"Смерть в «Ла Фениче»" - читать интересную книгу автора (Леон Донна)

Глава 21

Междугородный поезд медленно полз по эстакаде, соединяющей Венецию с материком, и слева уже приближался индустриальный кошмар Маргеры. И, как человек не в силах удержаться, чтобы не бередить больной зуб, Брунетти не мог отвести взгляда от этого леса кранов и труб и от ядовитых смрадных облаков, плывущих над водами лагуны в сторону города, из которого он только что выехал. Вскоре после Местре зачумленный промышленный пейзаж сменился пустынными зимними полями. После опустошительной летней засухи хлеб остался на полях— и поливать слишком дорого, и жать иссохшие колосья не имело смысла.

Поезд опоздал всего на десять минут, так что Брунетти спокойно успевал на встречу с доктором, чей офис помещался в одном из современных зданий недалеко от университета. Как истый венецианец, он пренебрег лифтом и поднялся на четвертый этаж по лестнице. И, открыв дверь приемной, обнаружил, что там никого нет, кроме сидящей за конторкой женщины в белом халате.

— Доктор ждет вас, — сообщила она, даже не дав себе труда поинтересоваться, кто он такой. Неужели и так видно? Все-таки удивительно!

Доктор Трепонти оказался невысоким опрятным мужчиной с небольшой черной бородкой и с карими глазами, казавшимися больше из-за толстых стекол очков. У него были круглые, как у бурундука, щечки и объемистый животик, как у кенгуру. Он не улыбнулся Брунетти, зато протянул ему руку. Указав на кресло возле стола, он дождался, пока тот сядет, и только потом позволил себе сесть и спросить:

— Что именно вы хотели бы узнать?

Достав из внутреннего кармана пиджака фотокарточку дирижера, Брунетти протянул ее доктору:

— Скажите, не этот мужчина к вам приходил? Тот австриец, о котором вы говорили?

Доктор взял снимок, взглянул на него и протянул обратно.

— Да, это он.

— А зачем он приходил к вам, доктор?

— Уж не собираетесь ли вы сообщить мне, кто он на самом деле? Неужели тут замешана полиция и он вовсе не Хильмар Дойер?

Брунетти поразился про себя, как можно ухитриться жить в Италии и до сих пор ничего не знать о смерти маэстро, но вслух сказал лишь:

— Я отвечу вам на ваш вопрос после того, как вы, доктор, расскажете мне все, что вам о нем известно. — И, прежде чем собеседник успел возразить, добавил: — Просто не хотелось бы, чтобы моя информация как-то повлияла на то, что вы могли бы мне сообщить.

— Неужели тут замешана политика? — спросил доктор с тем глубочайшим недоверием, на какое способен только итальянец.

— Нет, политика тут совершенно ни при чем. Честное слово.

При явной, на взгляд доктора, сомнительности такого ручательства он все-таки уступил.

— Ну и хорошо, — он открыл бежевый конверт, лежащий на столе. — Попозже я попрошу сестру сделать для вас копию вот этого.

— Буду признателен, доктор.

— Как я уже говорил, он назвался Хильмаром Дойером и заявил, что он австриец и живет в Венеции. Поскольку он не подпадает под национальную программу здравоохранения, то я принял его частным образом. И я не видел причин ему не верить. — Доктор разглядывал какие-то записи на лежащем перед ним линованном листке медицинской карты. Даже вверх ногами они произвели на Брунетти впечатление очень четких и аккуратных. — Он сказал, что в последние несколько месяцев у него немного снизился слух, и попросил меня его обследовать. Было это, — доктор заглянул в начало истории болезни, — третьего ноября. Я провел обычные анализы и нашел, что имеет место— как он и говорил— значительное снижение остроты слуха. — И, предвосхищая вопрос Брунетти, уточнил: — По моим оценкам, слух у него сохранился процентов на шестьдесят-семьдесят. Что меня насторожило — так это его заявление, будто прежде у него никаких проблем со слухом не было, — они появились внезапно, в течение последнего месяца или около того.

— Скажите, а это можно назвать обычным явлением — в его годы?

— Он сказал, что ему шестьдесят два. Что ли, это тоже неправда? Если бы вы мне назвали его точный возраст, мне было бы легче ответить на ваш вопрос.

— Ему было семьдесят четыре.

Услышав это, доктор Трепонти закрыл карту и что-то исправил на ее титульном листе.

— Не думаю, что это сильно меняет дело, — заметил он. — Во всяком случае, суть от этого не меняется. Это серьезное поражение— внезапное, острое и, поскольку затронута ткань слухового нерва, — необратимое.

— Вы уверены, доктор?

Тот даже не потрудился ответить.

— Уяснив себе природу заболевания, я попросил его зайти недели через две. И, проведя повторные тесты и анализы, нашел, что слух упал еще больше, а состояние нервной ткани ухудшилось, причем тоже необратимо.

— Насколько упал слух?

— Я полагаю, — доктор снова глянул на какие-то цифры в истории болезни, — еще процентов на десять. Может быть, чуть больше.

— Вы могли ему как-то помочь?

— Я предложил ему один из новейших слуховых аппаратов. Я надеялся— хотя и не особенно в это верил — что это сможет ему помочь.

— И помогло?

— Не знаю.

— Простите?

— Больше он у меня не появлялся. Брунетти прикинул: повторный визит пришелся уже на начало репетиций оперы.

— Вы не расскажете поподробнее об этом слуховом аппарате?

— Он очень миниатюрный, вмонтирован в оправу обычных с виду очков с диоптриями или без. Работает по принципу…— Он осекся. — Не пойму, почему это столь существенно.

Вместо объяснений Брунетти спросил:

— А такой аппарат и правда мог ему помочь?

