"Рыцарская честь" - читать интересную книгу автора (Джеллис Роберта)

Глава первая

Под неярким ноябрьским солнцем, тусклым и холодным, проливающим свет, но не греющим, узкая полоска берега выглядела живописной, но не гостеприимной. Пенистые волны, набегающие на борт судна, сейчас уже не казались мягким кружевом, каким плещется море летом, а блестели колючим холодом льда. Роджер Херефорд, сунув под локоть боевую кожаную рукавицу, вытащил из нее руку и подул на озябшие пальцы. Его передернуло при мысли, что придется шагнуть в эту студеную воду, чтобы выбраться на берег: встречавшие его уже ясно виднелись там. За купанием в ледяной воде была Англия, он был дома.

Молодой мужчина, смотрящий, как сокращается пространство воды между лодкой и берегом, был одет в моднейший наряд воина 1149 года от Рождества Христова. Поверх кольчуги двойного и тройного плетения, сплошь закрывающей голову и тело до колен, накинут ярко-синий плащ, обшитый по рукаву и подолу золотыми листиками. Ниспадая почти до пят, накидка скрывала боковые разрезы кольчуги, позволяющие удобнее сидеть в седле. При распахнутом плаще сквозь разрезы кольчуги виднелась белая шерстяная туника, защищающая тело от холодного прикосновения металла. На ногах — легкие башмаки мягкой кожи, одинаково удобные при ходьбе и в стременах, а выше — нечто из восхитительной алой материи, служащее одновременно чулками и панталонами, с плотной обвязкой крест-накрест того же ярко-синего цвета, что и плащ.

Может показаться, что за красочным одеянием и хозяина не разглядеть. Роджеру Херефорду это было бы безразлично. На сей день, а ему только что минуло двадцать второе лето, ничто не заслоняло безупречной красоты юноши, еще не подпорченной растительностью на лице. Не метили его шрамы ранений, как у большинства рыцарей того времени. Не потому, что не бывал в сражениях. Просто сама фортуна будто боялась повредить редкую мужскую красоту. Чудные брови, заметно темнее золотисто-русых волос, придавали лицу волевое выражение. Они плавными дугами огибали миндальный разрез его глаз какого-то особого переменчивого голубого цвета. В минуты задумчивости, грусти или переживания они становились почти черными. Гнев и смех зажигали их голубым пламенем пылающих углей, и они достигали почти белого каления, когда хозяина охватывал азарт. Прямой, резко очерченный нос мог бы показаться коротковатым для полного совершенства, зато к идеальному, классической формы рту с мягким выражением полуулыбки придраться было невозможно.

Сказать, что юный граф Херефорд не сознавал производимого впечатления, было бы неверно. Он довольно откровенно пользовался этим, особенно в отношениях с женщинами. Но тут же следует признать, что вовсе не кичился, спокойно принимая дар природы, как принимал факт знатного происхождения и немалого богатства. А в данный момент он все бы отдал, лишь бы успешно завершить начатое предприятие. А это было не чем иным, как изменой, хотя Роджер Херефорд и называл ее иначе: молодой лорд вернулся в Англию с намерением примкнуть к бунтарям, чтобы отнять королевскую корону у Стефана Блуаского и возложить ее на голову Генриха Анжуйского.

Быстро выбравшись на берег и уняв стук зубов, лорд Херефорд торопливо закутался в длинный темно-синий плащ, подбитый беличьим мехом и серебристо-серым горностаем. Он едва справился с зябкой дрожью, когда стоявшие на берегу приблизились.

— Приветствую тебя, Роджер. Как прошло путешествие?

— Очень спокойно и очень холодно. Вопреки всему, что вы предрекали в письме, на всем переходе нам не встретилось ни единого судна. Верно, поджидают более крупную добычу, или ваши осведомители напуганы собственной тенью. Что у вас происходит, ваша милость?

Герцог Гонт, сняв перчатку, протянул руку для поцелуя. Это был уже старик, перешагнувший за шестой десяток, но еще крепкий и живой, с острым и умным взглядом. Беззубый рот его провалился, но был сомкнут с твердостью и волей.

