"Нежеланная невеста" - читать интересную книгу автора (Робинсон Сьюзен)

ГЛАВА 1

Сомерсет, Англия, 1857 год

Темпл Стерлинг стоял у одного из многочисленных фонтанов своего сада, положив руку на голову статуи римского речного бога. За его спиной виднелся симметричный фасад Стерлинг-Холла — воплощения богатства и могущества его предков. Темпл оглянулся и посмотрел мимо увитой плющом балюстрады на ряды окон, которые сверкали среди яркой зелени деревьев. В каком-то окне он поймал мелькание юбки, потом еще одной. Опять его мать принимает соседок с дочерьми. Он услышал звук открывающейся застекленной створчатой двери.

Спрятавшись за статую, Темпл ждал, пока тот, кто открыл дверь, не вернется обратно и не закроет ее. Тогда он сможет покинуть укрытие и возвратиться в свой кабинет по лестнице для слуг. На его столе лежало почти законченное письмо. Он отправился на прогулку, чтобы немного успокоить нервы, взбудораженные его написанием.

Он никогда не думал, что сможет написать нечто подобное, — предложить брак женщине, которую ни разу не видел. Нет, не совсем так. Он видел ее фотопортрет, слышал о ее спокойном характере, отличных манерах и неприхотливых привычках. После шести месяцев непрерывного увиливания от навязчивых мамаш и попыток матери свести его с «подходящей» девушкой Темпл нашел выход. Он женится на дочери человека, который спас ему жизнь в Крыму.

Когда он заканчивал письмо, в дверь постучали. Занятый сочинением последних строк, Темпл не ответил. Но дверь тут же открылась и в образовавшейся щели замаячило широкое лицо с грубыми чертами и сизым носом. Седые волосы были зачесаны с макушки на лоб в вышедшем из моды наполеоновском стиле. Раздался хриплый низкий голос:

— Через пару минут вдовствующая герцогиня придет вас искать, милорд майор. — Кадровый военный, кавалерист, сержант Мунго Фидкин все еще не мог привыкнуть к гражданской жизни. — Вы ведь писали то письмо, верно?

— Убирайся, Фидкин.

— Как нехорошо. — Сержант скользнул в комнату, привалился спиной к двери и вытянул руку, тыча пальцем в хозяина. — Я не для того все эти месяцы выхаживал вас от ран, когда вы были слабы, как ягненок, чтобы вы женились на дочери какого-то врача. Вашу матушку, графиню, хватит удар. Вы должны думать о своем положении в обществе. Вы больше не молодой задиристый кавалерист.

Темпл, занятый тем, что промокал свою подпись в письме, даже не поднял головы.

— Не моя вина, что Роберт упал с лошади и сломал шею, — сказал он наконец. — Я был счастлив в роли никчемного младшего брата, от которого все стремились избавиться.

— Никчемным людям не дают крест Виктории из рук самой королевы, — парировал Фидкин.

— Может быть, тебе пора заняться моими сюртуками? — поинтересовался Темпл.

— Неужели после того, как вас чуть было не разорвало на куски в этом проклятом Крыму, вы действительно хотите жениться на дочери врача? Это нереспектабельно.

— Фидкин, ты сноб.

Темпл провел рукой по непослушным каштановым волосам в безрезультатной попытке убрать прядь со лба. Когда он начал складывать письмо, в коридоре за дверью раздался громкий звон разбивающегося стекла. Его тело дернулось, и письмо упало на стол. Темпл с силой зажмурился, пытаясь прогнать образы людей и лошадей, которые после взрыва превратились в кровавое месиво. Затем в его видения ворвался грубый голос Фидкина:

— Милорд майор.

Темпл моргнул и сфокусировал внимание на сизом носе сержанта. Опустив глаза, он увидел, что Фидкин держит его за руку, а в руке зажат средневековый кинжал, которым он пользовался для разрезания бумаг.

— Слуга уронил лампу. Разожмите кулак, милорд, только медленно.

Фидкин вытащил из его руки кинжал. Ладонь Темпла пересекали две тонкие линии пореза. Сержант вынул из кармана платок и обернул им руку хозяина.

— На этот раз не так плохо, милорд майор. Вам становится лучше.

— Это ты так думаешь.

— Еще недавно вы могли погрузиться в свои видения и без всякого шума.