— Трудно сказать. Ведь большую часть того, что мы слышим, мы слышим не ушами. — Заметив недоумение Брунетти, доктор объяснил: — Мы читаем по губам, а слова, которые не разобрали, восстанавливаем по общему контексту. Нося подобный аппарат, человек в конце концов свыкается с мыслью, что со слухом у него неважно. И все другие чувства начинают работать на полную катушку, восполняя недостающие сигналы и восстанавливая информацию, а поскольку единственное, что у человека появилось нового — это слуховой аппарат, ему начинает казаться, что это аппарат ему помогает, хотя реально все дело в том, что все другие чувства работают с полной нагрузкой, чтобы заменить уши, которые слышат все хуже и хуже.

— И здесь тот же случай?

— Повторяю— я не уверен. Когда я на втором приеме подогнал ему аппарат, он заверил меня, что слышит гораздо лучше. Он и правда чище выполнял команды— но так бывает со всеми пациентами, независимо от их физического состояния. Ведь я стою лицом к больному и задаю вопросы так, что я вижу его, а он— меня. А во время тестов, когда команда подается в наушники и не сопровождается зрительным сигналом, улучшений, как правило, не наблюдается—по крайней мере, в подобных случаях.

Обдумав услышанное, Брунетти спросил:

— Вы сказали, доктор, что во время повторного обследования отметили дальнейшее ухудшение слуха. Нет ли у вас предположений, с чем связано такое внезапное и быстро прогрессирующее поражение?

Доктор улыбнулся— было ясно, что он ждал этого вопроса. Он сложил руки перед собой на столе, как врачи в телесериалах.

— Возможно, с его возрастом— хотя это не объясняет внезапности и стремительности развития заболевания. Возможна какая-то ушная инфекция, но в этом случае она сопровождалась бы болями, а он на них не жаловался, либо нарушением равновесия, чего он тоже не испытывал. Это могло явиться последствием длительного приема мочегонных препаратов, но он сказал, что ничего подобного не принимал.

— Скажите, доктор, вы с ним это обсуждали?

— Ну конечно. Он был обеспокоен этим куда больше, чем другие мои пациенты, и как пациент имел право знать о своем заболевании.

— Разумеется.

Успокоенный этим, доктор продолжал:

— Я назвал ему еще одну возможную причину— антибиотики. Мне показалось, его это заинтересовало, и пришлось объяснить ему, что доза в таком случае должна быть очень значительной.

— Антибиотики? — переспросил Брунетти.

— Да. Это один из побочных эффектов— повреждение слухового нерва. Но, как я уже говорил, доза тут нужна серьезная. Я спросил, не принимал ли он ничего такого, но он сказал, что нет. В таком случае, если мы исключим все другое причины, останется одно разумное объяснение— его солидный возраст. Как врача, оно меня не устраивало и не устраивает до сих пор. — Он заглянул в настольный календарь. — Если бы я мог посмотреть его сейчас, спустя некоторое время, я смог бы по крайней мере оценить, насколько ухудшилось его состояние. Если поражение прогрессирует теми же темпами, то на сегодня он, вероятно, почти полностью оглох. Разумеется, в том случае, если я не ошибся и это не инфекция, которую я упустил или она не выявилась при осмотре и в анализах. — Он закрыл историю болезни и спросил: — Скажите, есть надежда, что этот человек снова явится на обследование?

— Этого человека нет в живых, — сообщил Брунетти без обиняков.

Ничего не отразилось в глазах доктора.

— Могу ли я узнать причину смерти? — спросил он и поспешил объяснить: — Хотелось бы знать, не связана ли она с инфекцией, которую я мог проглядеть?

— Он был отравлен.

— Отравлен, — повторил доктор, — так, так. — Он задумался, а потом спросил с неожиданной робостью в голосе, вероятно, оттого, что понял— преимущество теперь на стороне Брунетти: — А могу я спросить, каким ядом?

— Цианистым калием.

— А-а, — протянул он как-то разочарованно.

— А что, это важно, доктор?

— Подобную симптоматику в принципе может дать мышьяк. Если принимать его в течение продолжительного времени. Но цианид… Нет, не думаю, — он снова призадумался, потом раскрыл историю болезни, что-то написал и подвел под написанным жирную черту. — А вскрытие проводилось? Полагаю, в подобных случаях оно обязательно.

—Да.

— И как-то зафиксировано состояние его слухового нерва?

— Боюсь, таких специальных исследований не проводилось.

— Это жаль, — сказал доктор и тут же поправился: — Но они вряд ли что-то показали бы. — Он прикрыл глаза, и Брунетти так и видел, как он мысленно листает одну монографию за другой, время от времени останавливаясь, чтобы с особым вниманием прочесть тот или иной абзац. Наконец Трепонти открыл глаза и посмотрел на Брунетти. — Нет, по внешнему виду это установить невозможно.

Брунетти встал.

— Если вы попросите сестру сделать для меня копию этой истории болезни, то не смею больше отнимать ваше время.

— Да, конечно. — Доктор поднялся и проводил посетителя к двери. Снаружи, в приемной, он протянул карту сестре и попросил ее сделать копию для комиссара, а затем обратился к пациентке, успевшей подойти за то время, пока они беседовали с Брунетти: — Синьора Моска, прошу вас, заходите, — и, кивнув Брунетти, пропустил женщину в свой кабинет и, шагнув следом, прикрыл за собой дверь.

Сестра вернулась, неся еще теплую ксерокопию. Брунетти поблагодарил и вышел. В лифте, о котором он теперь вспомнил, он открыл последний лист истории болезни и прочел самую нижнюю запись: «Больной скончался вследствие отравления цианистым калием. Результаты предложенного лечения неизвестны».