"Бык из моря" - читать интересную книгу автора (Джеллис Роберта)

Часть III МИНОТАВР

Глава 14

За те пять лет, когда Дионис снова сделал святилище на Гипсовой Горе своим вторым домом, вина Крита поднялись до высот славы, каких достигали лишь в древности, когда жрицей Диониса была первая Ариадна. Крит стал богаче, чем был когда-либо, и множество государств присылали послов к Кносскому двору. Большинство приписывало богатство и возросшее влияние царя Миноса Богу-Быку, Минотавру, который регулярно всходил на золотой трон в храме — чтобы все его видели и поклонялись.

Кое-кто, однако, знал, что не Минотавр благословляет вина, приносящие богатство Криту, и что Дионис часто и подолгу живет в Кносском храме, гуляя по окрестностям рука об руку со своей верховной жрицей. Такие приносили дары святилищу, но даже и они приходили поздней ночью, как и прежде, когда Бог-Бык только родился и царь с царицей требовали поклоняться ему. Сейчас, однако, Миносу и Пасифае уже не надо было силой загонять народ в храм. Почти все приходили без принуждения. Даже понимание того, кто на самом деле благословляет лозы и несет процветание Криту, не могло перевесить растущей веры в Минотавра, Бога-Быка.

За эти годы культ его распространился по всему острову. Рассказы о гигантском существе, которое может увидеть любой пришедший в его святилище, приводили в храм любопытных — и они становились верующими. Правда, Минотавр по-прежнему не творил чудес и до сих пор не совершил ничего сверхъестественного — но Бог-Бык более не был вертлявым маленьким чудищем, жутким, но вовсе не грозным. Теперь он едва помещался на огромном золотом троне, грива его блестела от частого расчесывания и драгоценных камней; служители едва доставали ему до подмышек, толщиной он был равен двум мужчинам, а голос его гнул маленькие деревца в храмовом дворе. Солнце, играя на его вызолоченных рогах, завораживало прихожан. Один только взгляд на него заставлял сердце трепетать в благоговейном страхе. Лишь немногие замечали, что чуть наморщенный лоб придавал звериной морде Минотавра выражение вечной озадаченности, а большие глаза, по-прежнему прекрасные, были печальны.

Эта печаль и продолжала привязывать Ариадну к Кноссу, хоть она и сознавала, что терпение Диониса вот-вот иссякнет и он перестанет прислушиваться к ее отказам уйти на Олимп. Да и объяснения ее становились все невнятнее. Она не могла сказать правду — что ее отказ от сана верховной жрицы уничтожит Крит, Сафо — юная посвященная — могла уже дотянуться через гадальную чашу до любого святилища Диониса на Крите и даже до его дома на Олимпе. Благодаря ей Ариадна знала, что происходит на Крите и надо ли ей навещать Астериона.

Нет, теперь уже не Астериона — Минотавра. Ариадна, решившая поваляться в постели, пока Дионис в святилище отбирал из приношений то, что хотел бы взять на Олимп, вздрогнула, вспомнив свою последнюю встречу со сводным братом. Глаза девушки обратились к фигурке Матери — но Она была окутана таинственной тенью, молчаливая, неподвижная, недоступная.

Ариадна снова вздрогнула и плотнее закуталась в одеяла. Этот кошмар начался для нее с того, что она привязала Диониса себе, что она пожелала его — пожелала, как девушка желает мужчину, вместо того чтобы просто поклоняться ему, как надлежит жрице поклоняться своему богу. Отказ Диониса в свое время заставил Пасифаю совокупиться с Посейдоном — так был зачат Минотавр. Ариадна знала, что каким-то образом связана с ним, что каким-то образом ей предстоит завершить тот цикл событий, который с нее же и начался.

Она снова взглянула на темную фигурку Матери — но образ был глух, тени — непроницаемы. Девушка прикусила губу: она знала, хоть и старалась не думать, как именно должен быть завершен этот цикл. Она по-прежнему не могла предать сводного брата. Он доверял ей. Любил ее. Глаза Ариадны снова наполнились слезами, они просочились по векам из уголков и заструились к вискам.

Вчера она вынуждена была отказаться от веры в то, что для нее он навсегда останется Астерионом. Хотя цепь, что связывала Ариадну с ним, стала длиннее, и порой проходила неделя, а то и больше, прежде чем он вспоминал о сестре, вчера Федра прибегала за ней дважды.

Во второй раз Федра объяснила:

— С Минотавром была мама. — Голос ее звучал спокойно и ровно, но лицо было бледным — и вовсе не из-за слабого зимнего солнца.