— Согласен, — сказал Темпл. — Но если я женюсь на одной из этих светских красоток, я никогда не обрету спокойствия. Моя жизнь будет переполнена балами, бесконечными гостями и… — Темпл пожал плечами. — Сезон. Ты когда-нибудь выезжал в свет, Фидкин?

— Никак нет, милорд майор.

— Тебе повезло. Это пытка похуже любой русской дивизии в Крыму. А если я женюсь на одной из тех девиц, что предлагает мне мать, обе семьи захотят, чтобы я занялся политикой. Политикой, Фидкин! Этого нельзя допустить. Я должен жениться, или наследником будет мой дорогой братец Хол, который пропьет все семейное имущество. Но я собираюсь жениться на девушке спокойной, рассудительной и нетребовательной. — Темпл сурово посмотрел на слугу. — И не собираюсь выслушивать ни слова против. С твоей стороны непростительное нахальство затевать разговор на эту тему. Не понимаю, почему я дал себя уговорить и сделал тебя слугой.

— Я нужен вам, милорд майор. Мы вместе с тех пор, как вы были щенком-корнетом. — Фидкин приложил руку к сердцу и поднял глаза к потолку. — Я никогда не забуду ночь, когда вы пришли в ту таверну, выволокли меня, а потом оттащили в барак, прежде чем меня хватились. А еще, когда под Севастополем я подхватил дизентерию. И умер бы, если б вы не позаботились обо мне. — Глаза Фидкина с красными прожилками обратились на Темпла. В них стоял вопрос.

Темпл засунул письмо в конверт и запечатал его.

— И за все свои благодеяния я теперь должен терпеть тебя до конца своих дней?

— Да, милорд.

— Тогда иди и отправь письмо, — Темпл передал Фидкину конверт. — А по пути загляни в Байвелл-Парк и спроси леди Альберту, не могу ли я сегодня вечером навестить ее?

— Вы же не собираетесь снова встречаться с той вдовой? Это неприлично, к тому же вы на десять лет моложе ее.

— Я никогда не был приличным человеком.

— Именно это я и имел в виду.

Темпл встал и обошел стол.

— Я хочу покататься верхом.

— Что я должен сказать графине, когда она спросит, почему вы не зашли познакомиться с ее гостями?

— Скажи, я забыл.

— Я не могу лгать вашей матушке, милорд майор.

— Мне плевать, что ты ей скажешь. Она все равно никогда не одобряла меня, поэтому еще один грех ничего не изменит.

— Так вы собираетесь встречаться с той женщиной!

Темпл остановился у порога и обернулся. Таким же взглядом римский император дарил жизнь гладиатору на арене или отбирал ее.

— О ком ты, Фидкин?

— Ни о ком, милорд майор.

— Я так и думал, — сказал Темпл. — Отправь письмо.

— Вы как петух у курятника. Темпл со вздохом открыл дверь.

— Знаешь, Фидкин, с тех пор, как я вступил в права наследства, ты стал таким ревнителем морали, будто гувернантка королевских дочерей.

— Но кто-то же должен заставить вас вести себя как граф и жениться на подходящей по положению женщине. Вы же не слушаете мать.

Темпл с шумом захлопнул дверь и круто развернулся к слуге.

— Мои родители были равны по положению и отчаянно скандалили до самой смерти отца. Кричали, оскорбляли друг друга, намеренно делая это как можно больнее. Я этого не потерплю. Если я и должен жениться, то выберу девушку, которая не станет спорить, шуметь со своими светскими друзьями — я женюсь на той, кто позволит мне жить как нравится. И я позволю ей то же, в разумных пределах, конечно.

Фидкин немного помолчал. Затем пересек комнату и встал перед хозяином, уперев руки в бока.

— Вижу, вы все уже распланировали. Очень предусмотрительно. Просто удивительно. Удивительно, что мужчина, столь хорошо знакомый с женщинами, может допустить такую ошибку. Те леди, которых вам предлагает графиня, той же крови, что и вы. Они знают, что ожидать. А дочь какого-то врача не знает, что прилично, а что нет, и, поверьте мне, ей-то уж точно не понравится, если вы вернетесь к своим привычками. Она не поймет, если вы увлечетесь женой герцога, и ей будет противно, когда какая-нибудь милая леди решит завлечь вас в свою постель на весь сезон, пока ее муж кувыркается со своей любовницей.