— Расскажу по дороге. Садись в седло. Мои старые кости не переносят холода. Все важное расскажу потом, когда спокойно сядем и выпьем. Об остальном сказ недолгий. У нас все хорошо.

По его знаку подвели коней, приготовленных для Херефорда, троих его оруженосцев и слуги. Усевшись, они поскакали к близлежащему замку дружественного герцога Девоншира.

— Я ожидал встретить лорда Сторма. Видно, все так же привязан к юбке леди Ли и никак не может оторваться!

Старый герцог хрипло рассмеялся.

— И да, и нет. Все еще пугается, что, оброни она слезинку или проведи он ночь в постели без нее, — и небеса падут на землю. Но долг свой исполняет как надо. К чести невестки должен сказать, что она не мешает ему в этом. Кэйн уже четвертый месяц в Шотландии. Ждем его обратно со дня на день. Он отправился договариваться о посвящении Генриха Анжуйского в рыцари, о чем ты просил в последнем письме. Задержался там из-за набегов скандинавов. Бог мой, эти черти, похоже, не боятся никакого холода, если могут сражаться в разгар зимы.

— А на рыцарское посвящение весной он поедет с нами на север?

— На это, Херефорд, я тебе ответить не могу. Зависит от многого. Ну вот, кажется, добрались. Сейчас усядемся, погреемся, и я расскажу тебе все по порядку.

Всадники проехали подъемный мост окруженного рвом замка. Боевые кони рыцарей звонко цокали копытами, а сопровождавшая кавалькада неподкованных лошадей вторила им глухим топотом. Минуя въездную башню, Херефорд едва удержался, чтобы не задрать голову, и внутренне сжался, проезжая под тяжелыми, с острыми зубьями воротами, хотя и не подал виду. Однажды ворота такого замка, который считался дружественным, рухнули на него. Удар пришелся так близко, что сорвал со спины плащ и рассек лошадь пополам, показав, что могло ожидать его самого. На этот раз ворота держались, и только когда все благополучно въехали внутрь, они со скрипом и скрежетом опустились на место.

По наружной лестнице поднялись на один пролет вверх. Загрубевшие на холоде башмаки Херефорда стучали по грубо отесанным ступеням. Темный башенный проход вывел их в просторный зал, освещенный окнами в узких бойницах и двумя жарко горящими очагами в противоположных углах помещения. Оба путника скинули свои меховые плащи, но держались подальше от жаркого огня, который, конечно, согревал озябшие руки и ноги, но был небезопасен для одетых в железо рыцарей. Но героям нашим, заметим, эти неудобства были, привычны. Пока слуги заправляли пряностями вино, Херефорд стал нетерпеливо расспрашивать.

— Ну, милорд, теперь мы одни. Так что нового? Ваше письмо ко мне во Францию было таким странным, мы не знали, что и гадать. Большого труда стоило удержать Генриха… Какое там, самому хотелось все бросить!

— Что тебе сказать? Знаешь, все обернулось против нас. Через два месяца после твоего отъезда скончался Роберт Глостер, а вместе с ним умерло восстание на юге. У нас еще оставалась надежда на выступление Вильяма, раз ни отца, ни брата Филиппа не стало. Он таки, как ты знаешь, блестяще выиграл сражение у Генриха де Траси при замке Кэри. Но наши надежды быстро развеялись. — Старик с досадой плюнул на пол. — Он счел усилия чрезмерными и вернулся к своим женщинам, мальчикам, к своим благовониям и драгоценностям.

— Нисколько не удивляюсь. Никогда мне не нравилась эта семейка, хотя вы, ваша милость, так им доверяли. Конечно, Роберт был большим человеком, но сыновья… А Вильям хуже всех. Человек, который мог держать вассалами этих де Кальдо…

— Нет Роджер, винить его не надо. Хью повешен, а Ральфа вигнали, как только нашелся повод избавиться от него. Нельзя просто так изгнать вассала, как бы плох он ни был, и ты знаешь это. Филипп здесь тоже не виноват. Человек смертен, и не нам о том судить. Если Глостер будет за нас, все будет наше. А Вильям против нас не повернул. Но его не переделаешь, и на войну он не пойдет. Войско Глостера поэтому без предводителя. Я уж было подумал о Кэйне, даже завел с ним разговор об этом. Но ты знаешь его верность долгу. Присяге вассала он повинуется беспрекословно. Чем биться с ним впустую, а его все равно не переубедишь, не поискать ли кого-нибудь среди нас, кто не хуже справится с делом и не присягал королю Стефану?