Ариадна вспомнила свой нетерпеливый вздох.

— За столько лет она могла бы научиться не злить его. Я не могу пойти прямо сейчас. Я только что вернулась оттуда. До танца в честь Матери всего несколько дней, и я должна убедиться...

— Если мама и виновата, то совсем немного, — перебила ее Федра. — Какой-то дурень помянул при Минотавре твой танец, и он пожелал увидеть, как ты танцуешь. А мама, разумеется, сказала, что ничего не выйдет, потому что он не может присутствовать на обряде в честь Матери — а ты отказалась танцевать для него в его храме.

— Помилуй меня, Мати!

— Чья-нибудь милость тебе наверняка понадобится, — резко сказала Федра. — Не знаю, как ты станешь объяснять, ся с ним. Он больше не двухлеток, которого можно отвлечь игрушками. Он верит, что он — бог и может получить все, что захочет. — На лице Федры были написаны сомнение и страх.

Беспокойство Федры перечеркнуло все дальнейшие возражения. Хоть Ариадна и знала, что сестра не питает любви к их сводному брату, что его облик отвратителен ей, Федра, однажды преодолев страх перед новорожденным, которого сочла потусторонним чудовищем, больше никогда не боялась его. Так что Ариадна, сказав:

— Отлично. Если мой отказ вывел его из себя, полагаю, я же и успокою его, — пошла надевать теплый плащ.

По дороге они с Федрой не разговаривали. Рев Астериона был слышен от самых дверей, а когда они растворились и она, зажав уши, шагнула внутрь, навстречу ей высыпали служители с зажженными факелами в руках. Странно, подумала Ариадна, факелы среди бела дня?.. — но задуматься ни над чем не успела.

— Когда ты так вопишь, я не могу ничего разобрать, Астерион, — сказала она, воспользовавшись мгновением тишины.

Он повернулся к ней, угрожающе опустив рога, и проревел:

— Больше не Астерион! Минотавр! Бог-Бык! Не младенец Астерион. Взрослый!

Он грозил ей! Рогами! Ариадна была поражена, Со времени, когда он пытался защищать ее, она не видела, чтобы Астерион кому-нибудь угрожал. Потрясение изгнало из ее памяти образ беззащитного уродливого младенца, приникшего к ней, потому что никто больше не мог коснуться его. Сейчас она видела человека-зверя — видела таким, какой он есть: огромный, могучий, очень опасный — и опасность заключалась не просто в его размерах и данном самой природой оружии, а в его неумении владеть собой, управлять бурлящими в рано созревшем теле страстями.

К тому же он сказал правду. Он больше не был ее Астерионом. Воистину он стал Минотавром. Неприязнь ледяной иглой кольнула Ариадну. Младенец Астерион нуждался в ее защите — могучий Минотавр защитит себя сам.

— Отныне ты будешь для меня Минотавром, — резко произнесла она. — Не маленьким братом. Тебе нет нужды грозить мне рогами. Если Минотавр разгневан и не желает видеть меня — я с радостью удалюсь.

— Не уходить. — Грозные рога поднялись, рука Минотавра умоляюще протянулась к ней. — П... пж... жалста. — Он старался выговорить слово, не пригодное для его рта. — Хочу брат. Ридна не уходить.

Ариадна проглотила комок в горле. Какой-то — самый опасный — миг она не дышала, теперь дыхание восстановилось. Дура, обругала она себя, как бы он ни выглядел, ему всего только восемь лет, а здравый смысл даже не восьмилетнего. Им движут чувства двухлетки.

— Не расскажешь мне, что тебя рассердило? — более мягко спросила она.

— Я бог! — взревел он.

— Бог — но не мой, — спокойно отрезала Ариадна. — Для меня ты брат, и я люблю тебя, но ты не мой бог.

— Сифа сказала, Бог-Бык — важный. Ридна танцует для Бога-Быка.

— Нет. — Она произнесла это холодно, веско. — Ты, быть может, и бог, Минотавр, с этим я не буду спорить, но я не танцую ни для кого из богов. Ни для Посейдона, ни для Зевса — ни даже для Диониса, а ведь он мой бог, меня посвятили в его жрицы. Я танцую только для Матери.

Он выпучил глаза.

— Танец для Сифы?

Ариадна улыбнулась и коснулась его шеи, погладила по плечу.

