Джеффри Лэндис
Бесконечные соблазны Энигмы

Я искал Лию, а нашел в мастерской Толли. Ее лицо было прикрыто зеленым пластиковым фильтром, на верстаке перед ней лежал разобранный омнибластер. Она ковырялась зондом в его потрохах. Я остолбенел: никогда еще не вида разобранного бластера. Даже не знал, что они разбираются: думал, они сплошные.

– Что ты делаешь, Тол?

Она даже не взглянула на меня.

– Будь добр, уйди с траектории луча. Я и так предусмотрительно старался не попасть в створ выстрела, но все равно попятился.

– Что я делаю, Тинкерман? Регулирую бластер, только и всего. Закрой глаза.

Я закрыл, но не совсем: хотел увидеть, что она вытворяет. Она дотронулась до какой-то детальки, и из жерла ударил тонкий, яркий луч пурпурно-розового отлива. Я зажмурился изо всех сил, но все равно увидел на внутренней стороне век ослепительную зеленую вспышку, сменившуюся абсолютной темнотой.

– Все, можешь больше не жмуриться, — проворчала она немного погодя.

Я опасливо приоткрыл глаза. Окружающий мир был по-прежнему подернут зеленой дымкой.

– Не знал, что омнибластеры теряют настройку…

– Ты большой специалист.

Она продолжала рыться в разобранном оружии. Приглядевшись, я увидел боевой кристалл, похожий на темное стекло в белой изолирующей оболочке, чем-то напоминающей вату.

– Вообще-то они должны работать без всяких фокусов полный срок. — Она поглядывала на экран, что-то подкручивая пластмассовой отверткой. — Бластеры настраивают на фабрике, и пользователю не полагается в них копаться. Но я не хочу доверять свою жизнь оружию, которое не могу самостоятельно отладить. А ты? От ерундовой разницы между фабричной и собственной настройкой будет зависеть моя шкура. А кстати, и твоя, белый паренек. Зажмурься!

В этот раз я не сжульничал, и все обошлось.

– Уже лучше, — проворчала Толли. — Что тебя сюда привело?! Неужто высоколобые ученые решили наконец выйти в народ?

Я огляделся. Какие ученые? Наверное, она имеет в виду не меня: конечно, я неплохой техник, могу при случае заменить пилота, но ученым меня не назовешь.

– Или ты решил поменять свою белую камбалу на настоящую женщину? — Наконец-то она подняла голову и усмехнулась; на лице цвета пивной бутылки блеснули белые зубы.

Толли, конечно, очень даже ничего, лакомый кусочек для любителя — крепкая, ладная, мускулистая. Но я к ней не испытываю особых чувств.

– Это вряд ли, Толли.

– Дело твое. — Она покачала головой. — Ты знаешь, где меня найти, если передумаешь. Со мной ты ее живо забудешь.

– Ну да! Держу пари, что даже в разгар утех ты можешь пустить в ход три бластера и четырнадцать фунтов гранат, если какая-нибудь вражеская армия случайно прервет свидание.

– Вполне возможно! — Она засмеялась. — А ты проверь! Дверь моей каюты никогда не запирается. Но ты все равно открывай ее очень медленно, иначе я проделаю пару лишних дырок в твоей костлявой заднице. Ну-ка, закрой глазки еще разок.

Бело-розовая вспышка на внутренней стороне век.

– Готово.

Я открыл глаза. Она уже собирала омнибластер.

– Хочешь, я и твой отлажу в лучшем виде?

– Мой? Я еще не выбрал себе оружие из пирамиды. Неужели ты воображаешь, что оно мне понадобится? Это в дыре глубиной в десять миллиардов километров?

– Как знать! Береженого Бог бережет — вот мой девиз. Ближе к делу, Тинкерман. Если ты меня искал, говори в чем дело или проваливай. Я искал не ее, но вежливость помешала мне в этом признаться.

– Мы приблизились на расстояние, когда уже можно воспользоваться дальнобойной оптикой. Я подумал, может, ты захочешь взглянуть?

– Еще как захочу! Так бы сразу и сказал!

Она задрала куртку и сунула отлаженный бластер в кобуру, прилепленную прямо к телу под левой грудью. Я успел рассмотреть еще один бластер и два кинжала в ножнах. Толли известна своей предусмотрительностью. Она перехватила мой взгляд.

– Нравится, белый паренек? Если хорошенько попросишь, могу разрешить как следует посмотреть и потрогать.

– Как-нибудь в другой раз.

Мы оба знали, что другого раза не будет, но Толли обожала такие шутки. Мы шутили уже не один год, с тех самых пор как я впервые повстречал Толли Окумбу. Мы с Лией участвовали в экспедиции к руинам старого Лос-Анджелеса. Толли была телохранительницей. Среди руин почти не осталось жизни, но то, что еще жило, действовало быстро, ловко и безжалостно. Движущей силой тамошних обитателей был голод. Однако скорость, ловкость и безжалостность Толли были круче. Гораздо круче.

Самое забавное, Лия и Толли сразу понравились друг другу. Лия Хамакава уважает профессионалов в любой сфере деятельности. Они так хорошо ладили, что порой я чувствовал себя лишним. Толли частенько со мной заигрывала, но я знал, что дальше слов дело не зайдет. Лия иногда намекала, что не будет против, если у меня возникнет легкая интрижка с другой женщиной.

Как будто я мог…

Лия уже находилась в зале научного совета. На плече у нее сидел Моряк. Так звали грязно-желтого австралийского попугая с пучком розовых перьев на затылке и богатым словарным запасом из отборных непристойностей. В длительных путешествиях команда развлекалась, обучая его новым забористым словечкам. Когда мы вошли, он склонил голову набок, но, к счастью, промолчал. Лия указала на экран.

– Как вам это нравится? — шепотом осведомилась она.

Экран занимало увеличенное изображение странного объекта: огромная сфера с множеством граней, чем-то похожая на мутировавшего броненосца.

– Масштаб изображения вводит в заблуждение, — пояснил главный астрофизик. — На самом деле, объект имеет в поперечнике четверть световой секунды.

Я присвистнул: штуковина оказалась и впрямь здоровенной. Земля выглядела бы рядом с ней как горошина рядом с грейпфрутом.

Моряк с восторгом отреагировал на мой свист, решив, что это адресовано ему, и осведомился:

– Эй, пр-риятель, покажи девочке, где р-раки зимуют. Толли почесала у него под хохолком. Попугай потянулся к ней и защелкал клювом.

– Почему его не обнаружили с Земли? — спросил кто-то.

– Слишком темный. Это изображение сделано благодаря увеличению отраженного звездного света в десять миллионов раз. Его не обнаружишь даже орбитальными телескопами.

– Что же это такое?

– Что бы то ни было, — заявила Толли, продолжая почесывать попугая, — но объект явно искусственный.

– Такого размера? — удивилась Лия. — Ты только взгляни, какая громадина! Кто же способен создать подобное? Толли покачала головой.

– Это искусственный объект. И опасный. — Она удовлетворенно улыбнулась. — Смертельно опасный.

Загадочное космическое тело было обнаружено благодаря своему гравитационному полю. Зонды, запущенные в межзвездное пространство, слегка отклонялись от курса, где-то на расстоянии световой недели от Плутона. Погрешность была слабой и быстро корректировалась, однако земные компьютеры, следившие за траекторией, заметили неладное и определили причину: большое небесное тело, самое вероятное, планета. Однако ее влияния на орбиту Плутона обнаружить не удалось. После вычисления местоположения объекта к нему был отправлен исследовательский корабль «Одиссей» с экипажем из трех человек.

За день до сближения «Одиссея» с объектом связь с кораблем оборвалась. Спустя две недели он вновь вышел на связь, передавая телеметрическую информацию, но сам экипаж молчал. Вскоре корабль вернулся в Солнечную систему, а перехват состоялся уже за орбитой Юпитера. Память бортовых компьютеров была стерта. Из трех исследователей назад возвратился только один — абсолютно невменяемый.

И тогда наступил наш черед.

«Орфей» был высокоскоростным исследовательским кораблем в семь раз крупнее «Одиссея», в два раза быстроходнее, с тремя термоядерными двигателями, обеспечивающими пятикратное ускорение столько времени, сколько выдержит экипаж. Мы были вооружены до зубов, оснащены всеми мыслимыми приборами от микроволновых зондов до гамма-телескопов; в команду входили ученые, техники, пилоты, психологи, даже специалист по выживанию. Мы были готовы ко всему.

Во всяком случае, мы надеялись, что готовы ко всему.

«Орфей» тормозил. На борту возникло полуторное тяготение. При повышенной силе тяжести я чувствую себя неуклюжим, глупым, измотанным, как хронический алкоголик после третьего стакана, когда пьяное счастье его уже покинуло и наваливается только слабость и тошнота. Необходимо обдумывать и контролировать каждое свое движение, в точности так, как это делает пьяный, не совсем утерявший стыд.

Секс при такой силе тяжести — наихудшая реклама космических полетов, но все же он возможен. Конечно, можно и рискнуть, если бы удалось убедить Лию…

Мы были свободны от вахты и лежали, отдыхая, на нашей общей койке. Даже бесформенный комбинезон не делал изгиб ее плеч и бедер менее соблазнительным. Я присел и стал с величайшей осторожностью массировать ей плечи.

– Ну, и что же это такое? — спросила она. ;

– То есть? Это просто массаж…

– Нет! — Она засмеялась. — Ты тоже думаешь, что перед нами искусственный объект?

– А ты?

– Я считаю, что это естественное образование. — Она лениво покачала головой и перевернулась на живот. Ее глаза были полуприкрыты и затуманены. — Только очень странное образование. — Обращалась она, главным образом, к подушке. — Нет отражения радарного сигнала. Ни миллиметрового диапазона, ни микроволны — вообще ничего. А ведь мы подлетели достаточно близко, чтобы получить хоть какой-то сигнал… Что ты на это скажешь? Мы все время фотографируем планету, чтобы синтезировать объемное изображение, но ничего не получается. Такое впечатление, что у нас нет даже двух снимков одного и того же объекта; можно подумать, что он меняет форму всякий раз, когда мы спускаем затвор.

Я с предосторожностями вытянулся с ней рядом, нашел молнию на ее комбинезоне и расстегнул одной рукой, другой по-прежнему поглаживая ей спину.

– Расскажи еще, — нежно попросил я, спуская ее комбинезон с одного плеча. Та загадка, которая сейчас интересовала меня, находилась рядом, что не делало ее менее таинственной.

– По-моему, мы ее вообще не видим, — сказала она. — Картина, которую мы видим, на самом деле не существует. Она от нас прячется, Тинкерман.

Я поцеловал ее в плечо.

– Раньше мы ничего подобного не наблюдали. Загадка загадкой, а я ее все равно разгадаю. Сдерну все покровы и украду секреты.

Лия Хамакава привлекала меня и вскружила голову с первого же дня, когда я ее увидел. Насчет ее отношения ко мне не могу сказать ничего определенного. Мне часто казалось, что она меня просто терпит, бесцеремонно высмеивая, как осла, пустившего слезу у нее на крылечке. Интеллектуально я ей, конечно, не ровня: у меня нет даже половины ее ума. Я бы мог служить при ней пилотом или выполнять мелкие поручения; хотя при желании она могла сама освоить любое дело.