— Кто? Кому же вести глостерское войско, кроме вас и лорда Сторма?! Честер? Ему не по плечу такая задача, где нужна крепкая воля. Линкольн воспользуется войском для собственной наживы. Норфолк?..

— А Херефорд?

— Я?! — Молодой человек сразу и надолго замолчал.

Гонт потер ноющие руки и с тоской подумал о доме, где невестка поспешила бы устроить его в тепле и уюте. Он заставил себя сосредоточиться на обсуждаемом деле, и острый взгляд впился в молодого лорда, который отвернулся и тихо прохаживался взад-вперед. «Ухватится ли он за это? — думал герцог. — Херефорд слишком молод, а дело громадной важности. Нет, нет! Не Херефорд слишком молод, а сам я сильно стар».

Херефорд унаследовал титул в шестнадцать лет, когда его отец в 1143 году случайно погиб на охоте. Вскоре он утвердился, выйдя невредимым и свободным из битвы при Фарингдоне. Там Херефорд заслужил славу бойца, до последнего обороняя крепость. Когда защитники стен решили сдаться, он с небольшим отрядом пробился сквозь ряды неприятеля, избежал пленения и выкупа, так что катастрофа разгрома не коснулась его репутации. И все же Гонт колебался: сможет ли Херефорд упорно и настойчиво пробиваться к намеченной цели? Его стариковские, много видевшие глаза разглядывали нечто, таящееся за мальчишеской отвагой юного друга. Херефорд двинулся назад, глаза его потемнели, брови нахмурились.

— Мой герцог, я не смогу этого.

Гонт едва удержался, чтобы не раскрыть рот от удивления. Спохватившись, он изобразил на своем неподвижном, словно деревянном, лице легкое презрение.

— Что это значит? Боишься? Думаешь, не справишься? Или просто не желаешь?

Вспыхнув и кусая губы, Херефорд с трудом перевел дыхание. Как он старался сдерживаться, чтобы не сорвались с языка поспешные слова!

— Это значит только то, что сказано, не более и не менее… Не надо, мой герцог, не мучайте меня. Вы знаете, я готов дать руку на отсечение, продам душу дьяволу — только бы повести войско. Но мои земли не прокормят его. Меня это разорит, а солдаты, месяца не пройдет, станут голодать. Вы знаете, чем это кончится. Пойдут грабежи, а я… стану еще одним отверженным бароном, терзающим матерь-землю, меня родившую, не зная для чего… Войско повести может Сторм, если вы позволите ему распоряжаться вашим кошельком, как своим. А я… Нет, я не смогу.

Лицо Гонта преобразилось, он рассмеялся.

— Мальчик становится мужчиной и семь раз отмеряет, прежде чем отрезать. Молодец, Роджер! Кто эти умники, что учили тебя, взвалив на плечи командование армией, платить за ее содержание?

Херефорд сверкнул глазами и махнул рукой, без слов оценив опыт тех, с кем имел дело последние два года.

— Но кто же даст…

— Вильям Глостер готов хоть сейчас взять на себя основную часть расходов, если ему достанется главная военная добыча. Чем-то поможем и мы с Кэйном, не за счет своих владений, это было бы нарушением присяги Стефану. Хотя с некоторых пор я сильно приблизился к тому, чтобы стать клятвоотступником, но все же не могу зайти так далеко. Под опекой Кэйна сейчас три поместья. Поскольку доходы с них в конечном смете идут на детей, что делать с ними сейчас — решать только нам. Если ты прокормишь собственных ратников — от тебя ничего более не потребуется. Только выигрывай сражения!

Позабыв про закоченевшие ноги, холод и все остальное, Роджер весь напрягся, а это было так свойственно его горячей натуре, и рассмеялся невесело.

— Во всяком случае, хватит ума не дожидаться упреков, если проиграю. Побежденный, имевший шанс на победу, не заслуживает жить.

