6. СЕРАЯ ПАПКА

Во вторник утром подул ветер, возникло ощущение перемены погоды, и макарцевский айсберг закачало. В отделе пропаганды состоялась накачка, которой он ждал. Но не с таким поворотом. О ценном почине никто и не вспомнил. Выговаривали ему за снижение активной позиции газеты, поднятие второстепенных вопросов, заслоняющих основную линию идеологической борьбы, а между тем имеются просчеты, о которых говорилось на последнем Политбюро как о запахе чехословацких рецидивов. Главное, в «Трудовой правде» слабо отражается социалистическое соревнование. Ряд отраслей промышленности не выполняет плана пятилетки — это вина и печати тоже. Необходимо срочно и с конкретными предложениями пересмотреть планы газеты и снова представить в ЦК.

Стало ясно, что Политбюро нужно найти козлов отпущения. Отделы ЦК были передаточным звеном, и взвалить вину за недостатки пропагандистской работы на плечи газет естественнее всего. Недоработки редактор признал просто, по-партийному. Это не были его конкретные ошибки, и он не принял их близко к сердцу.

В редакцию Макарцев приехал, когда шла планерка. Вел ее первый замредактора Ягубов. Он был в редакции человеком новым, месяца четыре всего, как назначили. Макарцев помогал ему быстрее войти в курс дела, чувствуя, однако, сопротивление материала. Доброжелательно и настороженно присматривался он к заму и ощущал отсутствие контакта. Общий тон планерки за полуоткрытой дверью кабинета Ягубова был ровный и деловой. Игорь Иванович снял у себя в кабинете пальто и мимо Анечки, готовившейся было бежать к нему с папкой, прошествовал к Ягубову. На стене, наколотые на острые гвоздики, висели красиво разрисованные цветными фломастерами макеты всех четырех полос. Фломастеры эти Макарцев привез для секретариата из Японии. Увидев в дверях редактора, Ягубов остановился на полуслове и обрадованно объявил:

— А вот и наш главный, товарищи. Сами будете дальше вести? Мы, правда, закругляемся…

Макарцев отмахнулся.

— Тогда повторить вам основные вехи?

— Продолжайте, продолжайте. После посмотрю.

Он искал глазами свободный стул, где присесть. Кабинет Ягубова был раза в полтора меньше его кабинета, и свободных мест не оказалось. Завредакцией Кашин встал, усадил редактора, а себе принес стул из приемной.

Когда текущие дела были решены, Ягубов вопросительно взглянул на Макарцева, не хочет ли тот добавить. Игорь Иванович попросил задержаться членов редколлегии и редакторов отделов.

— Остальные могут быть свободны, — прибавил Ягубов.

— Хочу еще раз сосредоточить внимание на планах отделов, — проговорил редактор, когда лишние вышли.

— Так ведь сдали уже! — возмутилась языкастая Качкарева, эдакий коренастый мужик в юбке, редактор отдела литературы и искусства, вечно со всеми конфликтующая по пустякам.

— Правильно, сдали. Планы в целом неплохие. Но руководство газеты, — Макарцев взглянул на Ягубова, и тот, еще не зная в чем дело, кивнул, — руководство газеты считает, что некоторые линии надо углубить. Я имею в виду (это касается отдела промышленности) уделить больше внимания выполнению пятилетки…

— Да разве мало даем статей? — удивился редактор отдела промышленности Алексеев.

— Много, но недостаточно, — чуть тверже сказал ему Макарцев.

— Ясно! — неряшливый и добросовестный, как школьный учитель, Алексеев огорчился тем, что вместо живых статей ему придется еще добрых часа три потеть над перекройкой этого плана, никому не нужного.

Главный редактор тоже понимал, что планы лучше не станут, но должен был спустить вниз полученную директиву.

— Теперь об идеологии, — Макарцев сделал паузу и обвел глазами тех людей, которых это касалось в первую очередь. — Давайте подумаем вместе, как, на каком материале ярко и взволнованно ввести тему усиления идеологической борьбы в мирных условиях. Эта работа касается в основном плана отделов комвоспитания и литературы — вам и карты в руки. Локоткова разнесет старые планы по отделам. Прошу завтра до планерки вернуть их доработанными.

