"Бык из моря" - читать интересную книгу автора (Джеллис Роберта)

Глава 12

Ариадна не удивилась, когда за визитом Андрогея последовал визит отца. Она всегда понимала, что цель Пасифаи — унизить дочь и Диониса, который отверг ее; но Минос, более мудрый и опытный, мог увидеть что-то, что она упустила. К счастью, Андрогей выдал истинную причину того, почему Минос стремился кнутом и пряником приобщить ее к культу Бога-Быка. Он не желал унижаться перед Дедалом. Так что теперь, сколь бы ни был хитроумен Минос в своих мольбах и угрозах, он не мог пробудить в Ариадне ни сочувствия, ни страха.

Несмотря на чудесную площадку, которую Дедал создал для ее танцев, Ариадна не жаловала его. Он был мрачным нытиком, действовал исподтишка либо обманом, потому что вынужден был платить услугами за приют. Однако сделка есть сделка; что бы ни думал по этому поводу Минос, но он сам приказал Дедалу помочь Пасифае принять обличье коровы. Он не имел права наказывать Дедала за повиновение своей воле.

Ариадна по-прежнему упорно отказывалась появляться в храме Бога-Быка даже как простой зритель. А десятидневье спустя горячо поблагодарила Андрогея за то, что он вооружил ее против уловок отца.

— Где он? — Голос, по которому Ариадна столько тосковала и плакала, взорвался одновременно в ее голове и ушах. — Где он?

Ариадна резко села и вцепилась руками в пальцы, что впились в ее плечи, продавливая плоть до костей. Она онемела от ужаса, испугавшись спросонья, что Дионис обвиняет ее в переходе на службу Богу-Быку.

— Она убьет его! Мне надо туда! Где он? Восклицание «она убьет его» исцелило Ариадну от страха, а невидящие глаза Диониса и струйки липкого пота, поблескивающие на его лбу в тусклом сиянии ночника, подсказали ей, что Дионис бьется в когтях Видения — или же только что вырвался из них.

— Расскажи мне все! Господин мой, ты должен мне все рассказать! Я вижу твои Видения, только когда ты о них говоришь.

Дионис сглотнул, силясь объяснить.

— Темная комната, освещенная тусклым светом... луны? Ночника? В этом я не уверен, но вижу ложе, только... только половина его скрыта во тьме.

Он судорожно вздохнул, и Ариадна, воспользовавшись тем, что держит его за руки (хватка их слегка ослабела), повернула его и усадила на постель.

— Тьма злая? — Но она уже знала, что нет: цветок в ее сердце раскрылся и серебристые лепестки сказали ей, что не в тьме таилась причина испуга Диониса.

— Нет! В тьме нет зла. Это лишь покров — но я не понимаю...

— Предоставь понимать мне, господин мой. Тебе надо только пересказать мне свое Видение.

Глаза его стали совсем невидящими, и Ариадна поняла, что Дионис восстанавливает Видение в памяти.

— Я Вижу, как свет приближается к дверям залы, — начал он. — Он становится ярче, в дверном проеме возникает женщина с лампой в руке; другой рукой она держит что-то... по-моему, клочок ткани.

Ариадна задохнулась и вздрогнула, когда Дионисово Видение внезапно предстало перед ней. Она не просто слушала своего бога — серебристые лепестки приносили ей образы его Видения, картины, полные потерянности и страха. Но она не была уверена — исходят ли эти чувства из самого Видения или ей передаются печаль и страх Диониса.

— Она красива, красивее всех олимпийцев, кроме, разве что, Афродиты, — продолжал Дионис почти нараспев. — Но это смертная.

Ариадна слышала его — но ее куда больше заинтересовало выражение лица женщины, чем ее красота.

— Она подходит к ложу и начинает шептать что-то, взмахивая рукой с тканью. Она наводит чары. Я вижу, как они исходят из ее руки и лентами света падают во тьму. Ленты плывут во тьме, высвечивают фигуру человека и следы других чар, породивших тьму... Он шевелится. Ленты обращаются в пламя. Он вскрикивает — раз, другой... Тьма исчезает. Это Эрос — мой друг Эрос, он корчится от боли...

Ариадна глубоко вздохнула. Она лишь мельком видела того, кого терзали. Ее внимание было приковано к женщине, которая, когда Эрос стал виден, отшатнулась с криком отчаяния.

Дионис снова вцепился ей в плечи и тряхнул.

— Уста, — потребовал он, — поведай мне, где они! Это не покой Эроса в доме Афродиты, тот покой я хорошо знаю. Скажи мне, где они, чтобы я успел остановить ее прежде, чем она убьет Эроса.