Я так давно преследовал Лию, донимая ее своей любовью, что уже не помнил, как это началось и почему; быть может, я следовал даже не за ней, а за собственной мечтой? Меня мучил страх, что рано или поздно она ускользнет, польстившись на какую-нибудь тайну, требующую объяснения, или научную аномалию, и даже не заметит, что меня больше нет рядом; максимум, чего от нее можно было ожидать, это легкого сожаления, если я вдруг исчезну.

Но этот момент еще не настал. В нашей общей каюте, обдумывая с пьяной дотошностью каждое свое движение, я овладевал ею, забыв и будущее, и прошлое, и вообще все на свете, кроме нежности; в конце концов и она, по-моему, немного забылась и какое-то время существовала только вместе со мной, здесь и сейчас.

«Орфей», удалившийся от родной планеты на расстояние полутриллиона километров, представлял собой двенадцать одинаковых сфер, расположенных по кругу. Их соединяли бериллиево-титановые перемычки. В центре круга — длинный узкий цилиндр. К цилиндру были подвешены три небольших транспортных корабля — открытые платформы из бериллиевого сплава с атомно-водородными двигателями. Здесь же находился и спускаемый аппарат «Эвридика». Наш корабль буксировал за собой пустые цистерны из-под водорода, похожие на медуз, угодивших в рыболовную сеть. Вся конструкция заканчивалась тремя дюзами. Прозрачное пламя, вырывавшееся из них, толкало корабль в пустоту, как невидимая, но очень сильная рука.

Мы подбирались к ЗАГАДКЕ все ближе, и она становилась все причудливее. Она больше не выглядела на снимках объектом с поперечником в четверть световой секунды: теперь она была вообще ни на что не похожа.

«Орфей» не должен был подходить к объекту ближе, чем на полмиллиона километров. Это вдесятеро превосходило расстояние, на которое к нему подлетел злополучный «Одиссей». После полета, длящегося целый год, наш капитан не хотел спешить и желал получить представление о «звере», прежде чем столкнется с ним нос к носу.

Я нашел Толли и Лию в третьем научном отсеке. Здесь было тесно от аппаратуры. Лия снимала показания с каких-то приборов. Она взирала на них любовным взглядом; мне никогда не удавалось добиться от нее подобного внимания. Толли почти не уступала ей во въедливости: загипнотизировав взглядом один прибор, она внезапно бралась за другой; она смотрела на дисплеи, как на смертельных врагов или неведомую опасность, которую надлежит оценить и победить.

Ни та, ни другая не обращали ни малейшего внимания на меня. Зато мне на плечо вспорхнул Моряк, и я стал рассеянно почесывать ему спинку.

Я повернулся к иллюминатору. Наверное, один я на всем корабле пытался разглядеть ЗАГАДКУ, а не ее оцифрованное изображение. В иллюминаторе планету, разумеется, не было видно, там зияла черная пустота. В пустоте были рассыпаны звезды: Близнецы, Плеяды и Гиады романтично мерцали, как искры на ветру.

Я заморгал. В отсутствии атмосферы звезды не мерцают. Проверил еще разок: нет, все так!

– Лия! Мы что, в атмосфере?

Она не повернула головы.

– Нет.

– Ты спятил, белый? — вмешалась Толли. — Забыл, что наш корабль не предназначен для полетов в атмосфере? Если ионная плотность возрастет, капитан Шен живо смоется отсюда, будь уверен.

Я помалкивал, не отрываясь от иллюминатора. Звезды упорно продолжали мерцать. Зрелище было симпатичное, но мне все равно не нравилось.

– Ближняя точка через десять секунд, — объявила Лия.

Внезапно я увидел в самом центре загадочной пустоты то, чего там не было видно до сих пор: планету. Не темный смерзшийся комок, плавающий на расстоянии полутриллиона километров от светила, а великолепный мир с густыми белыми облаками, зелеными континентами и синими океанами, манящий и абсолютно немыслимый.

– Ближняя точка!

Планета пронеслась мимо, схлопнулась в синюю точку и пропала вовсе.

Даже если где-то там находилась безжизненная замерзшая планета, ее нельзя было разглядеть в межзвездном пространстве невооруженным глазом. Тем более — моим.

Кажется, Лия говорила, что приборы показывают совсем не то, что есть на самом деле?

– Планета, — пробормотал я, но меня никто не слушал. — Планета.

«Орфей» завис в десяти миллионах километров от ЗАГАДКИ и выключил двигатели. Он будет медленно приближаться к планете, но пока, на расстоянии половины световой минуты, мы ничего не почувствуем. Пройдет немало дней, прежде чем движение станет заметным.

ЗАГАДКА висела под нами — невидимая, но притягивающая. Корабль начал свободное падение. Все, кроме дежурного пилота, собрались в кают-компании обсудить ситуацию.

Никто, кроме меня и, возможно, Моряка, не видел планету. Или видел, но держал язык за зубами. Показания приборов были разноречивыми. Словом, что-то там, в пустоте, было, но что — никто не знал. Радар не мог определить характер поверхности, лазерные и рентгеновские излучатели тоже били словно в пустоту. Два маленьких зонда, отправленных на разведку, вернулись целехонькие, но без всякой информации. Единственное, о чем можно было сказать с определенностью, это тяготение: сферическое гравитационное поле, без всяких искажений, экваторного скачка и каких-либо гравитационных аномалий. Лия назвала это поле поразительно «мягким».

Зато связисты преподнесли сюрприз: перестали поступать сигналы с Земли. Более того, мы стали получать собственные отраженные сигналы, словно вакуум внезапно обрел свойство металлического щита.

– Если интегрировать интенсивность отраженного сигнала, — сказал связист, — учесть движение корабля и обратный конус Гаусса, то его суммарная сила будет той же, что у подаваемого нами.

– И что же это означает?

– Сигнал не проходит.

Дискуссия продолжилась, причем все заговорили одновременно.

– Искусственный объект! Черная дыра! Новый «карлик»!

Моряк прыгал по плечам, как по жердочкам, посвистывая и пощелкивая; кто-кто, а он вовсю наслаждался суматохой.

Лия покачала головой; ее короткие черные волосы, вспорхнув, снова легли на место. В невесомости, сопровождавшей свободное падение, ее тело изогнулось, как в экзотическом танце.

– Нет. Тут что-то иное.

– Через минуту я приму решение, как продвигаться дальше и продвигаться ли вообще, — провозгласил капитан Шен.

Капитан был низкорослым азиатом с короткой седой порослью вокруг лысины; точно такая же короткая поросль обрамляла его подбородок. Назвать его тираном было нельзя: он любил пошутить, перекинуться с членами команды в картишки и делил каюту со вторым пилотом Дейлом Тен Айком, но во всем, что касалось «Орфея», его решение было окончательным.

– Корабль не место для демократии, — напомнил он. — Однако прежде чем я приму решение, готов выслушать любые мнения и предложения. Мы могли бы повернуть назад прямо сейчас. Рано или поздно мы покинули бы эту эхо-сферу…

– Примерно через неделю, капитан, — подсказал связист.

– Благодарю, мистер Лоусон. После этого связь с Землей восстановится. Уже это было бы впечатляющим достижением. Думаю, мы могли бы считать главную научную цель экспедиции достигнутой. Но мы также можем остаться здесь и постараться побольше узнать о планете. Ваше мнение?

– Остаться!

– Если мы улетим, неизвестно, когда еще вернемся сюда. Над» сначала разобраться.

– Останемся!

– Надо подлететь поближе.

– Жаль останавливаться на полдороге!

– Еще целый год обратного пути — и никаких результатов? Мы же, по сути, вернемся ни с чем.

– Отлично, — подытожил капитан. — Я учту ваши соображения. Доктор Хамакава, вы хотели что-то добавить?

– Да. Я предлагаю высадку. Капитан и глазом не моргнул.

– У вас есть убедительные основания полагать, что мы обнаружили поверхность для высадки?

– Показания всех приборов по отдельности не позволяют сделать такого вывода. Но все вместе — другое дело. Что-то искажает показания наших датчиков. Значит, там что-то есть. Гравитационное поле свидетельствует, что мы имеем дело с объектом размером с планету. Будь перед нами черная дыра, она бы оказалась не больше мячика для гольфа. Такую на разглядишь. Словом, мы столкнулись с чем-то очень странным. Я уверена, что перед нами объект, обладающий поверхностью. Но узнать это можно только одним способом — побывать там.

– А как насчет доказательств, доктор Хамакава?

– Считайте это озарением. — Она пожала плечами. — Или интуицией.

– Хорошо, доктор Хамакава. Составьте план высадки. — Капитан Шен поднял руку, требуя тишины. — Я еще не принял решения. Так что жду вашего доклада, доктор Хамакава. Я ни при каких обстоятельствах не подвергну корабль опасности и не подлечу к аномалии ближе, чем на полгигаметра. Предложите план, в котором были бы учтены все случайности, даже те, которые вы отметаете как невероятные. — Он развернулся. — Прошу ко мне ровно в двадцать два часа. Все свободны.

Лия избрала необычную траекторию: эллиптический эпициклоид, по которому мы шли с постоянной тягой. Теоретически подобная траектория известна, но я что-то не слыхал, чтобы кто-нибудь действительно описал столь сложную кривую. «Орфею» предстояло запустить спускаемый аппарат «Эвридику» на высокую эллиптическую орбиту. Когда «Эвридика» подойдет к низшей точке, аппарат включит двигатели и начнет вращение, чем-то напоминая огненную вертушку на палочке. Вектор вращения постепенно замедлит орбитальное движение и уронит «Эвридику» на гипотетическую поверхность, но аппарат до нее не долетит: тот же вектор замедлит, а потом остановит спуск. После короткого зависания с набором момента силы, противоположного вектору тяготения, продолжающий вращение аппарат вернется на орбиту.

Лия принялась объяснять преимущества такого маневра. Стоит его начать и не потребуется менять силу тяги и вращения. Главное — работа самих двигателей: даже при полном выходе из строя навигационной и прочей электроники «Эвридика» благополучно выйдет на исходную орбиту.

«Эвридика» должна была лишь пролететь над поверхностью. Капитан Шен отказался рисковать спускаемым аппаратом. Однако план Лии на этом не заканчивался. В точке парения экипаж аппарата должен был испытать нормальное земное тяготение, и участвовать в полете вызвалась полкоманды. Но Лия выбрала для высадки Толли и меня. Нам предстояло воспользоваться тремя транспортными челноками, набитыми оборудованием, а челноки понесет к объекту «Эвридика». Во время недолгого парения нам следовало удостовериться, действительно ли объект обладает поверхностью, и принять решение о высадке. Транспортные челноки отделятся от «Эвридики» и опустятся. Тот же маневр, произведенный повторно, позволит нас подобрать.

– Безумный план! — заявила Толли. — Мне он нравится!

– Все получится, — сказала Лия. — Планета очень странная, но мы знаем, что на ней действуют законы тяготения.

– Можешь на меня рассчитывать, — сказала Толли. — Когда летим?

