"Рыцарская честь" - читать интересную книгу автора (Джеллис Роберта)

Глава шестнадцатая

Элизабет посмотрелась в зеркало и улыбнулась своему отражению. Тяжелые косы убраны и плотно пришпилены на голове; коричневые домотканые туника и блюо были очень далеки от привычного для нее роскошного наряда и никак не льстили потемневшей и побледневшей коже лица. Она вынула из ушей серьги, положила их к другим драгоценностям в стоящем перед ней ларце и стала снимать обручальное кольцо. Оно не поддавалось, и Элизабет остановилась, потом надвинула его обратно, при этом сердце у нее куда-то ухнуло. И вовсе не потому, что оно не стаскивалось, совсем нет. Она повернула кольцо камнем внутрь ладони и натянула перчатки для выезда верхом. С накинутым на голову капюшоном она могла спокойно сойти за мальчика из невысокого сословия.

Самым последним делом в Хсрефордском замке для нее было запечатать записку Роджеру и отправить ее с курьером. Накануне вечером она уже попрощалась с леди Херефорд, Кэтрин и двумя дочками Роджера; делать это еще раз не требовалось. Ничего другого не оставалось, и ничто больше ее не задерживало. Без Роджера ничто не связывало ее с этим местом, поэтому, не оглянувшись и ничего не припоминая, она вышла во двор, села на своего мерина и двинулась с дружиной на север.

Зная нерешительность своего отца, Элизабет направилась в Йоркшир. Скорее всего, Честер был еще там, пребывая в нерешительности, начать ли заигрывание с королем или вступить с его войском в сражение. Она уже направила в Честерский замок форейторов с приказанием встретить ее возле Уинсдорфа, если отца в замке нет, — опасный Шрюсбери решила объехать с востока: дороги в Англии лучше, чем в Уэльсе. Роджер бы одобрил ее решение, подумала она, довольная собой, не заметив, как сильно изменились с декабря ее взгляды.

В это время у Херефорда и мысли о жене не было. Он находился в десяти милях от Бристоля, бурно радуясь неожиданно быстрому и легкому разрешению недоразумения. По приезде в Глостер они с Генрихом выяснили, что сильно недооценили герцога Вильяма. Этот джентльмен ничуть не встревожился неудачей на севере, и единственная причина отсутствия от него вестей состояла в том, что они обогнали его гонцов, все еще разыскивающих их в Йорке и Честере. Он встретил наших героев, кипя негодованием: у него был готов небольшой план, который весь строился на их присутствии. Он ожидал их приезда на два-три дня раньше, для чего направил к ним гонцов с просьбой поторопиться, чтобы они успели попасть в Дурели, о чем он намеревался конфиденциально и как бы невзначай намекнуть Юстасу. Когда он объяснил простую суть этого плана, Генрих и Херефорд одобрительно ему кивнули.

Юстас прибыл в Глостершир по приказу отца, где Вильям приветливо его встретил и позволил беспрепятственно объехать свои владения в поисках нужных ему лиц. Затем он в присутствии ушей, от которых эти сведения могли пойти дальше, обронил фразу, что искомое Юстасом находится в Дурели. Сказать Юстасу об этом прямо он якобы не решался, оправдывался он потом перед королевичем, так как друзья его отца, преданные делу Генриха, наверняка его убили бы, и он побоялся.

— Вот где вам следует сейчас быть! И не надейтесь обвести его форейторов и шпионов! — говорил Глостер своим вкрадчивым вздорным голоском, не обращая внимания на переглядывание слушателей, пораженных, что человек может полагаться в таких делах на заведомых сплетников. Глостер с трудом сдерживался, чтобы не рассмеяться над этими горделивыми дураками. — Бристоль уже поднят на ноги и ожидает вас, а под Алмонерсбери уже стоит и готова к действиям целая армия. Раз Юстас уверен, что вы находитесь в Дурели, вам только и нужно сделать вид, что вы бежите под защиту Бристоля. Мои люди не откроют ворота Дурели, но скажут ему, что вы направились в Бристоль. С Божьей помощью, молодой и горячий Юстас помчится за вами, если только Раннулф из Южного Райдинга не остановит его. Заманите Юстаса к Алмонерсбери — и он в ваших руках.

— Мой дорогой Вильям, — Генрих наградил его самой обворожительной улыбкой, — если нам удастся взять его, ты об этом не пожалеешь!

— Если бы я сомневался, мой план был бы иным. Боюсь прослыть негостеприимным, но, если вы не хотите опоздать, вам лучше сейчас же отправляться.

— Это не ловушка? — спросил Генрих, когда они уже были в седле. На этот раз Херефорд пожал плечами; он даже гадать не мог, что было на уме у Глостера.

Как ни подозрительно выглядел его план, пока все шло у них гладко. Они пробыли в Дурели до появления авангардных сил Юстаса и где-то в полночь выскользнули из крепости только с небольшим отрядом рыцарей. Они отклонили предложения смотрителя взять с собой подкрепление, отчасти боясь прихватить с собой предателей и предвидя возможность, что Юстас может напасть на Дурели. Они сочли неразумным ослаблять силы защитников при осаде крепости, пока не смогут прийти им на помощь. Люди Глостера заблаговременно что подмога у него под рукой, снова собрались с силами. Беспокойство Херефорда возрастало, он все напряженнее вслушивался в шум боя, пытался хоть что-нибудь разглядеть в темноте. Он боялся в этом треске деревьев, лязге металла по щитам и кольчугам, в криках, стонах и командах с обеих сторон не расслышать призыва Генриха вступить в бой. Хотя уже было ясно, что его бойцам не придется преследовать убегающих и не достанется сметать последнюю защиту Юстаса, он продолжал стоять на месте по одной-единственной причине: Генрих ревнив к славе победителя, делить ее ни с кем не желает.