— Она не убьет Эроса, — сказала Ариадна. Видение истаяло, но она по-прежнему видела его в памяти.

— Где они? — проревел Дионис. — Я Видел: она убивает Эроса. Я разорву ее в клочья, и Афродита мне поможет.

— Нет! — вскрикнула Ариадна, хватая его за руки. По ее пальцам в него начал перетекать целительный покой. — Женщина не хотела зла Эросу и не причинила ему никакого вреда. — Желая успокоить Диониса, Ариадна говорила медленно и внятно. — Разве ты не слышал ее слов, когда рассеялась тьма? Она не знала, что тьма скрывает именно Эроса.

Дионис сморгнул и обратил взгляд на девушку. В тусклом свете глаза его казались не ярко-синими, а серебряными, словно цвет лепестков, что связывали его с Ариадной, перелился в них.

— Если она не хотела зла, зачем ей тогда наводить чары, которые причинили ему такую боль?

Он был все еще зол, но опасность безумия миновала. Ариадна повела плечами, но он не отпустил их.

— Твое Видение не сказало мне этого. Я могу поведать лишь то что увидела в лице женщины до того, как она наложила заклятие, — то была любовь, великая любовь, и жажда помочь тому, кто сокрыт тьмой.

— И такие муки... — прошептал Дионис. — Ты хочешь сказать, что я не должен ничего делать?.. — По лицу его побежали морщины тревоги. — Но Эросу плохо! Я это чувствую.

Ариадна тоже это чувствовала, но была уверена, что ее толкование верно. Потрясенная, она в поисках успокоения взглянула за спину Дионису, на черную тень на стене. Уж не шевельнулась ли та?.. Возможно, и нет, но Ариадна различила жест. Боль Эроса не будет долгой, да и не она важна. Тем не менее Дионису все-таки придется кое-что сделать.

— Да, — произнесла она более глубоким и мягким, чем обычно, голосом, — кое-что сделать ты должен. На сей раз Видение было послано тебе, чтобы ты спас друга — но не от чародейки, так что совершенно не важно, где они. Ты должен остановить Афродиту прежде, чем она убьет женщину. Если умрет она — умрет и Эрос

— Он не должен умереть, — сказал Дионис. — Эрос мой друг. Он никогда не спрашивает: «Что-тебе-Дионис?», желая поскорее от меня избавиться, исполнив мою просьбу. Он угощает меня вином и лепешками и беседует со мной. Он не должен умереть.

Ариадна слегка удивилась, как эгоцентрична и проста причина, по которой Дионис защищает Эроса, — но тоска в его голосе обнажила страшное одиночество и порочный круг боли, что вели к гневу, гнев пробуждал страхи, а страхи доводили до бегства и отчуждения, которые, в свою очередь, порождали боль. Удивляться тут было нечему. Она потянулась и мягко коснулась лица Диониса.

— Эрос не умрет, — сказала она и добавила, почему-то уверенная в своей правоте: — Мать очень любит его, и это Она послала тебе Видение, чтобы ты спас его. Ступай, Дионис. Объясни Афродите.

Дионис едва успел перехватить Афродиту: она как раз собиралась перенестись туда, где жила женщина, чтобы, как он опасался, убить ее. Он схватил ее и крепко держал, не обращая внимания на ее возмущенные вопли — а равно и на маленькие кулачки, что колотили его по спине и ногам, и на ноготки, что царапали его бедра, и на детские зубки, что пытались его кусать. Дионис слишком привык к укусам и царапинам, чтобы сейчас отвлекаться на них.

— Эрос жив? — рявкнул он, встряхивая Афродиту. Пинков, тычков и укусов стало больше; раздались гневные вопли; в него вцепилось еще несколько рук.

— Да! — выкрикнула она. — Отпусти меня. Позволь отомстить Психее за боль, которую она причинила ему.

— Нет, — сказал он. — Или по крайней мере мсти, не убивая. Мои Уста заглянули в мое Видение — и Говорят, что если ты убьешь женщину — Эрос умрет.

Афродита со вздохом обмякла в его руках.

— Я знаю. Я не собиралась убивать ее — просто заставить пострадать, заплатить за то, что она сделала. — Тут она уставилась на Диониса. — Ты Видел, как Психея заколдовывает Эроса? Почему же ты не остановил ее?

— Потому что понятия не имел, где находятся она и Эрос! Я почти обезумел от страха. Перенесся на Кносс. Тамошняя жрица — истинные Уста. Это она сказала мне, что страдать от заклятия Эрос будет недолго, но если женщину, которая наложила чары — ты говоришь, ее зовут Психеей? — убить, умрет и Эрос.