Покачав головой, герцог возразил:

— Не скажи. Все под Богом ходим, Херефорд. Мы говорим только о первых шагах большого плана. Здесь поражений не избежать.

— Какой еще план? Все, что нам надо, — это разбить Стефана и отнять у него корону.

Гонт сделал предостерегающий жест.

— Придержи язык, Херефорд. Слуги — не глухонемые. Не видишь, нам готовят стол.

— Разве тут небезопасно? Девоншир ведь с нами.

— И да, и нет. По-человечески — с нами, но в большой политике и дипломатии — все иначе. Никогда не доверяй чужим слугам и не полагайся во всем на своих. Лучше говори потише и смотри, не отирается ли кто поблизости.

— Хорошо, хорошо, но о каком плане вы говорите? — зашептал Херефорд. — Что, мы не сажаем на трон Генриха?

— В конечном счете — да, но низложить Стефана — еще не все. Сделав это, получим старые заботы, с той лишь разницей, что мы, на западе, будем сражаться за нового короля, а те, что на юге и на востоке, — за старого. Это же бессмыслица!

— Я думаю, Стефана ждет худшая участь.

— Ну будет он убит. Юстас уже мужчина и показал себя неплохим бойцом. И королева Мод за эти годы не стала ни слабее, ни глупее. А там подрастает второй ее сын. Констанция может принести Юстасу наследника. Что, ты готов всех их…

— Если будет надо.

— Нет, Роджер, ты говоришь твердо, но я тебя хорошо знаю. Я бы еще на это пошел, но ты и даже мой сын не могли бы сделать этого. Женщина зарыдает, и тем уже спасена, и никто из вас даже пальцем не тронет ребенка. Мужчины теперь стали не те.

Херефорд вскочил и сердито пнул подвернувшуюся скамейку.

— И что же делать? Опять ждать? Уже целых два года…

— Нет. Стал бы я просить тебя возглавить войско Глостера, если бы мы думали сидеть сложа руки и ждать?! Весной начнем то, к чему давно готовимся. Ты ударишь Стефана здесь. Хью Бигод поднимет Норфолк. Арундел — на юге, король Дэвид — на севере. У него не будет ни мира, ни передышки, а все наши силы будут нацелены на то, чтобы взять Юстаса.

— Почему не Стефана?

— Потому что Стефан — король. Он храбр, устрашением его отречься от престола не заставишь. Но даже если его принудить или, впав в бесчестие, убить, на трон взойдет Юстас. А Стефан прежде всего человек и отец, а король — потом. Тем он и плох. Поэтому, захватив сына, мы надавим на отца, а щенок дорог ему, я знаю, и свяжем его по рукам и ногам. А кругом будут враги. Он кидается на юг, на север, на запад, мучается страхом за сына, который ему дороже жизни; вот тогда, наверное, он сам протянет нам корону для Генриха и уберется в свой Блуа. А мы ему еще хорошо заплатим, чтобы оставил нас в покое. Мир стоит того. Дальше же все зависит от Генриха.

Гонт тяжело вздохнул, его одолевала усталость. Теперь она не покидала его. Даже утром после хорошего ночного сна он чувствовал себя усталым. «Черт бы побрал этого Стефана. Чтоб подохла вся эта семейка, тогда можно лечь и умереть спокойно, — думал Гонт. — Седьмой десяток пошел. Слишком стар я для такой жизни. В эти годы надо на покой, сидеть у огня и смотреть на внуков, хотя внук у меня лишь один», — предавался он своим грустным мыслям. Но и с молчащего Херефорда старый герцог глаз не спускал.

Молодой человек подошел к очагу и протянул к огню руки, не замечая обжигающего жара. Предложение Гонта обрадовало и ошеломило его. В разыгравшемся воображении он уже командовал полками глостерского войска, возводил на престол Генриха! Но Роджер Херефорд. . был в переходном возрасте — между порой возмужания и настоящей зрелостью — и знал, что в таком сильном волнении ясно думать нельзя. А продолжение разговора быстро вернуло его на землю.

— Наверное, вы правы, — медленно молвил он. — Не знаю. Не могу пока решить. В рассуждениях мне за вами и вашим сыном не угнаться. Сам я предпочитаю прямые действия. Не люблю сложные планы, они только запутывают, и когда много участников, каждый думает, что его обошли. Часто из-за этого ничего не получается.