Херефорд не пропустил сигнала Генриха, но тщеславный Генрих с ним запоздал, сигнал пришел слишком поздно. Когда дружина Херефорда вступила в бой, она сумела помешать Юстасу выбить Генриха с его позиций, но сделать большего уже не смогла. Много крови пролилось, пока предводители обеих сторон, поглощенные сражением за собственную жизнь, не оценили общую обстановку. Когда наступил день, им стало ясно, что ситуация патовая. Сил у Юстаса было больше, потери меньше, но и продвинуться далеко он не сумел, а войско Генриха находилось на дружественной территории вблизи главного оплота, который мог отбить куда большее войско, чем то, что было у Юстаса. Генрих предпринял еще одну отчаянную атаку, чтобы захватить Юстаса, но молодой принц умело защищался, а его охрана стала вокруг стеной, сквозь которую не могла пробиться даже анжуйская ярость.

Эта атака чуть не стоила жизни Генриху. Его рыцари пробивались к Юстасу сквозь ряды противника жиденьким клином, и пока он пытался смять охрану принца, путь назад для него оказался отрезанным. Херефорд сам бросился на группу бойцов, отрезавших его повелителя, за ним кинулись его отчаянные вассалы, расчистив путь, по которому Генрих смог отступить. Таков оказался финал для дружины повстанцев. Их потери были тяжелее, предупредили о трех засадах, выставленных Юстасом на пути к югу, и провели их безопасными путями в обход, так что они без помех установили связь с армией, вышедшей из Бристоля. И вот они ждут своих преследователей, которые должны появиться с минуты на минуту. Херефорд нервно поглаживал пальцами левой руки свою пурпурно-золотую боевую перчатку. Они так напряженно прислушивались, что даже Генрих замолчал.

Наконец послышался глухой раскатистый топот идущих рысью сотен коней. Дыхание Херефорда участилось, и, когда он натягивал на руку левую перчатку, поправлял шлем и укреплял щит, на лице появилась холодная, беспощадная усмешка, с которой он ходил в бой, а глаза загорелись ярким голубым пламенем. Тихим голосом он подозвал Вильяма Боучемпа, передающего распоряжения своего господина всей дружине.

— Взять принца любой ценой, невзирая ни на что. Кто возьмет, сразу прорывается с ним в Бристоль, чтобы не дать его отбить.

Команда «Взять Юстаса» пошла от уст к устам. Но это легко сказать, да не просто сделать. Как только схватка началась, стало ясно, что Юстас не очень поверил своим доносчикам. Обычно принц, смелый и сильный рыцарь, сражался впереди своей дружины. В эту ночь все было не так. Юстас держался, или его держали, позади, в окружении сильной охраны, и, судя по всему, весь его отряд был готов именно к такой встрече, какую ему приготовили.

Первый удар, нанесенный Генрихом, пока Херефорд с половиной отряда рыцарей оставался в резерве, не смутил, как ожидалось, противника. Отряд Юстаса сомкнул ряды и яростно бросился вперед. Арьергард отряда, явно подготовленный к этому, галопом ринулся через поля и рощи в обход, решительно ударив Генриха во фланг. Его рыцари попятились, но под криками и бранью своего предводителя, показывавшего им пример, сметающего всякого на своем пути и знающего, и цели своей они не добились. Стоять и продолжать сражение было бессмысленно; они не могли одержать верх, зато потерять могли еще многое. Повинуясь очередному приказу, шедшему от отряда к отряду, они вышли из соприкосновения с противником и в боевом порядке последовали в Бристоль. Произошел еще короткий арьергардный бой, когда дружина Юстаса попыталась обратить отступающих в бегство, но Херефорд четко руководил своим отрядом, и принц решил не продолжать преследование, не желая оказаться один на один с городом, полным ярых сторонников повстанцев.

— Он знал, — тяжело дышал Генрих, — он все знал! Засада не застала его врасплох.

— Похоже. — Херефорд был подавлен, страдая от множества перенесенных ударов. — Но дело, наверное, в другом. Юстас уже несколько лет сражается то с вместе с отцом, то самостоятельно. Стефан, конечно, дурак, но только не в военном деле, и сына он обучил хорошо. Зайдя так далеко по подсказке Вильяма, у него хватило ума быть осторожным. Тут я виноват… Слишком увлекся. Думал, что будет, как спланировали… Мне следовало знать, что все так просто не бывает.

— Пресвятая Богородица, меня всего изуродовали! Мы не можем взять подкрепление в Бристоле и снова напасть?

— Можно попытаться. Только где его теперь найдешь? Юстас думал взять нас в замке Дурели, который не особенно крепок, или перехватить по пути. Он никогда не пойдет на Бристоль. Стефан попытался было с целой армией, ничего у него не вышло. Мне кажется, он сейчас на всех парусах летит в Оксфорд. Его потери оказались меньше наших, но раны зализать ему надо.

— Черт тебя побери, Роджер, давай повернем и попробуем еще раз!

— Повернуть можно, милорд, но люди устали, боюсь, они не выдержат.

— Это ты не выдерживаешь…

Херефорд сверкнул глазами.

— Вы второй раз называете меня трусом. Если я вас не устраиваю, поищите другого, кто с такой готовностью будет ради вашего дела проливать кровь, не щадя живота своего.