— Он глубоко привязан к ней, — сердито кивнула Афродита и снова вздохнула. — Называет ее «своей душой». Что она сделала? И почему она это сделала?

Дионис попробовал довести Афродиту до кресла — и понял, что не может сделать ни шагу. Каждую ногу его держали отдельно; ручки были и на его талии, и на бедрах. Он взглянул вниз — на него уставились шесть или семь возмущенных рожиц. Самому старшему исполнилось лет восемь, но все они были полны решимости сражаться за свою богиню. Дионис не смог удержаться от смеха, и тогда Афродита тоже взглянула вниз. Он заметил, что губы ее дрогнули, но она прикусила язык и грустно покачала головой.

— Дети, дети. Ну-ка отпустите Диониса. Взгляните, что вы натворили. Он весь расцарапан и в синяках. Какие же вы злые!

— Он схватил тебя.

— Ты кричала.

— Он тебя тряс.

Три звонких голоска — и безмолвные возражения остальных.

— И вы кинулись меня спасать, — мягко проговорила Афродита. — Ладно, я вас прощаю, но Дионис — друг. Вы же это знаете. И знаете, что он никогда не причинит мне зла. Он пытался помешать мне сделать то, чего делать было нельзя и что принесло бы вред Эросу, а он и его друг. А теперь попросите прощения.

Они извинились — неохотно, но дружно. Дионис улыбнулся повешенным носам.

— Я понимаю, — сказал он. — Вы прощены. Вы не могли поступить иначе. Афродита бесценна, и ее надо защищать.

Мягкий серебристый смех Афродиты прозвучал чуть печально — лицо ее все еще было обращено к покоям Эроса. Потом она снова вздохнула.

— Уже поздно, дети. А ну марш в постель, вы все.

Они дружно двинулись прочь, хотя двое младших и оглядывались — с некоторым сомнением. Афродита улыбалась им, но молчала, пока звук их шагов не стих за закрытой дверью. Потом прислушалась, но дом был тих. Взмах руки — и вспыхнули волшебные лампы; стены были расписаны так, чтобы создавать впечатление сада; негромко звенел фонтан. Сияли ночные цветы. Афродита опустилась в кресло и указала на другое Дионису. Он сел не сразу — смотрел на покои Эроса.

— Можно мне пройти к нему?

— Он спит. С ним Асклепий.

Дионис с облегчением кивнул и сел. Поговаривали, что Асклепий может вылечить все — иногда даже смерть.

— Мои Уста сказали, Эрос любим Матерью, и еще — что Она послала мне Видение, чтобы защитить его.

— Хоть мне это и не нравится, твои Уста, возможно, сказали правду. Он едва мог говорить, но все время твердил: «Не трогай Психею. Не трогай ее». Ладно, я не трону — но она заплатит за то, что сделала. Почему, Дионис? Ты так и не ответил мне. Что сделала Психея — и зачем она это сделала?

— Что касается «зачем» — я и сам не знаю. Я задавал тот же вопрос моим Устам — и она сказала: мое Видение не объясняет этого. Спроси Психею. А что она сделала — легко понять. Ложе укрывала тьма. Психея наложила заклятие — и тьма исчезла. Хоть мои Уста и не истолковали этого, тут все достаточно ясно. Психея хотела разогнать тьму. Почему, зачем — не знаю. Единственное, что сказали об этом мои Уста, — что все делалось от великой любви и стремления помочь.

— Тупая шлюха! — Нежные черты Афродиты не были созданы для гнева, однако именно гнев отражали они сейчас. — Похоже, она едва не погубила Эроса просто из дурацкого любопытства — ей захотелось взглянуть, что скрывает тьма. — Она негромко всхлипнула. — Эти смертные! Твои Уста тоже смертная. Ты веришь ее словам?

— Да. Она никогда не ошибалась. — Он задумчиво нахмурился. — Мало того, когда я с ней — мне кажется, что-то касается... моей души. Она способна благословлять лозы не хуже, чем я. Как и Эрос, она обласкана любовью Матери. Я чувствовал, как Сила вливается в нее — и на виноградниках, и когда она танцует Хвалебный танец. Она больше, чем просто смертная.

Афродита склонила головку набок. Хоть она и прислушивалась все время, ловя малейший звук из покоев Эроса, последние слова Диониса привлекли ее внимание.

— Как Семела? — спросила она.