— Ну конечно, нет. Есть такая богиня, великая и могущественная богиня, для которой у нас нет имени. Со времен, когда мужчина и женщина были созданы из первоначальной глины, Ее почитают просто как Мать — не нашу маму, просто — Мать.

Она не рассчитывала, что он поймет, и действительно — он отмел объяснения и снова начал добиваться своего:

— Хочу танец Ридны, — сказал он, одновременно умоляя и требуя.

— Ты соскучишься, — с улыбкой заметила Ариадна. — Мой танец и вполовину не так интересен, как то, что танцуют твои жрецы. Они прыгают, вертятся, блестят и сверкают. А я только хожу, кружусь и машу руками, да и то редко.

— Ты моя Ридна. Хочу танец.

Ариадна напряглась — и неожиданно успокоилась. Улыбка легла на ее губы.

— Почему бы и нет? — спросила она, отыскав способ исполнить желание «малыша», мечтавшего посмотреть, как танцует сестра, и вместе с тем переиграть Пасифаю, все еще жаждущую подчинить Ариадну своей воле. — Помоги мне собрать все эти игрушки и раздвинуть сундуки и кресла — и я станцую для тебя прямо здесь и сейчас.

— Сейчас?.. — Его губы шевельнулись, словно в улыбке.

— Конечно — но только если ты очистишь комнату. Чем он и занялся, перетаскивая по две-три тяжеленные вещи за раз, пока Ариадна собирала разбросанные игрушки. Некоторые из них запылились, и девушка взяла себе на заметку — поискать, чем еще заинтересовать братца.

— Танцуй, — сказал он и отошел к креслу у стены.

Ариадна подняла руки и начала танец приветствия. Прошло несколько минут — и Минотавр беспокойно зашевелился. Ариадна продолжала танец — шаги на восток, на север, потом повернулась к югу и, наконец, к западу. При этом она ритмично покачивалась, плавно взмахивая руками. Лишняя репетиция оказалась полезной, Ариадна в уме представляла себе ответные движения участников хора и танцевала, пока Минотавр вдруг не заговорил.

— Танец рассказывает? — спросил он.

— Да, — ответила Ариадна, остановилась, повернувшись к нему, и объяснила, что означают движения.

К ее удивлению, Минотавр слушал внимательно.

— Люблю рассказы, — заявил он.

Ариадна сразу же ухватилась за это. Становится все труднее отвлекать его игрушками. Движения его стали быстры и точны, он запускал простенькие игрушки — и тут же их отбрасывал. Сложными же он не мог управлять, потому что не понимал, как это делается, — и в гневе ломал их.

— Я могу приносить картинки и рассказывать, что они значат, — предложила Ариадна. — Тебе бы это понравилось?

Он поднялся, подошел к ней и, сложившись почти вдвое, потерся щекой о ее плечо.

— Ридна делает Минотавра счастливым. Люблю Ридну. На миг у нее перехватило дыхание, на глаза навернулись слезы. Это был жест Астериона.

— И я люблю тебя, милый, — ответила она, гладя его гриву. И тем не менее Ариадне не хотелось оставаться. Ее танец утомил Минотавра, а у нее не было при себе ничего, что развлекло бы его. Где-то в глубине ее памяти мерцали вызолоченные, угрожающе наклоненные рога. — Я пойду — поищу для тебя картинки.

Он отпустил ее, и Ариадна поспешила вернуться в святилище — отыскать глиняные таблички, где изображалось, как делается вино: от обрезания лоз до наполнения пифосов. Их можно отослать сразу. О виноделии кто-нибудь да сумеет ему рассказать.

Заняться поисками ей, однако, не пришлось. Дионис стоял перед своим изображением, перепуганные жрицы, жрецы и ученики — полукругом подле него. Ариадна сразу же торжественно приветствовала его, прижав левый кулак ко лбу и подняв правую руку.

Дионис приподнял брови в ответ на столь официальное приветствие и осведомился:

— Где ты была? — Тон его при этом был мягче, чем она ожидала.

— Успокаивала Минотавра, — ответила она. — Могу я отпустить твоих ревнителей, господин мой?

Он уловил ее интонацию, и брови его вновь удивленно дрогнули. Потом он сказал:

— А, разумеется, — и махнул рукой.

Служители попятились, а потом попросту сбежали, скрывшись за дверьми храма. Ариадна опустила руки. Дионис проводил взглядом сбежавших служителей и обернулся к Ариадне.

— Я только спросил, где ты. А они испугались. Чего? Ты же ведь не боишься.

— Мое отсутствие рассердило тебя, господин, и они почувствовали твой гнев.

