"Нежный плен" - читать интересную книгу автора (Джеллис Роберта)3.Даже в полдень в большом зале замка Роузлинд царил полумрак. Свет, проникавший через западные окна, терялся в огромном пространстве, образуя лишь матовые блики. Его вполне хватало, чтобы видеть, но все казалось тусклым, с неясными мерцающими формами. Вокруг неторопливо суетились слуги, убирая со стола остатки обеда. Лучшие куски клали в корзины, чтобы отдать у ворот нищим, небольшие объедки сбрасывали прямо на пол, где их украдкой таскали коты, собаки, мыши и крысы. Когда поднимали огромные столы на козлах и сваливали их в кучу у стены, был слышен шум, но не слишком сильный. По правде говоря, слуги изо всех сил старались поддерживать тишину, ибо хотели послушать, как поет и играет лорд Джеффри, которого считали искуснее любого менестреля. Чистое, хотя и негромкое, звучание голоса, наполненное самой жизнью, необычайной прелестью разливалось по замку. Джеффри Фиц-Вильям смотрел в зал, словно следя глазами за полетом своих звуков. Песня заканчивалась повторением первой строфы, потом наступила тишина. — Я и не знала, что ты умеешь петь на английском. Медленно, словно нехотя, Джеффри перевел взгляд от тусклого полумрака зала на силуэт Джоанны, сидевшей у окна. Май выдался исключительно теплым. Солнечные лучи врывались в открытые ставни, вспыхивая яркими бусинками на верхней губке Джоанны и язычками пламени на ее роскошных косах. Вообще-то говоря, согласно правилам, Джеффри не должен был их видеть — волосы скромной девушке следовало собирать в узел и прятать под скромным апостольником. Но после возвращения с судебного заседания Джоанна решительно заявила, что просто устала париться из-за каких-то дурацких приличий: находишься дома — надевай апостольник, выходишь — не забудь золотые булавки… Расправишь косы — и тебя съедят заживо! Поначалу Джеффри откровенно любовался Джоанной. Обычно девушка была просто образцом пристойности. Но уж если она хотела выйти за рамки привычных норм, то делала это с такой уверенностью, что необычное казалось единственно разумным и целесообразным из всех возможных поступком. Естественно, в поведении Джоанны не было ничего вызывающего. Если бы Джеффри избавился от доспехов, оставшись лишь в рубахе и штанах, на нем оказалось бы одежды гораздо меньше, чем на Джоанне. Охлажденное вино утолило первый приступ жажды, но теперь, похоже, начинался второй. Во время всего своего пения Джеффри настолько сильно ощущал близость Джоанны, словно она прижималась к нему. Странное, томительное и сладостное ощущение волнами накатывало на юношу. Когда вчера Джеффри прибыл в Роузлинд, он чувствовал себя явно неловко. Он не виделся с Джоанной с тех пор, как они обручились первого апреля. После церемонии гости разъехались, а Джеффри с Иэном совершили изнурительный шестимесячный объезд поместий, призывая всех вассалов и смотрителей замков собраться в Уайтчерче и присягнуть на верность новому господину. Все прошло гораздо спокойнее, чем ожидал Джеффри. Его знали и любили в землях Элинор. Теперь же, когда леди Элинор и лорд Иэн отправились в Ирландию, Джеффри ничего не оставалось, как вернуться в замок Роузлинд. Если бы Джеффри приехал в Солсбери, отец решил бы, что сын избегает общества будущей жены. К тому же Джеффри должен был уладить с Джоанной немало дел. Это можно, конечно, осуществить и посредством переписки, но он счел необходимым лично доставить своей невесте известие о благополучном прибытии ее родителей в Ирландию. Этот здравый довод владел Джеффри лишь до тех пор, пока он не оказался в часе езды от Роузлинда. Тут он начал гадать, что сказать Джоанне, как объяснить, почему он оказался в двухстах милях от места, где армия должна встретиться с королем. По существу, Джеффри уже начал сомневаться в оправданности своего приезда в Роузлинд. Однако по прибытии он не испытал ни малейших неудобств. Джоанна явно обрадовалась встрече с ним. Она спустилась во двор замка, чтобы приветствовать его, и приняла известие о благополучном путешествии матери и отчима с благодарностью и удовольствием. Роузлинд теперь будет домом Джеффри, его приезд сюда и услужливость девушки по отношению к жениху совершенно естественны. Джоанна не ощущала абсолютно никаких затруднений. Она даже выкупала Джеффри, совершенно голого, сама, а не перепоручив