— Больше, чем Семела. Я отыскал Семелу, потому что она моя мать. Потому что считал, что Зевс обманул ее. Потому что... ладно, не важно. Я ошибался. Теперь — не ошибаюсь. Ариадна не боится меня. У нее нет в этом нужды — ей дано смирять мое... мое безумие.

— Смирять?.. — Теперь все внимание Афродиты было обращено на Диониса. — Ты уверен, что не ошибаешься насчет этой жрицы? — мягко спросила она. — Здесь был Силен — приходил рассказывать истории детям, — так он весь в синяках и шишках. Со мной он не говорил, но у него все на лице написано, да и по отметинам вполне можно догадаться, в какую... дикую историю он попал.

— Все верно, — мрачно согласился Дионис. — Я благословлял виноградники кровью и похотью. — Он поднял взгляд и пристыженно улыбнулся. — Больше кровью, чем похотью. Но вины моей жрицы в этом нет. Я поссорился с ней и не видел... два года.

Глаза Афродиты широко распахнулись.

— Она поссорилась с тобой — надо думать, достаточно серьезно, раз уж ты на два года оставил ее... — и до сих пор жива? Да уж, тогда ей и правда дано смирять твой гнев.

— Лучше сказать — успокаивать. Гнев не сливается в закупоренный сосуд, чтобы вырваться, как только будет вынута пробка, нет — она словно заливает мой огонь дождем.

— А ты не любишь, когда тебя гасят? — спросила Афродита. — Поэтому ты и ушел от нее?

— Нет. Она отреклась от меня. — Дионис повел плечами. — Она была права. Я понимал это, но... Помнишь, меня преследовало Видение белого быка с головой человека?

— Помню, конечно. — Судя по голосу, Афродита удивилась. — Ты зашел ко мне рассказать об этом — здесь еще был Гефест... или он пришел позже?.. В этом я не уверена, но о Видении про белого быка помню.

— Я не мог избавиться от него, потому-то и пришел к тебе. Я надеялся, разговор с тобой сотрет его из моей памяти. Не тут-то было. И только когда чуть позже Ариадна Призвала меня и объяснила, что же я Видел, — оно ушло. Потом мне было еще одно Видение на ту же тему, — рот Диониса скривился от отвращения, — и она сказала, что оно означает: ее мать в обличье коровы совокупилась с Посейдоном в обличье быка.

— Обычно это Зевсова маска, — заметила Афродита. — Она что, перепутала их?

— О нет. Все было правильно. После той ночи родилось чудовище — мальчик с головой быка.

— Ужас! Посейдон, должно быть, очень зол на семью твоей жрицы.

— Зол — и за дело. Он внял молитве Миноса послать знак, что именно Минос — истинный царь. Посейдон послал белого быка, которого после надо было принести в жертву. Но Минос так возлюбил этого быка, что не смог убить его. Он оставил его, чтобы случить со своими коровами.

Афродита расхохоталась.

— Из-за коров?.. Эти смертные! Ты должен был уйти, как только Видение сбылось.

— Я не смог. Я думал, что спасаю Ариадну от беды, и предложил показать ей, как убить младенца, не напугав и не причинив боли. Не только ради нее, но и ради ребенка, чтобы избежать страданий, на которые он уже обречен сам — и на которые обречет свой и ее народ. Но она сказала, что чудовище — это я, а не тот бедный маленький уродец, и что она не станет более служить мне... Тогда я и ушел от нее. Но она была права. То был урок мне от Матери.

При этом признании Афродита тревожно поджала губы. Многие на Олимпе отказывались поклоняться Матери. Эрос, напротив, почитал Ее. Саму Афродиту не трогало ни то, ни другое, она только не хотела, чтобы ее впутывали в споры.

— Так эта Ариадна может тушить твой огонь. — Афродита усмехнулась, не возражая, но и не соглашаясь с последним замечанием Диониса. — И ты давно нуждаешься в друге помимо убогого душой Вакха и вовсе бездушного Силена. Ты собираешься предложить ей перебраться на Олимп?

— Ты думаешь, это ошибка?

— Нет — если она действительно то, чем ты ее считаешь, и если ты сможешь убедить Персефону продлить ей жизнь.

— Я, конечно, поговорю с Персефоной, но не думаю, что ее вмешательство понадобится. Говорю тебе, Мать дарит Ариадну без всяких просьб. Нет, я хотел спросить — будешь ли ты добра к ней, если я приведу ее сюда, или она будет отверженной, как Семела?

