"Квота, или «Сторонники изобилия»" - читать интересную книгу автора (Веркор, Коронель)

Часть первая

1

Вот что сообщается о Тагуальпе в кратком словаре Ларусса. Желающих получить более подробные сведения мы отсылаем к богато документированным трудам профессора Жоржа Брено и в первую очередь к его замечательному исследованию «Американская Швейцария». Но пусть такое название не введет вас в заблуждение. Тагуальпа напоминает Швейцарскую конфедерацию лишь размерами своей территории да высоким уровнем промышленного развития, что и в самом деле поразительно для такого крохотного государства. Да еще, пожалуй, удивительной диспропорцией доходов жителей разных провинций, как то наблюдается в Швейцарии, если, к примеру, сравнить районы Цюриха и Тессена. Но по всему прочему маленькая Тагуальпа скорее напоминает мексиканский отросток Техаса. Сюда все больше проникает американский образ жизни, и кое в чем тагуальпеки, пожалуй, даже перещеголяли Соединенные Штаты. Иными словами, социальные барьеры, разделяющие разные слои населения в зависимости от их доходов, еще многочисленнее в Тагуальпе, чем в Соединенных Штатах. При малейшем изменении материального положения человек вынужден полностью менять образ жизни. Он должен немедленно переехать в другой квартал города, сменить машину, клуб, знакомых, друзей.

Вот именно к этому и не могла никак привыкнуть Флоранс Петерсен-Бретт. Флоранс рано осталась сиротой и имела самое смутное представление о своей Дании. Девочку взял к себе немолодой родственник Самюэль Бретт, внук шведа, эмигрировавшего в Тагуальпу в 1882 году, и все-таки, к великому его удивлению, в ее воззрениях сохранилось что-то атавистическое – европейское. Жили они вдвоем, как отец и дочь. Так как Бретт был намного старше Флоранс, она называла его «дядей» и работала его секретарем в фирме «Фрижибокс», где он был генеральным директором. Еще в юные годы в ней проявились кое-какие черты характера, которые нравились дяде, но в то же время внушали ему тревогу. Бретту приходилось почти силой заставлять девочку подчиняться общепринятым правилам. Учиться он послал ее в Миллс-колледж в Калифорнию. За год до окончания колледжа она вернулась домой чуть ли не бунтаркой, до того претила ей благонамеренность воспитанников колледжа. В последующие два-три года этот бунт распространился уже на всю общественную жизнь. Когда Самюэль Бретт, занимавший в то время пост заместителя директора «Фрижибокса», сумел приобрести крупный пакет акций и неожиданно стал генеральным директором, а оклад его с тридцати шести тысяч песо (около восемнадцати тысяч долларов – тагуальпекское песо примерно равняется половине доллара) подскочил сразу до сорока восьми тысяч, Флоранс было воспротивилась тем переменам, которые повлекло за собой это повышение, начиная с перемены друзей и знакомых. Но все ее усилия были тщетны. «Богач» не может ходить в гости к просто «состоятельным» людям, не может жить с ними по соседству. Пришлось переехать в другой квартал, в другой дом, сменить машину и вступить в новый клуб. Тем не менее Флоранс попыталась сохранить приятельские отношения со своими знакомыми молодыми людьми. Однако они сами отдалились от нее – настолько укоренилась в тагуальпекском обществе эта традиция социальных мутаций. Флоранс страдала от этого. Она питала нежные чувства к одному юноше, своему ровеснику, которого друзья слегка презирали за его склонность к музыке и изящным искусствам, в чем они находили какую-то «женственность». И вот, чтобы отвлечь племянницу от девичьих горестей, дядя взял ее к себе в секретари. Флоранс было тогда двадцать два года. Входя в курс дела, она заинтересовалась работой, и очень быстро к ней вернулась ее былая жизнерадостность и живость.

Сейчас ей исполнилось уже двадцать восемь лет. Дядя Самюэль мечтал выдать ее замуж. Но она не желала связывать свою судьбу с таким же конформистом, как и все те, с кем ей приходится встречаться в деловых кругах. Кроме того, она слишком дорожила своей независимостью, уже давно оценив всю ее прелесть.

В то утро ее выбил из колеи один неожиданный визит.

