Джексон Лиза Тень сомнения

Пролог

Озеро Эрроухед, штат Орегон

В любви и на войне все средства хороши. Во всяком случае, так принято говорить.

Но Кейн сомневался в справедливости старой поговорки: ведь на кону стояла судьба Клер Холланд. Нет, к чертям ее, она никогда по-настоящему его не любила. Даже поговорить с ним не хотела по-человечески, если не считать того единственного случая, когда ему удалось-таки заставить ее отворить свои железные ворота.

Кейн с силой нажал на тормоз и заглушил мотор, напомнив себе, что Клер теперь замужняя дама. Правда, с мужем она живет врозь, но не в разводе, и носит фамилию Сент-Джон.

Сквозь лобовое стекло, забрызганное каплями дождя, Кейн задумчиво разглядывал недвижимость, доставшуюся ему в наследство: горную хижину на берегу озера Эрроухед. Развалюха. С крыши свисает сорванная ветрами дранка, два окна заколочены досками, ржавые водостоки забиты палой листвой и грязью, крыльцо просело и покосилось. Чердачное окно разбито, и осколки стекла тускло поблескивают на двускатной крыше крыльца. Когда-то на чердаке этой тесной хижины была его спальня.

«Добро пожаловать домой», – подумал Кейн с угрюмым смешком и, перебросив через плечо брезентовый рюкзак вместе со скатанным спальным мешком, вылез из машины. Ледяной ветер полоснул его как бритвой, заставив низко наклонить голову, в бедре запульсировала боль – сувенир на память, оставленный случайным куском шрапнели во время последней заокеанской командировки. Зажившая рана все еще заставляла его немного прихрамывать и замедлять ход, когда надо было спешить. Он поморщился и вскинул рюкзак повыше на плечо.

Взойдя на крыльцо, Кейн вставил ключ в старый замок, и щеколда легко подалась, дверь со скрипом распахнулась, на пол посыпалась сухая древесная крошка.

Застоявшийся воздух, смешанный с многолетним слоем пыли и непередаваемым ощущением разбитых надежд, окружил его, как только он шагнул через порог. Впервые с тех пор, как он решился на эту миссию, Кейна охватили сомнения. Может, это была неудачная идея, и ему не стоило возвращаться сюда? Наверное, тот парень, который советовал не будить спящую собаку, знал о жизни кое-что такое, чего не знал Кейн.

Увы, теперь уже поздно. Кейн перешагнул через перевернутый кофейный столик. Пути назад нет. Теперь уже нет.

Кейн бросил рюкзак и спальный мешок на кушетку в углу. Когда-то она была розовой и считалась очень современным предметом мебели, но теперь выцвела до буровато-серого цвета, обивка на ней полопалась, местами вылезала войлочная начинка. Подоконники облупились, окна были затянуты паутиной, причем кое-где сохранились останки насекомых, попавших на обед к паукам. Стены из узловатых сосновых бревен покрылись пятнами плесени, в воздухе витал запах гнили.

«Ладно, мне случалось останавливаться в местах и похуже», – напомнил себе Кейн. На Ближнем Востоке и в Боснии он повидал лачуги, в сравнении с которыми эта горная хижина казалась дворцом. Вся разница состояла в том, что ни одну из тех хибар ему не приходилось называть родным домом, и только здесь его душа вдруг лишалась внешних покровов и начинала кровоточить.

Этот убогий домишко Кейн помнил с раннего детства – он жил здесь когда-то с отцом и матерью. Мать работала официанткой, и Кейн вдруг вспомнил, как быстро снашивались ее туфли: ей приходилось много миль проходить взад-вперед по гриль-бару «Западный ветер».

– Будь умницей, милый, позаботься о себе сам, – говорила она, ласково похлопывая его по плечу и улыбаясь своей печальной усталой улыбкой. – Я приду поздно, так что запри дверь и ложись спать. Твой папа скоро вернется.

Ложь! Ложь, как всегда, но спорить не имело смысла. Она целовала его в щеку. От Элис Моран всегда пахло розами и папиросами. Дешевый запах: смесь дешевых духов и дешевого курева. Она покупала сигареты без фильтра, к которым полагались товарные купоны, которые годами копились у нее в ящике комода. Элис никогда не использовала их на хозяйственные нужды – только на что-нибудь особенное. Большая часть подарков, полученных Кейном на Рождество и на день рождения, была приобретена на эти купоны – доход с никотиновой зависимости его матери.

Но все это происходило очень давно, когда жизнь, хоть и скудная, была проста и не задавала девятилетнему мальчику головоломных вопросов. А потом Па попал в аварию, и все изменилось. Все стало гораздо хуже.

У Кейна не было особых причин копаться в собственном прошлом, поэтому он сделал вид, что не замечает бурлившего в груди гнева, как уже научатся не замечать боли в бедре. Но тут ему вдруг попалась на глаза пожелтевшая газета 1980 года с портретом Джимми Картера, и он вновь почувствовал себя неуклюжим бунтарем-подростком – сексуально озабоченным и до чертиков жаждущим лучшей жизни. Ему хотелось ни в чем не уступать Холландам или Таггертам – самым богатым семьям из всех живущих на озере, сливкам местного общества. Их слово много значило не только в небольшом прибрежном городке, носившем индейское название Чинук, но и в городе Портленде, расположенном в девяноста милях к востоку. Но больше всего на свете он хотел заполучить Клер! В голове его не оставалось ни одной посторонней мысли, по телу пробегала дрожь, между ног горел пожар, когда он начинал мечтать о Клер – богатой и неприступной дочери Датча Холланда.

Кейн скомкал старую газету в кулаке, вспомнив, сколько ночей провел без сна, придумывая способы остаться с ней наедине. Все эти грандиозные фантазии не принесли ему ничего, кроме злости, досады и неукротимых, но бесплодных эрекций, сводивших его с ума.

Он не хотел вспоминать о Клер. Зачем еще больше осложнять себе жизнь? Все равно она никогда не считала его ровней. Он был недостаточно хорош для нее. Все ее подростковые мечты были устремлены к Харли Таггерту, сыну главного конкурента ее отца. А к нему, Кейну Морану, она обратилась только один раз. В то чудесное утро.

– Черт! – прорычал Кейн, пытаясь изгнать ее образ из памяти.

Несмотря на дождь, он распахнул окна и впустил в дом резкий влажный ветер, несущий с собой соль Тихого океана. Может, холодный ветер разгонит миазмы отчаяния и разбитых надежд, застоявшиеся в воздухе и цепляющиеся, по добно паутине, за выцветшие шторы и дешевую поломаную мебель.

Оставив открытой дверь, Кейн вернулся к джипу, чтобы захватить свой портфель, портативный компьютер и пинту ирландского виски – дешевого сорта, того самого, что всегда предпочитал его отец. Смешно! Почему он должен пить ту же сивушную дрянь, что и папаша, которого он всегда терпеть не мог? Нелепость, конечно, но что ни говори, а была в этом какая-то преемственность. Как будто он не заслужил большего.

Хэмптон Моран всегда был жалким подонком, злобным до самого дна своей алчной душонки. А после аварии, приковавшей его к инвалидному креслу, он вообще озверел, стал буйным пьяницей, полным жалости к самому себе и неудовлетворенных планов мести. Вернее, выпивал он и раньше, еще до того, как превратился в калеку, – выпивал слишком много и даже поколачивал жену и сына, – но после аварии Па стал пить горькую. Он покупал «Черный бархат»[1], когда мог себе это позволить, но очень скоро возвращался к дешевому ирландскому пойлу, служившему горючим для его несбыточных надежд.

Неудивительно, что мать Кейна в конце концов бросила их. У нее не было выбора. Какой-то богач соблазнил ее, посулив хорошую жизнь, но поставил условие: она должна оставить Хэмптона и сына. Этому толстосуму не требовался лишний багаж в виде мальчишки-сорванца: у него были собственные дети, не говоря уж о жене. Кейн так и не узнал имени негодяя, но раз в месяц, как часы, он находил в почтовом ящике денежный перевод на свое имя. По такому случаю и Хэмптон был трезвым раз в тридцать дней. Он ждал прихода почтальона, заставлял Кейна вытаскивать из ящика конверт и обналичивать анонимный чек. Па был щедр. Он давал Кейну пятерку, а остальное пускал на свои нужды. Ему еле хватало до начала следующего месяца.

– Слыхал про Иудины кровавые деньги, сынок? – бормотал он, открывая очередную бутылку. – Ну так вот, это блудные деньги. Твоя мать их честно заработала, раздвигая ноги для этой богатой сволочи. Помни, Кейн, ни одна женщина не стоит того, чтобы терять из-за нее свое сердце, а уж тем более кошелек. Женщины – это моровая язва. Чума. Казнь египетская. Все они шлюхи, все до единой. Какую ни возьми – Иезавель[2].

И он начинал цитировать Писание, путая слова. Кейн хорошо запомнил тот день, когда его мать ушла.

– Я вернусь, – обещала она, плача, прижимая сына к себе так, словно знала, что никогда его больше не увидит. – Я вернусь и заберу тебя от него.

Па храпел – ему надо было проспаться после вчерашнего.

Кейн даже пальцем не шевельнул, чтобы удержать мать или хоть помахать на прощание. Он считал ее предательницей и отвернулся, когда она забралась в длинный черный лимузин с шофером.

– Я обещаю, милый! Я вернусь!

Но она так и не вернулась. Ее слова снова оказались неправдой. И это было всего лишь одно из звеньев в длинной ржавой цепи нарушенных обещаний, составлявшей жизнь Кейна. Он больше ни разу ее не видел, даже не попытался узнать, что с ней произошло. До настоящего момента. Теперь он знал правду, и эта правда жгла его, как клеймо. Кейн не стал искать стакан, просто открыл бутылку и отхлебнул щедрый глоток. Затем смахнул рукавом пыль с дешевого пластикового стола с металлическими ножками, за которым питался первые двадцать лет своей жизни, и включил компьютер. Хорошо, что электричество уже успели подключить: экран загорелся, и компьютер загудел, загружаясь. Щелкнув замком портфеля, Кейн вытащил пухлую папку с заметками, газетными вырезками и фотографиями. Досье семейства Холланд. Он разобрал фотографии и разложил их перед собой, как потрепанную, хорошо знакомую карточную колоду.

Первая карта лицом вверх – бубновый король, старый Датч Холланд, глава семейства и кандидат в губернаторы штата. Холланд всегда заявлял, что он представитель народа, простой парень, свой в доску, хотя Кейн знал, что он так же прост, как двойной морской узел.

Второй была фотография Доминик, бывшей жены Датча. Эта все еще красивая и безупречная, как фотомодель, женщина жила теперь где-то в Европе. Для Кейна она представляла интерес как потенциальный источник информации, способный – за соответствующую сумму наличными – помочь ему в его поисках. Далее шли глянцевые парадные фотографии двух дочерей Датча – Миранды и Тессы. И, наконец, последнее фото – моментальный снимок Клер.

«Жаль, что она в этом замешана, – привычно подумал Кейн. – Причем замешана, судя по всему, по самую макушку».

Угрюмо стиснув челюсти, он разглядывал лица девушек, глядевших на него с фотографий, заказанных в свое время какому-то безымянному, но наверняка дорогому фотографу. Потом бросил портреты Миранды и Тессы на стол рядом с фотографиями родителей. На лице Клер он задержался, изучая его более пристально, хотя этот снимок давно уже отпечатался у него в памяти. Она сидела верхом на пестром пони (на снимке виднелись лишь его шея и круп). Зато сама Клер попала в самый фокус фотокамеры. Его фотокамеры.

Ясные глаза, прямой нос, широкие скулы и свободно рассыпавшиеся по плечам светло-каштановые локоны, обрамлявшие безупречный овал лица. Господи, как же она была хороша! Улыбка у нее была застенчивая и в то же время загадочная, наивно-вызывающая. Черт, даже сейчас у него участился пульс, стоило только подумать о ней – об этой девочке, у которой было все! Но на него она всегда смотрела с презрением и жалостью.

Ну ничего, теперь он положит этому конец.

Ситуация изменилась, все козыри у него в руках! Он теперь хозяин.

Кейн вдруг ощутил укол совести. То, что он собирался сделать, могло поставить Клер под удар. Если начнется следствие, ее жизнь будет вывернута наизнанку и вытряхнута так, чтобы вся скрытая грязь вылезла наружу. Ее личные тайны будут разобраны по косточкам и обглоданы стервятниками, как скелет в пустыне.

Жаль, конечно, но ничего не поделаешь. Если ей будет больно... что ж, такова жизнь. Жизни без боли не бывает. Много лет назад был убит человек. Кто-то столкнул его в озеро, чтобы он навеки обрел водяную могилу, – кто-то, носивший фамилию Холланд. Кейн твердо вознамерился узнать, кто размозжил череп Харли Таггерту и скрывал правду в течение шестнадцати лет. У него были личные причины заниматься этим делом – причины куда более глубокие, чем прозаическая необходимость заработать себе на хлеб. Помимо всего прочего, он был твердо убежден, что Харли мог оказаться не единственной жертвой лжи, скрытой под безмятежной поверхностью озера Эрроухед.

Кейн перелистал страницы своих записей, потом пододвинул к себе компьютер. Его пальцы запорхали по клавишам, печатая заголовок: «Борьба за власть: убийство Харли Таггерта».

Он еще раз отхлебнул из бутылки и начал писать. Его расследование только начиналось, но результат был уже известен. По окончании раскопок в семейных шкафах Холландов обнаружится немало скелетов. Убийце Харли будет предъявлено обвинение в преступлении, совершенном шестнадцать лет назад. И тогда у этого ублюдка Датча Холланда не останется ни единого шанса стать губернатором Орегона. А в семье Холланд не останется ни единого человека, включая Клер, не питающего лютой ненависти к Кейну Морану.

Что же, так тому и быть. Жизнь нелегка, а уж требовать от нее справедливости – вообще напрасный труд. Этот болезненный урок Кейн усвоил много лет назад, и не кто иная, как Клер, стала одной из его преподавательниц. Зато теперь, когда он разоблачит семейство Холланд, это станет его местью и очищением!

Кейн опять приложился к бутылке. Глоток виски обжег ему горло, и Кейн спросил себя, почему вместо воодушевления и подъема его охватывает скверное предчувствие. Словно он, сам того не подозревая, уже сделал первый шаг в преисподнюю.