служанкам, и это казалось ей вполне нормальным. Хотя подобное случилось впервые, не возникло, как ни странно, никакого ощущения новизны. Ничто в обычно румяном лице Джоанны не свидетельствовало о ее смущении, ни словом она не намекнула, что стесняется. Почему же теперь, сидя в пяти футах от нее, Джеффри вдруг так остро ощущает ее физически, словно она танцует перед ним обнаженной? Ему и в голову не приходило, что Джоанна испытывает те же чувства. Когда вчера она так радушно приняла его, Джеффри увидел в ней верную подругу, на которую можно положиться в трудной ситуации. Казалось, будто Джоанну беспокоит лишь предстоящий суд, который ей надлежало впервые вершить в одиночку, без советчиков. В пределах Роузлинда Джоанна не сомневалась в своей власти и правах. Она хорошо знала всех мужчин, женщин в поместье и даже крепостных, если и не как людей, то по крайней мере как примерных или беспокойных слуг. Однако сейчас потребовалось разрешить один спор в поселении недалеко от Роузлинда. Здесь она была гораздо менее спокойна. Обычно муниципалитет правил городком без излишнего вмешательства со стороны хозяйки Роузлинда, но на этот раз спор возник в самой достопочтенной городской верхушке, почему им и пришлось обратиться за помощью в замок. Дату заседания назначили еще до того, как был решен вопрос об отъезде леди Элинор, а потом за другими срочными делами и вовсе забыли о нем. Теперь Джоанне пришлось взять на себя незавидную роль вершительницы правосудия. Приезд Джеффри оказался просто манной небесной. Его внушительная вооруженная свита послужила бы действенным стимулом подчиниться решению Джоанны, если оно не получит признания, а присутствие самого будущего хозяина земель стало бы гарантией укрепления авторитета молодой леди. Джеффри не принимал участия в разбирательствах: просто молча стоял в своих доспехах справа от кресла Джоанны, являя собой ощутимый символ абсолютной власти судьи, несмотря на ее молодость и очарование. Вообще говоря, вопрос не стоил ни сомнений Джоанны в своей правоте, ни присутствия Джеффри. Будь девушка постарше, она сразу поняла бы, что предстоит обычное, хотя и неприятное разбирательство. Как только Джоанна спокойно уселась, опустив глаза, и прикусила губу, чтобы сдержать приступ смеха, оказалось, что ее темперамент гораздо лучше подходит для решения этой проблемы, нежели темперамент леди Элинор. Она проявила исключительное терпение, слушая чванливые пререкания противников (и отнюдь не называла их при этом публично идиотами, как не преминула бы леди Элинор), тем самым Джоанне удалось удовлетворить уязвленную гордость одной стороны, не оскорбляя при этом другую. Этикет требовал соблюдения всех правил учтивости, поэтому судья и ее эскорт, подкрепившись в магистрате, приняли там знатных городских дам. Джеффри терпеливо и спокойно отвечал на вопросы о его личном оружии и боевых заслугах, которые так интересовали благородных дам, а Джоанна непринужденно рассуждала на темы менее романтичные, но более насущные: например, о проблемах управления хозяйством, в десять или даже двадцать раз превышающего владения городской знати. Воспитание требует серьезности и ровной речи, но оно не способно вложить старческую душу в молодое тело. Весь обратный путь к замку Джеффри и Джоанна смеялись, цитируя наивные вопросы, на которые им пришлось отвечать. Джеффри даже чуть не уронил свою невесту, помогая ей слезть с лошади. Джоанна назвала его неотесанным увальнем, а он шлепнул ее ниже спины так же непринужденно, как это случалось в их детстве. Лишь к обеду они успокоились. Джоанна, слегка утомленная жарой и тревогами перед судебным заседанием, молча слушала рассуждения Джеффри о мерах, принятых Иэном по смотру войск. Предстоящая война в Уэльсе казалась девушке чрезвычайно интересной темой. Она перевела взгляд с неуклюжей служанки, за которой наблюдала с явным осуждением, на Джеффри, сидевшего сбоку от нее. Влажная от пота льняная рубаха прилипла к его молодому телу, и Джоанна вдруг ощутила острое сожаление о той, что они только помолвлены, а не женаты уже. Она не возражала, когда ей предложили эту идею, она не видела оснований поступить иначе… Теперь эти основания стали слишком очевидными. Джоанна гадала, что сделал бы Джеффри, поцелуй она его или ущипни. Он сидел совсем рядом, ее возбуждал соленый, едкий запах его тела. Мысль о том, чтобы разделить с Джеффри ложе, немало занимавшая ее, начинала представляться все более привлекательной. Джоанна вспомнила короткий поцелуй Джеффри во время церемонии обручения. Он ничем не отличался от множества обычных поцелуев, которые ей доводилось дарить другим и получать самой. Все, что запечатлелось в ее памяти, гак это мягкое дыхание Джеффри и его красивый рот. «Прекрасные зубы», — подумала она тогда. Взглянув украдкой на своего жениха еще раз, Джоанна поняла, как это несправедливо: перед сотней, даже тысячей благородных свидетелей человек вряд ли может выдать свою страсть. Она и сама тогда была настолько поглощена другими вопросами, что больше обращала внимание на необходимые для церемонии украшения вроде красивой одежды или богатой посуды. В целом весь тот эпизод казался нереальным, чем-то напоминающим веселую, пеструю шараду, в которой каждый участник играл надлежащую роль, словно актер таинственной мистерии. Что и было реальным, так это тепло, исходившее от тела Джеффри, сильный, резкий запах здорового, молодого мужчины. — Ты не разу не обмолвился о том, сколько времени ты здесь пробудешь, — сказала Джоанна. К ее удивлению, Джеффри слегка покраснел. — Дня три или больше… пока буду нужен тебе. Четыре-пять дней займет дорога до Уайтчерча, а мне хотелось бы оказаться там раньше вассалов. Конечно, если ты найдешь здесь какое-нибудь дело для меня, придется добираться туда и побыстрее. — О нет… — пробормотала Джоанна. Она догадалась, почему Джеффри покраснел, и почувствовала странное удовлетворение. Он находился примерно в семидесяти милях от Уайтчерча, когда проводил Иэна и Элинор на корабль, и проскакал больше двухсот миль ради встречи с ней только для того, чтобы через четыре дня проделать обратный путь… Джоанна не отпрянула, когда Джеффри, потянувшись за сладким пирогом, который им принесли на десерт, задел рукой ее грудь. Никакого замечания или извинения, но Джеффри все же покраснел. Джоанна отодвинула тарелку, так и не доев свой кусок. Они не стали долго засиживаться за столом. Джеффри без особого энтузиазма предложил прогулку верхом, но Джоанна сослалась на невыносимую жару и попросила его что-нибудь сыграть на лютне. В стороне от прямых солнечных лучей, но в достаточно светлом месте, установили пяльцы для вышивания. Джоанна склонилась над работой. Джеффри стал медленно перебирать струны. Первое, что пришло ему в голову — сыграть любовные элегии трубадуров, но Джеффри подавил в себе это желание. Он с немалым успехом исполнял эти куплеты некоторым придворным дамам легкого поведения, но почему-то Джоанне не решался напевать столь фривольные песенки. Нет, он не боготворит ее. Мужчина не окружает сияющим ореолом женщину, наградившую его звонкой пощечиной, когда ей предложили за обедом перезревший плод. Джеффри слишком хорошо знает и живой юмор Джоанны, и ее житейскую мудрость, чтобы считать свою невесту небесным ангелом. Тем не менее Джоанна чиста и добродетельна — настоящее золото по сравнению с дешевой мишурой фрейлин королевы Изабеллы. Для Джоанны еще прозвучат любовные песни… но не эти. Джеффри запел английскую лирическую песню «Звезда моря», что несколько удивило Джоанну: она ожидала услышать любовную песню. Но вместо разочарования она все более испытывала удовлетворение: сейчас не время и не место для слащавых сентиментальных элегий. Джоанна неожиданно почувствовала, что не в силах сидеть и молча ждать, когда Джеффри запоет снова, и сказала первое, что пришло ей в голову, но тут же залилась румянцем смущения. При всем желании нельзя было придумать ничего более глупого! Она же отлично знает, что Джеффри умеет петь на английском. Он также немного говорит на этом языке, хотя и не настолько хорошо, как Джоанна. Однако Джеффри, казалось, не обратил внимания ни на ее замечание, ни на краску стыда на лице. — Я думал о церкви, — сказал вдруг он. Ведь необходимо что-то говорить, что угодно, только не то, о чем он на самом деле думает. — Некоторые земли, через которые я ехал, находятся в плачевном состоянии. Там хоронят людей прямо у дороги. Я слышал, что в Даргэме умершим отказали даже в последних ритуалах. — Некоторые священники просто глупы! — ответила Джоанна, и глаза ее полыхнули огнем возмущения. — Почему несчастный слуга должен страдать из-за ошибок своего хозяина?! С тех пор как король Джон оскорбил папу, хотя мне не очень понятны некоторые подробности этого дела, вполне резонно, что папа воздел на короля свой карающий перст. Однако зачем ему наказывать отлучением от церкви весь народ? Мы же не отказывались от послушания. — Полагаю, папа думает, что король сжалится над своим народом. Смех Джоанны, каким она встретила эти слова, звучал далеко не весело. — О чем ты говоришь?! Подобные слова могут спровоцировать осведомителей папы на еще более скверные меры. — Но, возможно, папа просто хотел продемонстрировать королю свою силу, предупредить, что способен и на ужасную кару. Джеффри гораздо больше увлекала игра эмоций на лице Джоанны, нежели история короля и папы. — Самое ужасное уже свершилось: король отлучен от церкви. Не думаю, что это сильно отразилось на нем, но вот наш народ… Помнишь ли ты Седрика Саутфолдского? Он много лет служил посыльным у моей матери. — Нет, я… ах да, помню. Что же с ним? — Он умер несколько недель назад. Когда он был очень болен, его жена приходила ко мне вся в слезах, жалуясь, что священник не дает ему причастия. Бедного старика подвергли такой пытке накануне смерти! — Господь сжалится над ним… — пробормотал Джеффри. — Невыносимая смерть для преданного слуги и хорошего человека… — Слава Богу, он умер с миром, — сказала Джоанна и сурово сжала губы. — Я послала к Седрику отца Франциска, чтобы он утешил старика. Кроме того, я отхлестала провинившегося святошу, привязала его к хвосту своей лошади, долго тащила и бросила далеко от поместья. Теперь на его месте правит службу молодой священник, который более честно выполняет свой долг передо мной и Богом. Джеффри выпрямился и прямо посмотрел на свою невесту. — Ты отхлестала его и протащила лошадью по земле? Но… — Но что?! — раздраженно перебила его Джоанна. — Разве он вправе вызвать меня на суд епископа Винчестерского? Станет ли Питер де Роше, который ужинает каждый день с отлученным от церкви королем, отрицать, что существуют разумные пределы в послушании папе? Я не прошу этого священника ежедневно открывать церковь для мессы, но почему вынуждено страдать наше будущее? Для умирающего навеки захлопнутся врата рая, когда его лишают последнего причастия, обрекая на вечные муки только из-за прихоти священника. Грехи Седрика ничтожны, если они у него вообще были. Почему он должен гореть вечно в аду, а не наслаждаться Божьей благодатью из-за ссоры между королем и папой, к которой он не имеет вообще никакого отношения? — Не знаю, — угрюмо ответил Джеффри. — Где его похоронили? — О, матушка все устроила, когда об отлучении объявили еще в первый раз. Под кладбище мы отвели место за церковью. Теперь всех наших людей хоронят там, и отец Франциск уверяет, что, как только отлучение отменят, он освятит это место. — Надеюсь, Господь пошлет ему долгую жизнь, — сухо заметил Джеффри. Джоанна строго посмотрела на своего жениха: — Джеффри, расскажи мне, чем вызвана та ссора. Матушка и Иэн никогда не говорили об этом. Они вообще не говорят о короле, разве что по необходимости… а я не люблю спрашивать их, потому что… потому что вижу страх в глазах матушки, когда Иэн заговаривает на эту тему. Она боится за него. — Я тоже. Хорошо, что он уехал в Пемброк. Ссора между королем и папой разгорелась из-за пустяка: кого назначить архиепископом Кентерберийским. Король намеревался посадить на это место Джона Грея, а… — Эту жабу?! — воскликнула Джоанна. — Твоя матушка скорее назвала бы его ослиной задницей. Глаза Джоанны засверкали веселыми огоньками, хотя на лице застыла печать серьезности. — Манеры и язык замужней дамы не подходят для невинной девушки, — церемонно-наставительно сказала она. Выражение лица Джоанны было столь очаровательным, что Джеффри невольно сжал лютню в руках, задев ее струны. — Я не очень-то люблю нашего короля, — призналась Джоанна. — И не хотела бы видеть Джона Грея в качестве архиепископа, но… но нельзя во всем винить одного короля. У него есть право и полномочия участвовать в таких серьезных назначениях… Вот так всегда, — грустно-серьезно произнесла Джоанна. — Стоит вам обмануть ожидания церкви, как вас тут же сожрут заживо. — Разве подобные речи приличествуют скромной девушке? Джоанна подняла на жениха огромные глаза и с притворной невинностью спросила: — Разве я употребила какое-нибудь непристойное слово, милорд? Джеффри снова покраснел. Впервые за все время Джоанна назвала его милордом, и, хотя слово прозвучало в форме шутки, Джеффри было необыкновенно приятно. — Каждое слово в отдельности вполне благозвучно, но в рамках всей фразы — нет, — покачал головой Джеффри и рассмеялся, но тут же снова стал серьезным. — Однако всему этому не видно конца. Поначалу, пока короля не покидала надежда на примирение, он е зздерживался от вмешательства. Но, убедившись в непреклонности папы, Джон стал грабить церковные владения, причем конфисковывал даже распятия, чтобы переплавлять затем все это в золото и серебро. — Но в этом есть свои преимущества, — сухо заметила Джоанна. — По крайней мере реквизиции уберегли нас от расходов на войны с Шотландией и Ирландией. То же и с Уэльской кампанией… Тебе же известно, Джеффри, что король не призвал всех на войну. Он производит набор наемников. По сути дела, последние два года требования Джона настолько несущественны, что многие вассалы и смотрители замков, находившиеся у нас в долгу, уже покрывают свои расходы. — Не обольщайся. Думаешь, нам все это сойдет с рук? Ты ведь знаешь, на что способна церковь. Рано или поздно короля вынудят заключить мир, а пока Джон не согласится вернуть награбленное, об этом не может быть и речи. Откуда, по-твоему, будет пополняться королевская казна? Оказывается, не один Джеффри сомневался по поводу размеров захваченной королем церковной собственности. Питер де Роше, епископ Винчестерский, говорил почти то же самое. Король, к которому епископ пришел для разговора, оторвался от созерцания «живых картинок» и поднял глаза на святого отца. Эти два человека до смешного контрастировали между собой, несмотря на одинаковые цвет кожи, прически и бороды, стриженные на один манер. Король Джон за последние годы располнел, приобретя поразительное сходство с винной бочкой, наделенной головой и конечностями. Епископ Винчестерский был тощ как скелет. — Возможно, — заговорил бархатным мелодичным голосом Джон, — к тому времени я достигну своей цели. Я уже накинул ярмо на Ирландию и Шотландию. Когда же усмирю Уэльс, времени для заключения мира будет предостаточно. Тогда-то я и поторгуюсь с английскими баронами. — Он злорадно улыбнулся: — Кто посмеет отказать мне в деньгах, когда придется возвращать долг церкви? — Очень мудро, милорд, — раздался благозвучный женский голос. Мужчины перевели взгляды на «живые картинки», которыми любовался Джон. Годы, казалось, не тронули Изабеллу Ангулемскую в такой степени, как ее супруга. Смуглая, как и Джон, она обладала бездонными, словно колодцы, огромными черными глазами, затененными длинными ресницами и увенчанными тонкими красивыми бровями, блестевшими, как шелк. Нос у нее был небольшой и прямой, а темно-розовые губы образовывали изысканной формы бантик. Чудесная смуглая кожа, казалось, говорила о скрытой страстности Изабеллы. Созерцать эту женщину доставляло физическое наслаждение. Ее по праву называли первой красавицей Европы. Рядом с Изабеллой стоял четырехлетний мальчик, рослый для своего возраста, но поразительно не похожий на родителей ни светлыми волосами, ни ясными голубыми глазами. Он был хорошо сложен, глаза его светились умом, хотя неестественно опущенное веко слегка портило детское личико. Второй странностью ребенка было его абсолютное спокойствие. Обычно четырехлетние мальчики вели себя как чертенята, этот же словно понимал, что представляет часть картины, нарушив которую, получит нагоняй. На полу, у ног Изабеллы, еще один мальчик, на год моложе, играл с какими-то яркими предметами, а в роскошной колыбели спал младенец. После семи лет бесплодия Изабелла выполнила свой долг перед Плантагенетами сполна: произвела на свет двух здоровых сыновей и двух очаровательных дочерей. Похоже, не было никаких оснований думать, что она не родит королю еще детей — таких же здоровых и веселых, чье вхождение в жизнь никак не отразилось на красивом теле их матери. Однако находились языки, что поговаривали, будто дети совершенно не трогают ледяное сердце королевы. Но это мнение отнюдь не являлось всеобщим. Некоторые утверждали, что у Изабеллы вообще нет сердца, потому-то и неблагоразумно ждать, что ее детям найдется там место. Ошибались и