— Сейчас твоего ответа не требуется. Время терпит. Сначала устрой свои личные дела. Войны не начинают, когда голова занята другим. Мы должны еще раз встретиться. Когда все обговорим, вот тогда, где-то в феврале, будь готов отправиться в Глостер к войску. Не меньше месяца тебе понадобится, чтобы присмотреться к людям, и будем надеяться, что, когда в марте потеплеет и пройдет посевная, мы сможем выступить.

— Хорошо. Вы правы, у меня тоже есть дела, и раз нет большой спешки, надо ими заняться, а то…

— Леди Элизабет волнуется, ага? — Гонт глянул на покрасневшего Херефорда и засмеялся. — В тебе есть какой-то секрет. Ну скажи на милость, что может заставить девушку так ждать?

Херефорд поспешил скорее отвернуться. Он умел владеть собой, но его светлая внешность была чистым наказанием, и молодая кровь, не спросясь, рисовала на лице все его чувства. Ничего не оставалось, как отойти в сторонку и ждать, пока краска не сойдет с лица.

— Не столь это, сколь мои земли. Мне мать писала о хозяйстве, и я знаю, что Сторм сторожил его хорошо. Хочется посмотреть, как родит земля. И ратникам мне надо напомнить о себе.

Гонт снова засмеялся и повел Херефорда к накрытому столу.

— Ну конечно, я знаю. Дела, дела, тут не до женщин! С моим сыном то же самое. Вижу, ты вовсе не спешишь к леди Элизабет, тогда давай сначала пообедаем, а потом поедем. Если доберемся к вечеру до Илминстера, то завтра перехватим Глостера в Бате и, может быть, договоримся, как тебя снабдить деньгами для войска. Если это устроится и припасы точно будут, дальше все пойдет гладко. Тогда ты сможешь заняться приданым Элизабет Честер и ею самой, а всякие пустяки вроде государственных дел просто выбросишь из головы.

Несколько дней спустя в богатом верхнем зале Честерского замка леди Элизабет, сложив руки на коленях, смотрела в горящий камин. Кроме нее, в зале никого больше не было, но те, кто знал леди Элизабет, сразу бы почувствовали, что тут происходит что-то важное, ибо леди Элизабет никогда не сидит без дела. Строго говоря, она и сейчас не была праздной, хотя выглядела именно так. Ее головка с двумя толстенными косами роскошных черных волос была откинута на резную спинку стула, украшенную фигурками львов и цветками лилии, а от всей фигуры исходило напряжение, просто физически ощущавшееся в воздухе.

В очаге громко треснуло, и дрова вспыхнули янтарным пламенем. Элизабет слегка отклонилась от огня, медленно сомкнула и вновь открыла глаза, огромные и чарующие. Блики пламени в очаге играли на нежной округлости щек, высвечивая гладкую, как у оливки, кожу, загнутые вверх большие ресницы казались не черными, а синими. Элизабет Честер была поразительно хороша: небольшой изящный нос, природно окрашенный яркий благородный рот, но больше других прелестей мужчин приводили в невменяемое состояние ее глаза. Все дело было именно в глазах, взгляд которых заставлял человека незнакомого замолкать на полуслове. Если обычно брюнетки берут нежно-карим цветом глаз, голубым или серым, то у Элизабет Честер они лучились изнутри, подобно тому как светится янтарным блеском пламя в очаге. Ее глаза порой делались жесткими и холодными, как топаз, но всегда оставались лучистыми и светлыми, сквозь них, казалось, можно было заглянуть в душу их хозяйки.

Даже явная озабоченность не могла замутить их прозрачности, а Элизабет сейчас была сильно взволнована. Минул год, как отец сказал ей о предложении графа Херефорда и своем решении принять его. Рассказывал об этом Честер длинно, извинительно и со всяческими подробностями, ожидая самого худшего, но Элизабет не возражала, и Честер потихоньку умолк, пристально вглядываясь в миловидное лицо дочери. Десять, двадцать или полсотни раз — Честер уже не помнил сколько — приезжали к ней свататься и уезжали ни с чем. Многим Честер отказывал сам, считая партии неподходящими: он любил дочь, как никто, и не хотел выдать за того, с кем она не была бы счастлива. Других же пытался ей навязать, применяя все формы воздействия, какие только мог придумать. Но в Элизабет не было кротости, свойственной женщинам того времени. Когда он ей приказывал — она смеялась ему в лицо, он ее бил — она ругалась, грозил уморить голодом — она плевалась. В конце концов он уступал, иначе жизнь его стала бы сущим адом.