Генрих умерил свой гнев, не желая дальше выводить из себя и без того расстроенного компаньона. Не на Херефорда сердился Генрих, а на крушение своих планов.

— Нет, извини, я так не думаю, ты мне дорог. Просто наскакиваю со зла. Что же нам делать теперь?

Херефорд угрюмо смотрел под ноги коня, помолчал и сказал глухо:

— Напишу в Бат, Девайзис и Шривенхем с просьбой, чтобы наши там попробовали его захватить или погоняли подольше. Чем больше у него будут потери, тем легче нам его будет поймать.

Юстас, как и предполагал Херефорд, благополучно скрылся в Оксфорде, оставив своим противникам горькое сожаление, что дали ему спокойно уйти. Он не вернулся в Лондон, а засел в своей крепости и стал частыми набегами на их замки держать Херефорда и Генриха в напряжении. Все их планы, как, например, намерение взять Фарингдон, повисли в воздухе; то они спешили на выручку Джону Фитц Джильберту в обороне Марлборо, то мчались обратно на север укрепить Девайзис, откуда они брали подкрепление для Джона. Херефорду было некогда даже подумать, и это было хорошо, иначе в цепи неудач мужество могло ему изменить. Вести с севера, которые поначалу были обнадеживающими, стали тоже плохими.

Гонцы от Элизабет приезжали регулярно, исключая некоторые дни, когда они не поспевали за передвижениями Херефорда. Она успешно выполнила свою задачу, и Честер согласился упрочить оборону сторонников Генриха в Йоркшире. К сожалению, его войско, даже с учетом отряда Элизабет, было недостаточно сильно, чтобы противостоять Стефану, который, приступив к боевым действиям, проявил себя бойцом серьезным. Сначала одна, потом другая крепости пали; Честер был не из тех, кто мужественно сносит удары судьбы, и в письмах Элизабет зазвучали нотки усталости и депрессии. В один прекрасный июльский день Херефорд узнал, что она больше не может удерживать отца и намерена вернуться в Честер. «Мне удалось повлиять на отца, — говорилось в письме, — и он не вступит в переговоры со Стефаном, не повернет на юг и не станет вам мешать. Большего я не могу. Я вместе с ним вернусь в Честер, если не будет других указаний, останусь там и постараюсь упрочить его отношение в вашу пользу. К сему собственноручно печать прилагаю, июля 12 дня, Элизабет Херефорд».

Уронив голову на грудь, Херефорд погрузился в раздумья. «Других указаний», — устало думал он; если бы они у него были для собственной дружины! А настоящий кошмар только начинался. Когда Честер покинул Йоркшир, Стефан тоже освободился. Король был на редкость добродушным человеком, его трудно было рассердить, еще труднее заставить что-то предпринять. Но если его растревожить, он мог совсем обезуметь. Стефан пришел с войском на юг и не стал воевать с Генрихом, а принялся методично уничтожать и без того опустошенный край. Королевским войскам было позволено делать все; они могли совершать любые зверства и получили приказ специально выжигать все на своем пути. Они не оставляли после себя ни хижины, ни росточка и ничего живого и двигающегося. Что не могли забрать с собой, валили в кучи и сжигали. Детей и мужчин убивали всех без разбора, женщин использовали и тоже убивали. Непроглядный ужас представляли собой сгоревшие лачуги, выжженная земля и разлагающиеся трупы, покрывавшие всю землю.

В поисках короля с его войском Херефорд кидался в одну сторону, Генрих в другую, но нигде его не было. Они не слезали с коней ни знойным днем, ни душной, изматывающей ночью: это было самое жаркое лето в Англии, какое только могли вспомнить. В этих погонях Херефорд стал походить на смерть с горящими, переполненными ужасом глазами, а у железного Генриха отваливались руки и ноги, когда он падал с коня, чтобы урвать короткий, не дававший отдыха сон. Не надеясь усмирить непокорных герцогов Солсбери и Джильберта, воинственного графа Херефорда и Генриха Анжуйского, Стефан решил уморить их голодом и немало в этом преуспел.

Роджер из Херефорда скинул свой шлем и снял кольчужный капюшон. Его золотые кудри выглядели комками мокрой глины, а по лицу ручьями стекали пот и нескрываемые слезы. Опять они подоспели слишком поздно, и поля с крестьянскими хижинами вокруг крепости Девайзиса представляли собой дымящиеся пустыри. Он сидел и рыдал, как измученный ребенок, от безнадежности у него не было даже гнева. Полчаса спустя в крепости он встретился с Генрихом, который от ярости и отчаяния был почти в истерике.

— Мы же были тут, тут, ничего не заметили, как вдруг все кругом заполыхало! — кричал он. — Клянусь тебе кровавыми руками и ногами Христа, мы в полчаса поднялись и вылетели на них. А они прямо на наших глазах растаяли как дым. Мы прочесали все кругом, перевернули каждый камень — никого! С ними дьявол заодно, только дьявол может сотворить такое!

«Боже мой! — думал Херефорд, молча валясь на лавку. — Стефан — помазанник Божий на престол! Не гневим ли мы Всемогущего, выступая против короля? Не наказание ли это нам — умирать с голоду и пропадать нашим землям?» Генрих продолжал неистовствовать и метаться по комнате, а Херефорд, захваченный этими мыслями, но не решаясь высказать их вслух, молча разглядывал свои грязные руки, будто пытаясь прочесть на них ответ.

— Милорд. — Вильям Боучемп тронул своего господина за плечо. Частенько приходилось ему делать это в последние дни, чтобы привлечь внимание Херефорда, и его сердце разрывалось от удрученного, тусклого взгляда голубых глаз. — Письма, милорд. — Другого ему сказать было нечего.

— От жены?

Вильям протянул ему несколько коротких записок от Элизабет. Отец по-прежнему ничего не предпринимал, засел в своем любимом замке, охотился, жаловался дочери, «и весь исходит желчью», писала Элизабет, что грозит совсем подорвать его приверженность делу зятя. Честера надо вовлечь в какое-то дело, убеждала Элизабет и спрашивала, на что нацелить отца, чтобы не дать ему примкнуть к королю или кинуться в какую-нибудь отчаянную авантюру. Пока Херефорд читал это, у него ничего в душе не шевельнулось. Он настолько вымотался, что никаких чувств у него не осталось, даже просьба жены о помощи не нашла у него отклика. Не обратил он внимания и на то, что читалось между строк: Элизабет страдала не только от поведения отца, но и от плохих вестей или глухого молчания мужа. Следующее письмо было из дома. Хоть на его землях все было спокойно; у Стефана еще не дошли до его владений руки, и мать писала о текущих делах, мелких проблемах с крепостными, о видах на урожай. Пока лично его беда обходила стороной. Видно, его достояние Стефан приберегал для последнего решающего удара.

От двух последних писем мертвенное от усталости лицо Херефорда стало совсем хмурым и озабоченным. Первой он сломал печать на письме от Анны. Он развернул его, быстро пробежал и с раздражением отбросил. Второе было от Линкольна, и читал он его с жадностью.

— О Боже, — застонал он, — только этого и не хватало! Я же предупреждал его, предупреждал!

Генрих, уныло глядевший в окно, услышав возглас Херефорда, утратившего, как он считал, дар речи, подбежал к нему.

— Что еще на нас свалилось?

— Не на нас, хвала Деве Марии. На меня одного, только меня одного касается. Когда я рассказывал вам о Ноттингеме, не упомянул, что попал туда из-за жены, которую захватил Певерел. Я отбил ее в турнире, где рыцарем чести выступал де Кальдо, я взял его в плен. Потом по личным соображениям отдал его Линкольну, предупредив, что де Кальдо коварный предатель. И вот результат: уж не знаю как, ему удалось отнять у Линкольна несколько замков и поднять против него город.

— Ну а тебе-то что? — спросил Генрих в недоумении. — Насколько я знаю, вассалы Линкольна только и ждут, как бы восстать против него. Если он сам взял де Кальдо и ты его предупреждал, ну и шут с ним.

— Линкольн — отец сестриного мужа и родня мне. Моя сестра Анна замужем за третьим сыном Линкольна Раннулфом. Он вправе просить моей помощи, а кроме того, вот письмо от сестры. Она в панике: мужа, как полагается, его отец призвал к оружию, а она ждет ребенка.

Генрих перестал метаться и уставился на Херефорда, сощурив свои серые глаза.

— И что, пошлешь ему помощь?

— Кого? У нас тут поваренка лишнего нет! — махнул рукой Херефорд. — Вот если только написать матери, чтобы она потрясла крепостных, наскребла немного золотых, или, может быть, занять у Честера… Господи Боже мой! — выкрикнул Херефорд, как обращаются с жаркой мольбой, и уставился в землю. Он замолчал, помотал головой на расспросы Генриха, которому пока не говорил о колебаниях Честера, а мысль продолжала неоконченное восклицание: «Слава Богу, может, предательство де Кальдо даст решение задачи с Честером. Линкольн и Честер, конечно, не очень любят друг друга, но подавить бунт прислужника — тут Честер наверняка поможет своему сводному брату. Потом, если Элизабет подстегнет его, он не успокоится на де Кальдо, а сможет хорошенько тряхнуть всю провинцию. А вдруг ей удастся подбить его напасть на Ноттингем? Боже милостивый, это погонит Стефана на север и оставит нам Юстаса!»

— Роджер, ответь мне, не может Линкольн сам обратиться к Честеру за помощью?

Проницательность Генриха развязала Херефорду язык.

— Возможно. Между ними нет вражды, хотя они и не любят друг друга. Даже если Линкольн обратится к нему, Честер торопиться не станет. Ему нужно время подумать, особенно когда предстоит потратить свои деньги. Вы должны извинить меня, милорд, мне нужно срочно написать Честеру, Элизабет и Линкольну, чтобы выяснить, что можно сделать и чего ожидать, да и Анне тоже надо. Бедняга! Мало чем могу ее утешить, только сказать, что муж ведет себя правильно… но ей от этого не будет легче.

Солнце опустилось, и взошла луна, прежде чем Херефорд закончил со своей корреспонденцией, тем более что написать эти письма было нелегко. Проще всего было писать Элизабет. Он напрямую высказал ей, чего ему хотелось бы от нее, и также без околичностей и приукрашиваний описал свои серьезные затруднения. Ей предстояло заставить отца пойти на помощь Линкольну и в случае необходимости последовать с ним на север, но ни в коем разе не участвовать в сражениях и по возможности сразу уехать в Херефорд, если Честер и Линкольн серьезно включатся в боевые действия: братья могут быть разбиты, тогда Элизабет не избежать пленения.

Приукрашенное письмо Херефорд отправил Анне, постаравшись ее приободрить и внушить смирение, сочетая убеждение, любовь и восхищение ею. Ему было ясно, что все это для нее пустое, но он правильно расценил, что видеть его руку будет для нее уже утешением. Начиная письмо Честеру, он подергал себя за ухо, расчесал пятерней волосы. Ему надо было изложить положение Линкольна и убедить Честера вмешаться, не говоря ничего о собственной выгоде, кроме личного удовлетворения. Это было несложно; труднее было бороться с собственной совестью и не писать, что сам он занят борьбой со Стефаном на юге. Строго говоря, дело обстояло именно так, но сказать это значило пообещать удержать Стефана на юге, если он сможет, а вот это уже была неправда. Херефорд вздохнул и неправду написал. Эта война и из него сделала лгуна. Прав был Сторм, когда говорил, что, вывалявшись в грязи, легче в нее погружаться. Что же останется от него, подумал Херефорд, когда все закончится?

Последним и самым трудным было письмо Линкольну, где надо было посочувствовать и приободрить, не обещая прямо помощи и уж никак не говоря о намерении использовать его затруднения в своих целях. Если Стефан бросится на север против Честера, Линкольну придется тяжело, что тогда его ожидает — не угадать. Херефорду было противно собственное лицемерие, но, отправляя своего последнего курьера к Линкольну, он почувствовал облегчение: хоть что-то он начал предпринимать сам, а не плыл словно щепка по бурным водам обстоятельств. Вернувшись в общий зал, где на соломенных . хах, а то и просто на тростниковой подстилке на полу спали его измученные воины, Херефорд стал снова размышлять. Он так давно и так безуспешно гоняется за неуловимым врагом, что это преследование слилось с его ночными кошмарами. Чтобы не сойти совсем с ума, думал Херефорд, надо прекратить эту погоню словно в сновидениях и отделаться от чувства бесполезности своих усилий, которые неумолимо влекут его к поражению от истощения сил и голода, чего и добивается Стефан.

Вместо преследования короля с целью поймать и нанести ему поражение в открытом бою им надо испробовать другое: расчленить свои силы на маленькие отряды и разместить их на еще не подвергшихся набегам землях, куда Стефан рано или поздно все равно придет. Но размещать их надо не в замках. Бесполезность этого показало разграбление окрестностей Девайзиса. Дружины надо будет разместить в селениях, причем не разбивая лагерей, которые обнаружат их пребывание и численность. Конечно, тут есть доля риска оставить отряды вне защиты каменных стен и без снабжения, которое имеется в крепостях. Но это заставит их быть более бдительными. Кроме того, даже потерять целый отряд не будет большим уроном, потому что они будут малочисленными. Его новая идея развивалась дальше: они с Генрихом могут быть наготове с дружиной подходящего состава где-то в центре, а каждый из отрядов выделит гонцов на быстрых лошадях. Возможно, что сражение со слабым противником все же на какое-то время сможет задержать Стефана, соблазненного перспективой легкой победы; это даст им возможность настичь его и нанести сокрушительный удар возмездия. Возможно, будет иначе, но по крайней мере эти отряды — не беспомощные крестьяне и смогут защитить то, что еще сохранилось на этой несчастной земле.

Воодушевившись первым за долгие недели проблеском надежды, Херефорд склонился над своими картами, которые давно лежали без движения, и несмотря на поздний час и усталость стал их внимательно рассматривать. Было похоже, что такое настроение Херефорда каким-то необъяснимым образом поправило ход событий. Через день внезапно объявился Вальтер, от которого несколько недель не было никаких вестей. Он въехал в Девайзис израненный, всклокоченный, без трети своих бойцов, но с радостным известием: он случайно столкнулся с шедшим на юго-запад войском Стефана и основательно его потрепал.

— Они потеряли людей вдвое больше меня, — говорил он с гордостью, блестя черными глазами. — И клянусь, мы бы захватили короля самого, если бы не стало темнеть. Поэтому они сумели улизнуть и спрятаться в одном из замков Генриха де Траси. Уставшие и раненые, мы не рискнули преследовать их, чтобы не нарваться на свежие силы из крепости.

— Благослови тебя Господь, Вальтер, ты словно луч света в темной ночи. Мы давно ничего такого радостного ни от кого не слышали. Ступай перевяжи свои раны, пока тебя не свалила лихорадка.

— Ты как старушка, Роджер! На мне одни царапины, — рассмеялся Вальтер. — Не лучше ли нам поспешить туда, где я оставил Стефана? Мои ратники должны передохнуть, а ваши свежие. Пошли, я еще продержусь. Поменяю коня, переоденусь и покажу вам дорогу.

Херефорд колебался. Он искренне жалел брата, и ему не хотелось отказываться от своего нового плана. Херефорд посмотрел на Генриха, тот с воодушевлением закивал:

— Даже если Стефана там уже нет, мне будет приятно посмотреть, как горят поля его приспешников, а потом не исключено, что, считая себя в безопасности, он там остановится. Мы сможем взять замок? Что думаешь, Вальтер?

— Было уже темно, я его не разглядел и не имел охоты подходить близко. Но что бы там ни было, Стефан Блуаский — человек храбрый и боец добрый. Если бы не его твердое руководство и умение собрать силы в кулак, мы бы не понесли таких потерь, а может быть, даже одолели их полностью. Этот замок я не знаю, но такие вещи всегда зависят от того, сколько на штурм потратить времени и сил.

Генриху ответ понравился. Это была его первая встреча с Вальтером, и молодой человек показал себя в самом лучшем свете. С точки зрения Генриха Вальтер имел преимущества перед старшим братом. Он и близко не был так щепетилен и озабочен в вопросах чести. А Херефорд лопался от гордости, словно отец, хвастающийся успехами собственного сына. И все же он, не слушая протесты брата, решительно выпроводил Вальтера заняться собой. Чем меньше тот будет демонстрировать свои куда менее благопристойные черты, тем лучше для Херефорда.