— А ты не чувствуешь?

— Не знаю, как ответить, Дионис. Я знаю, что ты зол; я ощущаю твой гнев. Но... между жаром и едкостью этого гнева и мной словно стоит облачная стена.

— Поэтому они и зовут тебя, когда быкоглавый ярится? Этот туман защищает тебя и от него?

— Никогда, господин. Цветок моего сердца открывается лишь для тебя. А от Минотавра меня защищает его память о том, как я заботилась о нем в его младенчестве и детстве. — Она поколебалась — перед ее мысленным взором вновь вспыхнули направленные на нее рога, — но все же продолжила: — Бедняга. До него никому нет дела, и он это чувствует, поэтому до сих пор и тянется ко мне.

— И, жалея его, ты отдаешь ему предпочтение передо мной. Даже приди я к тебе в грязных лохмотьях, изодранный и усталый, ты не оставила бы его, чтобы позаботиться обо мне.

Ариадна рассмеялась.

— Потому что даже в лохмотьях, изодранный и усталый, ты великолепен... — смех ее оборвался, — ...а он — немногим больше, чем зверь. Ох, Дионис, ум его совершенно не развивается. Он думает, как двухлеток.

Яркие синие глаза смотрели отстраненно. Дионис не намерен говорить о Минотавре, подумалось Ариадне. Из этого ей придется выпутываться самой, без его помощи. Однако думая, что он не хочет обсуждать ее трудности, она ошибалась. Оказалось, он даже намерен кое-что к ним добавить.

Окинув взглядом открытое святилище, Дионис, не сказав больше ни слова, двинулся в храм. Ариадна последовала за ним в свои покои и заняла привычное место. Дионис по-прежнему молчал, глядя через окно на склон горы, и Ариадна в конце концов спросила — не взглянет ли он на приношения, которые служители приняли для него, и не отберет ли, что хочет. Он повернул голову.

— Быкоглавый опасен.

Ариадна глубоко вздохнула. Неужто она снова неосознанно звала на ломощь и Дионис приходил к ней? Видел ли он эти нацеленные на нее рога? Ледяные мурашки пробежали по спине девушки. Достаточно ли разумен Минотавр, чтобы поддаться влиянию Диониса? А если он вдруг бросится на ее. господина? Или даже ранит?

Но Дионис был не зол — только встревожен, да и она помнила, что ни мгновения не боялась Минотавра по-настоящему, просто была потрясена его неожиданной яростью. И Ариадна рискнула.

— Что ты имеешь в виду, господин?

— Его... быкоглавого...

— Он зовет себя Минотавром, — подсказала Ариадна.

— Его заметили на Олимпе, — договорил он, будто не слыша слов Ариадны.

На мгновение в ней вспыхнула надежда, что олимпийцы решат ее проблему за нее, но она сразу же усовестилась. Дионис продолжал — и стало ясно, что беда угрожает не Минотавру.

— Вакх — гадатель, это его единственный Дар, и порой он подглядывает за великими магами. Он сплетник и любит слухи. — Глаза Диониса блеснули и он отвернулся. — Он всегда рассказывает мне все, что касается тебя либо Кносса. Он надеется посеять меж нами раздор.

— Пока ты об этом знаешь, он для меня безвреден, — спокойно ответила Ариадна.

— Тебе не может нравиться, что он живет у меня. Мне не понравилось бы видеть рядом с тобой того, кто говорит обо мне гадости. Но я не знаю, что делать. Он живет у меня дольше, чем ты живешь на свете: мы познакомились вскоре после того, как умерла первая Ариадна. Если я прогоню его, он будет обречен на голод.

— Конечно, мне не нравится, что он говорит про меня гадости. Я не желаю ему зла...

Дионис наклонился и прижался губами к ее волосам, но отстранился прежде, чем Ариадна подняла голову и подставила его губам свои.

— Ты никогда никому не желаешь зла, — сказал он. «Почему он не откликается на мое желание?» — спросила себя Ариадна. Но она знала почему. Женщины Олимпа намного прекраснее ее. Однако если он не хотел ее как женщину — очень жестоко было так настойчиво уговаривать ее переселиться к нему. Ариадна отогнала горькие мысли.

— Господин мой, — продолжала она, — если ты считаешь меня истинными Устами, мне нечего бояться ядовитого языка Вакха. Истинные Уста не могут лгать. То, что он сказал о Кноссе, было важно?

— Что до этого — не уверен. Вакх говорит — он слышал, как Афина сказала Аполлону, что народ ее города зол на твой народ за то, что критяне ставят так называемого Бога-Быка выше других богов.

— Народ города Афины?.. Афиняне? — повторила Ариадна — А им-то что за дело? Критяне же не диктуют им каким богам поклоняться. Почему же они диктуют критянам? И какое моему народу дело до того, что они думают — если только они не воззвали к Афине и не упросили уничтожить Минотавра?

— Нет, это вряд ли. Кажется, они хотят использовать поклонение ложному божеству как предлог, чтобы помешать подписанию какого-то договора, который предложил Афинам царь Минос. С другой стороны, ты сможешь избавиться от своего чудища.

Ариадна ничего не ответила и не подняла головы. Она разрывалась между воспоминанием о несчастном сводном брате, пытающемся найти и выдавить непроизносимое для него слово, чтобы умолить сестру не бросать его, и о его детских, непомерных требованиях к ней. Она не могла вынести мысли, что несчастному созданию причинят вред, но мечтала освободиться от бремени его привязанности.

Дионис, должно быть, понял, что ее мучает. Он улыбнулся.

— Тебе вряд ли стоит волноваться. Египетские жрецы Аписа — священного быка — спят и видят, как бы им заполучить быкоглавого. Ну а уж они, если получат его, будут с ним нянчиться почище, чем ты.

— Они хотят украсть Минотавра? — Ариадна рассмеялась от сверкнувшей надежды — и вздохнула, когда та угасла. — Мои родители не расстанутся с ним ни за какие деньги, а взять его обманом или силой... Пусть попробуют. Я с удовольствием посмотрю. Скорей всего, если они попросят его пойти с ними — он не поймет их, а похищать его... — Она снова рассмеялась. — Это им вряд ли удастся. Однако в ссоре с Египтом ничего хорошего нет, а уж тем более — если начнется она с гибели посланников фараона. Думаю, я должна предупредить отца.

Дионис пожал плечами.

— Это всего лишь то, что узнал Вакх, глядя в чашу, а не Видение. Если хочешь рассказать об этом — пожалуйста. Не хочешь — можешь промолчать. Мне все равно.

Что-то в его голосе заставило Ариадну вопросительно взглянуть на него, хотя серебристый туман оставался недвижим.

— Но тебя что-то тревожит, господин? Он покачал головой.

— Нет... Да... Мне снятся сны, но я не могу их вспомнить, так что это не истинные Видения. Они не впечатываются в мой мозг, не сводят с ума. Но все же — да, я встревожен. Что-то прокралось в сны. — Он повернул голову к дверям ее спальни. — Она говорила с тобой?

— Нет. Ни намека. Ни чувства. Но Она там. Она не ушла. Она словно чего-то ждет. Я знаю — есть что-то, что я должна сделать, вот только я не знаю — что.

Дионис продолжал смотреть на стену, за которой, в нише, стояла черная статуэтка.

— Это как-то связано с быкоглавым, — сказал он наконец. — Возможно, то, что нагадал Вакх, не так безобидно, как кажется. Возможно, египтяне или афиняне замышляют войну. Не хочешь уйти со мной на Олимп? Там безопасно.

«И видеть, как ты даришь других женщин тем, чего жажду я?» Но одновременно с этой горькой мыслью Ариадна подняла голову и тоже взглянула туда, где за стеной стоял образ Богини.

— В конце концов я уйду, — сказала она. — Но не сейчас.

Оба перевели взгляд со стены друг на друга. Ариадна чуть вздрогнула и снова положила голову на колени Диониса. Он лениво играл ее локонами посвящения. Какое-то время спустя она села прямо и заговорила о празднике Поворота года, и он ответил, что постарается прийти и увидеть ее танец. Потом они поговорили о дарах, которые приносили в храм, и Ариадна, как всегда, спросила — должна ли она пытаться возродить его былую славу улучшителя вин, и он, как и раньше, велел ей забыть о славе. А потом, немного помолчав, добавил — слава вернется сама собой, и скоро.

Удивленная его уверенностью — ведь то, что он сказал, означало близкий конец почитания Бога-Быка, — Ариадна поинтересовалась, что он имел в виду. Дионис выглядел сперва озадаченным, потом задумчивым, но в конце концов покачал головой.

— Понятия не имею, — признался он. — Я просто знаю, что это так.

