

— Боюсь, что этого не случится. Северное море известно своей суровостью. Думаю, нас будет болтать всю дорогу до Голландии.

— Значит, мы плывем в Голландию?

— А разве я вам не сказал?

— Уж извините, но я не всегда доверяю тому, что вы говорите.

— Извиняю, — ответил он с любезным поклоном и Жизлен захотелось съездить его по наглой физиономии. — Так вы еще не надумали спуститься в каюту?

— Чтобы вы продолжали надо мной издеваться? Ни за что.

— Нет, любовь моя. Чтобы вы могли удовлетворить свои самые насущные нужды. Ваше лицо только что приобрело самый редкий зеленоватый оттенок из всех, что мне доводилось видеть, и я подумал, что вы захотите остаться одна. Но если вы предпочитаете, чтобы вас выкатило прямо на палубе, то не стесняйтесь.

Жизлен посмотрела на него. Если бы это было в ее власти, то, пожалуй, она бы не отказалась, чтобы ее стошнило прямо на него, но дурнота становилась до того непереносимой, что даже ненависть померкла рядом с необходимостью воспользоваться кроватью и умывальным тазом.

— В каюту, — проговорила она слабым голосом. И отошла на несколько шагов от борта.

— Pauvre petite, — пробормотал он, — зато вам снова удалось спастись от злого волка.

— Не уверена, — простонала она, — я бы, возможно, предпочла вас морской болезни.

Он расхохотался безжалостным смехом человека, не знакомого с этим недугом.

— Моя дорогая, подобные комплименты ущемляют мое мужское самолюбие. Продолжайте в том же духе, и я просто умру от огорчения.

Жизлен была слишком озабочена тем, что съеденный утром завтрак все еще оставался у нее в желудке, чтобы обратить внимание на убранство каюты. Она только почувствовала, что матрас под ней очень мягкий, свет, к счастью, неяркий, что корабль болтает еще сильней и что Блэкторн смотрит на нее сверху вниз с поистине дьявольской ухмылкой.

— Если вы не хотите, чтобы пострадала ваша элегантнейшая одежда, — заставила выговорить себя Жизлен, — то поступите благоразумно, если уйдете отсюда. Мне сейчас станет нехорошо.

— Мудрый совет, любовь моя. Но вначале примите от меня знак внимания.

Жизлен испугалась, что он захочет ее поцеловать. Но Блэкторн был достаточно сообразителен, чтобы этого не делать. Он только сунул ей в руки в таз для умывания и ушел. Как раз вовремя.

— Где Мамзель? — спросил Трактирщик, появляясь в двери каюты поменьше той, которую Николас вынужден был разделить со своим слугой.

— У себя. Думаю, мы теперь, пока не окажемся на суше, услышим от нее только одни стоны, — произнес Николас небрежно, наливая в стакан бренди. Будучи человеком без предрассудков, он протянул бутылку Трактирщику. Трактирщик в ответ покачал головой.

— Вот что мне хотелось бы знать, — сказал он, усаживаясь напротив. — О чем вы думали, когда потащили ее с собой?

— По-моему, ответ очевиден.

— Нет, сэр, — решительно заявил слуга, — времени у вас было хоть отбавляй, чтобы насладиться ею, пока я выяснял, что к чему. Не такая уж она и красавица, если вы спросите меня, и не больно искушена в любви, это ясно.

— Не спорю, — согласился Николас.

— Тогда в чем же дело? Почему мы тащили ее с собой через всю Англию и Шотландию? Почему отправились на этой дырявой посудине в Голландию, вместо того чтобы поплыть во Францию? Почему вы не оставили ее в Данстере? Ваша сестра и тот, кто ее сопровождает, забрали бы ее с собой, и все в порядке. Что уж глупо, то глупо.

— Я не уверен, Трак, что смогу тебе объяснить, — вздохнув, ответил Николас.

— Она не подарок, это ясно. Она пыталась вас прикончить, а вы вовсе не желаете отплатить ей тем же. Многие хотели убить вас, и чаще не без причины. Так почему вы не отпустите бедную крошку.

— Бедную крошку? — переспросил Николас, — а я и не подозревал, что она вызывает у тебя сочувствие, Трак. Ведь мы говорим о женщине, которая стукнула тебя бадьей по голове и потом бросила в кусты.

— Она опасная маленькая разбойница, это ясно. Но мне не нравится, когда ее обижают.

Николас осторожно поставил стакан на стол.