— Ну конечно, ну конечно, я старуха и еще кто хочешь, только ты у меня сейчас будешь умыт и перевязан, а после этого уложен в постель на пару часов, пока мы соберемся. — Херефорд только громко рассмеялся, когда Вальтер стал брыкаться и ворчать что-то насчет роли курицы-наседки.

— Что ты меня таскаешь, будто я младенец и мне надо поменять мокрые пеленки? Вот насчет передохнуть — это дело. А ты давно на себя не смотрел? Если бы Боучемп не показал тебя, я бы прошел мимо, не узнав. Ты выглядишь, как мой самый последний и негодный наемник. Ты что, решил совсем не мыться и не менять белье? Тебя по запаху даже в свинарнике узнать можно.

— Ага, — со смехом отвечал Херефорд, наблюдая, как сквайры и несколько служанок раздевали и купали Вальтера, — я умерщвляю плоть, как это делали святые, в надежде, что Всевышний станет к нам более милостивым. Ты мое послание получил?

— О да! Только ответить было некогда. И ты знаешь, как я люблю писать.

— Тогда ты в курсе наших дел. Я вовсе не шутил, когда сказал, что ты стал для нас как луч в долгом, долгом царстве тьмы.

Вальтер задумчиво посмотрел на брата, вылез из ванны и жестом отпустил сквайров и служанок. Когда он молча улегся в постель и натянул легкое покрывало, его лицо ничего не выражало.

— Если ты поставил не на того, еще можно переиграть, — сказал он еле слышно.

Херефорд молча покачал головой, затем быстро присел на край кровати.

— Нет, так или иначе, во здравие или за упокой, я принадлежу Генриху, в этом я поклялся, с ним и останусь. — Оба замолчали. Херефорд медленным и нежным движением погладил брата по лицу. — Но ты такой клятвы не давал. Ты, брат, не веришь или не хочешь верить, но ты действительно мне дорог. Хоть я и злюсь порой, ни на мгновение я не переставал тебя любить. Мне хотелось бы, чтобы ты выбрался из всего этого подобру-поздорову. Я сожалею, что втянул тебя в свои дела. Проклинаю слабость, из-за которой оперся на тебя в минуту горя, когда потерял Алана.

Сейчас Вальтер не отстранился от ласки брата, но и не отвечал. Выйдя из-под его надзора, он хорошо поработал на дело Генриха, с удовольствием занимаясь тем, что пришлось делать, но оставался равнодушным к посулам наград и титула, о чем ему написал Роджер. Единственный титул в стране, ради которого Вальтер был готов пойти на брата, был титул графа Херефордского. Лицом к лицу с братом, кого он одновременно обожал и ненавидел, он снова стал жертвой своей парализующей раздвоенности. Помогать Роджеру в решении стоящей перед ним дилемме он не станет, но и отклонить нежность сидящего рядом измученного человека-привидения он тоже не мог.

Херефорд первым нарушил затянувшееся молчание.

— Знаешь, Вальтер, мне хочется освободить тебя от данного мне обещания. Если хочешь уйти, я найду для этого предлог. — Голос Роджера дрогнул, и он помолчал, собираясь с силами. — Подожди до исхода этой операции. Если мы захватим Стефана, то надобность в твоем уходе отпадает, но если нас побьют… Что бы со мной ни произошло, тебя я спасу. Возможно…

— Успокаиваешь свою совесть? — засмеялся Вальтер, но смех был натянутым. — Твои слова красивы, но ты остаешься себялюбивой скотиной! А ты думаешь о моих чувствах? Ничуть! Ты тащишь меня и выталкиваешь, когда тебе заблагорассудится или когда хочешь снять с души грех. Помнишь наш уговор? Я служу тебе, пока ты не подыщешь себе человека или пока я не захочу освободиться. Итак, человека у тебя нет, и я еще не готов. Когда мне надо будет уйти, я тебе скажу.

Обняв Вальтера, который лежа оказался в невыгодном положении, Херефорд громко поцеловал его в щеки, в лоб и в губы, как тот ни брыкался.

— Не знаю другого такого типа, который бы свою доброту выражал таким гнусным способом. Вполне возможно, прежде чем сказать, что ты любишь меня, ты должен отправить меня на тот свет. — Поднявшись, чтобы уходить, Херефорд не заметил, как вздрогнул Вальтер и насколько открыто было у него выражение страха. Никогда не узнать Херефорду, как близка к истине была его шутка. Вальтер мог безоговорочно полюбить своего брата только мертвого.

— Спи, — сказал Херефорд. Быстро наклонился к нему, потрепал по волосам и еще раз поцеловал. — Я разбужу, когда будем готовы выходить.

Повторное обещание Вальтера не принесло душе Херефорда облегчения. Он искренне хотел освободить брата от этой партизанщины, но признавался себе, что мотивами этого были не чистый альтруизм или любовь. Его сильно заботила судьба владений и титула, которые без надежной защиты король мог отобрать, если он погибнет как бунтовщик. Самый младший брат был еще ребенком, а надежда на Честера там, где дело его лично не касалось, была плохая. Но если графом Херефордским станет Вальтер, этого титула у него, Роджер был уверен, никто не отберет. Их разговор натолкнул Херефорда и на другие мысли. Когда вся эта заваруха закончится, а они проиграют, Вальтеру будет нелегко найти подходящего мужа для Кэтрин. Если он сосватает ее за одного из своих партизан, — других возможностей сейчас у него нет, — она тоже станет несчастной.

Херефорд решил поговорить об этом, когда они с братом уже ехали к замку де Траси.

