"Письма Асперна" - читать интересную книгу автора (Джеймс Генри)

VII

Мысль о том, не натворила ли уже старуха бед, побуждаемая этим свойством собственного характера, несколько дней не давала мне покоя. Я ждал вестей от мисс Тины, которую считал чуть ли не обязанной осведомлять меня обо всем, и в первую очередь — о том, действительно ли мисс Бордеро возложила свои сокровища на жертвенный алтарь. Но мисс Тина молчала, а терпеть дольше не было сил, и тогда я решил самолично проверить свои опасения. В один прекрасный день, после сиесты, я послал слугу справиться, не позволено ли мне будет нанести дамам визит, и посланный вернулся с неожиданным ответом: нет ничего проще, так как мисс Бордеро находится в sala, куда по ее приказанию выкатили кресло и поставили у окна, выходящего в сад. Я поспешно спустился вниз и нашел, что все именно так и обстоит: старуха перебралась через порог, столь долго отделявший ее от внешнего мира, и, казалось, была готова вступить с этим миром в соприкосновение — о чем, в частности, говорили какие-то мелочи, чуть смягчавшие обычную суровость ее одежды. Правда, нашествия извне пока не произошло; она сидела совершенно одна, и даже мисс Тины нигде на было видно, ни в sala, ни в смежной гостиной, двери которой были распахнуты настежь. Окно, у которого стояло кресло мисс Бордеро, в это время дня оставалось в тени, и в просвет между полураскрытыми ставнями она могла любоваться садом, где многое, впрочем, уже посохло от летнего солнца; могла смотреть, как ярко-желтые полосы света перемежаются с вытянутыми тенями.

— Вы, верно, пришли сказать, что желаете оставить за собой комнаты еще на полгода? — спросила старуха, когда я подошел; и что-то вульгарное в ее неприкрытой алчности заставило меня внутренне содрогнуться, как если бы я не имел случая повидать образчик раньше. Здесь упоминалось уже, что стремление Джулианы извлечь выгоду из нашего знакомства, точно фальшивая нота, искажало сложившийся у меня образ женщины, которая вдохновила великого поэта на бессмертные строки, — но должен оговориться: одно обстоятельство в значительной мере ее оправдывало, — ведь кто, как не я сам, разжег это адское пламя, кто, как не я, навел ее на мысль о средстве наживы, имеющемся у нее в руках. До меня ей это и в голову не приходило; много лет она прожила в доме, на три четверти пустовавшем без всякой пользы; объяснить это можно лишь тем, что огромное помещение не стоило ей почти ничего и что, сколь ни скудны были ее доходы, в Венеции они все же позволяли сводить концы с концами. Но вот явился я и преподал ей урок расчетливости, да еще разыграл дорогостоящую комедию с садом — как тут было не соблазниться добычей, которая сама шла в руки. Подобно всем, кому на склоне лет доведется узреть свет новой истины, она сразу же стала фанатиком и мертвой хваткой вцепилась в возможность, о которой я только намекал.

У дальней стены стояло несколько стульев; не дожидаясь приглашения, старуху явно не заботило, буду я сидеть или стоять, — я взял один, перенес поближе и сел, после чего начал веселым тоном:

— О, сударыня, какое живое у вас воображение, какой полет мысли! Ведь я — всего лишь бедный литератор, зарабатывающий себе на жизнь каждодневным трудом. Где уж мне снимать дворцы на столь долгий срок. Существование мое не обеспечено. Полгода! Да будет ли у меня через полгода кусок хлеба? Я позволил себе непомерную роскошь — но это один раз. А на длительное время…

— Вы находите, что занимаемые вами комнаты стоят слишком дорого? — перебила Джулиана. — Ну что ж, можете прибавить к ним еще несколько за ту же плату. Нам нетрудно будет сговориться — combinare, как говорят итальянцы.

— Если уж на то пошло, сударыня, они действительно стоят слишком дорого, неслыханно дорого, — сказал я. — Вы, видно, считаете меня богачом, а я далеко не богач.

Она словно глянула на меня из устья пещеры.

— Но ведь вы же продаете написанные вами книги.

— Ведь люди же покупают их, хотите вы сказать. Да, покупают, но не так уж много, куда меньше, чем мне хотелось бы. Писание книг — самый неверный путь к богатству. Он годен разве только для гениев — и то не всегда. В наше время литературой состояния не наживешь.

— Может быть, вы неудачно выбираете сюжеты? О чем вы вообще пишете? — не желала сдаваться мисс Бордеро.

— О книгах, сочиненных другими. Я — критик, комментатор, отчасти историк. — Любопытно было, к чему она клонит.

— Кто же эти другие?

— О, те, до кого мне далеко: великие умы прошлого — философы, писатели, поэты, которые давно лежат в могиле и не могут, бедняги, сами рассказать о себе.

— Что же вы о них пишете?

— Рассказываю, например, про то, каким умным женщинам они иногда дарили свою привязанность! — шутливо ответил я. Это был риск, вроде бы достаточно хорошо обдуманный; однако, когда я сам услышал свои слова, они показались мне неосторожными. Но сказанного не воротишь, да в конце концов я и не раскаивался; быть может, старуха все же пойдет на сделку. Вполне вероятно, что ей известен мой секрет; так стоит ли по-пустому тянуть время? Но она не захотела принять мою шутку как признание и только спросила:

— А так ли это похвально — ворошить прошлое?

— Я не совсем понимаю, что вы хотите сказать. Без некоторых усилий до прошлого не докопаешься. Слишком уж оно бесцеремонно затоптано настоящим.

— О, я люблю прошлое, но не люблю критиков, — объявила хозяйка дома с обычной самоуверенностью.

— Я и сам их не люблю, но ценю их открытия.

— Да ведь это все больше выдумки.

— Точней, им порой удается разоблачить выдумки, — сказал я, невольно улыбнувшись безмятежной дерзости моей собеседницы. — И довести правду до общего сведения.

— Один бог знает правду, людям не дано ее знать; и не их дело до нее доискиваться. Не нам судить о том, что правда, а что — нет.

— Да, мы бродим в потемках, — согласился я, — но если отказаться от поисков света, что станется со всем, что есть в мире прекрасного, что будет с творениями тех, о ком я только что говорил, — великих философов и поэтов? Они обратятся в пустой звук, если у нас не будет для них должной мерки.

— Что за портновский язык, — капризно сказала мисс Бордеро и тут же поспешила заговорить совсем другим тоном: — Не правда ли, это прекрасный дом? Он построен с удивительным чувством пропорций. У меня сегодня явилось желание взглянуть на эту его часть, где я давно не бывала. Вот я и приказала вывезти меня сюда. Когда пришел ваш человек с просьбой принять вас, я только что сама собиралась за вами послать, чтобы справиться, не желаете ли вы прожить здесь подольше. И мне хотелось полюбоваться тем, что я предоставляю в ваше распоряжение. Эта зала великолепна, — продолжала она тоном аукциониста; мне даже представилось, что при этом она повела вокруг скрытыми от меня глазами. — Едва ли вам часто приходилось живать в таком доме, а?

— Часто это было бы мне не по карману!

— Ну, а сколько вы согласны уплатить за полгода? Я едва не воскликнул: «Джулиана, не надо — ради него не надо!» — и страдальческая гримаса, явись она на моем лице, отвечала бы истинным моим чувствам. Но я овладел собой и спросил не столь страстно:

— А что мне тут делать так долго?

— Я думала, вам приятно тут жить, — сказала мисс Бордеро с высоты своего ссохшегося достоинства.

— Я и сам ожидал, что мне будет приятно.

На это она ничего не ответила, и я тоже молчал, предоставив ей толковать мои слова как угодно. Но при этом я был почти уверен: вот сейчас она довольно холодно скажет мне, что раз мои ожидания не оправдались, значит, больше и говорить не о чем, — а между тем я уже не сомневался в том, что так или иначе ей стали известны обстоятельства, зная которые не трудно бы отгадать причину моего разочарования. Однако, к большому своему удивлению, я вдруг услышал совсем другое:

— Если вам кажется, что вы недостаточно хорошо устроены у нас, может быть, мы найдем способ устроить вас лучше?

Я даже рассмеялся, до того это было ни с чем не сообразно, и в оправдание себе заметил, что она разговаривает со мной, точно с маленьким мальчиком, который раскапризничался и теперь без поблажки его не унять. Мне решительно не на что жаловаться, продолжал я; разве не величайшей любезностью со стороны мисс Тины было провести со мной вечер на Пьяцце всего лишь несколько дней назад? «Сами вы напросились!» — проворчала старуха. И тут же, совсем другим тоном: «Она — прекрасная девушка». Я поспешил согласиться, и она выразила надежду, что я говорю искренне, а не просто из желания быть галантным. Я все меньше и меньше понимал, к чему клонит мисс Бордеро, а она меж тем продолжала: «У нее нет никого на свете, кроме меня, покуда я жива еще». Уж не для того ли она хвалила свою племянницу и подчеркивала отсутствие у нее родни, что хотела представить ее завидной «партией»?

Я сказал старухе чистую правду: платить дальше столь баснословную сумму за комнаты мне было не по карману — я и так уже израсходовал на свое предприятие почти всю предназначенную для этого наличность. Терпения и времени у меня оставалось достаточно, но деньги я мог тратить впредь, лишь исходя из обычных венецианских цен. При всем моем интересе к незаурядной особе, с которой меня грозили поссорить денежные расчеты, я готов был платить ей в два раза больше того, что спросила бы с меня любая другая padrona di casa;[18] но в двадцать раз больше я платить не собирался. Так я ей откровенно и сказал, и моя откровенность возымела действие — ибо в ответ я услышал: «Вот и прекрасно, вы сделали то, о чем я вас просила: назначили свою цену!»

— Да, но за полгода я платить не буду. Только помесячно.

— В таком случае я должна еще подумать. — Она явно была раздосадована моим нежеланием связывать себя определенным сроком, и я чувствовал, что ей хочется и поманить меня и пугнуть, что она бы охотно сказала: «Напрасно вы надеетесь управиться меньше чем за полгода. Напрасно надеетесь даже к концу этого срока оказаться намного ближе к цели». А больше всего я опасался, не норовит ли она обманом склонить меня к согласию, тогда как сокровище уже уничтожено. В какой-то миг моя тревога достигла такой остроты, что я чуть не спросил напрямик, и удержал меня лишь инстинктивный страх разоблачить себя до конца, — а вдруг я все-таки ошибаюсь? С этой хитрющей старой ведьмой ничего нельзя знать наверняка. Решите сами, рассеялись ли мои сомнения, когда сразу же после слов о том, что ей нужно подумать, и без всякого видимого перехода она нетвердой рукой вытащила из кармана какой-то небольшой предмет, завернутый в мятую белую бумагу, и, подержав его на весу минуту или две, спросила: — Вы что-нибудь понимаете в редкостях?

— В редкостях?

— Ну да, в антикварных вещах, в старинных безделках, за которые теперь платят так дорого. Могли бы вы определить примерную цену такой вещи?

Я уже догадывался, что сейчас произойдет, но самым невинным тоном переспросил:

— А вы что-то хотите купить?

— Нет, я хочу продать. Сколько могут дать вот за это? — Она развернула бумагу и протянула мне небольшой овальный портрет. Я взял его, думая об одном: только бы мои пальцы не задрожали, выдавая силу, с которой они в него вцепились, а мисс Бордеро меж тем добавила:- Задешево я с ним не расстанусь.