те, и другие. Изабелла имела совершенно нормальное сердце. Оно ровно и сильно билось при естественной температуре ее тела, поддерживая игривый румянец на щеках и здоровый цвет губ. Не оставалось ее сердце глухим и к любви, предмет которой был выбран Изабеллой Давно, задолго до того, как родились ее дети. По сути дела, как только Изабелла впервые посмотрелась в доблеска начищенное металлическое зеркало и увидела свое отражение, ее сердце стало абсолютно невосприимчивым к любому чувству, не касавшемуся непосредственно предмета своего обожания. Изабелла Ангулемская всецело и полностью отдавала свою любовь самой себе. К счастью для Изабеллы, это было действительно так. В ином случае ее жизнь можно было бы назвать крайне несчастливой. В раннем детстве она была помолвлена с молодым человеком из знатного рода, обладавшим властью, богатством и сильным характером, по имени Хью ле Брун де Лузиньян. А за несколько недель до свадьбы Изабеллу встретил Джон, который добился согласия девушки на брак и немедленно женился на ней. Изабелла не противилась, и не только потому, что была молода и благоговела перед Джоном. Она охотно поменяла графа на его сюзерена, вассала — на короля. По мнению Изабеллы, титул королевы мог дать ее красоте более приличествующее обрамление. Изабелла была удовлетворена своей сделкой, хотя уже месяца через два после свадьбы стало ясно, что ее муж — отъявленный развратник. Однако его явное презрение к женщинам, с которыми он периодически делил постель, не мешало его вниманию и уважению по отношению к самой Изабелле, чье достоинство король оберегал весьма ревностно. Поскольку никакие иные чувства, кроме честолюбия, не связывали королеву с мужем, она была вполне довольна. Изабелла не сомневалась, что Джон любит ее: он никогда не разлучался с ней и проводил в ее обществе большую часть времени. А раз так, совсем не важно, кто спит в его постели. С появлением детей жизнь Изабеллы приобрела новый смысл, но не потому, что радость материнства растопила ее сердце — просто юные Генри и Ричард, а затем и девочки укрепили ее положение при дворе. Теперь с ней не могли обойтись так, как с первой женой Джона, оставшейся бездетной. Конечно, существовала опасность, что Джон отдаст теперь всю свою любовь детям, а не жене, но эта проблема со временем решилась сама собой. Королю, как и Изабелле, совсем не нравились вопли и визги детей. К тому же, когда Генри достиг возраста, в котором мальчики обычно играют одни, в отце стала проявляться та же неугасимая ненависть к нему, какой он пылал когда-то к своему старшему брату — Ричарду Львиное Сердце. Как только Изабелла заметила, с каким холодком Джон относится к Генри, она испугалась что муж обвинит ее в прелюбодеянии. Однако вскоре стало ясно, что король с недоверием относится к сыну, а не к ней. Другие дети значили для короля еще меньше. Возможно, Джон немного выделял Ричарда, который был похож на него. Но король не находил никакого удовольствия в детском лепете. Он был доволен своей семьей, когда она являла собой милую картину, — красивая жена в окружении спокойных, чудных детей. Однако ему отнюдь не нравилось, когда нарушали его покой. Как только Изабелла поняла, что дети не отняли у нее внимания Джона, она почти выкинула своих отпрысков из головы. Она знала, что о них позаботятся. Дети являлись к ней по первому требованию, демонстрируя прекрасные манеры, одежду и здоровье. Когда они начинали раздражать мать, их уводили. Таким образом, жизнь Изабеллы омрачала одна-единственная туча. У нее был соперник по степени влияния на Джона. Изабелла не понимала нежных приветливых взглядов, какими муж награждал своего единокровного брата Вильяма Солсбери. На нее супруг никогда не смотрел подобным образом. Знала она и то, что в любом поединке желаний ее и графа Солсбери Джон отдаст предпочтение своему брату. Недоразумения между Изабеллой и Джоном возникали только из-за Вильяма Солсбери. Именно Джон настоял, чтобы Изабелла приняла сына Вильяма — этого внебрачного ублюдка! — к себе на службу. А когда граф Солсбери отозвал сына от королевского двора, сославшись на скверное отношение к юноше, король отругал жену. Обезумев от ярости, он даже чуть не ударил ее. До сих пор она не понимала, каких действий ждет от нее муж по отношению к Джеффри Фиц-Вильяму. Казалось, короля