— Дионис. — Афродита наклонилась к нему и нежно провела пальцами по щеке. — Семела была неразумна. Она хотела вернуть себе Зевса. — Она весело рассмеялась. — Кто в силах удержать Зевса? А потом, когда мы сказали ей это и еще то, что, хоть их отношения и выглядят странно, Зевс по-настоящему любит только Геру, она решила, что мы хотим ей зла. Она считала, мы против нее, потому что была обычной смертной. К Ариадне будут относиться... как к любому из нас. За Афину, Артемиду или Аполлона не поручусь, но в общем... все будет зависеть от нее самой.

— Это значит... — начал Дионис, но тут негромко лязгнул замок, и Афродита, вскочив, бросилась в коридор.

Дионис поспешил следом, вежливо остановившись поодаль, пока Афродита разговаривала с высоким худым человеком. Лицо у того было привычно-ласковым.

— Сейчас опасности нет, — сказал Асклепий. — Он жив, и с ним все в порядке, но ему нужен отдых — и по крайней мере месяц никакого волшебства, иначе боли вернутся. И еще — он не должен ни волноваться, ни тревожиться. Ни о чем. А он боится, что обидят Психею. Я дюжину раз повторил ему, что с ней все будет в порядке, что никто ее не тронет, но...

— Это его возлюбленная. Он боится, что я зла на нее. Да, зла. И еще как!.. — Афродита вздохнула. — Но я не трону ее.

— Тогда лучший способ переубедить его — остаться с ним самой. Сейчас он под воздействием лекарств, но тревожен. К утру он должен совершенно успокоиться, и его можно будет оставить — на время.

— Я пойду к нему... — Тут она вспомнила о Дионисе и повернулась к нему.

— Иди, иди, — настойчиво проговорил Дионис. — Коль уж я не один предупреждаю тебя о Психее — я здесь больше не нужен. — Потом, взглянув на врача, сказал: — Спасибо, что спас Эроса, Асклепий. У меня не так много друзей, чтобы терять их.

— Друзей терять нельзя никому, — отозвался худой человек. Потом рука его нервно сжала странный жезл. — Эросу нужен полный покой. Не думаю, что тебе стоит навещать его. Любое возбуждение причинит ему боль, а сильные чувства могут принести серьезный вред.

Дионис хотел всего лишь поблагодарить врача — и вот как ему отплатили!.. Невысказанный намек, что ему лучше уйти, пробудил возмущение и ярость. Этот врачишка считает, что он настолько туп и невнимателен, что способен возбудить в Эросе желание или гнев! Прежде чем здравый смысл напомнил ему, что врач сказал бы то же самое любому посетителю, чувства Диониса вьтлеснулись вовне. Асклепий еще крепче ухватился за жезл. У Афродиты перехватило дыхание. Пока страх перед ним не раздул огонь страстей еще пуще и не причинил никому вреда, Дионис мгновенно перенесся в Кносс.

Колени его подогнулись, и маленькие ручки крепко вцепились в него — с любовью, поддерживая, а не злясь. Но были они немногим сильнее тех, детских, что колотили его, пытаясь защищать Афродиту. Дионис никогда не трогал детей. Пламя обратилось внутрь, но прежде чем оно обожгло его, огонь наткнулся на холодную мягкую преграду — и умер.

Гнева не стало — но не стало и сил. Ноги не держали его, и для маленьких рук он тоже стал слишком тяжел. Дионис начал уже падать, но сумел так извернуться, что оказался в мягком кресле. И сразу съежился в нем.

— Ты вернулся, мой господин, ты вернулся, — твердила Ариадна, стоя на коленях и покрывая поцелуями его руки.

Радость и покой заполнили пустоту, оставленную покинувшим Диониса гневом. Тепло девичьих ладоней согревало застывшие Дионисовы пальцы. Его тело узнало кресло; он огляделся и увидел вызолоченный столик, золотую чашу, что всегда стояла на нем, подушку, с которой поднялась Ариадна. Она ничего не изменила здесь за годы его отсутствия и ждала своего бога в «его» месте.

Покой был едва освещен — и это он тоже помнил с тех времен, когда гнев не затапливал его целиком, когда он мог подчинять его и обращать, как оружие, против кого хотел и когда хотел. Дионис содрогнулся. Он соскальзывает прямиком в безумие, едва ли не в панике подумал он, — но ритм и гармония умело расставленной мебели и свободного пространства меж ней вернули ему способность легко и ровно дышать и — удержали на краю.

— Да, — сказал он. — Я вернулся и больше никогда не отлучусь так надолго.

Ариадна подняла полные слез глаза.