Я с первого взгляда узнал Джеффри Асперна и почувствовал, что кровь прилила к моему лицу. Но старуха следила за мной, и у меня достало благоразумия воскликнуть:

— Какое удивительное лицо! Сделайте милость, скажите мне, кто это!

— Старый мой друг, человек, весьма известный при жизни. Он сам подарил мне этот портрет, но я не решаюсь назвать его имя, ведь может оказаться, что вам, хоть вы и критик и историк, оно неизвестно. Жизнь движется быстро, и новое поколение уже не помнит предшествующих. А в дни моей молодости это имя было у всех на устах.

Возможно, она втайне дивилась моему самообладанию, меня же ее выдержка просто потрясла; в ее годы, при ее здоровье затеять со мной такую игру единственно для развлечения, найти в себе охоту и силу дразнить меня, испытывать и дурачить. Ибо лишь так я мог себе объяснить эту выходку с портретом, ни минуты не веря, что она и в самом деле хочет его продать или ждет от меня полезного совета. О нет, просто ей вздумалось помахать у меня перед носом этой приманкой, а потом назначить несусветную цену.

— Мне знакомо это лицо, но я никак не вспомню, кто это, — сказал я, поворачивая портрет и так и эдак и рассматривая его с видом знатока. Это был хоть и не шедевр, но образец тщательной работы, миниатюра размером чуть побольше обычной. На ней был изображен очень красивый молодой человек в зеленом сюртуке с высоким воротом и темно-желтом жилете. Я чутьем угадывал большое сходство с оригиналом, которому в пору написания портрета было, должно быть, лет двадцать пять. До сих пор известны были всего три сохранившихся портрета Асперна, но ни на одном из них поэт не был изображен во всем блеске молодости. — Едва ли мне довелось знавать оригинал, который, судя по всему, принадлежал к прошедшей эпохе, но я видел другие изображения этого же лица, — продолжал я. — Вы усумнились, слыхало ли нынешнее поколение его имя, однако я почти убежден, что передо мной одна из знаменитостей своего времени. Но кто же именно? Попаду ли я в точку, если скажу, что это был человек пишущий? Да, несомненно, он поэт. — Я твердо решил, что заставлю ее первой назвать вслух имя Джеффри Асперна.

Но я не принял во внимание твердость характера мисс Бордеро; мне так ни разу и не случилось увидеть, как эти морщинистые губы складываются для произнесения дорогих сердцу звуков. Мой вопрос она попросту пропустила мимо ушей, а вместо ответа протянула руку за миниатюрой, и жест этой немощной, старческой руки был исполнен непреклонной властности. «Только тот, кто без подсказки узнает оригинал, может дать настоящую цену», — сказала она довольно сухо.

— Стало быть, цена вами уже назначена? — Я все еще не отдавал портрета: не из мстительного желания, и свою очередь, поддразнить ее, а просто потому, что не мог принудить разжаться свои пальцы. Несколько мгновений мы смотрели друг на друга не шевелясь.

— Я определила для себя самую низкую цену, дешевле которой не продам, но от вас хотела услышать самую высокую, на какую можно рассчитывать.

Она вдруг вся подобралась, как будто страх, что ей могут не вернуть ее сокровища, придал ей силы и она сейчас встанет и выхватит его у меня. Видя это, я поторопился вложить портрет ей в руку со словами:

— Я бы и сам охотно купил, но боюсь, что любая ваша цена будет для меня недоступна.

Она положила миниатюру на колени лицом вниз и шумно перевела дух, будто долго несла тяжелую ношу или же бежала со всех ног. Но это не помешало ей через минуту сказать:

— Вы купили бы портрет неизвестного человека, писанный безвестным художником?

— Художник, может быть, и безвестен, но работа его превосходна, ответил я, чтобы объяснить выказанный интерес.