— У вас все, Игорь Иванович? — вежливо спросил Ягубов.

Макарцев не ответил и первым встал. В дверь потянулся ручеек выходящих. Заместитель редактора понял, хотя это и не было произнесено, что замечания по плану поступили сверху. Он думал, Игорь Иванович задержится и один на один добавит еще что-либо, но от вопросов воздержался. А тот не стал раскрывать дополнительных карт и ушел в свой кабинет, прихватив макеты.

Едва редактор прикрыл за собой вторую дверь кабинета (тамбур исключал возможность слышать его разговоры), на столе загудел телефон. Анечка соединила его с секретарем райкома партии Кавалеровым. Когда же поставят его статью, ведь Игорь Иванович обещал? Это средняя статья, написанная за секретаря работниками райкома, о том, как трудящиеся Москвы изучают марксистско-ленинскую теорию. Макарцев не читал статьи, но знал, что все в ней правильно. К тому же он был обязан Кавалерову услугой — не лично себе, а «Трудовой правде». Возможно, теперь Кавалерова собирались выдвинуть, и автор хотел стать заметнее. Разговаривая, Макарцев перелистал макеты — статьи Кавалерова в номере не было. Он вызвал по селектору дежурного зама ответсекретаря и дал указание поставить Кавалерова в номер, вынув… Он заглянул в макет и указал на такую же ненужную статью другого автора.

— Порядок! — сказал через минуту Макарцев Кавалерову в трубку. — Завтра читай!

Тем временем он бегло просмотрел макеты и, нажав кнопку, попросил Анну Семеновну унести их в секретариат.

— Ко мне Какабадзе, — крикнул ей вдогонку Макарцев. — Пусть захватит фотоаппарат.

После планерки в отделах наступало время переключения с одного номера на другой, послезавтрашний. И хотя секретариат и часть коллектива еще работали на завтрашний, редакция затихала. Игорь Иванович вытащил из ящика стола две анкеты — старую и новую, — стал заполнять новую, списывая со старой, чтобы не было расхождений.

— Разрешите? — Саша Какабадзе, молодой фотокорреспондент, приоткрыл дверь кабинета. — Кого будем снимать, Игорь Иванович?

— Меня, Саша. Фото на загранпаспорт. Ты уж извини за эксплуатацию…

— Что вы! Я собираю снимки всего руководства. Нет, серьезно. Целая коллекция, а вашего экземпляра не было.

Саша поставил кофр на ковер, извлек из него камеру с большим портретным объективом и крался по ковру гибко и легко, как пантера.

— Подойдите к окну, Игорь Иванович, но не совсем… Немного подальше. Повернитесь боком — будут мягкие тени. Подтяните галстук — узел ослаб… Смотрите на меня, чуточку повыше…

— Слушаюсь!

— Приятно, черт возьми, командовать начальством! — Саша щелкнул несколько раз, опустил камеру в сумку, вынул другую. — А теперь для страховки переменим позу. Повернитесь сюда. О'кей!

— Спасибо, Саша. Ты торопишься?

Редактор обнял его за плечи и повел в свой буфет, куда могли заходить только члены редколлегии. Здесь были особые продукты, американские сигареты, жвачка.

— Спасибо, я не курю, — смутился Саша.

— Бери, бери! Девушек угостишь…

Саша купил «Кэмел», Макарцев себе — «Мальборо». Какабадзе тряхнул черными кудрями и поволочил свой кофр.