— Простишь ли ты меня за то, что я наговорила тебе? За отказ от тебя? Мне очень, очень жаль, господин мой, но... но я ведь не изменилась. Я не отвернусь от бедняжки Астериона и не позволю причинить ему вред — если смогу, конечно.

Снова неповиновение — но сейчас он чувствовал лишь покой, ему было легко и забавно, потому что, хоть она и цеплялась за его руки и смотрела умоляюще, Ариадна продолжала твердо стоять на своем. И она не боялась. Дионис рассмеялся.

— Правда не отвернешься? Ну и не надо. И не надо ждать от меня беды для быкоголового. Я ничего не сделаю ему сам и не стану требовать подобного от тебя.

Ариадна облегченно вздохнула и снова принялась целовать его руки. Когда же вскинула взгляд — выражение его лица изменилось, стало тревожным, рот искривился от отвращения к себе.

— В конце концов, ты была совершенно права, — проговорил он, заметив ее взгляд. — Я и вправду большее чудовище, чем он.

— Нет! Нет и нет. Ты такая же — даже большая — жертва тех, кто окружает тебя...

Трясущейся рукой он погладил ее по голове.

— Если я не стану принуждать тебя видеть себя таким, каков я есть, ты будешь отворачиваться от всего зла, что я творю, да, Избранница?

— Я люблю тебя, — прошептала она. — Возможно, я и не буду отворачиваться, но я люблю тебя. Мне никуда не деться от этого.

— Я верю. — Дионис нагнулся, зарылся лицом в ее волосы и зашептал в макушку: — Я не знаю никого другого, равно в Верхнем и Нижнем Мире, кто любил бы меня.

Она обхватила его руками за шею.

— Это не может быть правдой, господин. Ты такой...

Обняв Диониса, Ариадна почувствовала, что кожа у него холодная и липкая и что он дрожит. Осторожно, чтобы не потревожить его, девушка подняла голову и прижалась щекой к его щеке.

— Ты замерз, промок, тебя знобит... — прошептала она. — Ты заболел, господин?

Но не успев еще сказать это, она удивилась, как может бог заболеть, и спросила себя — сильно ли он рассердится на нее за то, что она это заметила.

— Нет, не заболел. Просто устал. Слишком много прыгал туда-сюда — и слишком быстро. Даже мой источник Силы может иссякнуть.

Может ли иссякнуть источник Силы Матери? Ариадна считала — нет, но ей не хотелось задавать вопросы, на которые наверняка не получить ответов. Вместо этого — и прежде чем любопытство успело предать ее сердце — она спросила:

— Но ты пришел вовремя, чтобы спасти ту женщину?

— Женщину?.. — непонимающе переспросил Дионис, потом вспомнил, почему так изможден, почему нуждается в утешениях Ариадны. — Женщину, что навела чары на Эроса. Да. Ее зовут Психея. Я успел вовремя, но Афродита уже знала, что не должна ее трогать. Эрос — хоть и болен — уже попросил за нее. Так что Видение, напугавшее меня чуть не до смерти, снова оказалось бесполезным.

— Нет, господин, ты не прав. Ты несправедливо принижаешь себя. То, что Эрос просил за Психею, без сомнения сказало Афродите, насколько Психея дорога ему, но это — обоюдоострый меч. Афродита желает просто наказать Психею за то, что она сделала, и ее ревность может оказаться стрекалом, которое заставит ее забыть о здравомыслии. Твое предостережение от Матери уничтожит такую возможность.

Очень похоже на правду — однако самому ему в голову это не пришло. Жесткие ремни усталости и напряжения, что стягивали его шею и плечи, ослабли. Дионис поднял голову, немного откинулся — но не настолько, чтобы руки Ариадны соскользнули с его шеи, внимательно посмотрел на нее и сказал:

— Избранница, во время нашей разлуки я натворил много зла.

— Возможно.

Ариадна ласково улыбнулась ему, ощущая, как туман серебристых лепестков превращается из сдерживающей гнев стены в уютное одеяло и укутывает Диониса с головы до пят. Он, должно быть, тоже почувствовал это, потому что глубоко вздохнул и выпрямился в кресле. Ариадна тихонько сняла руки с его плеч и снова сжала ладонями его пальцы.

— Но тебе не станет лучше от сокрушений о прошлом, — продолжила она. — Как и от мыслей, что и как можно исправить. Ты слишком устал. Идем, господин мой, любовь моя. Идем, ложись в мою постель и отдыхай. Завтра утром мы обсудим, что было сделано, что можно изменить, а что — исправить.