Лицо Темпла залила краска. Было крайне неприятно услышать о своих личных делах от слуги, даже если им был Фидкин.

— Откуда ты знаешь так много о… светском обществе?

— Слухами земля полнится, милорд майор. Солдаты сплетничают о своих офицерах, то же самое и среди слуг.

— Так вот, больше так не делай, — рявкнул Темпл. Он вернулся к столу, сел и положил на него ноги. — Немедленно отправь письмо, Фидкин.

Сержант ушел. Темпл немного посидел, затем достал из кармана ключ и открыл один из ящиков стола. Покопавшись в нем, он вытащил черный бархатный конверт, перевязанный резинкой. Внутри лежал дагерротип трех девушек, а внизу у каждой рамки были написаны их имена.

Почти год назад в это же время в Крыму он отправился в разведку, чтобы узнать, не приближаются ли русские. Был такой туман, что он не видел ничего, кроме морды лошади. И вдруг взрыв. Очнулся он в переполненном полевом госпитале. Над ним склонился доктор Пибоди. Его очки могли в любой момент свалиться с носа, руки были в крови. Он взглянул на Темпла и тут же позвал медсестру.

После этого Темпл ничего не помнил, пока снова не проснулся, весь в жару и страдая от такой боли, что закричал. Но у врачей не осталось лекарств, и ему ничем не могли облегчить мучения. До тех пор пока к нему не пришел доктор Пибоди и не принес фотографии своих дочерей. Он отвлекал Темпла и лежащих рядом раненых историями о своих девочках. Затем прибыли новые эшелоны, и доктор ушел, забыв о фотографиях. Следующие девять дней жизни Темпла прошли в бреду и нечеловеческой боли, но хуже всего было слышать, как кричат другие мужчины. Он выжил, заставив себя думать о фотопортретах трех мисс Пибоди и вспоминая рассказы доктора. Самая младшая любила кататься верхом и чуть было не сломала шею, когда упала с лошади. Другая отличалась острым умом и хотела спасти всех бездомных и больных животных в королевстве.

И, наконец, была еще одна, чье присутствие приносило мир, спокойствие и нежность всем, кому посчастливилось оказаться в ее компании. Когда боль становилась невыносимой, Темпл сжимал ее фотопортрет в руках и заглядывал ей в глаза, воображая, что она рядом и ее присутствие похоже на прохладный синий шелк. В бреду он плыл в пространстве, а она сидела за пианино, играя для него волшебную музыку. Как только он погружался в эти видения, они превращались в сны, и, если ему везло, он засыпал.

Темпл поставил рамку с фотопортретами на стол перед собой и внимательно посмотрел на девушек. У двоих были темные волосы. Из них одна, еще совсем юная, звалась Мэри-Клер. Другая — Меделин была старше, но значительно ниже — настолько, что в своей юбке колоколом выглядела почти квадратной. Темпл послал этому изображению мимолетную улыбку и перевел глаза на третий портрет — девушки по имени Мелисанда. Это был ангел. Он вспомнил, как доктор Пибоди описывал ее золотистые волосы, розово-белую кожу, о которой доктор говорил, что подобное можно найти только на портретах Гейнсборо.

Темпл вернулся домой все еще слабым и страдающим скорее от воспоминаний о войне, нежели от ран. Его близкие никогда не любили его сильную натуру, и, без сомнения, обрадовались, когда он поступил в кавалерию. После смерти их отца все надежды матери возлагались на старшего сына, Роберта. У нее почти не оставалось времени на необузданного младшего сына, который вел скандальную жизнь в обществе высокородных аристократов. Затем — Роберт позволил себе погибнуть, черт его побери.

И вот Темпл здесь, загнанный в ловушку необходимостью жениться, зная, каким адом может обернуться семья и не желая связывать себя путами светского брака. Вот почему он вспомнил о Мелисанде. Она казалась решением всех его проблем. С Мелисандой, которую в ее семье называли не иначе как Мэй, он избежит лишенной любви пустыни, что была у его родителей. Он проведет жизнь со спокойным ангелом вдали от войн, крови и боли. Фидкин не прав. Он не станет волочиться за леди Альбертой, когда женится. По крайней мере первое время. Оставалась еще надежда, что слишком много спокойствия покажется ему скучным. Если так, что ж, он посмотрит, как можно выйти из положения. Мужчина быстро учится осмотрительности. Без сомнения, его ангелоподобная Мелисанда поймет это.