В спартанской каюте Толли стоит статуэтка Будды из красного дерева. Это не толстый улыбающийся Будда, какие восседают в дорогих китайских ресторанах, а стройный жилистый мужчина, скрестивший ноги и закрывший глаза; длинный посох лежит у него на коленях. Ни разу не слышал, чтобы Толли говорила о статуэтке, и не видел, чтобы она на нее смотрела, однако статуэтка сопровождает ее повсюду. Стоит Толли попасть туда, где можно найти хотя бы один цветок, этот цветок обязательно будет преподнесен Будде. Может показаться, что статуэтка не соответствует образу жизни ее хозяйки, но Толли, наверное, подражает монахам-воинам. Я никогда не задавал ей вопросов на этот счет.

Возможно, находясь одна в челноке, состыкованном с «Эвридикой», и готовясь к неведомому, она молилась. По крайней мере, я сотворил молитву, хотя был уверен, что Лия обошлась без нее.

«Эвридика» включила двигатели, и я почувствовал, как исчезла невесомость. Внизу не было видно ничего, кроме черноты, но у меня росло ощущение, что мы подвешены в пустоте и не движемся, а к нам на огромной скорости приближается нечто чудовищное. Я сидел в плетеном кресле внутри крохотного пузыря — кабины транспортного корабля, притянутого к «Эвридике» полимерными стропами. Транспортные корабли были набиты приборами под завязку.

Затаив дыхание, я посмотрел вниз, пытаясь сфокусировать зрение. Подо мной что-то находилось, но сознание отказывалось это «что-то» воспринимать. Я решил сосредоточиться на небольшом элементе, скажем, на крае. Проследив, куда уходит край, я различил круг.

Внезапно изображение сфокусировалось, и я увидел не один, а бесконечное множество, тысячи, миллионы кругов; поверхность внизу состояла из безупречных кругов с четкими краями. Круги, насколько хватало взгляда, тесно примыкали друг к другу; одни были так малы, что казались точками, другие были настолько неохватны, что терялись в бесконечности. Масштабы кругов были так же неисчислимы, как и сами круги. Круги нигде на залезали друг на друга. Картина была до того четкой, что я поразился, почему только что не мог всего этого заметить.

«Эвридика» падала, продолжая вращение; плазма из ее сопла пересекала пейзаж из кругов, как тонкая карандашная линия. Внезапно внутри кругов я увидел еще круги. Зрелище превратилось в наслоение кругов. Передо мной простерлось необозримое пространство с мириадами отверстий. То был настоящий китайский шарик с миллионами дырчатых поверхностей. Правда, уже видно, что это не слоновая кость, а тени, перемещающиеся вместе с нами. Круги расширялись, грозя нас проглотить по мере приближения к ним «Эвридики». Видит ли это пилот? Видит ли все это Лия?

Поверхность можно было рассмотреть с такой поразительной отчетливостью, будто до нее оставалась какая-нибудь сотня метров. Однако и лазерный высотомер, и радар не показывали ничего, кроме вакуума, а внешняя камера фиксировала только черную пустоту. Я почувствовал два почти одновременных толчка: Толли и Лия дружно отсоединились от «Эвридики». Мы достигли нижней точки, и «Эвридика» на мгновение застыла неподвижно. Не успев обдумать свои действия, я дернул рычаг и присоединился к ним.

Пиротехнические заряды обрезали полимерные стропы, притягивавшие мой транспортный корабль к «Эвридике». Катер, которому я так и не удосужился присвоить имя, начал отвесно падать, но еще до того, как я принял на себя управление, включились стабилизаторы. Моя машина ожила и помчалась на автопилоте прочь от «Эвридики» и ее невидимого, но смертоносного выхлопа. «Эвридика» завалилась на бок и ускорила полет. Вскоре она превратилась в забирающуюся все выше крохотную звездочку. Я остался совершенно один, подвешенный в ужасающей пустоте.

– Отделение состоялось, — сказал я в микрофон, но мои слова потонули в лишенной эха бездне.

Вдруг я обнаружил, что поверхность обладает рельефом: там зияли головокружительные пропасти и громоздились высоченные пики. Я встревожился, удастся ли мне благополучно достичь поверхности, которую отказывались признавать и мой высотомер, и радар, — поверхности, которая могла оказаться и невероятно далеко, и в опасной близости. Но тут последовали толчки, подсказавшие, что полет окончен.

Спустя минуту-другую я увидел над собой катер Толли и его синевато-желтый выхлоп. У меня упало сердце. Такой выхлоп — дурной симптом: у нормально работающего атомно-водородного двигателя выхлоп почти невидим. Катер Толли накренился, завис над плоским участком и благополучно опустился. Я перевел дух.

Если верить приборам, у планеты была атмосфера, хотя при спуске не наблюдалось даже подобия воздушного потока. Приборы показывали наличие в атмосфере кислорода, азота, аргона, двуокиси углерода — в правильных пропорциях, при оптимальном давлении; наличествовали даже пары воды. Казалось, это место создано специально для нас, только нас оно и дожидалось.

Я отключил систему жизнеобеспечения и открыл клапан, чтобы уравновесить давление в кабине с давлением снаружи. Свой защитный костюм предусмотрительно оставил застегнутым. Воздух из кабины не рванулся наружу; я ожидал, что вспыхнут красные индикаторы, свидетельствующие о вакууме за пределами корабля, но этого не произошло. Я покрутил головой и вздрогнул. От внезапного приступа страха свело живот. Набрал в легкие побольше воздуху и медленно выпустил его. Спокойно! Я уставился на приборную панель и уловил позади нее какое-то движение. Перегнувшись, заметил в джунглях проводов черные бусинки немигающих глаз.

Я вытянул палец. Во взгляде птицы читалось недоверие.

– Вылезай, Моряк. Полюбуемся вместе на достопримечательности Раз уж ты залетел в такую даль, нечего сидеть в тесноте.

– Девочки хотят веселиться, — пожаловался Моряк и неуверенно! перешел на мой палец в перчатке. Я опустил его на приборную панель! Ему не полагалось здесь находиться. Он свободно расхаживал по «Орфею», однако в спускаемом аппарате ему было делать нечего. Видимо, он пробрался сюда после ухода техников, пока мы получали последние инструкции.

– Ну, и попал ты в беду, приятель! — сказал я ему.

– Меня кличут «Бедой», — согласился он и занялся перышками у, себя на груди. Судя по всему, окружающий ландшафт не вызывал у него никакого интереса. — Мне бы пор-развлечься, бр-раток.

Я наблюдал одновременно за Моряком и за Толли, надувавшей жилой пузырь. Попугай преспокойно дышал местным воздухом и не собирался отбрасывать лапы. Дождавшись, пока надуется пузырь, я вышел. Притяжение оказалось в самый раз. Я не удосужился посмотреть на приборы, но был уверен, что если оно и отличается от земного, то на самую малость.

Через несколько минут появилась Лия. Я некоторое время колебался, прежде чем принять решение. Раз этим воздухом может дышать попугай, значит, он годится и для меня. Я выключил подогрев костюма и снял шлем. Воздух оказался прохладным и чистым.

– Ну и дурень! — сказала Толли вместо приветствия, когда я вошел в жилой пузырь. — Решил покончить жизнь самоубийством на наших глазах?

– Воздух годится для дыхания.

Она удивленно покосилась на датчик.

– Только что на них были другие показатели.

– При спуске приборы показывали стопроцентный вакуум, — заявила Лия, входя в пузырь. Выпрямившись, она сняла шлем и встряхнула волосами. — Потом все изменилось: атмосфера точь-в-точь, как на Земле на уровне моря. Вы смотрели вверх?

Я задрал голову и увидел сквозь прозрачную стенку пузыря безоблачную бледную голубизну.

– Пока мы спускались, у неба вообще не было цвета, — медленно проговорила Лия. — Поразительно: ни черное, ни даже серое, а совершенно бесцветное. А потом, когда мы отвлеклись, все изменилось.

– У тебя что-то не то с главной силовой установкой, — сказал я Толли. — Я видел твой выхлоп.

– Знаю. Перед самым спуском аварийная система сигнализировала неполадке. Мне оставалось только совершить посадку.

– Я посмотрю, в чем дело.

– Давай. — Толли проверила заряды своих омнибластеров. Кроме оружия, она нагрузилась мешком для образцов и небольшим рюкзаком с припасами. На ремне у нее красовались два переговорных устройства и навигационный прибор, указывающий ее местонахождение по отношению к спускаемому аппарату, куда бы она ни забралась. Я знал, что бластерами ее арсенал не исчерпывается.

– Можете отлучаться в свои катера для проверки приборов, но дальше не отходите, — решительно проговорила она. — И не снимайте скафандры. Кто знает, вдруг здесь в любой момент может опять возникнуть вакуум. Не теряйте бдительность. Понятно?

– Почему? — спросил я.

Она сбегала на свой корабль и возвратилась с реактивным ружьем за спиной.

– Похоже, нас тут ждали. Я схожу на разведку: может, познакомлюсь с хозяевами. А вы сидите тихо.

Я проводил ее взглядом. Мне показалось, что, сделав всего несколько шагов, она пропала за горизонтом. Может, я был так ошеломлен, что потерял представление о времени? Повернув голову, я увидел Лию в шлюзе жилого пузыря. Вернувшись к своему кораблю, она снова стала снимать показания приборов. Ее походка показалась мне странной; приглядевшись, я понял, что она не касается грунта. Видимо, «дробность» поверхности продолжалась и на микроскопическом уровне: крохотные трещины были меньше, чем длина световой волны, и располагались так тесно, что выдерживали вес человека, оставаясь при этом совершенно невидимыми.

Я принес из своего корабля Моряка.

– Здесь тысяча и один парадокс, — сказала мне Лия. Стоя рядом с пузырем, она рассматривала безоблачные небеса.

Я кивнул. Вспомнив предостережение Толли, я застегнул костюм. Моряк преспокойно сидел у меня на плече и довольно щелкал клювом.

– То, что птица дышит, тоже необъяснимо. Ты меня видишь?

– Разумеется!

– А ландшафт?

– Тоже.

– Интересно, каким образом? Ведь от Солнца нас отделяет полтриллиона километров. Откуда берется свет?

А ведь она права! Все было хорошо освещено, однако источник света отсутствовал, а вместе с ним и тени. Свет просто БЫЛ.

– Ты зафиксировал локальное гравитационное ускорение, пре чем выйти из корабля?

– Признаться, нет. Но здешнее тяготение для меня в самый р; Прямо как дома.

– Мне тоже так кажется. Вряд ли оно отклоняется от нормального значения больше, чем на пять процентов. Представляешь, как я удивилась, когда увидела на приборе 2,3?

– В два и три десятых выше обычного? Знаю я, что значит подобная перегрузка! Тут и двух «g» нет.

– Вот именно! Ты только подумай: мы отделились от «Эвридики» при одном «g» и спустились. Что, если прибор не врет? Все прочие параметры взбесились, но все, что относится к гравитации, пока что не вызывало подозрений.

– Но этого же просто не мо… Она остановила меня жестом.

– Погоди. Тяготение казалось бы нам нормальным, если бы наше восприятие времени ускорилось пропорционально с ним.

– Растяжение времени? Но для этого потребовались бы невероятные гравитационные поля…

– Не то, чтобы растяжение времени, но что-то вроде того. Наверное, отделившись от «Эвридики», мы преодолели не десятки километров, а гораздо больше. Что, если здесь искривлено пространство? Скорее всего, мы оказались там, где тяготение достигает 2,3g.

– Но это же… — Я торопливо считал в уме. — Почти девять тысяч километров! Мы что же, свалились на такую глубину? С ума сойти!

– Восемь тысяч восемьсот.

– Да у нас топлива бы не хватило, чтобы пролететь девять тысяч километров при одном «g», не говоря уж о перегрузке.

– Ты забываешь об искривлении пространства. Нам расстояние показалось меньше. Гораздо меньше. Чем ближе мы оказываемся к центру объекта — или к «горизонту события», — тем больше сжатие пространства.

– Теперь повеселимся, р-ребята! — одобрил Моряк, с готовностью присоединяясь к беседе.

– «Горизонт события» — это же условный радиус «черной дыры»! Думаешь, мы в нее попали?

– Наоборот! Сам подумай: в «черной дыре» время замедлилось бы, а не ускорилось. Это — противоположность «черной дыре».

– «Белая дыра»?

– Тоже нет. Хлесткие эпитеты только вносят путаницу, Тинкерман. Не пытайся давать явлениям простые определения, иначе не сможешь правильно мыслить. Здесь все гораздо сложнее.

– Меня кличут «Бедой», — предупредил Моряк.

По инструкции полагалось постоянно поддерживать друг с другом радиосвязь, однако нам не удавалось даже получить надежный сигнал с радиолокационного маяка Толли, не говоря уже об аудиосвязи. Я занялся двигателем на катере Толли, а Лия вернулась к приборам.

Толли появилась только через несколько часов. Шлем болтался у нее на спине, снятые перчатки торчали в зажимах на локтях — наверное, гак ей было легче управляться с реактивным ружьем, которое она несла в руках.

– Можете снять скафандры, — сказала она.

– Это безопасно? — спросила Лия.

– Опасность не здесь, а там, — ответила Толли. — Там ее полно. Но воздух вполне пригоден.

Она поставила ружье на предохранитель, сняла со спины рюкзак с образцами и уселась с ним рядом, скрестив ноги. В такой позе она напоминала черную железную статуэтку древней богини смерти, от которой исходила аура спокойной силы.

– Не на этом уровне, — задумчиво продолжила она. — Этот уровень безопасный. Их уровень ниже.

– «Уровень»? — спросила Лия.

– «Они»? — спросил я.

– Существа, — ответила Толли. — Опасные, но не слишком, если быть настороже. Очень быстрые, со страшными когтями, но соображают слабовато. Двоих я пристрелила, а остальные не решились приблизиться.

Она открыла рюкзак. Зверюга, извлеченный оттуда, был похож на небольшую рысь, только шестилапую и с длинными зубами. Передние лапы заканчивались острыми, как бритвы, когтями. Толли подергала животное за задние ноги:

– Какова мускулатура? Можете себе представить скорость и маневренность! А теперь взгляните на центр тяжести. — Она приподняла тушу. — Этот зверь может бегать на четырех задних лапах, используя две передние как оружие. Это очень важно: так он становится несравненно опаснее кошки. Он может драть вас когтями и при этом крутиться, увиливая от заряда. Чтобы его уложить, мне потребовалось два выстрела. — Она закатала рукав и показала разорванную термоизолирующую подкладку. — Центральные лапы тоже опасные.

Это произвело на меня сильное впечатление. Любое создание, которое Толли удалось уложить только со второго выстрела, заслужив серьезного отношения. Я посмотрел на нее. Она хорошо скрывала св. чувства, но сияние глаз и чуть искривленные губы подсказали, что Т ли возбуждена больше, чем хотела бы показать. Неведомый зверь набросился, едва не угробив ее, теперь она светилась от счастья.

– О каких уровнях ты говоришь? — спросила Лия.

– По-моему, эта планета состоит из слоев, как китайская голо ломка: скорлупка за скорлупкой. Я наткнулась на здоровенную дыру. Нас действительно окружали бесчисленные дыры самых разных размеров. — И спустилась туда.

– И что же внутри?

– Все как здесь. Только небо чуть потемнее, с синевой. Мне казалось, что моя веревка свисает из пустоты, а дыра, в которую я прыгнула, была почти невидимой, все равно что круглое облачко. Зато там водится зверье. Кстати, там тоже дырки — на нижние уровни.

– Теперь понятно, почему у нас были трудности со связью, — с зала Лия. — Здесь хорошая проходимость радиоволн по горизонтали, не по вертикали.

– Как это может быть? — спросил я.

– Есть кое-какие догадки. Если я права, то мы ничего не сможем поделать.

– Может, поставить у края дыры усилитель сигнала?

– Попробовать можно, но вряд ли это поможет, — ответила Лия.

– Там глубоко? — поинтересовался я.

Я уже заглядывал в дыры и не мог определить глубину — метр, а может, целый километр.

– Нелепое ощущение, — ответила Толли. — Снизу кажется, отверстие очень далеко, но на самом деле не больше метра. Даже веревка к чему — можно допрыгнуть.

– Ну да? — внезапно заинтересовалась Лия. — А у тебя не торчала голова?

– Нет. Странно, правда?

– Здесь все странно. — Помолчав, Лия продолжила: — Есть еще одна проблема, о которой пора вспомнить: как «Эвридика» нас отсюда заберет.

– В чем же проблема?

– Надо определиться со временем, — сказала Лия. — Если мои подозрения верны, то выходит, что для нас время движется гораздо быстрее, чем для «Эвридики». Если нам не синхронизоваться, она не сможет подобрать нас тогда, когда мы взлетим. Связи с ней нет. Придется сверить часы, чтобы определить разницу во времени там и у нас, но мне пока не удалось докричаться до «Орфея».

– У тебя есть план? — спросила Толли.

Она как будто не беспокоилась. Выживание во враждебной среде было ее специальностью, физику же она отдавала Лие.

– Скорее, кое-какие соображения. Раз мы не можем установить связь с «Орфеем», то первым делом необходимо запустить зонд. Я задумала пару экспериментов; главной задачей зонда будет установление связи с «Орфеем». Я проанализировала, как терялась связь по мере снижения, и поняла, что, подняв зонд на высоту в несколько сот километров, мы сможем восстановить связь с «Орфеем». Мы введем в его главный компьютер данные, которые нам удалось собрать, оповестим их о нашем местоположении. Они знают, где нас выбросили, но поверхности не видят и не имеют представления о скорости вращения планеты. Зонд сообщит им о нашем временном режиме, а нам — о режиме времени на «Орфее», а также на «Эвридике» в момент причаливания.

– План хорош, — сказала Толли. — Давно пора поговорить со своими.

Зонд представлял собой сферу диаметром около метра, наполненную одноатомным водородом под высоким давлением; к днищу сферы крепился маленький двигатель-катализатор, превращавший топливо в сверхзвуковую струю двуатомно-водородного выброса. Толли сказала, что мы могли бы побывать на нижнем уровне, где нам ничего не угрожает, если будем глядеть в оба. Пока Лия готовила зонд к запуску, мы с Толли выпустили из жилого пузыря воздух и опустили его вниз. Опасные звери, напавшие на Толли, не попались мне на глаза. Небо и земля были испещрены кругами.

Когда вернулся обратно зонд с параметрами «Орфея», я облегченно перевел дух. Наличие связи сразу сделало наше положение надежнее. Дождавшись зонда, Толли ушла на разведку, предупредив нас, чтобы МУ были настороже и никуда не уходили, пока она не вернется. Лия валилась в пузырь обрабатывать данные. Немного погодя я заглянул к Ней и спросил, как дела.

– Я запустила вместе с зондом атомные часы. Теперь я могу сравнить время. Как я и ожидала, чем выше взлетает ракета, тем «нормальнее» идет на ней время. Атомные часы отстали от моих на 23 минуты я измерила допплеровский сдвиг несущей волны зонда. Так я получила второе показание временного растяжения на зонде по отношению к нашему времени, а также сжатия радиального расстояния. Вот мы и выходим на параметры пространства, в котором оказались.

– Что же получается?

Она улыбнулась. Взгляд у нее был затуманенный, вид отрешенный.

– Я еще не пришла к определенному выводу. — Она стала облачаться в скафандр.

– Куда ты?

– Хочу оглядеться. Поразительное место! Все, что я вижу, наводит на новые мысли. Надо во всем разобраться.

– Но ведь Толли предупреждала…

Она взяла омнибластер и повесила его на плечо.

– Буду осторожна.

Я смотрел ей вслед. Могла бы спросить, не хочу ли я составить ей компанию… Что я вообще здесь делаю? Зачем за ней потащился? Мгновение — и она уже скрылась за горизонтом.

Путешествие Лии обошлось без приключений. Когда она возвратилась, ее рюкзак был набит странными кристаллами. Все они, как и окружающая местность, состояли из наслоений кругов, от больших до микроскопических, причем менявших оттенок в зависимости от угла зрения. Когда она брала очередной кристалл, ее пальцы, казалось, сжимают воздух на значительном расстоянии от кристалла, настолько «дробной» была его поверхность.

Толли возвратилась нескоро. Ее костюм был изодран, в одном месте красовалась дыра до самой подкладки. Толли ничего не стала объяснять. Лия отвлеклась от своих кристаллов и спросила:

– Ничего нового, Толли?

– Ничего.

Лия вздохнула и снова принялась за кристаллы.

Это странное место все время оставалось освещенным. Не было ничего подобного смене дня и ночи. Мы бодрствовали не меньше 40 часов, прежде чем Лия объявила перерыв. Моряк давно уже нашел себе жердочку в одном из приборов и спрятал голову под крыло. Время от времени он открывал один глаз, сердясь на бесконечный день. Все мы страшно устали. Лия, нисколько ни стесняясь, разделась до трусов и нашла себе место на полу. Я примостился рядом. Со стороны нас с Лией можно было принять за невинных детей. Толли тоже, наверное, уснула, только у самого шлюза — сидя, с ружьем на коленях.

Мне снилось, как я гуляю по дробному пространству. Во сне оно казалось мне совершенно нормальным, даже удобным. Со мной прогуливалась соседская девушка: я не вспоминал ее много лет. В детстве мы вместе играли, потом вместе пошли в школу; и вот теперь я увидел ее взрослой. Всякий раз, когда я глядел на нее, она оказывалась вне поля моего зрения, но мы все равно беседовали, прогуливаясь по этой странной местности. Она привлекала мое внимание к диковинам: пучку игл высотой в тысячу километров, вибрирующему кристаллу, разразившемуся речью на неведомом языке, стоило к нему притронуться; от всех этих чудес у меня шла кругом голова. Девушка не понимала причины моего восторга: ей все это было привычно. Я не мог вспомнить, как ее зовут, но это меня совершенно не тревожило, потому что я не сомневался, что вот-вот вспомню все, в том числе и имя.

Мы остановились у россыпи кристаллов, и она заговорила о Лие.