одинаково злило и что юноша пребывает в добром здравии и что остается при этом несчастным. Все это чрезвычайно раздражало Изабеллу. Ну что могла она поделать, если этот ублюдок стал объектом насмешек ее пажей и был так неосторожен и неловок, что ей часто приходилось наказывать его? Естественно, Джон и не надеялся, что она будет из кожи вон лезть ради укрепления положения внебрачного чада его брата. Что касается убийства Джеффри… что ж, если король хочет именно этого, пусть справляется с подобной задачкой сам! Изабелла совсем не желает лишать себя места в раю даже во благо своему мужу! Если юноша не заболеет и не умрет естественной смертью либо не покончит с собой, это будет только его виной, а не ее, королевы. Конечно, она не собирается чинить на пути Джеффри препятствия… Изабелла подошла к пределу ненависти, который допускала ее бесстрастная натура и к Вильяму Солсбери, и к Джеффри Фиц-Вильяму, но ни на того, ни на другого не собиралась нападать открыто. Однако она не упускала возможности обронить в их адрес язвительное словцо или оказать им медвежью услугу. Джон и епископ Винчестерский нисколько не удивились реплике королевы — Изабелла не отличалась особым умом, но ей хватало сообразительности не только не перечить мужу, но всегда нахваливать его государственный ум. Зная характер Джона, Изабелла некоторое время помолчала и заговорила снова, лишь когда почувствовала, что привлекла к себе достаточное внимание мужчин. — Милорду епископу известно, что любые намерения моего мужа заручиться поддержкой баронов безрезультатны лишь из-за их трусости и предательства. Но стоит ему окрепнуть и справиться со всем самому, как они тотчас же приписывают его славу себе. — В этом есть доля правды, — усмехнулся Джон. — Когда я располагал лишь королевской стражей, они предпочли бросить меня и не плыть со мной в Нормандию. Когда же у меня появилась хорошая армия, готовая к покорению Ирландии, тут все и бросились мне на поддержку. Даже те, кого вообще не звали. Так же было и при походе на север, когда пришел час усмирить Шотландию. Питер де Роше не стал возражать королю. Бароны отказались плыть в Нормандию, ибо восставший Филипп Французский, осадивший все провинциальные крепости, только и ждал, чтобы растерзать их на части. А от похода на Ирландию никто не отказался, потому что Вильям, граф Пемброкский, сражался там уже два года и к 1209 году Ирландия была почти покорена им. Когда король Джон прибыл туда со своей армией, ему оставалось лишь пройти всю страну форсированным маршем, принимая вассальную присягу ирландских лордов… В сущности, то же можно было сказать и относительно предстоящего похода на Уэльс. — Не думаю, что вам следует сомневаться в готовности ваших баронов поддержать короля в войне против валлийцев. — Епископ Винчестерский решил не упоминать о былом. — Я не хочу подозревать их в нелояльности к вам, милорд. В их же интересах послужить вам в этом деле. — Исключая тех, кто связал себя любовью к этому уэльскому дьяволу, — проворчал король. Епископ Винчестерский не стал утруждать себя напоминанием, что всего год назад король называл лорда Ллевелина своим «дражайшим сыном», когда «уэльский дьявол» женился в 1204 году на внебрачной дочери Джона, Жанне. Он только сказал: — О ком это вы? А, очевидно о лорде Иэне де Випоне. Я знаю, вы не любите его, но… — Он сбежал в Ирландию, теперь ему не обязательно отзываться на мой призыв. — Вот тут вы не правы, милорд. Я высоко ценю Иэна де Випона и знаю о его намерениях, так как ездил на помолвку его дочери с вашим племянником. Мы говорили с ним о предстоящей войне. Его люди, все до одного, будут здесь. Их возглавит молодой Джеффри Солсбери. Епископ, хорошо знавший короля, не смог все же уловить смысл выражения, промелькнувшего у того на лице. Однако, прежде чем он успел задать вопрос, который прояснил бы ему мысли Джона, в разговор вмешалась Изабелла. — Этот плаксивый ублюдок?! — воскликнула она. — Он же… — Что ты, любовь моя, — спокойно перебил ее король, — Джеффри — смелый и довольно способный юноша. Я неоднократно говорил тебе, что его происхождение не имеет никакого значения. Но он молод. Это тяжелая ответственность для него. — Мне кажется, что настоящий груз падет на плечи вашего брата Солсбери, — равнодушно заметил епископ Винчестерский. — Ну