"Сильнее только страсть" - читать интересную книгу автора (Джеймс Роби)

Глава 1

Замок Виндзор, август 1312 года

Шотландцы привели с собой сто пятьдесят воинов, когда прибыли, чтобы произвести обмен заложниками. Число воинов было чисто показным, бьющим на эффект – просто шотландские лорды хотели продемонстрировать таким образом свое презрение к новому королю Эдуарду и к мерам предосторожности, которые тот предпринимал.

Их прибытию предшествовали длительные переговоры, пока стороны окончательно не пришли к соглашению, что коронованного, но не признанного англичанами шотландского монарха Брюса будет сопровождать в резиденцию Эдуарда только один человек, а именно Джон Карлейль. Лорды Дуглас, Морэ тоже хотели сопровождать Брюса, и даже Кит и Мантит изъявили такое желание, дабы не прослыть, мягко выражаясь, слишком осторожными людьми. Однако Брюс пожелал, чтобы с ним оставался его лучший друг и неизменный соратник Джон.

Роберт Брюс был весьма высокого роста, и когда ему в свое время приходилось стоять лицом к лицу с прежним королем Англии Эдуардом, носившим прозвище Долговязый, их глаза находились на одном уровне. Но Джон Карлейль был, пожалуй, на полголовы выше обоих и наполовину шире в плечах.

С Карлейлем Брюс еще молодым человеком воевал под знаменами незабвенного воина Уоллеса, участвовал в знаменитой битве при Стерлинге. Да и Уоллес был тогда достаточно молод – ему исполнилось всего двадцать шесть. Брюсу – на несколько лет меньше, и в те годы он еще не предполагал, что может стать королем. Джон участвовал в битве при Стерлинге семнадцатилетним юношей, имеющим немалые амбиции. Он был очень красив.

И тот и другой женились почти одновременно и скрепили свой брак клятвами в одном и том же месте, в бенедиктинском аббатстве Уитби, находившемся на землях Англии. Избранницей Брюса стала сестра Дугласа, Элспет, привлекшая его не красотой, а силой духа и тела, и она оправдала его надежды, служа ему долгие годы верой и правдой и безбоязненно согласившись недавно по его просьбе сделаться заложницей у англичан.

Джон Карлейль влюбился в Марту Данбар, стройную красавицу с золотисто-каштановыми волосами, которая воспылала к нему ответным чувством. И принесла к тому же хорошее приданое, правда, не землями, что его не очень огорчало. Все равно его дом и поместье в Гленкирке считались едва ли не самыми богатыми во всей Шотландии, и хозяин славился дружеским расположением и хлебосольством тоже чуть не на всю страну.

Но вскоре в одном из боев его ранил английский лучник. Ранение круто изменило его жизнь. Стрела пробила щеку и застряла в нёбе, к счастью, не повредив язык. Но лицо было изуродовано. Как только бой утих, сам Уоллес, его командир, обрезал древко стрелы, однако наконечник остался. Его надо было как можно скорее удалить.

Роберт Брюс вызвался вместе с Уоллесом удерживать вздрагивающее тело раненого, а подоспевший монах, один из тех, кто находился при войске, взялся сделать операцию. Монах умел также лечить травами. Звали его брат Уолдеф.

– Нужно вытащить железный наконечник, – сказал тогда монах, – потом я обработаю рану настойками из трав.

– Джонни, – обратился Брюс к раненому, – дай нам заняться тобой. Боюсь, ты не останешься таким красивым, как раньше, но зато твое лицо не сгниет. А за ним и все остальное.

Несчастный согласился, и брат Уолдеф начал действовать. Он раскалил докрасна лезвие кинжала, взятого у Уоллеса, и стал делать надрезы на щеке и внутри рта. Роберт, крепко удерживая друга, что-то тихо говорил ему на их родном древнем языке гэлов, глядя в его широко раскрытые глаза и боясь, чтобы тот не потерял сознание, не начал уходить из жизни – от боли, от потери крови.

Операция прошла успешно. По ее окончании брат Уолдеф, отирая пот со лба, наклонился к своему мешку с травами... Лечение благотворно повлияло на раненого, но красота Джона была утеряна навсегда.