– На самом деле ты ее не любишь, — заявила она, когда я все ей поведал. — По-моему, ты влюблен в любовь.

– Нет, — ответил я. Мне не хотелось обдумывать ее слова. — Нет. Ты не понимаешь.

– Так объясни, — тихо попросила она.

Прежде чем я сообразил, что все равно не сумею донести до нее сложность моих чувств, меня разбудила Толли. Она стояла надо мной с реактивным ружьем, напряженная, как струна.

– Ты это чего, белый? Хочешь гулять — гуляй, только не забудь прихватить омнибластер и предупредить меня.

Я огляделся. Жилого пузыря не было видно. Я сидел рядом с россыпью кристаллов, вблизи от которой сделал во сне привал, чтобы поговорить с… Как же ее зовут? Никогда не был с ней знаком. Мои родители так часто переезжали в места на место, что школьные знакомства длились не больше года. Чувство утраты кольнуло меня с такой силой, что перехватило дыхание. Значит, она никогда не существовала? Моего лучшего друга, единственного человека, которому я поведал о своих чувствах, нет и не было!

Повзрослев, я жил так, как привык в детстве: нигде подолгу не задерживался, переезжая по два-три раза в год. Все мои квартиры были временным пристанищем: я лишь оставлял там ненадолго свои вещи, но не обретал привязанности. У меня не было настоящих друзей; я даже не знал, что значит дружить. Для меня существовала только Лия.

Но Лия не была другом, которому можно открыть душу. С ней я всегда испытывал страх. Да, я боялся, что потеряю ее, проявив слабость, и старался не рисковать.

А вот Толли, напротив, я никогда не боялся.

– Ты ушел так тихо, что я не заметила твоего отсутствия, пока не услышала сигнал с охраняемого периметра. — Она усмехнулась. — Не догадывалась, что ты умеешь так неслышно двигаться! — Она похлопала меня по руке. — Прошмыгнуть мимо меня! Надо же! У тебя хорошие задатки. Их можно будет развить, если, конечно, тебя не погубит твоя собственная глупость. Ну, готов возвращаться?

Утром Толли ничего не сказала о моем походе прошлой «ночью»; я тоже смолчал. Когда я проснулся, Лия уже готовила к запуску очередной зонд.

Новый «день» начался с запуска зонда. Необходимо было сверить часы и передать на «Орфей», висевший на высокой орбите над нами, новую информацию. Я снова приступил к диагностике двигателя на катере Толли. К моменту возвращения зонда я уже обнаружил неполадку: дело было в инжекторе, разрегулированном, должно быть, в момент отделения корабля от «Эвридики».

Зонд принес вопросы наших ученых и послание капитана. Лия загрузила все это в память своего компьютера и стала читать, все больше приходя в волнение. Потом она подозвала Толли и меня.

– Капитан Шен зовет нас обратно на «Орфей». Его беспокоит непостоянство связи. Связь через зонд его не устраивает.

– Старик вздумал прислать нам на смену другую бригаду? — удивленно воскликнул я.

– Нет. — Лия покачала головой. — Он готовится к возвращению. Капитан считает, что мы уже «водрузили флаг» и «оставили свои следы». Экспедиция добилась успеха, можно ложиться на обратный курс.

Конечно, упоминание флага и следов было всего лишь данью традиции. Никто давно уже не водружал флаг, чтобы застолбить новую планету, к тому же на здешней дробной поверхности никакие следы долго не продержались бы.

– Ты сказала «зовет»? — вмешалась Толли.

В зависимости от использованных капитаном выражений его слова могли служить приказом, а могли и не быть таковым.

– Именно так, — подтвердила Лия. — Он предоставляет нам право самостоятельно определить ценность нашей работы. Лично я не готова довольствоваться флагом и следами башмаков. Здесь еще уйма дел.

– Тогда давайте продолжим экспедицию, — предложила Толли. — Твое мнение, Тинкерман?

Я переводил взгляд с одной на другую. Когда капитан нервничает, его волнение передается и мне. С другой стороны, проявлять осторожность — его долг. Я пожал плечами, изображая решительность.

– Не сомневаюсь, что катера смогут взлететь, но не помешало бы испытать двигатель Толли: как поведет себя отремонтированный инжектор? Потом надо бы проверить остальные: вдруг и у них неполадки? Все это займет день-другой, если работать с толком.

– Отлично! — обрадовалась Толли. — С этим не поспоришь. А вдруг у тебя уйдет на ремонт не два, а три дня?

– К тому же у них наверху время течет медленнее, чем у нас, — напомнила Лия. — Даже если мы задержимся, им покажется, что мы вернулись очень быстро. Особенно если мы отправимся вниз: ведь там время еще больше ускоряется!

– Здорово! — Толли улыбалась. — Мне еще столько надо выяснить!

– Я выставила ограждение в пятистах метрах. Дальше не заходите. — Толли приволокла еще одно реактивное ружье и положила его рядом со шлюзом жилого пузыря. — Я требую, чтобы вы никогда не расставались с бластерами, даже внутри пузыря. Опасность этого места трудно переоценить. На этом уровне шестилапые коты держатся своей территории и не потревожат вас, если вы не станете к ним вторгаться, но я ничего не могу гарантировать, если нападут более крупные шестилапые хищники третьего уровня, не говоря уже о тварях с четвертого.

– Ты побывала на двух нижних уровнях? — заинтересовалась Лия.

– На трех. Только не вздумайте последовать моему примеру! — Она пристально посмотрела на нас. — Я попробую найти на следующем уровне безопасное место для базы. Так мы получим дополнительное время, прежде чем капитан затребует нас обратно. Когда я все там разведаю, то позову вас. — Толли прикоснулась к моей руке: — Приглядывай за Лией. Вдруг опять забредет куда-нибудь не туда?

Таким способом она напоминала мне, что на самом деле склонность к бродяжничеству продемонстрировал я. Она впервые упомянула о «ночном» происшествии.

– Хорошо, — согласился я.

Пока Толли отсутствовала, Лия изучала свои кристаллы. Направив на один из них слабый лазерный луч, она наблюдала за отражением света от бесчисленных граней кристалла. Перемещая его, она добивалась изменения отражения; это выглядело то как абстрактный шедевр неведомого гения, то как строчка несуществующих писмен. Подойдя к ней сзади, я положил руку ей на спину и принялся массировать плечи.

– На что-то это похоже, — сказал я. — Того и гляди вспомню.

– Информация, — молвила Лия, не оборачиваясь. — Схема повторяется независимо от масштаба, но не стопроцентно. Кристалл хранит информацию на всех уровнях. Этот камешек все равно что лист бумаги: бесконечно огромный, немилосердно скомканный, но надежно сохранивший информацию.

Она передвинула луч. Я увидел инопланетный пейзаж с неспокойным морем.

– Совершенный кристалл не обладает энтропией и не содержит информации. Внеси в него беспорядочность — и она сама станет информацией. Совершенный беспорядок, то есть совершенная энтропия, неотличим от максимальной информационной плотности. — Она убрала кристалл из луча, взяла его пальцами и вытянула руку. На кристалл было трудно смотреть: разум не мог постичь его форму, сложность внутри сложности.

– Но что она означает? — спросил я.

– Ничего. Информация вне контекста не обладает смыслом. — Лия отбросила кристалл. — Без организующего разума информация — просто иная форма энтропии. Здесь, внизу, кристаллы несколько сложнее, чем на поверхности. Придется проверить, каковы они на нижних уровнях.

– Но Толли предупреждала…

– Толли повсюду чудится опасность. Разумеется, она находит то, что сама же ищет. А я ищу информацию. — Она отмахнулась, предвидя мое возражение. — Понятно- понятно, я буду осторожна. Буду соблюдать бдительность. К тому же у меня с собой бластер. Если ты настаиваешь, могу прихватить и реактивное ружье.

Я вдруг понял, что она сошла с ума. Дело не в импульсивности, а в самом настоящем, поддающемся клиническому определению, безумии. Психологи ставят в подобных случаях особый диагноз — «синдром новой планеты», или «эйфория исследователя». Еще перед полетом нас предупредили, что эту болезнь как минимум один раз подхватывают все без исключения, стоит только ступить на новую планету. Всепроникающее ощущение ЧУЖЕРОДНОСТИ подавляет критические способности мозга, приводя к эйфорическому состоянию. Первые люди, высадившиеся на Миранде, были так покорены изменчивыми видами ледяных скал, что устремились к ним, не обращая внимания на исчезающий кислород в баллонах. Спасание пришло в последний момент в виде сброшенных с орбиты баллонов с кислородом. То же самое происходило в прошлом даже на Земле, когда первооткрыватели в Антарктике и в Африке отказывались возвращаться назад, хотя элементарный здравый смысл требовал остановиться и повернуть обратно. «Эйфория исследователя» проявляется с особенной остротой тогда, когда первопроходец утрачивает связь с повседневностью. Недаром первооткрыватели Миранды на протяжении нескольких дней не имели радиосвязи с орбитой.

Мы тоже ни с кем не могли связаться. Смертельной опасности это не таило. Конечно, поспешные решения при таких обстоятельствах не исключались, однако случай с экспедицией на Миранде был из ряда вон выходящий…

Мне не в чем было упрекнуть Лию. Болезнь поразила нас троих. Мне тоже приходилось делать над собой усилие, чтобы не пуститься в путь.

– Ладно, тогда и я с тобой.

Лия удивленно оглянулась, пожала плечами и отвернулась.

– Одевайся.

Она задала ускоренный темп, смахивающий на бег, и не сказала больше ни слова. Я вооружился запасным радиомаяком и устремился за ней. Когда я поравнялся с Лией, она никак не отреагировала на меня, разве что слегка сбавила темп. Взгляд ее был отрешенным. Я спросил, как она относится к тому, что открывается нашему взору, но в ответ Лия потребовала прекратить бессмысленную болтовню: она изучает обстановку и не желает, чтобы ее отвлекали.

Я решил, что она не в настроении. Но уже через минуту Лия обернулась, словно не она заткнула мне только что рот, и произнесла:

– Воображаемое время.

– Что?

– Мне необходима смена парадигмы.

Она подобрала кристалл. Это был предмет бесподобной красоты, с тоненькими прожилками на краях, похожий на совершеннейшую из снежинок. Все вокруг было так же красиво, как этот кристалл.

– Я просто фантазирую, пробую произвольные ассоциации. Любое мое измерение указывает в сторону мнимого времени.

– Как это?

– Пока не знаю точно. Раньше я сказала бы, что мнимые числа — всего лишь математический инструмент, но… Кажется, по мере погружения в гравитационное поле, течение времени, которое мы наблюдаем, перемещается в мнимой плоскости.

– Выходит, все, что здесь с нами происходит, на самом деле не-Реально?

Она с отвращением отшвырнула кристалл.

– Нет! Главное, что тебе необходимо понять: в мнимых числах нет ничего воображаемого! Просто они так называются. Все числа — продукт человеческого воображения, а потому мнимые числа так же реальны, как и любые другие.

– Что же из этого следует?

– Что время, в котором мы здесь существуем, неадекватно времени действующему вовне. Здесь проходят часы, тогда как вовне — всего лишь минуты.