Вторая половина дня главного редактора ухнула в мелочную и совершенно нетворческую работу. Он подписал гонорарные ведомости за первую половину февраля, документы на получение зарплаты сотрудникам, счета ретушерам и художникам, даже не посмотрев цифр. Отвечала бухгалтерия, подпись редактора нужна была для формы. Потом пошли акты списания бракованной типографской бумаги. Приняв начальников наборного, стереотипного и ротационного цехов по поводу срыва редакцией графика сдачи номера, редактор предъявил встречные претензии о случаях пьянства в цехах. Потом Макарцев долго отчитывал пожилую заведующую корректорской и двух молодых корректорш за глазные ошибки, выловленные уже перед самым подписанием номера в печать. («Зарплата корректоров — 65 рублей в месяц, — жаловалась заведующая, — работа нервная и грязная — пойди найди квалифицированного работника!»)

Он стал читать почту, оставленную специально для него, и сам расписывал ее по отделам с предложениями: «Разберитесь. И.М.», «Надо помочь — обратитесь в ВЦСПС! И.М.», «Проверьте, нет ли нарушения соцзаконности?! И.М.», «Печатать на собаке — и на полосу! И.М.»

Простого читателя он уважал сам и требовал такого же уважения от коллектива: для читателя мы с вами живем и работаем! С особым вниманием читал «телеги». Он сам подписывал наиболее значимую исходящую почту. Кроме того, принимал по личным вопросам сотрудников всех рангов без исключения, в том числе жену выпускающего Хабибулина, пришедшую жаловаться на мужа («Перестал домой деньги приносить, я написала в партбюро, а ни ответа, ни привета! И почему квартиру никак не дадут, одни обещанки? Русские сразу получают, а татарин ждет не дождется»).

Нервничал ли главный редактор, делая эту работу? Нет, все было ему привычно.

Ужинал он обычно дома и снова приезжал в редакцию читать номер. И тогда, во вторник, он вышел в приемную, распрямив сгорбившиеся от усталости плечи.

— Выпейте еще чаю, Игорь Иваныч, — Анечка быстро смахнула со стола фантик от конфеты.

— Поехали, Леша!

Двоенинов, дремавший в кресле, вскочил, обежал хозяина и пошел, как всегда, впереди, покручивая ключи на брелочке, как пропеллер. Не спрашивая, повез он хозяина домой, в новый дом за стадионом «Динамо», куда редактор перебрался два года назад — в пятикомнатную квартиру с двумя лоджиями, с которых можно было бы с комфортом смотреть футбол и травяной хоккей, если бы позволяло время.

«Волга» остановилась у красного светофора, возле Центрального телеграфа, когда Макарцев вдруг передумал. Пока ехал, он проигрывал в голове диалог с Зинаидой. Снова о сыне — когда же поговоришь? Пять лет не были в театре, если не считать «Лебединого озера» в Большом — обязательные посещения с женами во время приема почетных иностранцев. Носа из дома не высовываю. Раньше хоть в распределитель можно было съездить, а теперь на дом привозят. Мать наотрез отказывается приехать — чем ты ее обидел? Ох-хо-хо…

— Что там, Леша, на доме написано? Не разгляжу без очков.

— Да уж давно здесь кафе «Московское»…

— Вот и хорошо! Рули к нему!

Тут как раз включился зеленый, и Леша рванул в гору, не щадя мотора. Перерезав наискось правые ряды, он затормозил у тротуара. Инспекор на углу проезда МХАТа приставил было свисток ко рту, но, увидев номер, отвернулся.

В кафе Макарцев бывал в Риме, Токио, Париже, Марселе, Каире, Лондоне, Сантьяго, Гаване, Нью-Йорке, Рейкьявике, не говоря уже о соцстранах, а о московских предприятиях общепита читал в своей газете: как улучшается их работа, увеличивается ассортимент блюд, с каждым годом растет количество посадочных мест.

В зале было полутемно и полупусто. Несколько посетителей сидели в разных углах, пахло тухлой капустой. Официантки не было, с кухни доносилась перебранка. Потом появилась толстая и неряшливо одетая женщина. Она смотрела мимо Игоря Ивановича в окно. То ли действительно не видела, то ли делала вид. Он радовался, что никто к нему не подходит, отдыхал. Положил голову на руки, закрыл глаза, забыл, что сидит на людях: ведь они ничего от него не хотели и вообще не знали его. Редко бывает, что он никому не нужен. Всегда обязан думать, как твой поступок расценят наверху, внизу, секретарша, жена… Официантка подошла, молча вынула блокнот.