Джон Карлейль не слишком переживал из-за своего изуродованного шрамами лица все восемь лет, что с ним находилась Марта. Она умерла при родах, пытаясь дать жизнь их сыну. Ребенок погиб вместе с матерью. В том же году попал в плен и затем был казнен Уоллес. Несколько раньше произошедших печальных событий Роберта Брюса короновали, и он взял в свои руки командование войском, устранив сначала своего врага и соправителя Комина Рыжего, самолично заколов его кинжалом. Однако все битвы с англичанами оканчивались неудачей, и в конце концов Брюс оказался в ссылке на Гебридских островах, как раз когда ушла из жизни Марта, жена его друга.

Джон Карлейль между тем в последующие несколько лет не знал, куда себя девать от тоски и отчаяния. Только чувство ответственности за судьбу страны и присутствие рядом его младшей сестры Агнес поддерживали его. Агнес приняла на себя бразды правления домом и держала необходимую связь с членами клана.

Когда Роберт Брюс наконец вернулся на родину, он потратил немало усилий на то, чтобы заставить Карлейля отбросить мрачные мысли и принять жизнь такой, какая она есть.

В течение пяти лет после кончины жены Карлейль не прикасался к женщине, если достоверно не знал, что она бесплодна. Никого из них он не любил, а их, в свою очередь, отталкивали его холодная манера обращения и шрамы на лице. Но он продолжал занимать место вождя клана, оставался преданным другом своего короля, и люди, как и раньше, уважали его.

Однако Брюсу хотелось, чтобы его друг стал прежним Джоном Карлейлем – жизнелюбивым и веселым, а не одиноким нелюдимом, как теперь. Сам Брюс был счастлив со своей Элспет, которая родила ему дочь, названную в честь его матери Марджори. Его лишь тяготило длительное уныние Джона. Ведь кругом столько хорошего! Вот, к примеру, только что ушел в мир иной король Эдуард, на троне сейчас его сын, который не годится отцу и в подметки. Подобный факт мог бы стать очень выгодным для Шотландии...

Ярким, необычно холодным для августа днем 1312 года, въезжая во внутренний двор Виндзорского замка, Роберт думал о том, как хорошо, что Джон в эти минуты рядом с ним. Оба они отпустили бороды – у Роберта густая, рыжая, у Джона темно-каштановая, не растущая там, где на коже рубцы, но частично закрывающая их. Серые, со стальным оттенком глаза Джона и сейчас кажутся более суровыми, когда оглядывают мощные укрепления английской твердыни.

Роберт тоже бросил внимательный взгляд на стены, за которыми остались их сторонники, отпустил повод коня и спешился.

– Веселее, Джон! – сказал он. – Пойдем и начнем улыбаться королю Англии.

Карлейль соскочил со своего вороного, отдал поводья в руки подбежавшего мальчишки-конюха.

– Обращайся с ним хорошо, – хмуро бросил ему он. – Иначе я замариную твою печень и дам тебе съесть.

– Да, милорд, – сказал тот, не слишком напуганный прозвучавшей угрозой, и, поклонившись, повел коней в стойло, а оба шотландца, одновременно ощутив, что сейчас они совсем одни в логове врага, направились через двор к дверям замка.

Принцессе Марии Плантагенет из Эмсбери исполнилось тридцать четыре года, и она уже пережила свою темпераментную сестру Джоанну на пять лет. Иногда, к собственному стыду, она не могла не думать о том, как удачно, что к тому времени, когда она представила свою воспитанницу Джиллиану ко двору, память о Джоанне и тем более о ее внешности значительно стерлась в умах придворных и оставшихся в живых членов королевской семьи. Новый король Эдуард вообще никогда не интересовался своими сестрами и проводил с ними очень мало времени. Их родители давно в могиле. Юная жена отца Маргарита почти не общалась с Джоанной. Те из высокородных персон, кто знавал Джоанну в детстве и юности, могли помнить ее бросающуюся в глаза красоту и неуемный нрав, но они уже отошли от двора по прошествии стольких лет. И наконец, новая королева Изабелла, красивая и несчастная супруга Эдуарда , вообще не знала Джоанну, а потому никак не могла заметить поразительного сходства между принцессой в юности и той девушкой по имени Джиллиана, которая стала сейчас по просьбе Марии одной из ее придворных дам.