Если Элизабет была не в духе, то одежда оставалась нестираной и нечиненой, стол накрывался кое-как, а еду готовили так, что было невозможно есть. Сама же она день и ночь скандалила, и ее ядовитый язычок отыскивал и жалил в самые уязвимые места отцовской больной совести. Последние лет пять Честер избегал ссор с дочерью. Он сообщал ей об очередном предложении и без вопросов принимал ее отказы. Но лишь отчасти его молчаливую покорность объясняло поведение дочери; главная причина состояла в том, что дочь Честера становилась все более полезной в делах политических. Теперь ее полезность, кажется, кончалась. Он порвал с королем Стефаном, а королева Мод удалила Элизабет из своей свиты. Королевское окружение оказалось для Элизабет закрытым, она больше не приносила отцу дворцовых новостей и перестала быть хорошей советчицей.

В этих условиях Херефорд становился мужем хоть куда: молод, строго говоря, даже моложе Элизабет, хорош собой, храбр, богат, душой и телом был заодно с Честером в политике. Земли Элизабет, наследованные от матери, лежали ближе к владениям Херефорда, чем к Честеру, а некоторые замки из приданого Элизабет стояли прямо на границе с имением Херефорда. Но главное, Элизабет знала лорда Херефорда, и он нравился ей. Поэтому Честер рискнул принять предложение Херефорда, преподнес его как совершившийся факт и понял, что не прогадал.

Элизабет тогда обрадовалась предложению не меньше отца. За год до этого она сама, между прочим, расставляла сети для лорда Херефорда и досадовала, когда, явно ею заинтересовавшись, молодой граф громко заявил, что жениться вовсе не намерен. Поэтому письменное предложение Херефорда уже год спустя после отъезда да еще на столь выгодных условиях женитьбы было для Элизабет торжеством. Теперь же она была не совсем уверена, что ей нужны трофеи этой победы, но отступать уже было слишком поздно.

У Элизабет Честер имелось немало недостатков, но склонности обманывать себя среди них не было. И тихий час у камина был потрачен на то, чтобы честно разобраться, почему возвращение Херефорда ее расстроило. Разумеется, он ей нравится и кажется привлекательнее всех, кого она до сих пор встречала; их смешат одни и те же вещи, оба любят мужские забавы и смелые шутки. Он богат, отец оставил ему хорошее наследство, но для нее это не так уж важно, потому что, пожелай она богатства, могла бы выйти за лорда Сторма. Грубым он с ней не будет: мужчина, столь мягкий в обращении с матерью и сестрой, как лорд Херефорд, не станет жестоким по отношению к жене. Так что же? Молод, хорош собой, до того хорош, что дух захватывает, красавец самец. Тут Элизабет остановила бег мысли и прикрыла свои янтарные глаза. Вот, подумалось ей, где собака зарыта. Все дело в этом. Она безоглядно принимала в Роджере Херефорде все — отвагу воина, смех, его взгляды, все, кроме его страстности. У нее задрожали колени, и она положила на них руки, чтобы унять дрожь, а лицо и шею залила жаркая краска стыда, еще более украсив ее румянцем с лиловым оттенком. Этот приступ при мысли о полной физической близости был, конечно, связан с былыми домогательствами, но не то было главной причиной. С Роджером это никак не связывалось; по отношению к нему не было ни холодного безразличия, ни голой неприязни; ей, оказывается, была невыносима страстность Роджера, которая будила в ней ответную страсть. Всякое его прикосновение возбуждало ее так, что хотелось кричать и колотить, но она не могла удержать себя, чтобы не заставить его прикасаться к себе еще и еще.

Минул год, но как же мало думала она о нем за это время! Ее больше занимало, как заставить его сделать предложение, чем то, какими их отношения станут после этого.

— А, вот ты где, