"Жена по заказу" - читать интересную книгу автора (Драбкина Алла)ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯКогда на следующий день я привела Кирюшу из школы, Яны дома не было. И записки от нее тоже не было. Сказать, чтобы я тут же встревожилась, не могу. Ведь я всю жизнь живу среди рассеянных и не очень обязательных людей. Игорек, например, тоже пропал у очередного Штирлица и даже не подумал мне позвонить. Но вот прошел час, другой, третий. Предоставленные себе двоечники ходили на головах, почему-то я уже не могла заниматься с ними. Наконец двоечников увели по домам, и явился Игорек. Следом за ним – Виктор. – А где Яна? – Виктор был избалован тем, что Яна всегда дома и к его услугам. – Не знаю. – Как так? – Я пришла из школы, ее не было. – А записка? – Не было. – И не звонила? – Нет. Игорек не понимал, почему мы так волнуемся, но клянусь, к тому моменту мы с Виктором знали, что случилась беда. Всю ночь мы звонили в больницы, в милицию, подругам Яны. Лишь к середине следующего дня в дверь раздался звонок. Только тупица, даже если он в тревоге, не узнает сразу звонка такого рода. Громкий, властный, казенный. Мы с Виктором пошли открывать вдвоем. За дверью тоже стояли двое. Не в форме, но оттуда. – Ночью вы настаивали на поисках вашей жены? – спросил главный, желчный и усатый. – Да... я... пройдите... ах, что я… Усатый-желчный последовал за Виктором, а вот второй почему-то не торопился. – А ты что тут делаешь? – спросил он у меня шепотом. – Леха! – Привет, Женечка. – Леха, что там? – Боюсь, что вы опознаете ее. Собери своего старикана, собирайся сама – и поехали. Не хочу про это. Про морг, про изуродованное Янино лицо. – Выброшена на ходу из машины. Вот только еще не знаю – живая или уже мертвая. Желчный-усатый увез окаменевшего Виктора к себе в отделение, а Леха остался со мной – у меня ведь дома был Кирюша. Хорошо, что в тот момент рядом со мной оказался Леха. Я знакома с ним с тех пор, как подружилась с Алей. Они вместе занимались в далеком детстве в драмкружке и никогда не рвали связи. Общие знакомые подсмеивались над Лехой: «Лучший сыщик среди актеров и лучший актер среди сыщиков». В свое время, когда меня все интересовало и ничего не пугало, я даже ездила к Лехе в Сибирь, куда его в очередной раз сослали в лагерную охрану. Леха был нетипичный мент и вечно выходил не на тех преступников. То есть именно на тех, но начальству это не нравилось. – За жизнь или по делу? – усмехнулся Леха, по привычке притворяясь циничным. – По делу. – Значит, это у них ты работаешь? – Да уж месяцев семь. – Сквалыги? – Нет. – Воры? – Ну, Виктор, наверное, за всю жизнь не украл копейки. Что касается его погибшего сына – не знаю. – А слухи? – Хорошие. Но это, может, потому, что о мертвых… – Ясно. Окружение? – Каждой твари по паре. – С кем он дружит? – Почему ты все про него да про него? – Потому что он муж. Сама знаешь статистику. А тебе что, не нравилась она? – Очень нравилась. – И ничего такого особенного за ней не замечала? – Хорошая, преданная жена. Идеальная жена. Выходила только вместе с ним или в магазин, ну еще со мной. – Мимо денег, старушка! – Почему? – Ты знаешь, кем она была еще три года назад? И тут передо мной вдруг всплыли некоторые противоречия. Ну да, она мечтала о любви, как девочка, и ненавидела сексquot; как истерзанная проститутка. – Вижу, ты поняла. Думаю, она водила его за нос, как хотела. – Но в доме ведь жила и я. При мне она не могла, тем более что считала меня умной. – Просто льстила. – Нет. Я подслушала ее разговор обо мне с третьим лицом. – И что же за третье лицо? – Жена Ста… – Договаривай. – Жена Стального, если ты о нем что-нибудь слышал. – Да уж слышал. Она дружила с женой Стального? – Нет. Скорее, Виктор дружил с ним. – Ну и пирожки. Что их связывало? – Дело. Стальной в своей типографии издавал классику издательства Виктора. Любили поговорить о литературе. Еще позавчера на моем дне рождения тут был литературный диспут. Кстати, Аля была… – А пропала она вчера? – Да. – И ничего такого не случилось на этом диспуте, что могло привести… Во всех подробностях, пожалуйста. Ну что я могла рассказать такого важного? Разве что о том, как Машка под конец испортила всем настроение. – Не густо. А твоя Яна промолчала на это? – Не промолчал Стальной. – И я процитировали слова Стального. – Остальные промолчали тоже? – Да. – И вот этой Машке она тебя нахваливала? – Да. Отчитывала за глупость, хамство и еще пугала какой-то Совой! – Что ты несешь, голуба? Сова – это птичка? – Я так поняла, что это женщина. В Яне была какая-то... в хорошем смысле слова... сделанность. Ну как бывает у девочек из хорошей семьи. Мне показалось, к ее воспитанию приложила руку эта Сова. Знаешь, человек натягивает маску благородства, а маска прирастает. И человек становится приличным. Она была очень прилична… – Ох, подруга А приводы в ментуру за проституцию ты куда денешь? – Были даже приводы? – И какие крутые. Свидетельница драк, даже вооруженных Янка по кличке Беретта. – Это наган такой – «беретта»? – Вроде того. Только теперь до меня постепенно стала доходить боль. Меня надули, обвели, как девочку. И тут же: да пусть бы всю жизнь надувала, лишь бы была жива. – Стальной случайно не положил на нее глаз? – Будь у тебя восемь глаз, ты положил бы все восемь. Но только скажу я тебе – не там ищешь. Он, конечно, был ей симпатичен, но она его, по-моему, боялась. – Почему? – Для нее очень важен вопрос: мог этот человек убить кого-то? А уж если вопрос встал, то нормальная женщина испугается. – А ты Стального боялась? – Нет. – Храбрый портняжка. А почему? У тебя нравственное чувство не развито? – Развито. Но я знаю Стального тридцать лет. – Ну ты даешь? Ну и связи. – Он писал мне из тюрьмы умные литературные письма, но когда вышел – зашел только пару раз и сказал, что никогда не испортит мне жизнь. И даже тени на меня не кинет. И до последнего времени мы не пересекались. – Зато теперь как круто пресеклись! Ладно, Стальной – наш человек. Займемся. Кто еще. Ну, подруги там… – Вероника такая толстая. У нее мужа недавно убили. – Вероника, говоришь? Толстая, белая, идет – земля дрожит. Кличка – Дрожжи. – Похоже. – Небось Вероника осталась очень богатенькой вдовой? – Ну квартира, шубы, изумруды. А денег, она клянется, нет! – Врет! – обрезал Леха. – А ты-то откуда знаешь? – Она из говна сделает деньги. Они у нее растут как на дрожжах. – Вот Яна тоже сомневалась, но в конце концов, сдается мне, поверила. Когда Вероника лила слезы по своему Казбеку – это были другие слезы. А вот уж по денежкам рыдала – это настоящие. – Беретта, конечно, была сучка преизрядная. Но с широким, щедрым характером. Что ее связывало с Дрожжами? Как думаешь? – Видимо, общее прошлое, а потом жалость. Яна хотела сделать из Вероники хорошую жену. Ругалась с ней, плакала над ней. Может, даже любила по-своему. – И ты в это веришь, подруга? – А разве ты в такое не веришь, друг? Кого ты из себя передо мной корчишь? Грозный ухарь с шашкой на боку? Леха смутился. Он знал, что я права, и оба мы с ним верили в кое-что хорошее. – Еще знакомства? – Ну светские… Нефедов, совладелец издательства. Но они с Виктором не ладят. Беатриса, обкомовская проблядь, теперь какая-то лицензионная или налоговая чиновница. Молодые литераторы – вот уж не убийцы. Потом составлю список. – С этим ясно. Мамаша Беретты – кто такая? Бывала здесь? – Не бывала. Яна говорила, что это артистическая натура. – Понятно. Ребенок общий? – Янин. Усыновлен Виктором. – Кто отец ребенка? – Не знаю. – Не подслушала случайно? – подкузьмил Леха. – За ребенка воевали? – Ни разу ни намека. – Вроде и густо, да не нажористо. Сейчас я звякну начальству, и сходим мы с тобой к Вероничке – Дрожжам. – Но Виктор вернется, да и Кирюша… – Виктор вернется не скоро, а Кирюшу возьмем с собой. Что ж, Леха был начальник. – Так это ж твоя квартира, – поразился Леха. – Теперь не моя. – И сколько они тебе отстегнули? – Хватило на две. – Это Дрожжи-то? – Это Яна ее уговорила. – Странно, – промычал Леха, но ничего не добавил. Мы звонили долго и упорно, но из-за двери раздавался только хриплый, голодный мяв. Лицо у Лехи сделалось странным, таким я его никогда ни видела. – Звони соседям, – резко приказал он мне. – О Евгения Ивановна… – Привет, Зоинька. Вы не в курсе, Вероника в городе или уехала куда? – Да вот кот третий день мявчит. Мы уж хотели пожарников вызывать. – Позвольте телефончик! – Леха прошел в квартиру, пошептался о чем-то по телефону, и через час мы с ним, еще с двумя специальными людьми с камерами и чемоданчиками были в квартире Вероники. Кирюшу забрала Зоинька. Да, не суждено моей квартире быть приличной, Пух, перья, битые сервизы, телевизор разобран на винтики. Бедная Вероника, ты хотела бронированные двери и крепкие стены. Броня и стены, видимо, заглушили все, что тут творилось. Мне почему-то вспомнился детский стишок: Она валялась на полу, как огромная сломанная кукла, над которой потрудились дети-садисты. Нельзя об этом писать, нельзя показывать, что могут люди сделать с людьми. Мне стало худо, я взяла у Зои Кирюху и ушла домой. Виктор в тот вечер так и не появился. Я рылась в его записной книжке, нашла телефоны адвокатов, но мне было сказано, что на сегодня поезд ушел, а завтра суббота, а послезавтра воскресенье. Около часа ночи приехал Леха со своей женой Светой. – Света посторожит чадо, а мы пойдем искать то, что не нашли те садюги… – Но я... я не могу… – Не волнуйся. Там уже приблизительно прибрались… – Давай думать, что мы ищем, – устало говорил Леха, ведя машину по пустому Питеру. – Изумруды, что ли? – Изумруды я нашел в бачке унитаза. Раз там искать не захотели, значит, это не камни и не золото. Похитители изумрудов знают, где искать. – Бумаги? Деньги? – Деньги только дурак держит дома. Она бы не стала этого делать. – Значит, бумаги. Может, завещание какое? – Агаты Кристи начиталась. – Но мы ничего не найдем там после такого ремонта. У меня были тайнички, но Вероника все переделала. – И сделала новые тайнички… Тайничок я нашла через полчаса, как мы начали искать. Дело в том, что я знала – мои окна не надо утеплять, А их зачем-то утеплили. Аккуратненько так бинтиком, а сверху клейкой лентой. В один из бинтиков и было завернуто тонко скрученное письмо. Я лишь глянула на него – и сразу узнала. Это было письмо ко мне тридцатилетней давности. Ну конечно, Вероника украла тогда зачем-то письма Стального, и одно все-таки зажилила. – Что за чертовень? – удивился Леха, читая письмо. – Интересно бы знать, к кому оно и от кого. И когда? – Тысячу лет назад. Мне. От Стального. Я рассказала Лехе всю эту историю с письмами, о том, как Вероника в них залезла и как Яна заставила ее вернуть их мне. Но я же не знала, сколько она украла и сколько вернула. Зачем ей понадобилось это письмо? Мы вернулись домой, и я показала Лехе остальные. Он перечитывал каждое по сто раз и не мог найти причины, по которой они понадобились кому-то сейчас. Воспитание, уверения в дружбе, просьбы рассказывать, если меня обидят. Кстати, именно это, с просьбой рассказывать, если обидят, и было у Вероники. – Люблю я смотреть эти дефективы, – усмехнулась Света, Лехина жена. – Уже любой зритель знает, в чем дело, а сыщики все думают. Хоть Кирюшку буди и спрашивай. – А ты, конечно, уже все поняла? – А если? – Ну давай, давай. – Кто такой этот Стальной? – Отошедший от дел крутой авторитет. – А им разве позволяют отходить от дел? – Ему – да. – Почему? – Не был жаден. В тюрьме спас нескольких человек. Одного по кличке Стройный, на самом деле тот же был горбун. Стройный сидел по хозяйственным делам и был умен, как дьявол. Но зеки не любят горбатых. Второй был Молотобоец. Рост – два метра и в ширину чуть меньше. А вот таких уж вообще ненавидят. Стройный сейчас большой человек, ну а Молотобоец при нем. Как ни странно, они не отомстили Стальному за спасенную жизнь. Вот потому Стальной ведет свое маленькое дело и ходит без охраны. И пусть только какой отморозок всуе вякнет что-то о Стальном. Стальной... как бы это сказать... король в парламентарном государстве… – Тогда все ясно! – припечатала Света. – Что – ясно? Что – ясно? – Мужа Вероники ограбили еще до смерти. – Точно! – осенило меня. – А она была слишком жадная и решила показать письмо Стального тому, кого подозревала в грабеже. Якобы письмо адресовано ей. – Но оно же такое желтое! – А ксерокопия? – И попалася, бедняжка, – протянул Леха мне письмо, где черным по белому было написано о выходе первой книги Андрюхи Гусарова. Имя Андрюхи было известно всем сиделым как образец того, что может получиться при желании из зека. Уж мы-то с Лехой знаем, что Гусарова в тюрьмах читают. А значит, тот, кого Вероника решила шантажнуть, тут же понял обман. Да Веронике было лет пять, когда вышла первая книжка Гусарова. Впрочем, если человек этот был даже малограмотен, он мог напрямую спросить у Стального, покровительствует ли он Веронике. Нет, не мог. Побоялся бы. Да и зачем бы ему понадобился подлинник письма! – И все-таки, подруги, как вы считаете: связаны эти два убийства или нет? – вопросил Леха. Похоже было, что связаны. – Но, – спохватилась Света, – оттого, что убили Яну, никто не получил выгоды. А вот убийство Вероники… – У нее где-то есть мать, – сообщила я. – Да уж знала ли эта мать, где именно находится ее доченька? Вряд ли Вероника раскатывалась ей на подарки. И вообще – мать… – Вы одного не учитываете, подруги… – подумав, сказал Леха, – а вдруг имущество Вероники в долгах? Явятся люди и покажут расписку. – Вот вы тогда их и ловите. – Очень просто, по-вашему, получается. В семь утра пришел страшный, как смерть, Виктор. Ненавидящим взглядом он окинул нашу троицу и ушел к себе. – Достал его наш Федорчук, ежу ясно. Он умеет выкрутить человеку душу – и плевать хотел, виновен тот или нет. С этими словами Леха со Светой ушли, а меня потянуло к Кирюше. Он еще ничего не знал, а кто должен сказать ему правду? Бабушка? Где эта таинственная бабушка, ау? Я придвинула кресло к кровати Кирюши: кто ты, мой любимый мальчик? Сын проститутки и неизвестного отца? Янины разговоры, что она была замужем, оказались не правдой, о чем мне и сообщил Леха. Я осталась одна. У меня есть квартира, скоро выйду на пенсию. Забрать бы Кирюшу к себе… Однако кто мне его отдаст? Голова была тяжелая. –Я положила ее на Кирюшину подушку, благо он подушек не признавал, и незаметно для себя уснула. Разбудил меня раздраженный, почти визгливый голос: – Вас не учили, что спать на детской подушке негигиенично? – У меня вши, что ли? – не смогла скрыть разгулявшиеся нервы и я. Виктор был небрит, в каких-то сомнительных штанах типа кальсон и больше не походил на джентльмена. Я мгновенно одумалась, поняла его горе и тихо сказала: – Простите. Я зашла к Кирюше на минуточку и сама не заметила, как… – Вы сами не заметили, как принимали в моем доме своих знакомых. Небось думали, что я больше не вернусь. Я кивнула на дверь, и мы прошли на кухню. – Это действительно мои знакомые, но они пришли не ко мне. Это оперативники… – А-ах, вот как! И много вы обо мне настучали? – Вы потом пожалеете об этих словах, но я вас прощаю. Ваше горе… – Мое горе? Мое горе? Да знаете ли вы мое горе! Мое горе состоит только в том, что я был женат на проститутке, польстившейся на мои деньги! – Вы и об этих словах пожалеете. – Уж не собираетесь ли вы оправдывать ее? Вы, мастерица парадоксов и дамской казуистики? И тут что-то взорвалось во мне. – Да! Мастерица! А не графоманка, у которой бывает лишь черное да белое! Я семь месяцев бок о бок прожила с Яной и полюбила ее как дочь! Кем бы она там ни была раньше, но я знала ее хорошей, нравственной и доброй! А вот мое мнение о вас не изменилось! Добропорядочный мудак! Мудак, не способный жить в реальности и любить реальную женщину! Какой-то подонок с ментовскими мозгами набекрень вывернул наизнанку вашу душу, и вот вы уже от белого перешли к черному! Вначале по его лицу я решила, что он сейчас меня убьет. Но потом лицо его сжалось, скуксилось, и он... заплакал. Я шагнула к нему, обняла его, ну прямо как Кирюшу, и начала приговаривать: – Она была хорошая. Она любила тебя. И уж, по крайней мере, в тысячу раз лучше твоих знакомых. Да партийная блядь Беатриса не стоит мизинчика на ее ноге! – Но почему тогда Федорчук… – Этот садист? Да потому, что ему легче записать в сводке, что убили еще одну путану, а не добропорядочную, любящую жену бизнесмена. – Ты так думаешь? – всхлипывал он. – Я знаю, что Яна тебя любила. А ты любил литературу, которая не всегда отвечала тебе взаимностью. Если б ты больше любил Яну, ты бы больше знал о ней и смог бы что-нибудь предпринять. Ей даже смерть инсценировали как у шлюхи, чтобы ты не особенно рьяно искал убийц. – Вы... ты так думаешь? – Да любой так подумает, если умеет думать. – Значит, я никогда не умел думать. – quot; – Не поздно начать! – Но кто? Что? За что? – Вот эти вопросы мы вчера и решали с опером Лехой. Кстати, убили еще и Веронику. – Ну вот, а ты утешаешь. Значит, убивают их всех. – Веронику убили из-за денег. Или из-за шантажа. Мы долго молча пили чай, пока Виктор, с трудом разлепив уста, не сказал: – Ты не оставишь меня сейчас? Не уйдешь? – Куда я денусь с подводной лодки? Потом опять помолчали, но тут тишину нарушила я: – Виктор, я знаю, ты перенес омерзительный допрос. Тебе давали понять, что это ты убил ее, потому что узнал… – Да… – Растереть и забыть. Они всегда подозревают мужа и предполагают в нем африканские страсти. Но я хочу поговорить с тобой о другом… Не бойся, опер Леха верит мне и все, что узнает от меня, рассмотрит с разных сторон. – Что тебя интересует? – У тебя… У тебя лично есть враги? – А при чем тут?.. – Иногда враги убивают твоих близких, чтобы убить тебя. А тебя убили дважды. Информация о Яне тоже убила тебя. Так вот, у тебя есть враги? – Да вроде бы нет. – А Нефедов? – Он не любит меня. Но скажи, кого он любит? Действительно, кого любит Нефедов? – Это так. Нефедовых много. Но дело в том, что он не просто не любит людей – он их ненавидит. – г –Да, – согласился он. – Нефедов любил твоего сына Мишу? – Теперь уж не знаю, что и сказать! – Как... погиб твой сын? – Уснул за рулем. – Что-о? – Говорят, это часто бывает. Он в последнее время много нервничал и принимал снотворное. – Но не отправляясь же в Москву с семьей, да еще ночью. Тебе не показалось это странным? – Я никогда не любил детективы и всегда считал, что милиции лучше знать. – И теперь ты обожаешь милицию? – Не издевайся Они просто говорили, что он переусердствовал со снотворным накануне. – И ты поверил? Какой ты доверчивый! Какие все простые смерти – и нет виноватых, а? А ведь Нефедов ненавидит тебя откровенно, он даже не притворяется… – Если бы он хотел что-то сделать против меня, он бы скрывал. Это же логично. – А если он не может скрыть? Если из него прет? Помнишь сцену с Женей Свиридовым в «Фантоме»? – До сих пор ломаю голову, почему это случилось. – У него и до этого были такие случаи. Из-за чего его, например, выперли из университета? – Ну и? – За зверскую драку. Другой студент, идя на свидание, надел его джинсы. – Ты это серьезно? – Более чем. Мы опять долго молчали. – Я заплачу, – сказал наконец Виктор, – тому, кто узнает правду о Мише и Яне. – Об этом после. Сейчас прими что-нибудь успокоительное и спи. – Уснешь тут… Но на самом деле он засыпал на ходу и ушел-таки в спальню. У меня были свои идеи. Сообщив Кирюше, что мы с ним идем на прогулку, я вознамерилась навестить Машку. Телефон у Яны в книжке был. Я набрала номер и, зажав ноздри пальцами, попросила Владимира Ивановича. Машка сообщила, что он вечером вернется из командировки. Отсутствие Стального было мне на руку. – Вы? – Она смотрела на меня, как на говорящую обезьяну, когда сдуру открыла дверь. – Я. Дай пройти. У меня разговор. – Да-да-да, конечно… – Она лебезила передо мной, получив, видимо, хороший нагоняй от Стального. – Чай, кофе, выпить? – Кофе. – Немного коньячка? – Не помешает. Мы сели друг против друга в шикарной кухне, уставленной самоварами. – Что вас привело ко мне? – светски спросила она. – Нет, я знаю про Яну… Но не это же… – Как знать, как знать… – Но какое я имею отношение… – Кто такая Сова? – Какая Сова? Впервые слышу. – Не впервые. Яна тоже говорила с тобой о Сове. – Ах да, припоминаю… Через ароматы кофе, коньяка и духов кисло запахло страхом. – Слушай, Маша, сейчас это спрашиваю я. Завтра спросят в милиции. А в милиции, как ты знаешь, есть досье на людей, которые... привлекались. – Я не привлекалась! – Я ж не говорю, что за убийство. – Ну а что такого я еще могла сделать? – Разное бывает. Иногда бывает любовь... за деньги. Машка помертвела. Значит, я угадала. А чего тут угадывать-то? – Ни о чем таком я даже не знала лет до двадцати. Чепуху вы какую-то несете! – Это твое последнее слово? – Последнее. И не шантажируйте меня! Если вы думаете, что так добьетесь моего мужа – мне вас жаль. Ха-ха-ха! Бедная девочка, как она боялась. – Машенька, мне не нужен твой муж и деньги. Мне нужно знать, кто такая Сова и почему ты так упорно от нее отрекаешься. Она подумала секунду, сделала зверскую рожу и с вызовом сказала: – Мне надо уходить! Нам с Кирюшей ничего другого не оставалось, как тоже уходить. О черт! В дверях парадной мы встретили Стального. – Уж не от нас ли вы? А ну пошли назад. – Не могу, Владимир Иваныч! Я забегала к Маше, чтобы узнать о Яне… Мало ли, у Яны были враги или что-то такое… Но они, оказывается, не крепко дружили. – А может, все-таки зайдете? Я ведь тоже могу рассказать о Яне. – Да неудобно как-то возвращаться, у Маши дела. – Тогда, надеюсь, вы сходите со мной в кафе, вон, рядом, а потом я отвезу вас домой. Молодой человек любит мороженое? Тогда сбегай на улицу, займи очередь. Такой расклад устраивал меня больше. Разговаривать с каждым из них по отдельности было мне на руку. – Итак, что вас интересует? – Ну, как всегда, враги… – А почему вас это интересует? – Дело ведет мой друг Алексей Старосельский, и он не считает, что очередную шлюшку выкинули из очередного «мерседеса». – Слыхал о Старосельском. Думаю, что он прав. По сравнению с остальными богатыми женами Яна одна не была шлюхой. – Была, Владимир Иваныч. Задолго до брака, но была. Как и Вероника, которую убили. Впрочем, Вероника – «какой ты был, такой остался». – И Веронику убили? – Да. – Допрыгалась, дурища. Небось жадность фраера сгубила. – Видимо, так. – Ну а что вы хотели узнать от Машки? – То же самое, что от всех. За что, почему, кто? – Что дает вал основание думать, будто Машка может что-то знать? – Один случайный разговор. – И я пересказала этот разговор. – Но ведь Машка отреклась! – Проверить лишний раз никогда не вредно. – Да, вы правы. И хуже, если это будут проверять в милиции. Он стал удивительно печальным и задумчивым. И тут меня осенило, почему! Мне не нужно было говорить ему, что именно меня осенило, он понял сам. – Она думает, что я дурак и не ведаю, что творю, – сказал он загадочную фразу. – Бедная моя девочка, как начала врать, так и не может остановиться. На чем мы и распрощались. В доме пахло не так. Пахло теми дорогущими, отвратительными духами, которые называются сексуальными: тут и кошачья моча, и запах спермы, и, прелых черных листьев. Может быть, в умеренном количестве эти духи и впрямь сексуальны, но в неумеренном, да в наложении на не очень ухоженное немолодое тело – святых выноси. – Кирюша! Сиротинушка ты моя, – голосила прямо в дверях дама торгово-халдейского типа. Кирюша, вырываясь от нее, орал как резаный. – Не трогай меня! Не смей меня трогать! – Оставьте ребенка в покое, – сухо сказал Виктор и кивнул, чтоб Кирюша шел к себе. – Евгения Ивановна – Вера Вальдемаровна, мать Яны, – представил он так же сухо. – Наслышана, наслышана, – артистически хлюпая носом, заговорила она. – Уж так вас тут все любили! Так вы им помогали! Яночка не могла нахвалиться. Мне хотелось спросить: как и каким образом она могла выслушивать Яночкины восторги, если в доме не появлялась, а по телефону не звонила. Впрочем, может, когда и звонила? Она хлюпала носом (уже в черном кружеве на голове), несла бабью ахинею о любви к дочери, о бедной невинной овечке Яночке, красавице-умнице, лучшей из дочерей, о сиротиночке Кирюше и прочем. Типаж был ясен. Если вы видите рядом с продавцом бабу с начесами и фиксами, разглагольствующую о пользе неважно чего (отрубей, подсолнечного масла или французских сапог), если вы видите бабу, рассевшуюся посреди парикмахерской и мешающую мастерам работать, покупающую-продающую что попало, если она вся в фиксах и чернобурках, а потому полна апломба – перед вами Вера Вальдемаровна (голову даю на отсечение, что зовут ее иначе). Виктор явно не хотел с ней разговаривать, но я-то как раз очень хотела. – Расскажите мне о Яне, только правду. У меня у самой дочь, поэтому я пойму все. Знаете, воспитать дочь… – Она была красавица и умница. Лет с четырнадцати вся база заглядывалась на нее… – Какая база? – Культуры и отдыха. В Зеленогорске, в сторонке. Коммунистики там веселились, то-се… Сами знаете: сауна, массаж, жрачка… Я там работала завстоловой. И квартирка была служебная. В неслужебной жил муженек. – Яна жила с вами? – Ну не голодать же ей вместе с папашей на его инженерные гроши. – Отец жив? – Помер. Вот уж лет десять как. Ну квартиру я сдала, а мы с Яночкой жили вместе. – Но ведь ей нужно было учиться, работать… Ездить из Зеленогорска, сами понимаете… – А она и не ездила. Я ее в кастелянши пристроила. А уж там… – Что там? – А вы не знаете, что там? Там появился ребеночек. – Чей? От кого? – Не знаю. Богом клянусь, не знаю. – И что было дальше? – Через год она уехала от меня, сняла комнату и пыталась устроить свою жизнь. – А ваша квартира? Квартира умершего мужа? – Моя квартира ей не по карману. Я давала ей половину, а она могла пожить и в коммуналке. Дело молодое. Соседи опять же. То с ребенком посидят, то еще чего. Ведь я права? Зачем девок баловать? Чем ей было хуже, тем скорей бы она нашла свою судьбу. – И долго она искала свою судьбу? – Н-ну... девять лет. И при этом не бедствовала. Дело молодое… То один дядечка поможет, то другой. Она и одета была, и обута, и не голодала. Все, как у людей… – Разве? Разве это называется «все, как у людей»? Простите, она не пыталась разделить с вами квартиру? – Со мно-ой? – Вот и прорезалась халдейка, да еще какая. Но быстро опомнилась: – Вы не знали мою Яночку. Чтобы она, да у родной матери… Мы жили душа в душу… При этом она сорочьим глазом оглядывала обстановку, пыталась шугануться то к одной комнате, то к другой. Но по взгляду Виктора я поняла, что она не должна видеть квартиры. Я считала точно так же. Когда она уже впрямую захотела получить что-нибудь на память от любимой доченьки, ей было сказано, что скоро перестанет ходить метро. – Ты видел ее сегодня в первый раз? – спросила я. – Нет. На свадьбе. – И ты не понял, кто она такая? – Мне показалось, что она верх благопристойности. Из простых, правда, одета крикливо, но вообще-то… Ох, идиот. Да у бабы же на лбу написано, кто она такая! – Скажи, а тебе Яна не говорила об отце Кирюши? – Видимо, лгала. Сказала, что раскусила его до брака и решила не выходить за него замуж. – И ты поверил? – Но Яна такая красивая. Разве таких бросают? Уж скорее она оставила его. Опять графоманская логика. Красивых не бросают, а лошади кушают овес. – Кому материально выгодна ее смерть? – Никому. Разве что Кирюше, если бы он был взрослый, а меня бы уже не было. – Как вы поженились? – Познакомились на презентации моей второй книги. – Кто познакомил вас? Как она там вообще появилась, с кем пришла? – Познакомил вроде бы мой сын. А вот с кем пришла… – Случайно не с Нефедовым? – Господь с тобой! А впрочем, что я знаю теперь? – Почему Яна ненавидела Нефедова? – А кто ж его любит! – Твой сын любил. – У Миши это с детства. Да и благодарен он был Нефедовым. Вера Алексеевна, мать Нефедова, очень любила Мишу, а потом даже организовала ему заем под первые два ларька. – За что же она так его любила? – Она говорила мне, что Миша вносил в любой дом покой и порядок. – Тебе не казалось, что Яна давно была знакома с Нефедовым и потому особенно не любила его? – При мне они никогда не общались. – И это не казалось тебе странным? – Теперь, если подумать, то да... странно… Плохой из Виктора был свидетель. Он ничего вокруг себя не видел, не слышал, не замечал. Позвонил Леха. Я рассказала ему все, что узнала от Машки, Виктора и Веры Вальдемаровны. – А Стальной? Как, по-твоему, что может знать Стальной? – зачастил Леха. – В нашем деле ничего, но про свою Машку все. Он прекрасно знал, на ком женился, потому что даже когда-то давно у него уже был принцип: не впутывать в свою судьбу хороших, пристойных женщин. Он более терпим к путанам, чем другие мужчины. – Да, – согласился Леха, – старые лагерники становятся либо неслыханными ханжами, либо начинают даже как-то слишком ценить людей, все равно каких людей. Ну ладно. Наше счастье, что Федорчуку не удалось поймать Виктора. Алиби безукоризненное – все время Виктор был на виду. Но Федорчук, садюга, все равно счастлив. Раскрыл человек глаза на жену. С бумажками, картиночками! Кстати, я сказал ему про Сову… – И что? – Он посоветовал нам с тобой проспаться. Утром следующего дня Виктор ушел по похоронным делам, но я успела спросить у него позволения вместе с Лехой покопаться в бумагах Яны. Нас интересовали старые записные книжки, просто бумажки с телефонами и визитные карточки. Но и тут Яна оказалась более чем аккуратна. В ее бумагах не было ничего лишнего. Кроме матери и Вероники – ни одного лишнего телефона. Только светские. Не было даже ни одной бумажки с номером, но без имени. Бедная девочка действительно хотела начать новую жизнь. Окончив осмотр бумаг, мы молча пили кофе. И вот тогда-то раздался жуткий, прямо-таки милицейский звонок, от которого мы чуть со стульев не попадали. Ворвалась Машка. Распатланная, кое-как одетая, вместо лица – маска гнева. – Все! Добились! – заорала она с порога. – А я-то, дура, не верила Яне, когда она говорила, что вы… – Не совсем старая дура? – Чего вы этим добились? Чего вы вообще добиваетесь? – Правды! – Эвала я вашу правду, слышите? Янка хотела правды – и где она теперь? Ненавижу, ненавижу, ненавижу! Влезли в семью, рассказали мужу… – Сядь, Маша. Твоему мужу ничего не нужно было рассказывать. Он брал тебя с открытыми глазами. Это он взял тебя, а не ты его, не надейся. – Да откуда вы-то знаете? – А что в тебе знать? Что в тебе сложного такого, чтобы я или Стальной в тебе ошиблись? – Но если он все знал – зачем женился? – Любовь зла. – А если я