Насчет красоты двух женщин во дворце – Изабеллы и Джиллианы – в последнее время не утихали горячие споры: какая из них совершеннее? Первая была француженкой двадцати лет, с шелковистыми волосами золотого оттенка и снежно-белой кожей, за что сразу же, как увидели ее в Англии, ей дали прозвище Изабелла Прекрасная. Если сравнивать с цветком, то она напоминала лилию. Вторая – шестнадцатилетняя воспитанница принцессы Марии с черными как смоль волосами, отливающими синевой на солнце, со смуглой, теплого оттенка кожей. Если говорить о цветке, ее, пожалуй, можно сравнить с черной розой.

Все знали из слов Марии, что девушка – сирота, родившаяся где-то в Нортумберленде и жившая у нее в Эмсбери, и звали ее Джиллианой из Эмсбери. Королева Изабелла стала звать ее Лия, и, хотя имя не нравилось ни Марии, ни Джиллиане, оно прилепилось к ней.

Опустившись на колени в семейной часовне, принцесса Мария думала сейчас о том, как два красивых женских создания – Изабелла и Джиллиана – удивительно не похожи друг на друга. Юная королева вся на виду – со своими речами и чувствами, порой не слишком сдержанными. Джиллиана – вся в себе, бесстрастна и холодна настолько, что у многих появлялось провокационное желание сделать что-то нарочитое, чтобы вызвать ее на откровенность, заставить раскрыться. Да и внешне: Изабелла – небольшого роста, грациозна, воздушна, предельно женственна; Джиллиана – высокая, ледяная, как изваяние, с мужскими повадками, тщательно прячущая свои сильные мышцы и округлившиеся груди под складками одежды.

В то время как Изабелла почти не скрывает безмерной тоски по ласкам своего супруга, кому людская молва приписывает, и совсем не напрасно, увлечение существами мужского пола, пребывающими у него в фаворитах, Джиллиана до сих пор остается совершенно безразличной к вниманию мужчин. С тем же равнодушием, что и к своей расцветшей красоте, она относится ко всем красавцам или считающим себя таковыми, чем немало их огорчает, даже оскорбляет. Для нее идеалом мужчины продолжал, видимо, оставаться тот, кто искусно владеет оружием, у кого сильное тело и открытая добрая душа. Словом, такой, каким был ее отец. А всякая там галантность, куртуазность, всякие обожающие взгляды и медоточивые словеса – не для нее.

Однако она не очень старается показывать свое отношение к мужчинам и тем более к королю. К нему она испытывает тайное презрение, не понимая, как может Изабелла вожделеть к такому ничтожеству. И если кое-что Джиллиана все же прощает ему, то только потому, что он родной брат Марии, а вовсе не потому, что коронован и восседает на том самом троне, на котором сидел еще Эдуард Исповедник и который, насколько ей известно, украл отец этого короля у законных наследников из Шотландии.

Разумеется, Джиллиане не могло прийти в голову, что нынешний король является, в сущности, ее дядей. Да она и не захотела бы иметьблизким родственником человека, не проявляющего ни малейшей заботы о своем государстве и подданных, открыто отдающего все свои чувства наглым фаворитам; человека, которого в прошлом году его собственные лорды заставили подписать унизительное для него соглашение о том, что в большинстве случаев он не смеет действовать в одиночку и не должен решать государственные вопросы без их одобрения. А совсем недавно те же разъярившиеся лорды казнили самого любимого из его фаворитов, наглого гасконца по имени Пьер Гавестон.

Король был в страшном гневе ив такой же печали, он проплакал несколько дней, но противостоять своим пэрам не посмел. Королева Изабелла рассказывала Джиллиане о переживаниях короля, а сама посмеивалась и прикрывала лицо красивой белой ручкой.

– Уж теперь-то, надеюсь, он вернется ко мне в постель. Как только окончится его истерика...

Джиллиана полагала, что король ни за что не изменит своих пристрастий, но она жалела бедняжку королеву и не стала ее разочаровывать.

В яркий августовский день, когда Джиллиана находилась в покоях королевы, сестра Мария, покинув часовню, уселась возле окна в одном из широких коридоров замка. Рядом с ней находился брат Уолдеф, давно ставший ее хорошим другом, а также капелланом. Она уже почти забыла о своем удивлении, когда семь лёт назад, поздней осенью 1305 года он внезапно появился у нее в монастыре Эмсбери и заявил, что Господь посылает его к ней, дабы сопровождать ее в дальние и близкие путешествия. Сначала она отнеслась к нему без особого доверия, однако не отказала от дома, а вскоре приземистый полноватый цистерцианец полностью расположил ее к себе своим умом, дружелюбием и бескорыстием.