нет! — улыбнулся король. — Я уверен, что Джеффри сам поведет и своих людей, и людей де Випона. Обсуждение этой темы вселяло в Питера де Роше все большую тревогу. Король всегда казался безразличным, по крайней мере не заинтересованным в судьбе незаконнорожденного сына своего брата. Но это непроницаемое выражение лица, ласковый тон голоса… Весьма опасный признак. Брат короля безумно любит своего внебрачного сына. Вильям Солсбери — главный оплот королевства, но граф не будет хранить верность королю, если что-то случится с Джеффри и хотя бы тень подозрения падет на Джона. Неизменная слепая привязанность графа к своему брату уже не такая сильная, как прежде. Графа глубоко потрясла смерть жены и сына Вильяма Браозе. Епископ Винчестерский заерзал в кресле и потупил глаза. Лучше и не вспоминать о прошлом. Эта смерть потрясла и его. Теперь он понимал ошибку короля и не питал к нему особого расположения. Джон все чаще проявлял равнодушие и беззаботность, показывая истинную глубину своей деградации. Он не делал тайны из своего приказа заточить леди Браозе с ребенком в башне, без пищи и воды. Да, муж совершил предательство, а жена содействовала этому, подстрекая глупыми, надменными речами, но обречь людей на голодную смерть — ничем не оправданная жестокость. Разве повинен мальчик, которому едва исполнилось тринадцать лет, в деяниях отца? Тогда граф Солсбери на коленях молил короля за сына Браозе, предлагая в заложники своего законнорожденного наследника… Питер де Роше вздохнул. Он тоже уговаривал Джона, надеясь, что король скорее внемлет просьбам брата, если в нем еще теплится хотя бы искорка милосердия, но успеха не добился. Через несколько недель мучений ребенок и мать умерли. Но это еще не все. Джон постоянно нарушал правила морали в отношении жен и дочерей знати. Раньше он ограничивался связями с женщинами, которые шли на это по доброй воле, либо с теми, кого можно было соблазнить или принудить. С недавних же пор король даже не утруждал себя заботами о внешней маскировке своих амурных делишек. Он просто посылал за женщиной, к которой вдруг начинал испытывать влечение, а если она не приходила, приказывал привести ее силой. Епископ Винчестерский открыто выступал против таких порядков, называя их грехом. Джон лишь смеялся над ним, ссылаясь на то, что, отлученный папой от церкви, уже не обречет себя на более страшные муки. Король только презрительно усмехался про себя. Страх греха? Уж коли ему отпустили грехи, такие, как пренебрежение волей папы и, еще хуже, присвоение церковной собственности, то изнасилования и убийства и подавно простят! — Значит, этот ублюдок помолвлен… — Это Изабелла нарушила ход мыслей епископа Винчестерского. — Вспомните, милорд, я говорила, что ваш брат проигнорирует ваши предложения по поводу возможного брака. Он обручил своего сына с дочерью вашего врага! — Ты не понимаешь Вильяма, — ответил Джон тоном более резким, чем обычно в разговорах с Изабеллой. — Его цель — покрепче привязать де Випона ко мне кровными узами. — А эта девушка все такая же рыженькая, как лисица? — спросила королева. — Я помню ее по тем дням, когда она приезжала ко двору с леди Элой. — Да, — ограничился кратким ответом епископ. Похвалить другую женщину в присутствии Изабеллы? Что может быть неблагоразумнее! — И, конечно, такая же сучка, как ее мать? — поинтересовался Джон. — О нет! — опередила Изабелла епископа, еще подыскивавшего подобающий случаю ответ. — Это далеко не так. Она не в меру благочестива, стыдлива и послушна, как верный пес. Чего еще ждать при такой матери? Леди Элинор всегда и все решала за нее. Тут епископу Винчестерскому стало не просто не по себе: его обуял животный страх. От его острого глаза не могло укрыться, что, несмотря на свои скромные манеры, Джоанна не подвергается никакому давлению со стороны родителей и так же любима графом Солсбери, как и собственный сын. Все, связанное с Джоанной, становилось теперь опасным. А настоящую беду вызвал бы не только интерес к Ней короля, но и злоба королевы. К счастью, в колыбели завопил ребенок, Ричард вскочил, разбрасывая игрушки, а Генри направился посмотреть, что встревожило его сестричку. Епископ Винчестерский благословил всех детей, искренне пожелав себе побольше праведности: тогда от его благословений было бы больше пользы. |
|
|