Позже они поели и стали играть в принесенную Дионисом игру — за проигрыш в ней полагалось платить поцелуями. Сперва они со смехом чмокали друг дружку в щеку или нос, но потом Ариадна потерпела серьезное поражение — возможно, не совсем случайно — и запечатлела свой проигрыш на губах Диониса. Сперва он замер, точно оцепенел, а потом ответил — привстав и тесно прижав ее к себе. Она чувствовала, как дрожит его тело, его горячие губы жадно впивались в ее — и внезапно он отпустил ее и исчез.

На какой-то миг Ариадна застыла на месте. Знал ли он, что она проиграла сознательно? Не выказал ли он ей таким образом свое отвращение, недовольство тем, что она столь открыто искушала его? Но он должен был знать, что она играет неправильно, еще до того, как она заплатила долг. Значит, его отвратило и заставило уйти что-то в ее поцелуе? Не поэтому ли он никогда не исполнял обряда соития бога и жрицы, хоть и объяснял это тем, что не привык заниматься любовью прилюдно? Добром ли кончится на сей раз его уход?

Ариадна медленно собрала фрагменты игры и отложила их в сторону. Кончено. События этого дня пробежали перед ее мысленным взором — ярость Минотавра, ожидающий ее Дионис, его слова, что афиняне считают Минотавра ложным божеством, а египетские жрецы Аписа жаждут заполучить его для своего храма... удовольствие от игры... Дальше думать она не могла, не могла оставаться один на один с мыслью о том, что она вызывает у своего бога лишь отвращение. Вместо этого она ухватилась за необходимость поведать отцу о египтянах и афинянах.

Дионис стоял в лесистом атриуме своего дома, тяжело дыша. Он почти забыл, что Ариадна еще дитя, — пока не обнял ее так крепко, что ее хрупкость напомнила ему об этом. Дитя? Она мала ростом, но в том поцелуе, которым она одарила его, не было ничего детского. И так позорно проиграть... теперь он заподозрил, что проигрыш не был случаен. Она проиграла, чтобы поцеловать его. А если она сделала это нарочно — она более не дитя.

Губы Диониса приоткрылись, чтобы произнести слова, которые перенесут его назад, в святилище Гипсовой Горы, но он не произнес их. С чего бы это ей вдруг заманивать его в объятия страсти? Не обучил ли ее уже плотским радостям какой-нибудь мужчина? И что же она будет делать теперь — когда он ответил на ее страсть, но оставил ее неудовлетворенной? Отыщет своего любовника, разумеется, и удовлетворит свое желание.

Дионис вышел в коридор, что соединял его крыло дома с тем, где жили Вакх, Силен и слуги, и во весь голос позвал Вакха — с гадальной чашей.

— Найди Ариадну, — коротко велел он.

Картинка возникла сразу, как только Вакх поставил чашу на один из окружающих фонтан столиков и наполнил ее вином. Появилась Ариадна, она складывала и убирала рассыпанные фрагменты игры. Потом на мгновение застыла, глядя в окно, — и вдруг сорвалась с места, торопливо накидывая теплый плащ. Чуть погодя стало ясно, что идет она во дворец.

— Пошла к своему чудищу, — хмыкнул Вакх. — Заглянем куда-нибудь еще, Дионис?

— Нет.

Ответ прозвучал быстро и жестко. Вакх вскинул глаза на своего господина, увидел его лицо — и вновь склонился к чаше, еще пристальнее вглядываясь в нее. К его удивлению, Ариадна не пошла, минуя покои родителей, к комнатам Минотавра. Она остановилась и заговорила со стражником у приемной отца. Тот кивнул, отсалютовал и с поклоном пригласил ее внутрь. Рука Диониса так сжала спинку кресла Вакха, что дерево хрустнуло. Вакх чуть слышно вздохнул. Эта рука могла точно так же сжаться на его шее и переломить её, как сучок, — Вакху уже приходилось видеть, как Дионис делал это. Бисеринки пота выступили у него на лице и защекотали спину.

В чаше Ариадна прошла мимо собравшихся в приемной, едва удостаивая кивком тех, кто ее приветствовал. Она обратилась к стражу у дверей личных покоев царя Миноса, тот кивнул и произнес несколько слов — каких, разобрать не удалось.

— Я хочу все слышать, — сказал Дионис.

Вакх сосредоточился на сцене в чаше и напитал образ Силой. Из дверей царя Миноса, недовольно хмурясь, вышел богато одетый человек. Стражник чуть поклонился Ариадне и вошел внутрь. Через мгновение он снова возник на пороге.

— Он сейчас же примет тебя, — объявил он и распахнул перед Ариадной дверь.