— Как давно ты со мной знаком, Трак?

— Больше десяти лет, ваша светлость.

— Можешь не называть меня так, к чему церемонии. Ты задаешь мне вопросы, которые ни один слуга не позволит себе задавать хозяину, — так что давай говорить на равных. Почему я, по-твоему, должен ее отпустить? Почему вдруг ты так сочувствуешь ближнему? Или ближней?

— Мне ее жалко, — упрямо твердил Трактирщик. — Что бы вы ни вытворяли, она продолжает бороться. Что-то во мне противится тому, чтобы она потерпела поражение.

— Ты мечтатель, Трак, я никогда не замечал этого за тобой, — пробормотал Блэкторн. — Откровенно говоря, я чувствую точно то же самое. Хотя это весьма непоследовательно, правда?

Трактирщик кивнул.

— Но я беспокоюсь не только о ней. Я беспокоюсь о вас.

Николас широко раскрыл глаза от удивления.

— Мне становится все интереснее, Трак. Ты знаешь меня лучше, чем кто бы то ни было, включая моих покойных родителей. Что заставляет тебя обо мне беспокоиться?

— Она вас погубит.

— Не дури! Такая малютка? Одной крохотной француженке меня не одолеть. Я сам пятнадцать лет прилагал столько стараний и ничего не добился, — он холодно улыбнулся. — Так почему же я должен опасаться того, что Жизлен де Лориньи сумеет справиться с тем, что не удалось ни мне самому, ни всем прочим?

— Она делает вас слабым, — ответил Трактирщик. — Я наблюдал, как вы смотрите на нее, когда в комнате темно, а она чем-то занята. Вы становитесь похожи на лунатика, и это правда, с которой не поспоришь.

Николас захохотал.

— Так ты считаешь меня влюбленным идиотом, Трак? Забудь о помешанных Блэкторнах. По-моему, это мне следует беспокоиться о твоем здоровье.

— Нет, такого я бы не сказал. Но вы… не похожи на себя. Вы даже до сих пор не переспали с ней, разве я не прав?

— Что за наглость, Трак, — мягко сказал Николас, — тебе что за дело? А если она мне просто не нравится?

— Было время, когда вы не пропускали ни одной юбки, — не растерялся Трактирщик. — Вы хотите ее, она уже почти целую неделю в вашем распоряжении, и еще ни разу не уложили ее на спину. Вы потащили ее на континент, оставили одну в каюте, и еще спрашиваете, почему я беспокоюсь.

— У нее морская болезнь, Трак. Позволь мне проявить великодушие. Если это тебя успокоит, я изнасилую ее, как только мы окажемся на сушу. А ты будешь смотреть, если захочешь.

— Я уже насмотрелся. Но почему-то мне кажется, что с ней вам не понадобятся зрители. Николас начинал терять терпение.

— Ты, может, сам размечтался о ней, а, дружище? В конце концов она всего-навсего кухарка. Чем не пара слуге? Может, тебе вдруг захочется осесть, обзавестись дюжиной наследников, и стать, например, дворецким?

Трактирщик отрицательно покачал головой, не желая попадаться на крючок.

— Она не для таких, как я. Я умею отличить госпожу от служанки, неважно, англичанка она или француженка, и она не обычная кухарка. Меня не проведешь.

— По-моему, ты решил довести до меня свои соображения, независимо от того, интересны они мне или нет, — сказал Николас, устало вздыхая.

— Верно. Она подходит вам. Она знает это и сопротивляется, как бешеная. Вы тоже это знаете, и если вы еще хоть что-то соображаете, то вышвырнете ее за борт. Она погубит вас, Блэкторн. Она погубит вас, а заодно и меня, если вы от нее не избавитесь.

— Не выдумывай, ради Бога! Ну неужели такое под силу маленькой француженке?

— Вы влюбились в нее, — Трактирщик произнес это спокойно, почти без выражения. — Она почувствует это, воспользуется, а потом бросит вас. Они все так поступают, сами знаете. И в следующий раз на дуэли вы будете рассеянны. Или может, когда будете ехать верхом. Вы зайдете слишком далеко, и вам придет конец.

— Трак, — терпеливо сказал Николас, — я и так уже давно рассеян на дуэлях и когда езжу верхом. Я гоняюсь за смертью больше десяти лет. Если связь с Жизлен де Лориньи приблизит мой конец, я буду только рад. Выпей, дружище, тебе это необходимо.