Шелли и Вордсворту понравилась бы деревня Эксбридж к востоку от Лондона. Ее окружали покрытые лесом холмы и ручьи, пробивающие себе путь в тенистые долины. Помимо оживленного рынка и центральной улицы с магазинами, в Эксбридже был врач — на тот случай, когда кому-нибудь становилось плохо от купленных на рынке продуктов или кто-то ломал ногу, лазая по деревьям.

Овдовевший доктор жил на краю деревни в скромном домике, называемом Иви-Парк, со своими тремя дочерьми, кухаркой, кучером и служанкой. Он был в Крыму и выжил — замечательный факт даже для врача. А сейчас он выдавал замуж последнюю из дочерей — так по крайней мере говорили местные жители. Разумеется, они не брали в расчет старшую, мисс Мэй, которую деревенские сплетницы, да и сам доктор, уже давным-давно записали в безнадежные старые девы.

Ее отец потерял всякую надежду, когда Мэй в возрасте восемнадцати лет не смогла привлечь внимание ни одного приличного мужчины среди его многочисленных знакомых в медицинских кругах или среди бесконечных родственников ее покойной матери. Эксбриджские сплетницы могли бы заранее предсказать подобный провал, если бы их спросили.

Невысокая женщина в старомодном домашнем платье заплатила пару шиллингов эксбриджскому старьевщику на Хай-стриг и, игнорируя его уговоры купить что-нибудь еще, поднесла к свету небольшую бутылочку. Ее привлек необычный цвет, который, казалось, появлялся и исчезал в глубинах стекла. В глубоком мягком свете закатного солнца ей почудились темная зелень леса и яркая синева неба. Эти цвета всегда привлекали ее.

Мэй коснулась серебряных полосок. Она так увлеклась своей покупкой, что не ответила на приветствия нескольких знакомых. Мэй откупорила бутылочку и уже хотела снова закрыть ее, когда увидела что-то внутри. С помощью шпильки она вытащила свернутый лоскуток кожи. Развернув его, Мэй прочитала послание в старинном стиле:

«Будь собой, и твое желание исполнится. Не лети мотыльком на огонь».

— Странно, — прошептала Мэй. Она еще раз внимательно осмотрела лоскуток и pешилa, что в бутылочку его засунул какой-нибудь ребенок. «…мотыльком на огонь». — Мэй вздернула брови. «Что за совет? Возможно, предупреждение против глупых поступков. Отец определенно не хочет, чтобы я отправлялась с ним в Индию. Интересное совпадение». — Она секунду обдумывала предстоящее путешествие отца, затем снова посмотрела на бутылочку.

Если бы Мэй могла пожелать все чего угодно, то попросила бы денег, чтобы заботиться, кормить и лечить всех своих питомцев. Для этого потребуется довольно приличная сумма.

Вздохнув, Мэй положила бутылочку в карман платья.

— Глупо желать то, чего провидение решило тебе не давать.

Она собралась было продолжить свой путь, когда к ней подскочил один из деревенских ребятишек и что-то возбужденно закричал. Мэй подхватила низ юбки и кинулась за мальчишкой, который бежал вприпрыжку впереди нее, дико размахивая руками и умоляя ее поторопиться.

Вот здесь и крылась причина того, почему мисс Мэй еще не была замужем. Как не раз говорили местные сплетницы, привычка к неприличной поспешности, полное равнодушие к внешности и никаких понятий о приличиях у девушки, которая могла себе позволить бежать по улицам без сопровождающего.

На подобные замечания Мэй Пибоди отвечала обычно: «Глупость и чепуха!»

Это она сказала бы и сейчас, если бы дала себе труд остановиться. Но она торопилась и задержалась лишь у кузницы, чтобы вызвать Малыша Тома. Тот вышел на улицу, вытер руки о передник и заторопился вслед за Мэй.

Мэй была уже в конце Хай-стриг. Здесь она резко свернула и вошла в старый трактир, откуда доносился визг собаки. Пробежав мимо мальчика, она проскочила через кухню на задний двор. Здесь Мэй увидела трактирщика, мистера Бланта, лупцевавшего хлыстом далматского дога. Увидев, что Бланг снова поднял хлыст, Мэй кинулась к нему. Она схватила за конец кнутовища и с силой дернула. Хлыст вылетел из рук Бланта, а он сам покачнулся. Блант был невысок, но крепко сложен, поэтому удержался на ногах и повернулся к Мэй.