— Я хочу поужинать, — с добротой в голосе сказал он.

— Чего?

— А что есть?

— Вот меню…

Она взяла с другого столика меню, положила на противоположный от Макарцева конец стола, а сама пошла прочь. Очки он забыл в кабинете.

— Погодите, попросил он. — Я уже выбрал…

— Чего? — спросила она издали.

— Яичницу, — быстро сказал он. — И кофе…

— Пить не будете?

Он поколебался, не взять ли коньяку, но решил, что быстрей наступит усталость.

— Вроде нет… Если можно, бутылку минеральной…

— Воды нет.

Ничего не записав, она пожала плечами, сунула блокнот в карман фартука и ушла. Макарцеву уже стало не так хорошо одному. Ему хотелось есть, и он жалел, что не поехал домой. Яичница его жарилась долго. Он и без Зины быстрей бы зажарил. Он стал нервничать, что уже готовы полосы, и он не успеет подумать и дать указание переверстать, должен будет в спешке прочитать, чтобы не выбить номер из графика, им же самим утвержденного.

Наконец перед ним плюхнулась алюминиевая сковорода с яичницей. Брызги попали на костюм. Он поискал глазами бумажные салфетки и вытер брызги пальцами, а пальцы вытер о носовой платок. Яичница была без глаз, холодная, несоленая и пережаренная.

Помявши губами край яичницы, Макарцев смущенно отодвинул сковороду. Он отломил кусочек черствого хлеба, помазал высохшей горчицей, стал жевать. Голод притупился, осталось дождаться кофе. Есть у нас еще недостатки, есть. Быт — наша болевая точка. Он вспомнил Фомичева. Когда того открепили от распределителя, жена его купила колбасу прямо в магазине. Они отравились всей семьей, неделю болели. Потом привыкли. Лучше не открепляться, тогда отдельные недостатки переживаются легче.

— Мне бы кофе, — жалобно попросил он официантку, — я спешу.

— Все спешат, — сказала она, глядя в окно. — Еще не готово.

— Рассчитайте меня…

Скривив обильно накрашенные губы, она пожала плечами, ушла на кухню. Почему она ходит в домашних тапочках? Может, у нее болят ноги? А ведь нестарая… Скоро официантка вернулась, держа двумя пальцами чашку кофе и сахар в бумажном пакетике, как подают в поездах.

— А ложку можно?

— Не слепая. Сейчас принесу.

Она сказала это без сердитости, спокойно, но ложку принести забыла. Он любил кофе без сахара, отглотнул сразу.

Кофе оказался такой же холодный, как яичница, без запаха и безвкусный. Макарцев отодвинул его с откровенной брезгливостью, поискал глазами подавальщицу, которая снова исчезла. Тогда он вынул из кармана рубль, поколебался, положил еще рубль и быстро пошел прочь. Неужели так трудно сварить обыкновенный кофе? Если бы они знали, кто я, наверняка не посмели бы обслужить так плохо!

Однажды на планерке зашел разговор о кофе. Редактор отдела фельетонов рассказывал, как он однажды задался целью сварить такой кофе, как подают в столовой. Он подогрел воды в большой кастрюле, немытой после супа, слил туда остатки старой кофейной гущи, добавил старой заварки чаю. Сливок у него не было, он ополоснул банку из-под маринованных помидор и вылил туда же. Когда попробовал, все равно оказалось, что кофе получился вкуснее, чем в общепите. Столовский рецепт остался непостижимой тайной.

Конечно, один случай не дает типической картины. Но надо поднять в газете вопрос о повышении культуры обслуживания в связи с тем, что Москва должна стать образцовым коммунистическим городом. Сделать это солидно, с перспективой, дать слово министру торговли, специалистам. Правда, пока Игорь Иванович шел к машине, мысль его переключилась на предстоящее чтение готовых полос. Он вообще умел забывать второстепенное, что помогало ему помнить о главном.

— Давай, Леша, в редакцию, да поживей.

Мелкий мокрый снег валил валом. Машины оставляли за собой черные колеи. Дворники мерно дергались, словно отбивали время, и стекло залеплялось снова. Проходя в кабинет, он позвал секретаршу и пропустил ее вперед.

— Мне никто не звонил?

Локоткова задернула портьеры, зажгла ему настольную лампу.

— Звонили многие, но ничего серьезного, я все сделала. Полосы на столе… Чаю?

— Ага! — обрадовался он. — И покрепче.

— Не боитесь покрепче? А сердце?

— Сердце у меня железное, — сказал он и погладил Локоткову по плечу.

Пальто повесил на плечики в шкаф, стряхнув с воротника капли от растаявших снежинок. Подождал, пока Анечка вышла, расстегнул пиджак и, расслабив ремень, подтянул брюки, заправляя в них белую рубашку, уже успевшую за день измяться. Животик, животик, — он увидел себя в зеркале. Пока пятерня его откидывала назад волосы, ноги уже устремились к столу, а глаза, еще ничего не видя, уже рыскали по полосам. Он сел, похлопал ладонью по столу в том месте, где должны были лежать очки. Там они и лежали. Порядок расширяет мысль, — был его любимый афоризм. К сожалению, не удавалось следовать этой мудрости из-за суеты.

Очки лежали на чем-то, на возвышении. Макарцев хотел отодвинуть это что-то, чтобы приняться за чтение. То была папка, пухлая серая папка с черными коленкоровыми боками, туго связанная зелеными тесемками. Он же подписал сегодня все бумаги бухгалтерии. Еще какой-нибудь годовой отчет? Никогда эти растеряхи не могут сделать сразу! Он отодвинул папку в сторону (черт! тяжелая!), надел очки и обратился к первой полосе. Он пробежал глазами шапку: «Коммунизм — светлое будущее всего человечества!» — и, подумав, выкинул слово «всего». Проглядел заголовки статей, даже мелких, отметил уже стоящий в полосе материал секретаря райкома Кавалерова. Все было в порядке. Макарцев нажал на селекторе рычажки замредактора, ответсекретаря, его зама, ведущего номер, и выпускающего. В кабинет ворвался гул линотипов из наборного цеха, отделенного от столов верстальщиков стеклянной перегородкой. Всем четырем сразу редактор сказал в микрофон:

— Как дела? Докладывайте…

Из общего бормотанья он понял, что верстка идет по графику, отклонений нет.

— Но будут, — вдруг насторожил Полищук. — Только что ТАСС обещал. Генсека набрали вчера, а сегодня, после выступления, поправки…

— Большие?

— Блохи. Но много, в общей сложности сотни полторы. И еще идут… Снова те места, где мы уже поправили, переисправляют по-старому… Первую и вторую полосы задержим на час, не меньше…

— Ясно, — Макарцев удержал вздох. — Кстати, насчет первой полосы… Шапка — чья идея?

— Моя, — выдавил Полищук.

— Остроумно! Но уберите «всего»! Зачем пугать быков красным цветом? Сейчас не время! Остальные мои замечания в полосах. Все!

Загудел телефон — Анна Семеновна допустила к нему жену.

— Почему ужинать не едешь?

— Закрутился. Сам поел…

— Сегодня поздно?

— Думаю, нет… А ты что?

— Как всегда, телевизор смотрю…

— Борис дома?

— Нет еще… Ты договори с ним, ладно?

— Конечно, договорю. Только не приставай, Зина…

— Я не пристаю, Гарик, но время идет. Знаешь, он днем пьяный пришел, спал…

— Ладно, после. Некогда…

Зина избаловала сына, а теперь хочет, чтобы я исправлял. Он закурил, сгреб рукой полосы и вызвал Локоткову. Она унесла их в секретариат. Стол сразу освободился — порядок расширил мысль. Но взгляд снова уперся в толстую серую папку. Он перевернул ее двумя руками и увидел крупные черные буквы: «ДЕЛО No …»

Снова загудел телефон, Игорь Иванович снял трубку.

— Что за чертовщина? — раздраженно пробурчал он, придвигая папку ближе к себе.

— Какая чертовщина? Это Волобуев. Добрый вечер, Игорь Иваныч. Извините, что беспокою…

— Слушаю, — сказал он цензору.

— У меня жалоба на отдел спорта. Раз сто им говорил: в статьях по Московской области спортивные общества «Химик», кроме города Воскресенска, упоминать нельзя. Они с предприятий оборонной промышленности. А сегодня опять на четвертой полосе «Химик». Не хочу я выговоров получать!

— Приму меры… Все?

— Не все… Есть новые ограничения в публикации некоторых материалов…

— Ладно. Освобожусь — ознакомите…

Он вызвал по селектору дежурного в отделе спорта, отчитал.

Руки его в этот момент развязывали тесемки у серой папки. Наконец он открыл ее и обнаружил рукопись, отпечатанную на пишущей машинке. «Россия в 1839», — прочитал он, приблизил глаза и увидел слово «Самиздат». Дальше шел текст.

— Бред! — произнес вслух Игорь Иванович.

По привычке всех людей, много читающих по обязанности, он перво-наперво заглянул в конец. В рукописи было свыше семисот страниц. Макарцев положил под язык таблетку валидола. Неожиданное появление Анны Семеновны заставило его не то чтобы вздрогнуть, но поежиться. Она ждала, пока он оторвет глаза и посмотрит на нее, а он принял ее неожиданный приход как акт посягательства на секретность его дел.

— Я занят!

Ему показалось, она силилась увидеть, что лежит у него на столе.

— Извините, Игорь Иваныч. Тут машинистке Нифонтовой плохо стало. Беременная она, а машины все в разгоне. Можно ее на вашей домой отправить?

— Смотря от кого беременна… — в шутку спросил бы он в другом, хорошем настроении, а тут кивнул, прибавив:

— Только велите Леше, чтобы возвращался быстрей, — он поколебался, спрашивать ли. — Без меня в кабинет никто не входил?

Он смотрел внимательно.

— Никто, Игорь Иваныч! — испугалась она. — Полосы я сама принесла… А что случилось-то? Не найдете чего-нибудь? Можно, я поищу? Я мигом…

Обычно такой выдержанный, он вдруг взорвался:

— Сколько раз я просил, Анна Семеновна, чтобы у меня на столе был порядок! Сколько раз?!

— Но вы же сами, Игорь Иваныч, запрещаете убирать. Говорите, что после не можете найти, что нужно. Тетя Маша, когда утром убирает, к столу не прикасается. Я вытираю только след от чайного стакана да пепел стряхиваю… Что-нибудь пропало?

— Ничего не пропало! Но в таком бардаке может и пропасть. Заходят посетители, оставляют материалы вместо того, чтобы идти в соответствующие отделы. Если я буду заниматься частными вопросами, то…

— Я понимаю, извините…

Он выпустил пар и успокоился.

— Знаете, — вспомнила она и смутилась. — Я тут без вас в буфет бегала, там копченую колбасу выбросили. На пять минут, не больше. Но Леша в это время на моем месте сидел… Сейчас уточню…

Она выбежала, не закрыв двери.

— Леш! — донеслось до него. — Когда я уходила, в кабинет никто не заходил?

— Не, никто.

— Вот пойди об этом сам скажи. И вези Нифонтову. Но скорей обратно, понял?

Леша в кабинет никогда не заходил. Он откашлялся и постучал о косяк кабинета редактора.

— Вы меня звали, Игорь Иваныч?

— Да я уже слышал, слышал!

Анечка вернулась в кабинет, чтобы окончательно ликвидировать конфликт. Покраснев, она дышала от волнения чаще. Она стояла возле него, невысокого роста, ладно сложенная, чуть полноватая — но это даже ей шло.