— Кэтрин — твоя любимица, и я давно хочу спросить тебя, как устроить ее замужество.

— Ей только исполнилось тринадцать, у тебя еще достаточно времени, чтобы ее обручить. И что ты меня спрашиваешь? О замужестве Анны ты со мной не советовался.

— Ты теперь совсем взрослый, и Кэтрин тебе ближе других. Это во-первых. А главное… — Херефорд стал подыскивать слова, но решил говорить без обиняков. — А главное, исполнение контракта помолвки ляжет на твои плечи, если все это для меня закончится плохо; а зная тебя, я думаю, что ты не посмотришь на контракт, если человек тебе окажется не по душе.

— Ты всегда такого мнения обо мне?

— Раньше я ошибался, может, ошибаюсь и сейчас, но ты спрашиваешь, я — отвечаю. Вместо того чтобы спорить, подумай, Вальтер, над этим.

— Да чего тут особенно думать! В нашей стране не много семей, какие сравняются с нашей, если только ты не пошлешь ее во Францию… — Вальтер сплюнул сквозь зубы и поерзал в седле, удобнее устраивая ноющее тело. — Нет, все-таки самым лучшим здесь будет Патрик Фитц Джильберт, старший сын Джона. Другие — все вторые сыновья, которые Кэтрин не подойдут, или парень Глостера — тьфу! Этот не подойдет по другой причине.

— Твои мысли точно совпадают с моими и с тем, что я слышал от Элизабет. Кэтрин обожает настоящих рыцарей. Я уж подумываю, может быть, совсем взрослый…

— Да, но это будет, видимо, вдовец, а я не знаю подходящего, у кого не было бы сыновей. Ты думаешь, Кэтрин будет носить ребенка, которому суждено стать вторым сыном?

— О, я и не подумал об этом. Что же, может, тогда мне поговорить с Фитц Джильбертом и сделать формольное предложение? Я уже прощупал его, парень свободен, и сам он не против.

— Если ты настроился на помолвку, не вижу, что тебе остается.

Херефорд снова задумался, как заговорить по другому делу, и снова решил, что над выбором слов голову ломать не стоит. Вальтер привык все выкладывать прямо и не церемонясь.

— В помолвке с Патриком есть еще одно преимущество. Если это произойдет, я думаю, отец отдаст мне парня. Он мне нравится, и, наверное, он мне платит тем же. Я мог бы взять его…

— На мое место, — закончил Вальтер. — Господи, ну до чего же ты упорный негодяй! Дорого бы я дал узнать, почему ты так стремишься избавиться от меня. Или мои удачи затеняют твое сияние? А, братец дорогой?

Херефорд, сморщившись, замотал головой и спорить не стал. Возражать Вальтеру, когда тот садился на этого конька, было бесполезно.

— Если так думаешь, думай себе на здоровье. Но разве я тебе давал повод для этого? Не надо, не говори. Мы все переливаем из пустого в порожнее. Оставим, что я решу насчет Патрика, но ты согласен, что он подойдет для Кэтрин?

— Это имеет для тебя значение?

— Говорят тебе, имеет! — Херефорд сказал это резко, с трудом сдерживаясь. — Я не спрашиваю советов, когда не интересуюсь мнением. Ты отмахиваешься от будущего Кэтрин, чтобы позлить меня?

— Подойдет, насколько я знаю, — буркнул Вальтер. — Откуда мне знать, каким он будет мужем. Я не был за ним замужем!

— Ба! — все, что нашелся ответить на это Херефорд, пришпорил коня и поехал вдоль строя своих ратников. Когда бы не был он в таком истощенном состоянии, то посмеялся бы над ершистым братцем, как обычно делал, но сейчас он был слишком измотан, чтобы смеяться вообще.

Небольшая крепость Брутон, куда Вальтер привел их. была снесена во время сражения при замке Кэри, и ярый сторонник короля де Траси, воспользовавшись бездеятельностью Глостера, отстроил ее заново. Находясь всего в трех милях от замка Кэри, главной крепости в этом районе, Брутон не представлял угрозы, и Херефорд его не учитывал в своих планах, справедливо полагая, что в случае необходимости Брутон может быть ликвидирован гарнизоном Кэри. Его расчеты относительно слабости Брутона оправдались в тот же вечер, когда они подошли и быстро, почти без потерь овладели им. Птичка, за которой они охотились, конечно, уже улетела, иначе дело не было бы таким кратким и легким. Когда Стефан уходил, он увел с собой лучшую и самую боеспособную часть гарнизона Брутона, чтобы возместить свои потери в сражении накануне. Но и этот небольшой успех хорошо ободрил наших героев, а кроме того, здесь захватили несколько важных пленников, раненных и оставленных здесь королем. Выкуп за них пополнит казну Генриха, а некоторые из пленников, обиженные на то, что их тут оставили, живо откликнулись на обезоруживающее обхождение Генриха, его доброту и шарм.

Следующие дни Стефан сидел тихо, видимо, занимаясь перегруппировкой своих сил, и Генрих с друзьями оставался в Брутоне; Херефорд корпел над своими планами, Вальтер оправлялся после ранений, хоть и не серьезных, но многочисленных, а Генрих очаровывал своих новых сторонников.

Пока на юге стояло затишье, на севере стало снова бурлить, когда Элизабет получила письмо от Анны, все еще считавшей, что она может просить Херефорда о чем угодно. Элизабет и без указаний Херефорда сообразила, что ей стоит вовлечь отца в заботы Линкольна, хотя и не учитывала, что это снова может привести на север Стефана. Она считала, что Честер вполне может помочь сводному брату. Семейное дело было удобным поводом отвлечь его от мрачных размышлений. Элизабет была нездорова, она страдала от недомоганий ранней беременности, и хотя не открывала причины своего состояния, полностью пользовалась его преимуществом, чтобы занять своего заботливого отца.