Вместе с ней Вакх и Дионис попали в средних размеров залу, на полу которой бледно-зелеными плитками были выложены волны. Позади виднелись распахнутые двери в спальню, золотистое сияние изливалось в залу сквозь световой колодец. На возвышении меж двух светилен за крапчатым мраморным столом сидел царь Минос. Он был один — ни писцов, ни стражи. Стены покоя покрывали великолепные фрески, изображающие сад, в котором, радуя душу и глаз, порхали птицы и бабочки.

Дионис вздохнул и разжал сжимавшие спинку кресла пальцы, но продолжал следить за образами в чаше. Вакх закусил губу: он устал и не знал, долго ли еще сможет, удерживать внятность звуков.

— Ариадна, — сумрачно произнес Минос. Она чуть наклонила голову.

— Царь Минос. Благодарю за быстрый прием. Я принесла вести, которые тебе следует знать.

Минос кивнул.

— Выслушаю со вниманием. Я обещал почитать Уста Диониса и держу слово. К тому же я давно хотел поблагодарить тебя за усилия, которые ты прилагаешь, чтобы Минотавр был доволен. Удовлетворить живого бога — нелегкое дело. Каковы бы ни были его силы — они в новинку ему; он еще очень юн. Он становится все беспокойнее и не может понять, почему ему нельзя ходить туда, куда он хочет, — и тогда, когда хочет.

Дионис коснулся плеча Вакха.

— Довольно, — сказал он.

Итак, она не только не изменяла ему, но даже не пылала страстью. И побежала она не к любовнику, а к отцу, как и собиралась, чтобы предупредить об исходящей от египтян и афинян угрозе. Дионис отвернулся от Вакха и пошел через атриум, шепча слова заклятия, что отпирало дверь в его покои. Он вошел и закрыл ее за собой, взгляд его через гостиную устремился к спальне. Мысленным взором он видел большое ложе и на нем, на белой подушке, — рассыпавшиеся черные волосы Ариадны. Дионис сглотнул.

Допустим, он удовлетворит желания своей и ее плоти — но что дальше? Между ним и другими его жрецами никогда не было ничего, кроме горячечного жара плоти — и горького опустошения, когда Сила изливалась из него, чтобы оплодотворить лозы. Или — когда жрица не могла принять и преобразовать Силу — мерзкий восторг звериного совокупления, озаренного вспышками страсти — он использовал их, чтобы дать плодородие почве. Диониса передернуло. По крайней мере сейчас он не посылает своих ревнителей проливать кровь, чтобы оросить ею землю. Но если он утратит те покой и радость, что дарит ему Ариадна, — кто знает, не пробудится ли в нем опять тяга к этому?

Он так настойчиво уговаривал Ариадну переселиться к нему на Олимп, потому что каждая минута рядом с ней была для него радостью. Теперь же он не был уверен, что не ошибся. Как она жаждет быть с ним, так и он — с нею. Дионис чувствовал: его тело откликнулось на одну только мысль о ней. Они с Ариадной просто не смогут спать в разных спальнях — тем более что меж ними такой узенький коридор. Они окажутся в одной постели на вторую, а то и в первую ночь — и если страсть разрушит их дружбу... Но разрушит ли?

Ему вспомнились Гадес и Персефона, связанные любовью, густо сдобренной страстью, — но страсть лишь делала их узы крепче. Они настолько слились друг с другом, что, казалось, обрели одно тело, одну кровь, один костяк — и при этом каждый остался собой. Если бы и ему обрести подобное!.. Дионис глубоко, прерывисто вздохнул. Так стоит ли попытка получить нечто похожее потери того, что есть у него сейчас?

Ариадна была благодарна отцу, что он принял ее сразу, прежде всех тех, кто ожидал приема, но ее озадачило, что он был один. Но затем она постаралась скрыть усмешку. Минос удалил всех на случай, если она принесла еще какое-то нежелательное Прозрение Диониса, — он хотел быть уверенным, что свидетелей не будет. Но даже поняв это, девушка беспокойно огляделась: она чувствовала, что за ней следят. В зале не было никого, кроме них двоих, — и глаза ее обратились к открытым дверям спальни. Не отослал ли царь стражей и писцов туда? — думала Ариадна, обмениваясь с отцом приветствиями. Но зачем? Вопрос этот стал очень важным, когда она услышала неприятную новость — Минотавр неспокоен.

— Минотавр хочет на свободу? — потрясенно переспросила Ариадна.