Первым посетителем, о котором доложил швейцар Эстебан (на три четверти испанец, на одну восьмую киприот и на столько же индеец), оказался генерал Перес, старый университетский товарищ Бретта. Перес – наполовину португалец, наполовину немец – унаследовал от двух этих рас кучу недостатков и малое количество достоинств. Флоранс его недолюбливала. Ее дядя встретился с Пересом после почти двадцатилетней разлуки, за время которой один из них стал военным, а другой – промышленником. Три года назад Самюэль Бретт, пытаясь оживить захиревшую торговлю холодильниками – страна переживала кризис, который все усиливался и которому не видно было конца, – основал с несколькими друзьями нечто вроде кредитного банка с целью облегчить и расширить торговлю в рассрочку. Банку для предоставления ссуд требовался крупный оборотный капитал. Кроме того, чтобы привлечь вкладчиков – а в связи с кризисом это было весьма затруднительно, – следовало добиться их доверия. И тогда Бретту пришло в голову, что неплохо бы иметь в числе учредителей банка нескольких известных деятелей из дипломатических кругов, высшего духовенства и генералитета. Бывший однокашник Бретта, Перес, дослужившийся до генерала, из чисто дружеских, по его словам, соображений дал свое согласие, хотя и не отказался от сотни бесплатных акций, которые ему были незамедлительно вручены. Затем он снова исчез или почти исчез с горизонта, сославшись на то, что ничего в делах не смыслит. Раза два, от силы три, он обедал у Бретта. Но так как за столом речь шла в основном о политике, генерал даже словом не обмолвился, что помнит о существовании банка.

Вот почему неожиданное появление Переса в «Фрижибоксе» поразило Флоранс. Но еще больше она удивилась, когда швейцар в ответ на ее слова, что директор еще не приехал, заявил, что генерал настаивает на свидании лично с нею.

– Хорошо, – проговорила она смущенно, даже, пожалуй, взволнованно. – Что ж, проведите его ко мне.

Перес, уже седеющий полноватый мужчина, безуспешно пытался скрыть намечающееся брюшко двубортным пиджаком (мундир он надевал только при официальных визитах). Он церемонно поклонился Флоранс. Она пригласила его сесть.

– В глубине души я отчасти рад, – сказал он, усаживаясь в слегка продавленное кресло, – что застал вас одну. Я не так уж жажду повидать нашего дорогого Самюэля. Пожалуй, будет даже лучше, если то, что я хочу ему сказать, он узнает из ваших уст.

«Что случилось?» – со всевозрастающим беспокойством подумала Флоранс и спросила:

– Какая-нибудь серьезная неприятность?

– Да, приятного мало.

Он помолчал, словно подыскивая нужные слова.

– Ходят слухи, сеньорита, что дела идут неважно.

«Вот уж типичный солдафон! Целых шесть лет Тагуальпа не выходит из кризиса, а он только сейчас заметил это», – не сдержав грустной улыбки, подумала Флоранс.

– Это ни для кого не тайна, – сказала она.

– Но я имею в виду дела вашего дяди, – проговорил генерал, испытующим взглядом окидывая кабинет.

Флоранс стало как-то не по себе. Хотя Флоранс настолько привыкла к окружающей обстановке, что даже перестала ее замечать, тем не менее она догадывалась, какое впечатление на нового человека должен производить кабинет дяди: выгоревшие стены, которые давно следовало бы покрасить, пропыленные продавленные кресла, потертый ковер на полу, ветхая мебель, пожелтевшие рекламы, одна даже порвана, и никому в голову не пришло ее заменить! Все достаточно красноречиво говорило о том, что дела, и прежде неважные, теперь пошли из рук вон плохо и что больше нет сил бороться с обстоятельствами.

– Так чем же вы здесь занимаетесь? – спросил генерал.

– Да вот… – удивленно проговорила Флоранс, показывая на рекламы, – холодильниками, вы же сами видите.

– Подержанными?

– Что вы! Почему вы так решили? – воскликнула Флоранс.

– Просто мне показалось… Ну и как… покупают?

– Конечно, – живо ответила она. – Во всяком случае, гораздо больше, чем у других.

– Что ж, тем лучше, – сказал генерал. Потом грубоватым тоном добавил: – Я пришел с вами не о холодильниках говорить, а о кредитном банке, для учреждения коего я дал разрешение воспользоваться своим именем.

Флоранс сразу догадалась, что за этим последует, она чувствовала, что катастрофа приближается.

– Я вас слушаю, – прошептала она.

– Я не желаю, чтобы армия в моем лице оказалась замешанной в финансовом скандале.