Ее саму поразили слова, слетевшие с ее языка. Она, простая смертная, говорит богу, что рассудит его отношения с почитателями? Но он совершенно не рассердился. Если выражение его лица и изменилось, то на нем проступили лишь облегчение и освобождение от забот. Ариадна поднялась, тихонько потянула Диониса за руку, и тогда он тоже встал.

Они стояли совсем рядом. Дионису вдруг захотелось теснее прижать ее к себе... Он чувствовал себя готовым на большее, чем просто отдых в постели. Но рука, что обнимала его талию, была маленькой и по-детски тонкой, а доверчиво поднятое к нему лицо оставалось где-то на уровне его плеча. Она слишком юна, он не может спать с ребенком.

Он позволил ей отвести себя в спальню и откинуть с постели покрывала, чтобы он мог лечь. От них пахло ее благовониями. Закрывая глаза, он вспомнил, как ее груди приподнимали платье, как обрисовывались под ним бедра... но лишь на миг — а потом погрузился в сон.

Несколько раз за ночь Дионис ощущал, что он не один в постели — но в этом не было ничего необычного, и он не просыпался, просто устраивался поудобнее. Но когда утром свет защекотал ему веки, а холодный металл изножья напомнил, что ложа смертных несколько короче лож олимпийцев, он все-таки проснулся.

Первым, что он увидел, была черная статуэтка в нише на противоположной стене.

— Ты нашла Ее! — таким возгласом встретил он вошедшую Ариадну.

Его вовсе не удивило, что она знала о его пробуждении. То, что их связывало, исходило от нее, и — он теперь понимал это — когда оно исчезало, то оставляло по себе пустоту, которая добавляла страданий ему и предостерегала ее.

— Да, — с волнением кивнула Ариадна. — Ее замотали в тряпье, сунули в старый ларец и убрали в самую глубину кладовки... Почему, господин? Кто мог так поступить с образом Матери — к тому же столь прекрасным?

— Скорей всего — та, что заняла место моей жрицы. В ней не было духа Матери. Возможно, образ будил в ней какие-то страхи или чувства, которые были ей не нужны... — Дионис улыбнулся. — Ну и вопросы у тебя! Откуда мне знать?

Словно не слыша его последнего восклицания, Ариадна улыбнулась в ответ и сказала:

— Купальня готова, господин.

Он выскочил из постели, потянулся, разминая затекшие ноги, ощутил едкий запах... и понял, что проспал всю ночь в тунике, пропитавшейся запахами его вчерашней спешки и страхов. Стащив ее и швырнув на пол, Дионис вспомнил, как пожелал вчера вечером Ариадну, и взглянул на нее повнимательнее.

В отличие от других народов критян не смущала нагота. Ариадна смотрела на него с искренним восторгом, по-прежнему улыбаясь — но она была не выше ребенка и в лице ее он не заметил ни намека на желание. А потом восторг ее сменился выражением легкой озабоченности.

— Ох, ты снова весь исцарапан... Я принесу бальзам.

Дионис расхохотался.

— Раны неглубоки. Это все Афродитины детки. Она и Эрос столь прекрасны, что взрослые слуги начинают пылать неподобающими страстями. Вот Афродита и вышла из положения — берет себе в услужение детей, которые уже в том возрасте, чтобы видеть разницу между мужчиной и женщиной, но еще не в том, чтобы ее ощущать. Они обожают ее, конечно — она самая добрая из хозяек, к тому же любит детей.

— Любит детей! — Ариадна тоже засмеялась. — Как я рада это слышать! Я всегда боялась ее — ее жрицы требовали малышей, а потом их никто больше не видел.

— Поверь мне, они счастливы и под хорошим присмотром, им живется лучше, чем жилось бы с родителями. — Он вдруг осекся и улыбнулся: — Не хочешь отправиться со мной на Олимп? Я свожу тебя к Афродите, и ты сама увидишь маленьких... гм... блаженных.

Ее глаза стали такими огромными и круглыми, что Дионису показалось — они вот-вот выпадут.

— Я?.. — выдохнула она. — На Олимп?.. Мне — туда?.. Ой, нет, господин, я боюсь...

Он видел это; чувствовал по угасанию ее тепла в своей душе; он протянул руку — и Ариадна, хоть лицо ее и посерело от страха, подошла и вложила в нее свою. Страх обычно будил в Дионисе яростное неистовство — но в ее страхе было столько доверия, что он почувствовал одну только нежность. Она облегченно вздохнула, когда он просто ласково сжал ее пальцы.