– Я хотел бы поговорить с вами о Джиллиане, – сказал монах.

Мария взглянула на него, оторвавшись от вышивания. Она не любила сидеть без дела и сейчас занималась вышивкой на алтарном покрывале, которое хотела взять с собой в Эмсбери, куда собиралась вернуться перед святками.

– В последнее время, брат, вы только о ней и говорите, – заметила она с улыбкой.

Уолдеф оставался серьезным.

– Мне кажется странным, – продолжал он, – что до сих пор никто не сделал ей предложения. Ведь она привлекает взоры многих, я знаю, однако ни один мужчина не говорил с вами о ней, верно?

– Возможно, потому, что у нее нет приданого, – предположила Мария, и опять на ее лице мелькнула улыбка.

– Но разве вы не дадите его? – с подкупающей чистосердечностью воскликнул монах.

– Уверена, она его не примет, – с чуть заметным вздохом сказала Мария.

– Но почему же?

– Это было одним из ее условий.

– Условий чего? Расскажите, прошу вас.

Мария внимательно посмотрела на него, и вот что он услышал.

Джиллиана ни за что не хотела идти в услужение к королеве Изабелле, не хотела поступаться своей свободой, так она говорила сестре Марии. Мария начинала сердиться и наконец спросила, на каких условиях та согласилась бы стать придворной дамой. Она искренне считала, что для девушки нет ничего зазорного в том, чтобы прислуживать не слишком счастливой молодой женщине, оказавшейся на чужбине без родных и близких, собственно, как и сама Джиллиана. Кроме того, такая служба выведет ее из замкнутого круга в монастыре, даст возможность познакомиться со многими людьми, с иным образом жизни.

– И, знаете, брат, что она мне ответила? – продолжала Мария. – Я запомнила ее слова. Обещайте, сказала она, что никогда не дадите мне никакого приданого. Потому что, если у меня появятся деньги или имущество, кто-нибудь наверняка сделает мне предложение стать его женой, и тогда я сама тоже стану имуществом. Если же у меня ничего не будет, закончила упрямая девчонка, я, пожалуй, смогу прожить жизнь спокойно и так, как хочу. Как мне нужно... Брат Уолдеф сокрушенно покачал головой.

– Звучит несуразно, а она ведь неглупое дитя... Нет, какая чепуха! – взволнованно воскликнул он. – Совсем наоборот: с ее красотой она без всякого приданого легко может стать добычей какого-нибудь отъявленного негодяя, который обесчестит ее.

Мария сухо сказала:

– Я привела ей такой довод, но она спокойно возразила, что всегда сможет постоять за себя. – Мария искоса взглянула на капеллана и со вздохом договорила: – Она сказала чистую правду, вы знаете лучше меня.

Уолдеф тоже вздохнул. Да, он знал и помнил ее еще ребенком, игравшим далеко не в детские игры. А в последние годы кое-что слышал о ней от стражников в Эмсбери, удивленных и восхищенных ее неженской силой и умением владеть оружием разного рода. Еще они рассказывали ему об одном настойчивом малом из селения рядом с Эмсбери, который вознамерился во что бы то ни стало поцеловать ее, а может, совершить нечто иное, и как она спокойно отделалась от него, а бедняге пришлось обращаться к монаху-лекарю, чтобы тот залечил ему кинжальную рану в заду.

С той поры она стала еще немного выше ростом и значительно крепче. Переросла уже своих друзей-соперников, молодых воинов из охраны монастыря, Питера и Роберта, которые не переставали дивиться ее боевому искусству, умению скакать на коне и выполнять различные упражнения, необходимые для настоящего солдата.

Среди дам в окружении королевы Изабеллы она слыла самой высокой, но никому в голову не приходило назвать ее журавлихой. Сама она держалась со всеми ровно, никого не задевала, но близко ни с кем не сходилась. Признавая ее несомненное превосходство во внешности, женщины были рады, что в отношениях с мужчинами она не представляла для них никакой угрозы...

– Что с ней будет? – задумчиво проговорил брат Уолдеф, поднимаясь со стула.