– Это и есть растяжение времени?

– Да, но в противоположном направлении. Математика та же, которая применима к «вращению Минковского».

– Но смысл-то во всем этом какой?

– Я всего лишь фантазирую, Тинкерман. — Она пожала плечами. Рассуждаю. Я же говорю: мне необходима смена парадигмы. А теперь умолкни. Лучше смотри по сторонам.

Смотреть было на что. Все вокруг беспрерывно менялось. Едва прикасаясь подошвами к поверхности, мы карабкались по тонким, как бритвенное лезвие, мостам над бездонными с виду пропастями, — и в следующее мгновение оказывались на дне чудовищного ущелья, над которым высилась колоссальная скала. Отсутствие хищников, показавшихся Толли столь опасными, казалось мне странным, ведь она наткнулась на них сразу же, как только оказалась здесь. Хотя раньше меня смущал самый факт их существования: как они умудряются выжить? Где растения, которыми они питаются? Вода? Где вообще источник энергии для их обменных процессов? Да и откуда взяться позвоночным так далеко от Земли? Пронзив космическую тьму, мы нашли жизнь на других планетах, но почти нигде не обнаружили даже отдаленного сходства с земными жизненными формами… Однако главный вопрос был не в этом: почему мы воспринимаем все происходящее столь спокойно, почему проявляем так мало любопытства?

Добиться ответов от Лии, когда она в таком настроении, было невозможно. Оставалось надеяться, что позже она проявит больше терпимости.

Отверстие, в которое Лия решила пролезть, чтобы оказаться на следующем уровне, ничем не отличалось от десятков остальных кругов, которые мы миновали. Лия установила на край передатчик и проверила его. Он не очень-то помогал связи с Толли, однако был необходимой мерой предосторожности. В худшем случае он мог послужить вехой, отмечающей конкретное место, если по какой-то причине откажут наши приборы ориентировки.

В следующее мгновение мне почудилось, что за нами наблюдают. Я осторожно огляделся, но в этой невероятно сложной местности могли прятаться тысячи соглядатаев; точно так же их там могло не быть вообще… А это что за движение? Что за проблеск?

Лия заглянула внутрь отверстия и осторожно опустила туда свои приборы.

– Спасибо, что проводил, — сказала она. — Можешь меня не ждать. Со мной ничего не случится.

Она взялась руками за края, оттолкнулась и спрыгнула.

Меня раздирали противоречивые чувства. Спрыгнуть за ней или разобраться, что там поблескивает в отдалении? Узнать, какие непрошеные визитеры наблюдают за нами? Ведь Лия определенно не желает, чтобы я ее сопровождал.

Я поспешил туда, где заметил странный блеск. Добраться оказалось труднее, чем я предполагал: ведь здесь невозможно судить о расстоянии и перспективе. Однако я нашел то, что искал, — кусок многослойной изоляции, пластмассовую фольгу с золотым покрытием толщиной в несколько микрон. Когда-то такой материал использовали в качестве изоляции для резервуаров водородных ракет. Правда, было это несколько десятилетий назад.

Если бы подобная находка ждала меня на поверхности, я принял бы ее за межпланетный мусор и прошел мимо. Такая изоляция служила на сотнях, а то и тысячах ракет. Но как она оказалась здесь, внизу?

Ждать Лию было бессмысленно, поэтому я вернулся к нашему жилому пузырю, думая по пути о куске фольги. Около пузыря я обнаружил еще один сюрприз: у Моряка появилась компания. Наш попугай верещал, посвистывал и скакал, как безумный, вверх-вниз, топорща перья, выпячивая грудку и снова принимаясь оголтело прихорашиваться. Причина его поведения порхала с внешней стороны пузыря: еще один австралийский попугай, светло-зеленая птица с ярко-синим хохолком.

– Эй, подр-руга! — голосил Моряк, сопровождая свои крики свистом. — Эй, кр-расотка! Развлеки-ка морячка!

Птица засвистела в ответ. Я разобрал гимн южан. Потом попугаиха произнесла низким, страстным голосом:

– Пр-ривет, браток! Знаешь что-нибудь, кроме «Дикси»?

Я осторожно подошел к птице и подставил ей палец. Та без малейших колебаний прыгнула мне на палец, потом на плечо. Птица была Дружелюбная, совсем ручная. С ума сойти! Откуда она тут взялась? Спаслась после чьей-то аварии?

Чтобы определить пол попугая, нужен специалист или еще один попугай. Но по безумному виду нашего Моряка я догадался, что это самочка.

– Назовем-ка тебя Оливией, птаха, — обратился я к ней. — А теперь отвечай, откуда ты такая появилась?

– Космос, граница мир-ров, — серьезно ответила птаха и засвистела «Дикси».

Авария! Иного разумного объяснения быть не могло. Трудно бы себе представить, почему наши компьютеры ничего не сообщают этой аварии, почему не знают об исчезновении корабля, улетевшего этом направлении, и о результатах его поисков; однако иные объяснения уносили в область чистейшего помешательства. Видимо, не так давно здесь потерпел катастрофу космический корабль.

Кусок фольги, птица… Раз здесь сумели опуститься мы, почему то же самое не могли сделать другие? Видимо, птица выжила после катастрофы.

А если выжила не она одна?

Дождавшись возвращения Лии, я показал ей новую птицу и познакомил со своими соображениями насчет катастрофы.

– Глупости, Тинкерман, — отмахнулась она. — Поверхность планеты — более ста миллионов квадратных километров. А сколько уровней? Ты представь! Предположим, здесь бывали и до нас, хотя мы об этом не слыхали. Велики ли шансы, что мы опустились поблизости от места их посадки?

– А птица?

– Информация, Тинкерман. Птица — тоже информация, только в другом виде, подобно тебе, мне, всему остальному. Все на свете — информация. В конце концов, почему птица заслуживает больше внимания, чем кристалл? Ничего подобного! Информация другого вида, только и всего.

Я не находил в ее речах смысла. Острый случай «эйфории исследователя»! Все мы заразились этой болезнью, поэтому пришло время возвратиться на «Орфей». Давно пора! Оставалось только дождаться, когда вернется Толли.

– Энтропия — это информация, — говорила Лия. — Простая синусоида не несет ни информации, ни энтропии. Так же и совершенный кристалл. Если в кристалле накапливается информация, энтропия растет. Когда достигается информационный максимум, кристалл становится неотличим от произвольной пространственной решетки.

Взгляд Лии был отрешенным.

– Птица, Тинкерман? Птица, говоришь? Разве это странно? Здесь есть вещи гораздо интереснее какой-то птицы.

Надо было срочно возвращаться. С помощью Лии или самостоятельно, но я был обязан отыскать уцелевших.

Если после катастрофы кто-то выжил, уцелевшие могли прослушивать радиодиапазон в ожидании какого-либо сигнала. Но они вряд ли знают о нашем появлении. Странное радиоэхо означало, что на «Орфее» невозможно принять их сигналы. А здесь? При всем своеобразии здешнего распространения волн потерпевшие должны были первым делом использовать этот шанс. Я прошелся по всем возможным частотам, но не услышал ничего, даже помех. Она… то есть они, скорее всего, не ведут трансляции. Она… то есть они, вероятно, просто ждут сигнала…

Я загрузил в память передатчика свое послание: «Привет! Вы тут? Просьба ответить. Привет! Есть кто-нибудь?» Текст пошел на всех частотах, используемых для призыва о помощи. Когда она, то есть они ответят — вернее, ЕСЛИ ответ прозвучит, — датчик частоты зафиксирует сигнал и оповестит меня.

Трудно было рассуждать здраво: свет, лившийся неизвестно откуда, и странные пейзажи сводили с ума. Стоило мне закрыть глаза, как небывалые картины заполоняли меня, всасывали в себя. Я чувствовал, что превосхожу размерами целые планеты; а в следующее мгновение превращался в карлика меньше булавочной головки. На периферии моего зрения что-то раздражающе помигивало.

Переутомление, вот и все. Это просто усталость. Я заполз в пузырь, улегся и мгновенно отключился.

Когда я проснулся — сколько же времени прошло? — На передатчике помаргивал индикатор записи сообщения. Видимо, оно пришло накануне «вечером»… На мое послание ответили!

Ответ состоял всего из трех слов, сказанных женским голосом: «Я здесь. Жду».

Лия опять ушла. Может, она вообще не спала? Я снова включил приемник. Пусто. Впрочем, не совсем: я засек несущую волну. Сообщений на ней уже не было, но сама волна оставалась, словно кто-то, уходя, оставил включенным передатчик. Этого хватало для пеленга. Я зафиксировал его, стер буфер и включил сканер на запись новых радиограмм. Потом схватил омнибластер и портативный приемник и побежал спасать оставшихся в живых.

Судя по направлению, мне надо было спуститься на уровень-другой. Было огромной удачей, что расположение лагеря выживших обеспечило прямое прохождение радиоволн. В обеих точках своего спуска я оставил по маяку — необходимая предосторожность. Хотя заблудиться я не мог: пейзаж был незабываемым, он буквально светился в моем воображении.

Еще один спуск.

Я увидел примерно то, что и ожидал, — цилиндр из сияющей многослойной фольги, превращенный с помощью титановых распорок в подобие палатки, с параболической антенной, направленной в ту сторону, откуда я появился. По счастью, антенна уцелела в катастрофе. Фольга отражала пейзаж, поэтому сама палатка не казалась чужеродным объектом, а была просто еще одной причудливой структурой среди многих. Я крикнул, надеясь услышать ответ. Мне показалось, что кто-то слабо отозвался.

Палатка походила на саму планету: я преодолевал один за другим слои сморщенной фольги, тонкие, как паутина. Внутри меня ждал все тот же свет, не имеющий источника.

Ее голос был одновременно знакомым и чужим; я знал его всю жизнь — и никогда в жизни не слышал. Прозвучали почти те же слова, которые я слышал по радио:

– Я жду тебя.

Слова застряли у меня в горле. На глаза навернулись слезы. Я не мог говорить. Она ждала, спокойно глядя на меня; ее непоколебимое спокойствие только усиливало мое смущение. Я вдруг понял, что неподобающим образом возбужден, и отвел глаза. Только этого не хватало! Вдруг она заметила? Что она подумает? Давно ли она здесь?

– Я… — Заминка. — Здравст… Привет! Меня зовут Дэвид Тинкерман.

– Да, конечно. — Улыбка. — Дэви Тинкерман. Я ждала тебя.

Мы не могли быть знакомы, и тем не менее я каким-то образом ее знал. Меня никто не называл «Дэви» лет с восьми. Внезапно меня осенило: она была приходящей нянькой у меня, восьмилетнего, когда мы жили… Где? Мне не удавалось вспомнить дом. Казалось, ее имя вот-вот всплывет из глубин памяти. Господи, как же я мог забыть? Я, восьмилетний мальчишка, был ослеплен ею, безнадежно влюблен. Сколько ей было — пятнадцать? Тогда я даже боялся к ней приблизиться, но все равно поклялся, что вырасту и женюсь на ней, чтобы вечно ее любить; она тогда не засмеялась, а согласно кивнула и обещала подождать.

Сколько лет я не вспоминал ее?

Передо мной стояла уже не девочка-подросток. И все же… Ей следовало выглядеть гораздо старше меня. Видимо, все дело в растяжении времени. Наверное, она воспользовалась первой же возможностью, чтобы улететь в космос, — всего через пару лет после переезда моих родителей — вечно они переезжали! Сколько с тех пор минуло лет — двадцать, тридцать?

– Сколько ты тут пробыла? — спросил я.

– Час. Десять лет. — Она пожала плечами. — Или миллион. Время здесь не играет большой роли. Минута — это вечность. — Она улыбнулась, заставляя трепетать мое сердце. — Я рада, что ты меня нашел, Дэви. Я всегда тебя ждала.

Мы шли к пузырю и болтали обо всем. Она следовала за мной, совсем близко — так, что ее дыхание касалось моей шеи. Я недаром шел впереди: так я скрывал от нее свой восторг. Я говорил ей о годах, которые мы потеряли, о том, как получилось, что я отправился в космос, о проектах, в которых я участвовал, о гордости, которую испытывал, когда дело моих рук обретало способность к полету. Но сколько я ни говорил, сколько ни изливал душу, ни разу не упомянул Лию. В этом не было беды: я был уверен, что девушка все знает. У нас еще будет время наговориться, рассказать друг другу о прожитых жизнях. Я был уверен, что Лия и девушка почувствуют взаимную симпатию и подружатся.

Когда показался пузырь, я остановился, вытянул руку и обернулся.

– Вот здесь мы и…

Позади меня никого не оказалось.

– После катастрофы осталась женщина, — убеждал я Лию. — Она выжила. Я с ней повстречался. Я ГОВОРИЛ с ней, Лия!

– Конечно.

Я не мог ее убедить. Она даже не заинтересовалась моим рассказом. Когда я вернулся, возбужденно крича о найденной мною девушке, Лия едва подняла глаза.

– Я размышляю о теории информации, Тинкерман. Вернее, фантазирую. Эти кристаллы нашпигованы гигантским объемом информации. Кажется, я уже об этом говорила. Но, кажется я начинаю понимать, как к ней подступиться. Правда, я еще в самом начале…

– Да пойми ты, Лия! Представь, я с ней знаком! Она улетела в космос, когда я был еще ребенком.

– Невероятно, Тинкерман. Просто мозги набекрень. — Я вообразил, будто она отвечает на мои слова, а не продолжает раздумывать о своих кристаллах. — Конечно, Тинкерман… Знакомая, говоришь?

– Ну да! Она…

Лия взяла кристалл и повертела его в пальцах.

– Как ее зовут?

– Ее? Она…

Лия посмотрела на меня. Впервые после возвращения я удостоился ее взгляда.

– Ты сказал, что знаком с ней. Как ее зовут? Раз ты с ней знаком, то должен знать ее имя.

Я открыл рот и снова его закрыл. Конечно, я знал ее имя, просто почему-то не мог вспомнить.

– Я размышляю о теории информации, Тинкерман, — повторила Лия. То, что собеседник не ответил на ее вопрос, нисколько ее не смутило. — Ты когда-нибудь думал об этом?

– О чем? — со вздохом спросил я.

– «Черная дыра» поглощает информацию. Тебе это известно.

– «Черная дыра» заглатывает все! Ну и что?

– Да, но в особенности информацию. Поглощает вещество, излучает немного энергии. Но вот с информацией проблемы…

Мне хотелось поговорить о выжившей девушке. Я должен вернуться к ней, снова ее отыскать. Уж не заблудилась ли она? Шла ли она за мной? Я не мог вспомнить, с чем она обратилась ко мне в последний раз по пути к пузырю; я вообще не помнил, говорила ли она что-нибудь. Но у Лии явно не было настроения для подобного разговора. Впрочем, пусть сначала она выговорится.

– Какие проблемы?

– «Черная дыра» затягивает материю и информацию, выбрасывает энергию. Что происходит с информацией? В квантовой механике информация есть энтропия. Энтропия сохраняется, ее не уничтожишь. Так куда же уходит информация, Тинкерман?

– В бюро находок на автобусном вокзале в Кливленде. Если честно, мне совершенно все равно. Пойми, Лия…

В этот момент из воздушного шлюза вывалилась Толли. Вид у нее был хуже некуда. Реактивное ружье болталось как ненужная палка, которую она устала носить. На щеке багровела рваная рана, комбинезон был разодран.

Усталость, грязь, кровь… Несмотря на все это, она ухмылялась, как безумная.

– Толли! — окликнул я ее. — Слушай, мне нужна твоя помощь. Я нашел…

– Потом расскажешь, Тинкерман. Я объявляю чрезвычайное положение.

– Нет, ты должна выслушать…

– Заткнись! Условия чрезвычайного положения: вы остаетесь на этом уровне. Тремя уровнями ниже обнаружена такая дрянь, что вам с ней не совладать. Чтоб никаких обид! Просто вы не обучены справляться с такой гадостью. Этот уровень я проверила: здесь вам ничего не угрожает, если не зевать.

Выкладывая свою новость, Толли перебирала снаряжение. В первую очередь она взяла два омнибластера, потом упаковала в рюкзак: заряды для реактивного ружья, запасные батареи, кое-что из личных вещей.

– Кто бы мог подумать, что они проявят такую враждебность? — промурлыкала она. — Кто бы мог подумать, что они окажутся такими прыткими?

Она ловко состыковывала разрозненные детали, словно это был детский конструктор. Я почти всю жизнь проработал с подобными штуками, но никогда не видел прибора, рождавшегося у меня на глазах. Впрочем, его назначение не вызывало у меня сомнений: это было оружие.

– Но я только что побывал на этих уровнях, — сказал я. — Я встретил женщину, выжившую после катастрофы… Она развернулась.

– Ты спускался на три уровня вниз? Господи, разве я не приказала сидеть и не соваться, пока сама не разберусь? Тебе повезло, что уцелел. Больше не вздумай! Это ПРИКАЗ. Я требую, чтобы вы задраили пузырь — хотя нет, отставить! Прихватите самое необходимое и сматывайтесь. Выбирайтесь наружу и готовьтесь к отлету. Я скоро к вам присоединюсь, но вы меня не ждите: если я не появлюсь, быстренько возвращайтесь на «Эвридику» и десантируйте подкрепление. Вопросы есть?

Не дожидаясь наших вопросов, Толли исчезла так же стремительно, как появилась.

Обе они — Лия и Толли — сошли с ума. Толли была к тому же буйнопомешанной. Меня, впрочем, ждало важное дело — спасение выжившей после катастрофы. Я схватил мешок для образцов, в котором давно лежала туша существа, напавшего на Толли. Даже дохлым оно выглядело грозно: оскаленные клыки, огромные широко расставленные глаза, приспособленные для поиска жертвы… Я, правда, не видел его родичей живыми, даже издали. Я вообще не встречал здесь ничего живого, совершенно ничего, кроме птицы и девушки.

– Я иду за девушкой, — предупредил я Лию. — После моего возвращения мы попросим нас отсюда забрать. Только бы вернулась Толли! Ты можешь подготовить сообщение для «Орфея»?

– Черные дыры выделяют энергию. На «горизонте события» — если он достижим — температура черной дыры бесконечна.

Я подошел и взял ее за плечи. Мне хотелось ее встряхнуть, но вместо этого я опустился на колени и заглянул ей в глаза.

– Ты меня слушаешь, Лия?

– Конечно, слушаю, Тинкерман. Забрать нас и выжившую в катастрофе. И Толли, если она вернется. Никаких проблем. А ты слушаешь меня, или я загружаю информацию в черную дыру?

– Ты сможешь связаться с «Орфеем»? — спросил я со вздохом.

– Конечно. Слушай, это важно: энтропия связана с температурой. Энергонасыщенность информации должна быть пропорциональна температуре.

– Я ухожу, Лия.

– Приближаясь к центру ЗАГАДКИ, мы приближаемся не к «горизонту события», а к антигоризонту. Центр, конечно, недостижим; возможно, понятие центра здесь вообще лишено физического смысла. Температура приближается к отрицательной бесконечности. Необходимое решение парадокса черной дыры; самое невероятное из состояний.

Когда я уходил, она продолжала говорить.

Спускаясь вниз, я вспоминал странное поведение Толли. Внезапно меня посетила мысль: если со спуском в глубину планеты время ускоряется и если здесь действительно есть живые организмы, то далеко внизу жизнь должна эволюционировать стремительными темпами. Какова степень ускорения? Сколько здесь всего уровней? Потом меня осенило: при искривлении пространства уровней может быть бесконечное множество!

Я миновал последний из оставленных мной маяков и увидел впереди ту самую палатку с параболической антенной. Внутри у меня все оборвалось: я испугался, что девушки там нет.

Я ринулся сквозь слои фольги. Она ждала меня. Она была такой изящной, такой хрупкой, что у меня заныло сердце. Задохнувшись, я едва сумел вымолвить:

– Почему ты не поднялась со мной?

– Подняться? — Можно было подумать, что она не представляет, что это значит. — Разве здесь есть, куда подниматься? — Голос был прежний — знакомый, почти детский, но одновременно чужой; именно этот голос что-то нашептывал мне во снах. Мне показалось, что я никогда с ней не расставался. Ее слова были бессмысленны, но можно ли здесь говорить о смысле?

– Лия полагает, что ты не существуешь.

– Лия… — мечтательно повторила она, как будто это имя обладало для нее тайным значением.

– Тебя здесь нет! — выпалил я, прежде чем забыться, полностью растаять от источаемого ею нестерпимого жара. — Наверное, ты… — я с трудом закончил мысль: — плод моего воображения.

Она потянулась ко мне, погладила по щеке. Ее прикосновение было едва ощутимым, улыбка томной.

– Я реальна, Дэви. Наверное, реальней тебя. А ты реален? Или ты всего лишь сон?

– Катастрофа! — крикнул я. Полосы, по которым у меня щипало щеки, повторяли изгиб ее пальцев. — Помнишь катастрофу? Помнишь, как здесь очутилась?

– Катастрофа? — медленно повторила она, словно эта мысль ей ни разу не приходила в голову. — Не помню. Я вообще не помню прошлого. Может, его вообще нет? Я помню только это место. И тебя. Тебя я помню.

Посттравматический синдром? Люди, оставшиеся в живых после аварий, обычно теряют ориентацию, так что же говорить о многолетнем одиночестве, оторванности от человечества? Непонятно, как она вообще не одичала. В здравом ли она уме?

Я неуверенно дотронулся до ее плеча. Даже через комбинезон меня обдало жаром. Она чуть дрожала — или то была дрожь моей руки? Пальцы сами по себе принялись поглаживать ее плечо.

– Ты настоящая? — шептал я. — Или нет? Откуда ты здесь? — Все мое тело вибрировало, его прожигало невыносимо острое сладостное чувство.

– Настоящая, — тихо ответила она. Я помог ей избавиться от комбинезона, она помогла мне снять мой неуклюжий костюм. Я совсем не думал о Лие.