— Рада, что вы так считаете: этот художник — мой отец.

— В таком случае портрет ценен вдвойне, — весело ответил я, обрадованный, что таким образом подтвердилась моя версия о происхождении мисс Бордеро. Асперн наверняка познакомился с нею, когда приходил в мастерскую позировать ее отцу. Я предложил ей доверить мне миниатюру на одни сутки, до завтра, чтобы я мог посоветоваться со сведущими людьми и выяснить вопрос о цене; но она только молча спрятала ее в карман. Это послужило мне лишним доказательством, что она и не собиралась при жизни расставаться со своим сокровищем, верно, только хотела узнать, что может выручить за него племянница, которой оно достанется в наследство.

— Но я хотел бы надеяться, что вы не распорядитесь этой вещицей без моего ведома, — сказал я, так и не дождавшись ответа. — Прошу вас все же считать меня возможным покупателем.

— Деньги на стол — вот тогда и разговор будет! — неожиданно грубо отрезала она; потом, словно спохватясь, что подобный тон может и вовсе меня оттолкнуть, круто переменила тему — спросила, о чем я беседую с ее племянницей во время наших вечерних прогулок.

— Можно подумать, мы так уж часто прогуливаемся по вечерам, — возразил я. — Мне, разумеется, было бы только приятно, если бы это вошло у нас в обыкновение. Но в таком случае я был бы еще менее склонен обмануть доверие, оказанное мне дамой.

— Доверие? Разве моя племянница умеет доверять людям?

— А вот и она — пусть сама ответит на этот вопрос, — сказал я, увидя мисс Тину, показавшуюся в дверях тетушкиных покоев. — Мисс Тина, умеете вы доверять людям? Вашей тетушке очень любопытно это знать.

— Ей, во всяком случае, доверять нельзя, — отозвалась та, грустно покачав головой, и было видно, что она не шутит и не притворяется. — Она у меня совсем от рук отбилась — найдет на нее стих, так она и думать забывает об осторожности. С ее-то силами странствовать по дому, переезжать из комнаты в комнату! — И она посмотрела на ту, с кем столько лет тащилась в одном ярме, растерянно-недоумевающим взглядом, хотя, казалось бы, привычка и давняя близость должны были приучить ее к любым причудам старухи.

— Я отлично знаю, что делаю. И не считай, что я выжила из ума, хотя тебе, наверно, приятно было бы так думать, — с цинической бесцеремонностью сказала мисс Бордеро.

— Но ведь вы не сами собой очутились здесь. Мисс Тина, должно быть, и помогала вам, — вступился я в качестве миротворца.

— Ей непременно захотелось, чтобы мы выкатили сюда ее кресло, а уж если ей чего захочется… — укоризненно, как и прежде, возразила мисс Тина, словно намекая, что тетушка и не того еще может от нее потребовать.

— Я, слава богу, почти всегда получала то, чего хотела! Люди, среди которых я жила, охотно ублажали меня, — из-под пепла былого тщеславия вымолвила старуха.

Я живо подхватил:

— Повиновались вам, хотите вы сказать.

— Не все ли равно — если это из любви.

— Вот я вас люблю, оттого и пытаюсь противиться, — с нервным смешком сказала мисс Тина.

— Надеюсь, следующий раз вы из любви к тетушке привезете ее ко мне в гости, — сказал я с улыбкой; но старуха возразила:

— Зачем же, я и отсюда отлично могу наблюдать за вами.

— Довольно вам утомлять себя, ведь разболеетесь к вечеру! — взмолилась мисс Тина.

— Вздор, моя милая, я давно уже себя так хорошо не чувствовала. Завтра ты меня снова привезешь сюда. Я хочу находиться там, где мне удобно смотреть на этого остроумного господина.

— Но разве в вашей гостиной будет не так же удобно? — рискнул я заметить.

— Вам, пожалуй, даже удобнее было бы, — отозвалась она, нацелив на меня свой зеленый козырек.

— Мне везде одинаково неудобно! Я смотрю на вас, но ведь я вас не вижу.

— Зачем вы ее так будоражите, ведь ей это вредно, — сказала мне мисс Тина с упреком.

— А я хочу понаблюдать за вами, я хочу понаблюдать за вами! — не унималась мисс Бордеро.

— Что ж, надо нам больше времени проводить вместе, а где — это в конце концов безразлично. Тогда вам легко будет осуществить ваше желание.

— Ну, на сегодня, пожалуй, довольно. Я уже сыта вашим обществом. Теперь я хочу домой, — сказала Джулиана.

Мисс Тина положила руки на спинку кресла и приготовилась толкать его, но я попросил, чтобы она уступила мне свое место. 

— Что ж, везите, коли есть охота — но только туда, куда угодно мне! — сказала старуха, чувствуя, как плавно и легко покатилось кресло по гладким отполированным плитам. Немного не доехав до своей двери, она велела остановиться и долгим прощальным взглядом обвела величественную sala. — Какой прекрасный дом! — проговорила она вполголоса, и я покатил кресло дальше.

Когда мы очутились в гостиной, мисс Тина знаками дала мне понять, что моя помощь больше не требуется, и тотчас же навстречу своей госпоже выбежала откуда-то рыженькая donna.[19] Мисс Тине, как видно, хотелось поскорей уложить тетушку в постель. Но я, каюсь, не спешил уходить, хоть и понимал неделикатность своего поведения, слишком уж волновало меня сознание, что вожделенная добыча где-то совсем близко — быть может, именно в этой неуютной комнате. Правда, ничто в ее скудном убранстве не наводило на мысль о скрытых сокровищах; здесь не было ни потайных уголков, ни стенных ниш, завешенных тяжелыми драпировками, ни кованых ларцов, ни сундуков с железными скрепами. К тому же естественней было предположить, что старуха хранит свои реликвии в спальне, в потрепанном бауле, задвинутом под кровать, или в ящике колченогого туалетного столика, куда достает тусклый свет ночника. И все-таки я ощупывал взглядом всю мебель, все стоявшие или висевшие предметы, где можно было бы что-то спрятать, всего пытливей присматриваясь к тем, в которых имелись ящики; особенно мое внимание привлек высокий старый секретер с бронзовыми украшениями в стиле ампир — шаткое, но вполне пригодное вместилище для тайных кладов. Сам не знаю, почему я так пристально на него смотрел, право же, у меня не было никакого намерения его взламывать, но в конце концов мисс Тина заметила мой взгляд — и по тому, как она переменилась в лице, я понял, что не ошибся. Где бы ни хранились ранее письма Асперна, сейчас они лежали там, в секретере, под охраной вделанного в него затейливого замочка. Нелегко мне было отвести глаза от пожухлой дверцы, зная, что одна только эта доска красного дерева отделяет меня от предмета моих мечтаний, но я собрал все свое поколебленное благоразумие и заставил себя распрощаться с хозяйкой дома. Чтобы прощание вышло более учтивым, я сказал мисс Бордеро, что непременно узнаю мнение знатоков о возможной цене овальной миниатюры.

— Овальной миниатюры? — изумленно переспросила мисс Тина.

— Тебя это не касается, моя милая, — отрезала старуха. — А вы, сударь, не трудитесь. Я уже назначила цену, и от нее не отступлюсь.

— Какова же она, позвольте узнать?

— Тысяча фунтов.

— Боже милостивый! — не удержалась бедная мисс Тина.

— Не об этом ли вы беседуете по вечерам? — спросила мисс Бордеро.

— Подумать только — вашей тетушке любопытно, о чем мы беседуем, сказал я и на том расстался с мисс Тиной, хоть мне нестерпимо хотелось добавить: «Ради всего святого, выйдите вечером в сад».