Мария ничего не ответила. Она уже не один месяц задавала себе тот же вопрос.

Впервые он увидел ее в широченном коридоре возле пиршественного зала.

Сам он находился в то время в одной из маленьких комнат, вход в которую был задрапирован гобеленом. Джон Карлейль одним из первых в группе шотландцев закончил переодеваться и теперь ожидал остальных, не желая входить в зал без них. Душа его до сих пор не могла успокоиться, хотя он очень старался отвлечься, глядя из-за гардины на снующих по коридору людей.

Его внимание привлек низковатый женский голос, повторявший:

– Ладно, ладно, Эдгар... Оставь меня, я должна сопровождать королеву.

– Чего там! – отвечал мужчина. В его голосе слышались настойчивые интонации. – Сама знаешь, она всегда собирается очень долго.

Говорившие приблизились и стали уже хорошо видны Карлейлю в теплом свете стенных факелов. Девушка, такого же роста, как и юноша, схвативший ее за руку, и можно было смело предположить, что ей малоприятны его прикосновения. Простой серебристого цвета чепец оттенял красивые черты ее лица, матовый цвет кожи, черные как смоль пряди волос, которые рассыпались по плечам и доставали почти до пояса. Розовое платье из венецианской парчи с серебристо-серой отделкой очень шло ей, хотя достаточно широкий покрой его скрывал формы ее тела. Карлейль не мог отвести глаз от ее лица.

– Эдгар, – повторила девушка решительным тоном, – я уже раньше говорила тебе, чтобы ты обратил свое внимание на кого-нибудь другого. И сейчас повторяю то же самое.

Карлейль разглядел привлекательное лицо юноши, с которого не сходило самоуверенное выражение опытного покорителя женских сердец. Судя по всему, он не принимал всерьез слова девушки.

– Всего одно прикосновение, – бормотал он капризным голосом, крепче сжимая ей руку и не давая возможности уйти. – Ты же знаешь, как я...

Она не дала ему договорить, попыталась вырваться, но вдруг замерла, почувствовав, что он схватил ее за левую грудь. Карлейль увидел, как, скрытая материей, она заполнила ладонь настойчивого кавалера.

Не меняя выражения лица, не сделав ни одного лишнего жеста, девушка с легкостью сняла напористую руку со своей груди, словно руку ребенка, ухватившего стеклянный кувшин, и затем, опять без видимого усилия, поскольку молодой человек так и не оставлял попыток снова прикоснуться к ее телу, резко отогнула один из его пальцев. Непрошеный ухажер вскрикнул.

Девушка отпустила его пальцы и ровным голосом сказала:

– Больше не делай так, иначе я сломаю тебе руку.

– Лия! – воскликнул неудачник, в большей степени расстроенный, нежели испуганный. – Ты правда чуть не сломала мне палец!

– Ерунда, – возразила она. – И потом ведь он на левой руке. А меч ты должен держать в правой.

Она отвернулась от него и быстро пошла по коридору. Оставшийся на месте Эдгар еще долго растирал палец, бормоча какие-то ругательства, а затем направился в другую сторону.

В коридоре уже появился Брюс со своей семьей, и Карлейль вышел из-за дверного гобелена, чтобы приветствовать друга, его жену Элспет и их четырнадцатилетнюю дочь Марджори.

Девочка была возбуждена, Роберт и его жена хранили внешнее спокойствие, даже улыбались, находясь одни, беззащитные, во вражеском лагере. Элспет знала, что ее супруг некоторое время назад заключил соглашение о перемирии, о возвращении пленных, и потому не слишком опасалась за свою судьбу. Подобные соглашения заключались и раньше, они вошли в обычай и, насколько ей было известно, честно выполнялись. А если случались нарушения, то виновные несли жестокое наказание.

Джон Карлейль, заметив волнение Марджори, ласково сказал ей:

– Ничего не бойся, красавица. У меня предчувствие, что все окончится благополучно.

Брюс взглянул на него, как бы намереваясь что-то спросить, но промолчал, и все четверо направились дальше по коридору в направлении зала для приемов.

Их подвели к столу для почетных гостей, что показалось Брюсу и забавным, и подозрительным, и он уже собрался поделиться своим мнением с Джоном, как вдруг заметил, что тот не сводит глаз с кого-то в другом конце зала. Проследив за направлением его взгляда, Брюс понял, что предметом интереса его друга стала одна из женщин в окружении королевы – темноволосая, в бледно – розовом платье.