Тень тревоги — а может быть, гнева — пробежала по невыразительному обычно лицу Миноса.

— Твоя мать все еще не оставила надежд обучить его ответным песнопениям обряда Поворота года. Она обещала, что если он все выучит, то будет присутствовать на церемонии — вот ему и захотелось гулять.

Ариадна резко выдохнула.

— Но Минотавр не может отвечать ей — он ее сын. Обряд говорит о слиянии и зачатии новой жизни...

Минос пожал плечами.

— Не стоит об этом спорить. Он никогда ничего не выучит, но теперь, стоит ему правильно повторить два слова, как он требует, чтоб его выпустили.

Об этом ей Федра не рассказывала. Ариадна снова вспомнила угрожающе опущенные рога. Ее зазнобило от мысли, что ее легко выходящий из себя братец станет бродить по дворцу или — еще хуже — по городу и его окрестностям, но она не стала поминать его вспыльчивость. Вряд ли родителей тронет, если Минотавр забодает кого-нибудь, кто ему не понравится. Кроме этого, она могла назвать еще одну причину не выпускать Минотавра.

— Надеюсь, ты сумеешь удержать его взаперти, — заметила она. — Я пришла предупредить, что египтяне...

— Откуда у тебя сведения про египтян?

— От Диониса. Он сказал мне...

— Дионис? Но он ушел! Твоя мать сказала, он больше не появлялся с тех пор, как мы начали поклоняться Богу-Быку.

Ариадна улыбнулась.

— Царица перепутала безразличие моего бога — а ему все равно, кого почитают в Кноссе и даже на всем Крите — с его отсутствием. — Она Твердо взглянула в глаза отцу. — Ты, как и я, знаешь, что Бог-Бык не владеет Силой и не может благословлять лозы, виноград и вина. Что это Дар моего бога.

— А Прозрение — тоже Дар Диониса?

— К великой его скорби и неудобству — да. Но что до египтян — это не Видение. Он просто кое-что узнал. Жрецы священного быка Аписа жаждут заполучить Минотавра в свой храм.

Минос заерзал в кресле.

— Надеюсь, Дионис не прислал тебя с повелением отослать Минотавра туда?

— Вовсе нет. Я говорю сейчас не как Уста Диониса, а просто как вестница. Не знаю, осознаешь ли ты это, но когда ты сказал, что Минотавр рвется на свободу, я поняла — это опасно. Если его выпустить, его смогут сманить или — если он откажется идти своей волей — могут попробовать принудить его... Похитить его им вряд ли удастся, но если он порвет жреца Аписа или какого-нибудь посла — у тебя наверняка будут неприятности с фараоном.

Взгляд Миноса был так же тверд, как и у Ариадны. Он не стал спорить с ней о том, кто дает критским винам их непревзойденный вкус, но то, что ей известно о жрецах Аписа, казалось, потрясло его.

— Вижу я, мало что можно скрыть от богов, — проговорил он. — Нам сделали подобное предложение. Мы сочли его шуткой. Ты говоришь — это не так. Мы обсудим этот вопрос — и весьма тщательно.

— Есть еще причина, по которой Минотавра следует держать подальше от его почитателей. Чем меньше будут общаться с ним чужаки, тем лучше. Вид его внушает трепет, но поведение и речь — отнюдь. Мой бог Дионис открыл мне также, что афиняне — или кто-то из афинян — возражают против договора, который ты предложил им подписать, ибо — как они говорят — ты поклоняешься ложному божеству.

Вот это уже встряхнуло царя Миноса по-настоящему. Он привстал и рявкнул:

— Кто говорит «ложный бог»?

— Если ты хочешь знать, кому именно из афинян это не нравится, — понятия не имею. Если тебя интересует, кто произнес слова «ложное божество», — их произнес Дионис. А он не может не знать правды.

Минос рухнул в кресло.

— Это не тот слух, который должен исходить из уст жрицы Диониса. Кто-нибудь может решить...

— Царь Минос, — голос Ариадны был холоден, — в моем святилище никогда и ничего не говорят о Боге-Быке. Так будет и впредь. То же, что знаю я... — она поколебалась, взглянула на дверь спальни, но ощущение слежки исчезло, — ...знаем лишь я и мой бог. Ты отдал меня господину моему богу Дионису, так что кровных связей меж нами нет — и чтить их мне незачем. Но я критянка и желаю добра моему народу и этой земле. Не как Уста но как жрица и критянка я предостерегаю тебя. Держи своего Бога-Быка взаперти и приставь к нему стражу получше.