— Ты! Я же сказал тебе держаться подальше от моего трактира, мисс. Клянусь, я вызову полицию.

Блант попытался выхватить у нее хлыст, но Мэй, наступив одной ногой на кнутовище, переломила его пополам. Вопли Бланта по громкости не уступали скулежу бедной собаки. Мэй не обратила на него внимания и наклонилась над животным. Блант протянул руку к Мэй, но подоспевший Малыш Том схватил трактирщика за шею и поднял над землей. Так и висел Блант в воздухе, отчаянно болтая ногами.

Мэй не обращала на него внимания. Белая шерсть собаки была покрыта темными пятнами крови. Это был молодой кобелек, и он мог вырасти очень сильным, если его кормить как следует. Она осторожно ощупала худое тельце, а он лежал неподвижно и скулил. За ее спиной Блант хрюкал, как больная свинья.

Мэй сняла накидку, расстелила на земле и уложила на нее собаку. Обернув пса материей, она подняла его на руки. Животное так ослабло, что у него не осталось сил, чтобы сопротивляться. Баюкая его на руках, Мэй повернулась к трактирщику. Его лицо стало багровым, но Малыш Том равнодушно смотрел на свою жертву.

Мэй оглядела Бланта. Она выглядела спокойной, однако легкая дрожь в голосе выдавала бурлившие в ней чувства.

— Всего лишь два дня назад я предупреждала тебя не быть жестоким с животными, Блант, а ты ничуть не изменился. Поставь его, Том, чтобы он мог говорить.

Ногам Бланта разрешили коснуться земли. Трактирщик всхлипнул, закашлялся и разразился потоком ругательств. Рука Малыша Тома снова обхватила его шею, и он опять взмыл в воздух, где и повисел несколько секунд. Затем был опущен на землю. На этот раз Блант приземлился на колени, но уже не ругался.

— Ты ничтожный человек, Блант, — сказала Мэй. — Омерзительно бить и морить голодом живое существо. Ты больше так не будешь делать. Понял?

— Я позову полицию! — прохрипел Блант.

— Нет, ты этого не сделаешь.

— Сделаю, ты, проклятая… ой!

Малыш Том отвесил трактирщику оплеуху, и тот замолчал.

— Вижу, тебе не на пользу советы добрых людей.

Мэй кивнула Малышу Тому, который почему-то очень заинтересовался облаками. Отойдя в сторону, он заложил руки за спину и, посвистывая, уставился на небо. Когда он оказался в нескольких метрах от них, Мэй наклонилась к Бланту.

— Негодяй, — прошипела она. — Если ты еще раз осмелишься бить собаку, я позабочусь, чтобы ты сполна заплатил за свою жестокость.

— Ты не посмеешь коснуться меня.

— А мне и не надо этого делать, — свистящим шепотом произнесла Мэй. — Я дочь врача и знаю лекарства, от которых у тебя расплавятся кишки, а желудок поднимется к горлу. — Крепко прижав к себе собаку, Мэй прошептала прямо в багровое ухо Бланта: — Тронешь еще одно животное, будешь плавать в собственной желчи.

— Я позову поли…

— Да заткнись, Блант, — цыкнула Мэй. Она мгновенно изобразила невинную улыбку, при виде которой трактирщик недоуменно моргнул. Затем сладким голоском обратилась к воображаемому собеседнику: — Клянусь Богом, констебль, я не имею ни малейшего понятия, о чем говорит мистер Блант. — Улыбка Мэй исчезла. — Так кому поверит констебль?

— Черт тебя побери!

— Помни, мистер Блант, — в собственной желчи. — Мэй круто повернулась. — Пошли, Малыш Том. Время пить чай.

Мэй передала собаку Малышу Тому, который принял ее еще нежнее, чем она. Приподняв юбки, она прошла через трактир, словно через загон для свиней, и промаршировала обратно вниз по Хай-стриг. Мальчишка, который вызвал ее, шествовал впереди, и их группа немедленно привлекла внимание всех сплетниц Эксбриджа.