Дионис притянул ее к себе и поцеловал в лоб. Интересно, что прогнало ее страх? Она что, думала, он умчит ее прочь сразу, без малейшей подготовки?.. Он чуть слышно хмыкнул, поняв вдруг — и даже с долей удивления, — что так бы и сделал, не перепугайся она столь сильно. Потом удивление прошло. Было ли то же самое с Семелой? Если да, то он ошибся, но ведь она в конце концов бежала не из-за отвращения к нему. Боль от того, что мать отвергла его, слегка унялась — и это тоже было даром Ариадны. Дионис снова улыбнулся.

— Ну, по крайней мере до того, пока я не выкупаюсь и не поем, тебе бояться нечего, — шутливо сказал он. — Потом мы вернемся к этому. Думаю, тебе понравится Олимп. Там очень красиво — но, без сомнения, я скорее смогу убедить тебя, когда изо рта у меня не будет нести, как из выгребной ямы, а сам я перестану пахнуть конюшней. Эту тунику надо бы выстирать, а время просохнуть у нее будет.

— Ты оставил здесь две туники, господин, я вычистила их и держала наготове.

— Так ты ожидала, что я вернусь? Ариадна покачала головой.

— Ожидала? Нет. Но я молилась. Как я молилась! Матери, тебе...

Дионис еще раз сжал ее пальцы и направился в купальню. Не эти ли мольбы, возносимые Матери, одарили его видением об Эросе и Психее, размышлял он. Возможно, Ариадна права, и предупреждение, принесенное им Афродите, стало еще одним щитом для Психеи, но у Матери могла быть и не одна цель. Проходя мимо ниши, он бросил взгляд на темную фигурку. Волна тепла омыла его, унося последние остатки усталости. Показалось ли ему, что намеченный тенью рот улыбается? Могло ли Видение, так напугавшее его, быть послано еще и для того, чтобы воссоединить его с Ариадной?

Выкупавшись и переодевшись в свежую, аккуратно и с любовью сохраненную тунику, Дионис уселся в свое кресло и отдал должное на редкость плотному завтраку. И, как, к своему удивлению, обнаружил Дионис, обилие еды оказалось вовсе не лишним. Он умирал с голоду. Если Ариадне поведало об этом «прикосновение» к его душе — Дионису придется быть очень осторожным, когда он приведет ее на Олимп. Слишком уж многое она о нем знает.

Он предложил Ариадне позавтракать с ним — но она клевала понемногу то и это, и было заметно, что аппетита у нее нет.

— На Олимпе совершенно нечего бояться, — понимая, что лжет, заявил он, доев последний кусок и допив превосходное вино.

— Тебе — да, господин, конечно. — Ариадна слабо улыбнулась. — Ты бог, и жить среди богов для тебя естественно и правильно. Но я... — она содрогнулась, — ...я не хочу умирать.

— Умирать?.. — переспросил он, беря ее за плечи. — О чем ты говоришь? Что общего у смерти с вознесением на Олимп?

— Разве, чтобы попасть в Благие земли, не требуется умереть?

Дионис отпустил ее и резко, с шумом, выдохнул.

— Хотел бы я знать, кто вбил в твою головку подобные мысли... Олимп — вовсе не «Благие земли». Это место, где живем мы, олимпийцы. А мы все вполне живые. — Уголки его губ изогнулись. — Иногда даже слишком живые, по-моему.

— Ты хочешь сказать, что возьмешь меня туда жить в смертной плоти среди богов? О, Дионис, но так ведь неправильно. Разве можно простой смертной вроде меня жить меж богов?

— Ты не простая смертная, Ариадна. Ты — возлюбленная дочь Матери, и твоя Сила, как и моя, проистекает от нее. Даже когда я был с тобой, виноградники благословлял не я, а Она. Благословение шло от Нее, а изливалось оно на земли через тебя.

— Я и не спорю. Я каждый день всем сердцем славлю Ее, и я танцевала для Нее на Ее праздниках. Но это не делает меня достойной жизни среди богов, господин.

Дионис сидел молча, глядя сперва на поднятое к нему лицо Ариадны, потом — на стенную нишу. Он снова заметил легкое движение на темном лике, которое вполне могло быть сочтено улыбкой согласия. Он вспомнил, как старательно скрывала от всех Ариадна малейшие знаки его слабости — то, что от него может пахнуть потом, как от любого мужчины, когда он долго и тяжко трудится, что он может быть ранен. Она ясно дала понять, что стирала его туники сама, и всегда приносила ему мази и лечила его тайно, чтобы никто не узнал.

— Мы не боги, Ариадна, — сказал он наконец.