— Нет, спасибо, — с достоинством ответил Трактирщик, поднимаясь, — а вы подумайте о том, что я вам сказал. Если уж вам приспичило с ней переспать, то безопасней всего будет бросить ее в Голландии.

— Милый мой Трак, — возразил Николас, — ну когда я заботился о своей безопасности?

Трактирщик оставил его, продолжая недовольно бормотать что-то себе под нос. Николас, удивленно приподняв бровь, смотрел, как он уходит. Черт бы его побрал, но в том, что он говорил, была доля истины. Он позволил Жизлен проникнуть к нему в душу, чего не позволял ни одной женщине на протяжении всей своей одинокой жизни. Кроме разве что одной невинной французской девочки, с которой был знаком целую вечность назад.

Он мог овладеть ею много раз. Когда привязал к кровати в Энсли-Холле, или в любой из гос-тиниц, где они останавливались. На узкой постели в охотничьем доме. И каждый раз что-то мешало ему. Он называл это ощущение по-разному, то ленью, то сочувствием, то уверял себя, что хочет продлить ее мучения. Только недостаток желания никогда не был причиной. Он пытался удовлетворить это желание с девушкой в гостинице, но их совместные усилия лишь раззадорили его аппетит.

Трактирщик был прав, прав, черт возьми! Он стал излишне сентиментален. Но, если бы все, что он чувствовал, сводилось лишь к вожделению, он бы давным-давно что-то предпринял. Не стал бы прислушиваться к своей совести. И, конечно, не пошел бы к другой женщине.

Его совсем не тревожила мысль об опасности, что исходила от нее. Но вот сознание собственной слабости было для него непереносимо.

Он должен перестать чувствовать себя уязвимым. В его жизни нет места доброте и теплу.

Всему виной Шотландия. Он знал, что нечестивые, вроде него, не могут обрести покой, а пробуждение весны в деревне вселило в него надежду. Для него не существует ни красоты, ни нежности, и те, кто сулят это ему — лжецы.

Шотландия — земля с каменистой почвой, суровым климатом и вечным одиночеством оказалась обманом. И Жизлен с ее раненым взором и ожесточившейся душой — тоже обман.

Ему нельзя проявлять слабость. Он не может, не должен этого себе позволять. Он давно привык рассчитывать только на себя, и Жизлен, судя по всему, усвоила тот же суровый урок. Она не ждет от него снисхождения. Он снова ощутил, как вокруг него сгущается сумрак. Безумные Блэкторны. Он не станет разрушать легенду.

Встав, он поставил на стол бутылку и пошёл к ней в каюту.

Жизлен, конечно, пока еще наверняка того же восхитительного зеленоватого оттенка, но она обычно быстро приходит в себя. Несмотря на изрядное количество выпитого бренди, он уверенно ступал по ходившей ходуном палубе. Не постучав, он распахнул дверь.

Ей без сомнения было очень худо. Он убрал таз, и, вернувшись, встал над ней, наблюдая. Бледное лицо покрыли капли пота, под закрытыми глазами проступили багровые синяки.

Она заговорила по-французски как раз перед тем, как он внес ее в каюту. С тех пор, как они были вместе, он избегал говорить с ней на этом языке, избегал намеренно. Французский напоминал ему о прошлом. Английский Жизлен был правильным, но с легким простонародным акцентом, который мог обмануть лишь не слишком внимательного собеседника.

Но французский ее был восхитителен — неподражаемый язык аристократов. Он напоминал ему об ушедших днях, о навеки утраченной юности, о жизни, уничтоженной сословным высокомерием знати и ненавистью простого люда.

Он откинул с ее лица густые каштановые волосы, но она не шелохнулась, измученная недомоганием. Наклонившись, он принялся нашептывать ей на ухо ласковые слова, слова любви, на беглом, мелодичном французском. Видимо, в полудреме она что-то расслышала, потому что уголки ее губ тронула едва заметная улыбка, и он содрогнулся от желания овладеть ею сейчас же.

Отшатнувшись от нее, пока его не охватило безумие, он ушел и лишь поздно ночью, допивая бренди, на этот раз в компании Трактирщика, он вспомнил, что именно сказал ей, сам того не сознавая.

Он сказал ей, что она красавица, его драгоценное дитя, ангел, спустившийся к нему с небес во мраке ночи. Он сказал ей, что она — его душа, его жизнь, его спасение.

И, Боже, помоги ему, он сказал самое ужасное. Сказал, что любит ее. И он и сейчас не был уверен, что сказал не правду.