Удивленный Брюс, уже привыкший к тому, что в последние годы Джон не проявлял ни малейшего интереса к женщинам, мысленно возблагодарил Бога за возвращение к другу столь естественного мужского желания. Однако тут же его внимание переключилось на вошедшего короля Эдуарда.

Шел уже третий месяц со дня – казни его любимца Гавестона, но лицо короля до сих пор выражало печаль, вокруг глаз обозначились темные круги. Ему недавно исполнилось двадцать восемь, однако выглядел он по крайней мере лет на десять старше. Миниатюрная светловолосая супруга цеплялась за его руку и что-то весело щебетала, не замечая или делая вид, что не замечает, его настроения. Они уселись за стоящий на возвышении стол, где уже сидели сестра короля Мария и два высокородных лорда – Уорик, тот, кто больше других ратовал за казнь Гавестона, и его ближайший соратник Ланкастер. Три придворные дамы королевы сели почти напротив шотландских гостей за огромный подковообразный стол.

Джиллиана спокойно смотрела по сторонам, поймала обиженный, как у ребенка, взгляд Эдгара, не удержалась от улыбки и затем обратила свой взор на стол, уставленный яствами. Но вскоре почувствовала что-то тревожащее и, подняв голову, обнаружила, что с нее не сводит глаз какой-то сидящий неподалеку мужчина. Даже сидя он производил впечатление человека могучего роста и такого же телосложения. Его темно-каштановая борода и того же цвета густые волосы, ниспадавшие на плечи, привлекали внимание своей ухоженностью. Лицо его было изуродовано глубокими шрамами, свидетельствующими о воинском роде занятий. Упорный взгляд серых глаз вызвал у нее легкую дрожь, однако она не стала задумываться о причине ее появления.

С некоторым усилием она оторвалась от его притягивающего взора и обратилась к сидящей справа от нее толстушке:

– Эдит, не знаете, что за великан сидит вон там, напротив нас?

Толстушка обычно знала все. И не обманула ожиданий Джиллианы.

– О, – сказала она, – так это же Джон Карлейль. Он здесь с Робертом Брюсом, слева от него, видите? Приехали, чтобы произвести обмен заложниками. Слышали? Говорят...

Но Джиллиана больше не слушала ее.

Брюс... Карлейль... По ее спине пробежал холодок, в голове помутилось... Боже! Быть может, она сейчас сидит напротив тех самых высокородных шотландцев, кто предал отца. Ее рука потянулась к поясу, где обычно располагался кинжал, но его там не было, пальцы окунулись в пустоту, и она быстро пришла в себя.

Эдит продолжала говорить:

– ...и они должны вскоре вернуться к себе в Шотландию с теми, кого король Эдуард им отдаст в обмен на жену и дочь Брюса.

– Отдаст? – как эхо, повторила Джиллиана.

– Вы не слушаете? Брюс должен оставить в Англии жену, дочь и еще, кажется, трех человек в залог своего хорошего поведения. Но они тоже получат от нас пятерых и увезут в Шотландию.

– В Шотландию?

Джиллиана понимала, что ведет себя довольно странно, однако ничего не могла с собой поделать.

– Конечно, в Шотландию, – с легким возмущением подтвердила Эдит. – А куда же еще?

Джиллиана постаралась взять себя в руки, отпила из бокала бургундское, но мысли продолжали вихрем крутиться в голове – об отце, о предательстве, о его страшной смерти...

«Если это они... если они... Конечно, они. Кто еще из шотландцев, кроме предателей, может стать гостем английского короля?.. Быть приглашенным к его столу?.. Через несколько дней они уедут, и отец останется неотмщенным... Значит, я должна убить их... Немедленно... Но что, если мои подозрения неверны?.. Нет, они не могут быть неверны...»

Невольно она вновь посмотрела в их сторону, увидела, что Карлейль по-прежнему не сводит с нее пристального взгляда. «Словно ястреб, примеряющийся к добыче», – подумала она. Так же, возможно, он смотрел на ее отца, прежде чем предать его...

Она склонилась над своей тарелкой. Ей казалось, что пир длится уже целую вечность и никогда не кончится.