– Простите, генерал, – возразила Флоранс, – но никакой скандал нам не грозит.

– Я в делах не разбираюсь, а говорю только то, что слышал, – отрезал генерал. – И слышал неоднократно. – И почти без колебаний нанес сокрушительный удар: – Словом, я решил выйти из правления. Не дожидаясь, пока станет уже поздно.

Флоранс слабо ахнула.

Дальнейшие слова генерала доходили до нее как сквозь сон. Говорил он так велеречиво, что Флоранс лишь с трудом сквозь это нагромождение туманных фраз догадалась о намерениях генерала. Только через несколько минут она расшифровала истинный смысл его слов: генерал хотел, чтобы у него выкупили акции.

Она чуть не подскочила от возмущения:

– Что, что?

– Я хочу, – настойчиво повторил он, – узнать, примерно по какой цене у меня могут их выкупить.

– Позвольте, генерал, но вам же вручили эти акции бесплатно.

С наивным видом простачка генерал возразил:

– Это еще не довод. Я предоставил свое имя для привлечения вкладчиков и надеюсь, что могу за это рассчитывать на вознаграждение. Разве не так?

– Но вы же получали дивиденды.

– Ничего я не получал, – вздохнул генерал. – Каждый раз от меня требовали, чтобы я вложил эти деньги обратно для увеличения оборотного капитала.

Флоранс решила положить конец разговору.

– Лично я, генерал, занимаюсь холодильниками. Банковские дела вне моей компетенции. И кроме того, акции учредителей не подлежат продаже. Впрочем, я поговорю с дядей Самюэлем.

Наступило тягостное молчание. Генерал медленно поднялся с продавленного кресла.

– Я могу, – сказал он, – выйти из правления по-тихому. А могу и со скандалом. Вы меня поняли?

Он стоял перед ней, горделиво выпрямив стан. Флоранс тоже встала.

– Я все прекрасно понимаю, генерал. И это я тоже передам дяде Самюэлю.

Генерал улыбнулся, так, должно быть, улыбалась кошка Алисы из Страны чудес.

– Передайте ему, что я очень его люблю. Но дела есть дела.

– А я-то думала, – кротким голоском проговорила Флоранс, – что вы в них не разбираетесь, генерал.

Он наклонился и поцеловал ей руку.

– Разбираюсь как раз настолько, чтобы защищать свои интересы, – отпарировал он.

– Или нападать, – все также кротко ответила Флоранс.

– Лучшая защита – это нападение, таков древнейший стратегический принцип.

Генерал направился к выходу.

– До свидания, сеньорита. Поцелуйте за меня Самюэля. Моего доброго старого дружищу. Я буду в отчаянии, если поставлю его в тяжелое положение.

Он повернул ручку двери.

– Пусть он подумает.

– До свидания, генерал, – ледяным тоном произнесла Флоранс.

Генерал поклонился и вышел. Флоранс прислонилась к закрытой двери и замерла. Вид у нее был несчастный.

– Господи, – прошептала она, – час от часу не легче… Если уж крысы бегут с корабля…

В таком печальном раздумье и застал ее дядя Самюэль полчаса спустя. Ее вымученная улыбка не обманула его.

– В чем дело? – спросил он. – Что-нибудь случилось?

– К вам приходил генерал Перес.

– Вот как! – воскликнул Бретт. – Это не часто случается. И он не мог меня подождать?

Флоранс постаралась как можно мягче передать ему разговор с генералом. Бретт долго молчал, глядя куда-то в пространство. Наконец он проговорил:

– Ничего не поделаешь, придется выкупать у него акции.

– На какие же деньги?

– Ясно – на мои, – вздохнул Бретт. И бодро добавил, желая утешить Флоранс: – Ладно, не унывай! Как бы плохо ни шли дела, мы с тобой еще не нищие.

На следующий день, как и обычно в субботу, Флоранс отправилась в храм Чичигуа, неподалеку от Хаварона, посмотреть, как продвигаются реставрационные работы. Интеллигенция Тагуальпы проявляла большой интерес к древним индейским памятникам. Современная цивилизация тагуальпеков целиком зиждется на индейской культуре. Не так давно эти памятники лежали в руинах, заросшие бурьяном и кустарником, и являли еще более грустное зрелище, чем храмы Греции и Сицилии, хотя воздвигнуты были сравнительно недавно; только в XVII веке, когда испанские иезуиты и голландские протестанты, объединив свои христианнейшие усилия, постарались вытравить все следы (включая служителей культа, рукописи, памятники искусства и архитектуры) религии Солнца, наиболее чтимой религии Тагуальпы в течение двух тысяч лет, храмы были заброшены. Но сразу же испанцы, голландцы, немцы и итальянцы повели между собой не менее жестокие религиозный войны. Президент Боонен завоевал себе бессмертную славу – во всяком случае в масштабах страны, – положив этим распрям конец при помощи Конвенции о религиозной терпимости 1837 года. Именно под его влиянием и сложился тот единый жизненный уклад, который в дальнейшем, объединив все разношерстные элементы населения, лег в основу морального кодекса тагуальпеков. В силу этого кодекса большинство людей с полным безразличием относились к перемене знакомых и друзей, обстоятельство, так удручавшее Флоранс, ибо, по их мнению, любого друга можно безболезненно заменить новым; одни и те же телевизионные программы, кинофильмы, одинаковый комфорт, одни и те же воскресные газеты с комиксами на двенадцати страницах и рекламами на сорока, а главное – всеобщая схожесть вкусов, выработанных одинаковым чтением, одинаковыми развлечениями, сформировала в конце концов настолько похожих друг на друга людей, что переезд в новый район города, в новый дом, смена автомобиля, клуба и общества, по сути дела, ничего не меняли в жизни тагуальпеков.

Надо сказать, что жители столицы Тагуальпы не так уж усердно посещают храм Чичигуа. Большинство предпочитает бейсбол, борьбу и американский футбол. Но зато многочисленные туристы, главным образом из Техаса, из Калифорнии (всего два часа лету из Лос-Анджелеса), реже – из Мексики (как ни занимателен был храм Чичигуа, он не выдерживал сравнения с храмами ацтеков или майя), толпятся каждую субботу и воскресенье у подножия высоченной пирамиды, карабкаются на развалины и наперебой фотографируют все достопримечательности. Потом они спускаются на землю, индейцы умело всучивают им фальшивые реликвии и грубые подделки, торговля ведется с подлинным индустриальным размахом.

Правда, иногда в корзинах индейцев можно откопать какие-нибудь черепки, представляющие настоящий интерес. Если индейцы видят, что вы что-то ищете и знаете толк в старине, они ведут вас в свои хижины поблизости от храма и высыпают перед вами содержимое консервных банок, куда они складывают все, что нашли в земле, обрабатывая свое поле. И там случается порой обнаружить что-нибудь ценное. Флоранс знала это. Вот в одну из таких индейских хижин она и вошла вслед за торговкой, несшей корзинку. В хижине находился какой-то мужчина, перед которым старая женщина, видимо мать той, что привела Флоранс, уже разложила свои сокровища.

Посетителю, очень высокому, худощавому, с густой шевелюрой, длинным лицом, перерезанным узкой щелью рта и тонким острым носом, было лет сорок. Одет он был вполне прилично, но не броско.

Флоранс с первого взгляда решила, что он «весьма интересный». Незнакомец торговал у хозяйки глиняную головку, величиной с грецкий орех, с широким приплюснутым носом и очень выразительным личиком. Торговка – та, что помоложе, – в свою очередь, вывернула перед Флоранс старую кастрюлю со своими находками. Тут тоже были головки, но еще более миниатюрные, размером с лесной орех. Флоранс искоса поглядывала на ту, первую. Кажется, покупатель потерял к ней интерес. Он уже перебирал другие реликвии. Флоранс взяла ее в руки. Мужчина взглянул на Флоранс, улыбнулся и заговорил с нею. Она ответила из вежливости. Он бросил еще несколько слов. Флоранс тоже. И пока они перекидывались какими-то незначительными фразами, Флоранс, держа в руках глиняную головку, чувствовала, что все больше влюбляется в нее, и вдруг, неожиданно для себя, не торгуясь, дала старухе столько, сколько та просила. Мужчина, как-то странно усмехнувшись, поздравил ее с покупкой.

– Я вас не обездолила? – извиняющимся тоном спросила Флоранс, когда они вместе вышли из хижины.

– О нет… Одну потеряешь, десять найдешь… Ведь она так понравилась вам. Я рад, что благодаря мне вы ее купили.

– Да, пожалуй, именно благодаря вам, – согласилась Флоранс.

И действительно, она только сейчас отдала себе отчет, что именно его поведение побудило ее на этот шаг.

– Вы американец?

Говорил он по-испански с легким акцентом.

– Я приехал из Оклахомы.

– На субботу и воскресенье?

– Нет, очевидно, на более продолжительный срок. Это зависит…

– От чего?

– От того, соответствует ли Тагуальпа моим представлениям о ней.

– А как вы ее себе представляете? – весело спросила Флоранс.

– Не хотите ли чего-нибудь выпить? Это бистро под навесом выглядит довольно гостеприимно.

– Я, пожалуй, не откажусь, сегодня такая жара…

Она заказала себе кока-колу, он засмеялся.

– Что это вас так насмешило?

– Ничего. Лично я возьму чоуат.

Лет десять назад, еще до появления кока-колы, национальным напитком в Тагуальпе считался чоуат – слегка забродивший сок грейпфрута, к которому добавляли немного пальмового спирта, чтобы остановить брожение. Но теперь, хотя большинство в душе предпочитали этот привычный, легкий, освежающий напиток изумительного вкуса, никто не осмеливался пить его в публичном месте, за исключением, понятно, индейцев, которым нечего терять в смысле своей репутации. Пить чоуат – как это вульгарно! Вот почему его пьют тайком только дети, да еще – как вызов общественному мнению – кое-кто из киноактеров и самых богатых дельцов.

– А вы сноб, – сказала Флоранс.

– Ничего подобного. Просто люблю чоуат.

Он добавил что-то в похвалу чоуату, и тут Флоранс с удивлением услышала собственный голос:

– В таком случае закажите и мне…

Теперь наступила его очередь расспрашивать, и она рассказывала ему о своей работе, о дяде, о «Фрижибоксе».

– Но это же чудесно! – воскликнул он. – Мне просто повезло!

– В чем?

– Сейчас еще рано раскрывать карты. Но разрешите мне завтра зайти к вам в контору.

– Только не в часы работы.

– Наоборот, к работе это имеет самое непосредственное отношение.

Флоранс почувствовала укол разочарования.

– Вы ищете работу?

Незнакомец от всей души рассмеялся.

– Пускай будет так, – сказал он. – Но немножко по-иному, чем вы думаете.

– Вы говорите загадками.

– Пожалуй. Запаситесь терпением, сейчас вы просто ничего не поймете. Расскажите-ка мне еще о «Фрижибоксе».

– Что именно?

– Дела идут неважно, не так ли?

Флоранс ответила не сразу:

– Да нет, не хуже, чем у других.

– Вот это я и хотел сказать.

– Даже, пожалуй, лучше. У нас замечательный коммерческий директор.

– Вот как? Расскажите-ка мне о нем.

В душе Флоранс шевельнулось сомнение. Зачем он ее расспрашивает? А вдруг это агент какой-нибудь конкурирующей фирмы? Подослан Спитеросом, например?

Этот самый Спитерос, хотя и поддерживал прекрасные отношения с дядей Самюэлем, был ярым его соперником на коммерческом поприще. Десятки раз они пытались договориться о нормализации производства холодильников, создать нечто вроде картеля, но всякий раз безуспешно.

– Вы, верно, по этой части? – спросила она. – Тоже занимаетесь холодильниками?

– Я занимаюсь всем. Можно и холодильниками. Вполне подходит. И даже очень.

– Опять загадки, – проговорила Флоранс.

– Ничего подобного. Я только хотел сказать, почему бы мне не заинтересоваться и холодильниками.

Похоже было, что он просто потешается над ней, но Флоранс почувствовала какую-то странную слабость, близкую к головокружению, будто от этого незнакомца, сидевшего напротив нее, исходила некая таинственная сила и сопротивляться ей было бесполезно.

– А что вообще вы делаете? – пробормотала она. – Чем занимаетесь?

– И всем и ничем. Я подготавливаю.

– Что?

– Это вы узнаете, если захотите, все зависит только от вас. Я не могу все объяснить вам здесь, сразу. Но это нечто весьма важное. Даже может изменить всю вашу жизнь, – добавил он серьезным тоном.

И вдруг душа ее словно распахнулась. Пропала настороженность, и ей захотелось поговорить с этим незнакомцам откровенно, довериться ему.

– Да, моей жизни это крайне необходимо, – вздохнула она.

– Правильно.

– Жаловаться я не вправе, я счастлива. Обожаю дядю. Работаю с увлечением. Но дела идут все хуже и хуже. И это очень меня огорчает.