Письмо пришло, когда они сидели в саду за шахматами, и Честер с беспокойством смотрел на прослезившуюся дочь.

— Не плачь, детка. Плохие вести от Роджера?

— Нет, папа, — отвечала она тихо. Слезы были от сочувствия Анне и жалости к себе, потому что их положение было в чем-то схоже. — Письмо от сестры Роджера Анны, — говорила она, прикидывая, как лучше представить полученное известие. — Знаешь, папа, когда я попала в Ноттингем, твой брат помогал Роджеру освободить меня, и я…

— Не надо, Лизи, не надо сейчас об этом. Зачем думать о плохом, когда нездоровится?

— Не могу не думать, папа, потому что тот самый человек, едва не убивший Роджера и плененный, которого Роджер отдал дяде Вильяму, путем страшного предательства повернул многие замки и сам город Линкольн против него. Конечно, я напишу Роджеру, как просит Анна, чтобы он помог дяде Вильяму, но у него столько своих забот, а дела у них там не очень хороши… — Элизабет не нужно было изображать волнение, она и так была напугана новостями, пришедшими от мужа.

Честер погладил дочь по руке, желая успокоить.

— У нее, наверное, что-то случилось, вот она и капризничает. Не могу поверить, что Вильяма можно было так облапошить, а потом, он бы обратился ко мне за помощью. Мы частенько с ним расходимся во мнениях, но у нас одна отцовская кровь, и я, конечно, помогу ему справиться с бунтом слуг или вассалов.

— Да, пожалуй, ты прав, папа, — вздохнула Элизабет. Она добилась, чего хотела, даже не прося. Честер был уже готов помогать Линкольну, если это потребуется.

Оно и потребовалось, потому что после обеда от Линкольна пришло письмо именно с такой просьбой. Предварительная подготовка Элизабет не была впустую, потому что отец, по своему обыкновению, сразу начал колебаться, и она тактично напомнила ему об утреннем разговоре.

— Милая моя, — отвечал он на ее осторожные подталкивания, — не надо расстраиваться. Конечно, я пойду ему на помощь. Мне только нужно время собрать свое войско. Пойдем, ты увидишь, что я говорю дело. Если ты еще в силах, сделаем вид, что ты, как раньше, младшая хозяйка дома и поможешь мне разослать вызов вассалам.

Она, конечно, была в силах и принялась за дело с рвением. Пока ее гусиное перо выводило на пергаменте стандартные обороты вызова, думы были заняты другим. Встречи Линкольна и Честера всегда начинались непросто. Притеревшись, они потом могли поддерживать вполне работоспособные отношения, изредка прерываемые небольшими стычками, но если сразу нет какого-то объединяющего их обстоятельства, они очень быстро могут рассориться. Элизабет не хотела тащиться в такую даль, но чувствовала, что из-за этого придется. Теперь ей нужно было убедить отца, что она полностью здорова, хотя ни особой решительности, ни аргументов для этого у нее не было. Свою кампанию она начала категорическим заявлением, что она едет тоже, потому что у нее хорошая и отдохнувшая дружина, и что она желает выразить этим свою благодарность за помощь Линкольна под Ноттингемом.

— Нет, дорогая, — мягко возразил Честер, погладив ее по голове. — Ты нездорова. Оставайся здесь, отдохни. Если настаиваешь, я могу взять твою дружину, но это просто ни к чему.

— Отец, мне значительно лучше. Ты был прав, я сама теперь чувствую, что это не было недомоганием, а просто огорчение от плохих новостей. Теперь появилось дело, и мне стало лучше.

— Это ты возбудилась, вот тебе и кажется, что все прошло, но это не продлится долго, и тебе снова станет еще хуже. Я не могу позволить тебе рисковать.

— Папа, я совсем не возбуждена! И отчего? Мне просто все интересно.

— Хватит, Элизабет! Я тебя не возьму, не приставай. Как ты не поймешь, если тебе на полдороге станет плохо, ты поставишь меня в жуткое положение!

Элизабет понимала, но не думала, что ей станет хуже. Конечно она рисковала выкидышем в результате длительной езды, но при такой ранней беременности, думала она, задержки не будет больше чем на день. Все же эти мысли расстраивали ее; ей очень хотелось родить Роджеру ребенка, и она утешалась мыслью, что если Господь даровал ей зачать наследника земли Роджера, то Он не даст его потерять. Так что замечание Честера, что слушать свою дочь он не будет, было очень далеко от истины. Оказывается, он еще даже не начинал выслушивать всего, что ему предстояло. Три следующих дня Элизабет урезонивала и упрашивала его; после получения письма от Роджера она начала ругаться. У бедного Честера аргументов не оставалось. Его единственным доводом против было то, что ей в поездке придется нелегко, но и тут ее энергии в настаивании было куда больше, чем у него в сопротивлении. Не прошла и неделя, еще не все вызванные вассалы собрались, а она уже победила. На следующей неделе она опять одевалась под мальчика, но теперь не столь успешно. Пышная фигура Элизабет чутко откликалась на ее положение, и грудь в коричневой тунике торчала так, что издалека выдавала в ней женщину. Она вздохнула, сняла все это и надела самое скромное свое платье. Удовольствие погарцевать верхом не стоило риска показать перемены в своей фигуре тем, кто укажет на это отцу, который вовсе не глуп и знает что к чему.