вам скажу, что люблю его? Вот такого старого, часто пьяного? – Он знает это. Это знают все, кто хоть разок посмотрит на вас вместе. Машка открыла рот и долго стояла так, ошарашенная. – Ладно. Говорите, что вам надо знать? Он сказал, что его мое прошлое не интересует. Но чтобы вам я сказала все… – Меня твое прошлое тоже не интересует. Меня интересует Сова. – Да не знаю я… – Слушай, хватит отнекиваться, как деревенщина. Руби все как есть. Леха сидел в темном уголку, прикинувшись фикусом. От злобы Машка его даже не видела, а потому говорила только со мной. – Сова – это баба. Ваших лет. Она работает при колледже, где я училась якобы на балерину, а на самом деле повышала блядскую квалификацию. Научилась смешивать напитки и улыбаться всей сотней зубов. – Что преподавала Сова? – Она ничего не преподавала. Просто... один раз ко мне подошел такой крутяк и сказал мне, что обо мне знает. Все прошлое. И что у меня не будет детей, и все остальное. Он знал, что жить мне негде, что комнату я снимаю и все такое. А потом… – Ты знала этого человека? – Нет. И слава Богу. – Как он выглядел? – Как красный пиджак с радиотелефоном в ухе и пейджером в жопе... пардон. – Что он хотел от тебя? – Он хотел, чтоб я вышла замуж. – За него? – Ну вот еще! За определенного человека в два раза старше меня. Я сказала, что он, видимо, с печки упал. На это он ответил, что если я еще что-нибудь вякну, то упаду не с печки, я с крутой машины на полном ходу. Я заткнулась. – Ну и… – Он сказал, что я буду посещать лучшую преподавательницу, которая из таких, как я, делает превосходных жен для богатых людей. Курсы эти очень дорогие, но я отдам, когда получится результат. И что мне оставалось делать? – Сколько еще девушек училось у Совы? – Не знаю. Уроки были частными. Да и не хотела я ничего знать, я вам не Янка. Это ей все интересно. – И что ж ей было интересно? – С тех пор, как появились вы и поймали ее на какой-то цитате, она стала приставать ко мне. По-еенному выходило, что дело нечисто. Она стала вычислять других девочек и вдруг однажды залепила мне такую залепуху, такую залепуху… – Какую? – Что почти все они уже вдовы, а их мужья замочены. И что после смерти мужей девочки остаются почти нищими. Так... квартира, которую не оплатить, шмотки, несколько брюликов. Она орала, что если я люблю Володю, то должна подумать вместе с ней, что творится вокруг нас. – Ну а ты? Ее лицо вдруг стало малиновым. Она, как рыба, то открывала, то закрывала рот. Мне все стало ясно. – Ты встретила краснопиджачника и сказала ему все, что слышала от Яны? – Но я люблю Володю! Я люблю Володю! – А самому Володе ты не могла бы рассказать? И не предавать подруг, и отдать дело в чьи-то разумные руки? – Но я люблю Володю! Люблю Володю! Он бы выгнал меня! – Ладно. Кончай истерику. Где мне найти Сову? Дрожащей ручонкой, неграмотным почерком она начертала мне на бумажке адрес колледжа. – Э-э, а фамилия, имя, отчество? – Совицкая Людмила Ивановна. Когда Машка ушла, воздух стал чище. – И ведь она любит его, – сказала я. – Да. Большинство именно так представляют любовь. Любит! Да она ничегошеньки о нем не знает. Разве так любят? – Но она молодец, хоть и испорченная. У нее еще есть шанс. – Однако рисковый твой приятель Стальной… Ладно уж, связался со шлюхой. Но чтоб с такой дурой! Кабинетик был уютен, как будуар. Правда, для будуара там были лишние предметы. Маленькая газовая плитка, разделочные доски, набор ножей. Все это было отодвинуто в сторонку, в нишу, не сразу бросалось в глаза. Зато в глаза бросались прекрасный письменный стол, книжные полки, уставленные классикой и учебниками иностранных языков. У стены между окон стояло огромное и очень точное зеркало. А за столом сидела... как бы это сказать... нет, не тетка, не «девушка», а скорее, дама. Лицо у нее было мягкое, подвижное, но за этим скрывались воля и ум. – Вы по какому поводу? – спросила она в меру интимно, в меру официально. Леха протянул ей свое удостоверение. – Мне надо было самой прийти к вам, – спокойно сказала она. – Но я не была уверена. – В чем? – В своем контингенте. Я считаю, что все, что творится вокруг них, происходит потому, что они… шлюхи. Вокруг шлюх всегда что-то не так. Это только с моей гордыней можно было взяться за такое безнадежное дело… – За какое «дело»? – Это длинная история. – Мы готовы выслушать самую длинную… – Хорошо… |
||
|