Не знаю, сколько времени я провел с ней — то ли несколько часов, то ли несколько дней. Я говорил с ней, заглядывал в ее бездонные глаза и ликовал, что впервые в жизни нашел человека, понимающего меня, принимающего меня целиком, какой я есть и каким никогда не буду. Время не значило ничего. Неважно, когда — по прошествии часов или дней — я вышел из ее палатки. Вышел по самой заурядной, даже вульгарной причине. Словом, я постеснялся воспользоваться ее туалетом.

Меня ждала Лия.

– Нам пора, — объявила она ласково, даже томно. Никогда не слышал от нее такого тона. — Улетаем прямо сейчас, Тинкерман.

Я увидел Лию в новом свете. Она оказалась старше, чем я ее помнил. Боже, когда я глядел на нее в последний раз — всматривался по-настоящему? Конечно, она постарела; мы оба постарели. У нее оказались крупные руки и широко расставленные глаза; ее одежда была рваной и мятой, ногти обломаны. И эта женщина сводила меня с ума? Да ведь она обычный человек: ошибающийся, невзрачный, даже немного смешной. Я был ребенком, возомнившим, будто влюблен; все это время я преследовал детскую мечту.

– Я не улечу, Лия, — ответил я. Раньше я не сознавал, что таково мое намерение, но, отвечая, знал, что не кривлю душой. Я не собирался возвращаться. — Я нашел… Словом, я остаюсь.

– Знаю.

– Знаешь?

– Боже, сколько всего я узнала! Все это здесь, Тинкерман, все закодированно в кристаллах. Но сколько еще остается узнать! Я познакомилась с теориями объединенных полей, с физикой семи и десяти измерений. Не ведаю, какая от этого польза. Думаю, все, что я здесь узнала, — это физика воображаемых, невозможных вселенных. То ли они еще есть, то ли еще будут, то ли о них можно только грезить… — Она подняла кристалл и уставилась на него незрячим взглядом. — Красота и холод.

– Я не вернусь, Лия, — повторил я. — Скажи капитану, что… В общем, что хочешь, то и скажи.

– Всему этому нет конца. Я могла бы остаться здесь навсегда и вечно познавать новое, все глубже уходя в ЗАГАДКУ. — Она бросила кристалл и вздохнула. — Не могу тебя заставлять, Тинкерман. Пора лететь. Давно пора. Но заставить тебя я не могу. В моих силах только попросить.

Она отвернулась и ушла, ни разу не оглянувшись.

Я вернулся в палатку и нашел там ее — невероятно прекрасную и ждущую. Само ее совершенство было невыносимым. Она была создана для меня; каждый ее изгиб, каждая клеточка подходили мне на тысячу процентов. Я должен был задать ей один вопрос, но не знал, как спросить.

– Я люблю тебя, — сказал я наконец. — Неописуемо. Безнадежно. Почему?

– Я знаю.

Это не ответ. Желал ли я ответа?

– Кто ты? Ты — человек?

Она склонила голову на бок. В уголках ее рта притаилась улыбка.

– Кто же еще? Я в точности такая, какую ты желал.

– И какая же ты?

– Никогда раньше не думала о себе. — Она закрыла глаза, размышляя. — Сама по себе я не способна ни любить, ни ненавидеть. Просто есть — и все.

– Ты меня не любишь.

– Если ты думаешь, что я тебя люблю, значит, люблю.

– А если я улечу?

– Я останусь такой, какой была всегда: без любви и без ненависти. Существовал единственный способ покинуть рай — просто уйти. Я знал, что, оглянувшись хотя бы на мгновение, никогда не смогу уйти.

Я ускорил шаг.

Транспортные катера оказались там, где я их оставил: три приземистых сооружения, чуждые загадочному пейзажу.

– Ты искала великие научные истины, — сказал я Лие, — а нашла вот это.

– Да.

Я не осмелился сказать, что нашел сам: это было бы слишком больно.

– А Толли?

Но спрашивать про Толли не было необходимости. Я уже знал, что произошло. Поднявшись на поверхность, я увидел ее транспортный корабль — единственное средство бегства — в плачевном состоянии. Сферическая емкость для атомного водорода отсутствовала. То было топливо, самая энергонасыщенная форма химического вещества. Если использовать его без сопла, просто как несфокусированный луч невидимого сверхзвукового газа, то в умелых руках оно могло стать опаснейшим оружием.

– Толли жаждала схватки, — сказала Лия. — Всю жизнь она искала Достойного противника — более выносливого, сообразительного, сильного, чем она сама. — Она покачала головой, помолчала, потом тихо спросила: — А ты?

Я отвернулся и закрыл глаза. Она подошла ко мне сзади и положила руку на плечо — так ласково, так невесомо, что это, возможно, мне только почудилось.

– Прости.

– Пора лететь, — сказал я вместо ответа. ;.

Сначала мы запустили зонд с сообщением для «Орфея» и синхронизированными часами, которые должны были указать на время и место встречи. Транспортным катерам не хватило бы топлива, чтобы подняться на орбиту; нам оставалось парить, надеясь, что нас подхватит «Эвридика». Способ был опасным вдвойне, учитывая ненадежность связи. Однако остаться на поверхности было бы еще опаснее.

Я посадил Моряка в свой корабль, прямо на приборную панель, но прежде чем я задраил люк, он вылетел наружу. Времени его ловить не оставалось: график встречи был слишком жестким. Вдалеке что-то поднялось ему навстречу — комок зеленых перьев с синим мазком сверху. Отсчет предстартового времени показал «ноль».

Сначала взлетела Лия, спустя мгновение — я.

Для «Орфея», поджидавшего на орбите, наша экспедиция длилась всего несколько часов. Рассказ о ней занял столько же времени, сколько и она сама. Большая часть вопросов была адресована Лие; они касались наблюдений и научных выводов. Она выглядела усталой, осунулась, ее ответы были коротки, ограничивались фактами и совершенно не содержали размышлений, с которыми она меня знакомила во время экспедиции. Я не стал рассказывать про найденную мной девушку. Как бы я объяснил свои действия? Теперь они казались странными даже мне самому. Но я не переставал ее вспоминать.

«Орфей» медленно перемещался на орбите в десяти миллионах километров от ЗАГАДКИ, надеясь на появление Толли. Но мы ее так и не дождались.

– Больше здесь делать нечего, — сказал капитан Шен. — Опираясь на ваши показания, я вынужден объявить члена команды Толли Окумбу без вести пропавшей. Пора возвращаться.

Потребовался еще день, чтобы подготовить «Орфей» к отбытию, проверить навигационные и контрольные системы, довести маршевые двигатели до штатной мощности и проверить их.

Когда все уже было готово, контрольные процедуры завершены, а команда заняла свои места, меня посетила мысль: капитан как глава экспедиции имел право присвоить находке имя. Я быстро отыскал капитана Шена.

– Энигма, — ответил мне капитан. — Просто загадка — Энигма.

Видя мое недоумение, он добавил: — Я уже ввел это название в компьютер, так что неофициальное имя превращено в официальное.

Я кивнул. Я ожидал чего-то классического, может быть, названия из Данте или, например, Лета — берег, с которого нет возврата.

Я стоял на вахте в навигационном центре. Прозвучал сигнал минутной готовности, и я посмотрел в иллюминатор. Я хорошо знал, где искать Энигму, но все равно не увидел ровно ничего, даже слабого звездного блеска. Ничего! Не знаю, по какой причине, но я почувствовал, как глаза наполняются слезами.

– Я много размышлял, — сказал я Лие. Мы лежали бок о бок на нашей койке. — Но все равно ничего не понимаю. Ничего!

Мы не прикасались друг к другу, но я чувствовал рядом тепло ее тела. Я ни разу не донимал ее ласками с того далекого момента в прошлом, когда мы перешли с «Эвридики» в отдельные транспортные корабли, чтобы совершить прыжок в неведомое. Мне казалось, что с тех пор минула целая жизнь. Она была человеком, всего лишь человеком. Какой человек сравнится с идеалом?

На противоположной стене крохотной каюты статуэтка аскетического Будды смотрела таинственными пустыми глазами на что-то у меня над головой.

– Чего ты не понимаешь? — спросила Лия. Я указал в ту сторону, где осталась Энигма.

– Все, что мы видели, все, что делали. Все!

– Информация, Тинкерман. Рудиментарная информация в чистом виде. Но информация вне контекста, не освоенная разумом, существующая вне человека, — такая информация не имеет смысла. — Она говорила все тише, словно обращаясь к себе. — Я знала. Знала… — Помолчав, она продолжила: — Капитан Шен засекретит сведения о нашей экспедиции. Официально нашей высадки не будет. Поверхности не найдено. И Энигма будет повсюду фигурировать как место, к которому опасно приближаться; вокруг нее установят мертвую зону. — Теперь ее молчание длилось дольше. — Иначе нельзя, Тинкерман. Ты сам это знаешь. — Казалось, она пытается меня убедить. — Мы не готовы. Не готовы к тому, чтобы стать богами.

Я замер, переваривая услышанное. Боги?

– Все равно это не сможет отпугнуть людей навечно. Мы любопытны. К тому же, пожелай капитан сделать эту зону по-настоящему мертвой, он бы дал ей менее загадочное название, чем Энигма. Тут сгодилось бы любое скучное словечко

Лия тихонько засмеялась. Ее тело излучало мягкое тепло.

– Когда-нибудь люди сюда вернутся, — сказал я. — Помяни мое слово.

– Знаю, — ответила Лия. — Но в межзвездном пространстве существуют сотни тысяч объектов для исследования: «карлики», кометы, одиночные планеты. Некоторые могут оказаться еще чуднее. На какое-то время этого хватит — лет на сто, а то и больше. Может быть, за это время люди поумнеют, повзрослеют. А может, и нет.

– Я тоже сомневаюсь.

– На всякий случай я внушила капитану, что это опасно. Это все, что в моих силах.

Боги? Неужели Лия серьезно считает, что мы могли стать богами? А что она имела в виду, говоря, что к информации должен быть приложен разум? Понимаем ли мы, что такое разум? Хватает ли разума у птицы? Может ли стать богом попугай? Хоть через сто лет, хоть через тысячу?

Когда-нибудь люди возвратятся на Энигму. Что они найдут?

Этого я не знал, зато мне было известно другое: Лия потянулась ко мне. Она погрузилась в загадку — Энигму, хотя ей было доподлинно известно, что чем глубже она погрузится, тем меньше у нее будет желания подниматься на поверхность. Но она выбрала меня.

Не люблю перегрузку: приходится обдумывать каждое движени Любовь от этого становится неуклюжей.

– Ты изменился, Тинкерман, — сказала Лия.

–Да.

Раньше я этого не замечал, но это было верное наблюдение.

– Ты повзрослел. — Ее глаза были закрыты. — Таким ты нравишься мне еще больше.

Я тоже закрыл глаза и тут же увидел другую девушку, которой не требовалось имя: я всегда ее знал, еще с той поры, когда не было Вселенной. Что поделаешь — детская мечта! Но в глубине души все мы — дети. Даже Лия.

Я тоже сделал выбор и не хотел оглядываться. Где-то далеко за переборками еле слышно урчали двигатели. Мы возвращались домой.

Перевел с английского

Юрий АЛЕКСАНДРОВ