Старая матушка Снид тут же решила протереть витрину шляпной лавки своей дочери. Достопочтимая миссис Хорас Петтид-жон и ее подруга мисс Пруденс Таджет подошли к окну кондитерской. Старый пастух Тадеуш Твиг подтолкнул локтем в бок одного из своих приятелей, когда Мэй поравнялась с дубом, где старики обычно собирались, чтобы попить пивка. Недавно вышедшая замуж Джейн Паттл и ее сестра Флоренс зашептались, прикрыв рты ладошками. Мэй вежливо кивнула им и, не останавливаясь, прошла мимо. Она не замечала перешептывания у себя за спиной еще с ученических времен.

Придя домой, Мэй провела Малыша Тома к старому каменному амбару. Она попросила его положить далматина на длинный стол, который поставила там, когда много лет назад превратила это место в свою штаб-квартиру. В амбаре их встретили лай и мяуканье многочисленных пациентов и постоянных обитателей амбара. Здесь было по меньшей мере семь собак разных размеров и пород, столько же кошек, почти слепой пони, несколько хорьков, семейство ежей и старая корова.

Используя инструменты и лекарства из запасов отца, Мэй занялась ранами пса. К тому моменту, когда она закончила, время пить чай давным-давно прошло. Оставив собаку спящей на подстилке, Мэй вернулась в дом, где у дверей ее встретила младшая сестра.

— Кухарка говорит, ты принесла домой еще одного, — сказала Мэри-Клер, когда Мэй направилась к лестнице на второй этаж.

Мэй откинула со лба локон вьющихся рыжевато-каштановых волос.

— Да, далматина Бланта. — Подобрав низ юбки, она начала подниматься по лестнице. — Я пойду помоюсь и оденусь к ужину.

— Мне приглядеть, чтобы этот бедняга поел?

Мэй остановилась и улыбнулась. Мэри-Клер была готова накормить любое встречаемое ею существо — животное это или человек.

— Сейчас ему лучше. Можешь дать попробовать бульон. Если все пойдет хорошо, утром принесем ему немного мяса.

Дверь в библиотеку скрипнула. На пороге появился доктор Пибоди, в сюртуке, с повязанным, как всегда криво, галстуком. В одной руке он держал трубку, в другой — письмо. Мужчина, который гордился своей способностью рассказчика и умением успокоить и развеселить больных, выглядел хмурым и насупленным. Мэй и Мэри-Клер переглянулись.

— Мэй, на пару слов, если можно.

— Надеюсь, это не из-за Меделин? — встревожилась Мэри-Клер. — Она не передумала заехать за мной? Доктор Пибоди махнул рукой.

— Нет-нет. Твоя сестра и ее муж, как условлено, будут сопровождать тебя в американскую глушь, чтобы ты могла выйти замуж за своего драгоценного Тимоти. Мэй, я бы хотел поговорить с тобой наедине.

Мэй спустилась вниз и прошла в библиотеку. Повинуясь жесту отца, она опустилась в кресло. Доктор Пибоди закрыл дверь и устроился напротив в своем большом кожаном кресле. Он подался вперед и несколько минут в молчании попыхивал трубкой. Затем посмотрел прямо в глаза дочери.

— После возвращения из Крыма моей единственной заботой было желание устроить будущее твое и твоих сестер.

— Я знаю, папа.

— Но я не представляю, как мне поступить с тобой.

— Ты не должен волноваться. Когда ты уедешь в Индию, я прекрасно справлюсь одна.

— После того как я выделю приданое твоим сестрам, останется очень мало денег — недостаточно, чтобы жить, как раньше.

— Я справлюсь. Мне не нужны личная горничная и повариха. Можно держать одну служанку и отказаться от кареты.

— А кто тебя будет защищать?

— Папа, мы это уже обсуждали. Я могу поехать с тобой.

— Предстоит слишком опасное и тяжелое путешествие, — возразил доктор Пибоди. — Нет, я на это не пойду. — Он вытряс пепел из трубки в пепельницу на столе. — Нет, я прослежу, чтобы ты была хорошо устроена.

Мэй чуть не рассмеялась. Она была старой девой двадцати пяти лет. Слишком старой, оставившей позади те годы, когда могла заполучить мужа, если эти годы вообще были в ее жизни. Но улыбка Мэй исчезла, когда она услышала слова отца.

— Я получил крайне необычное письмо, дочь, и если можно так выразиться, от самого провидения. Один мой знакомый джентльмен просит разрешения жениться на тебе, и я уже решил, что так оно и будет.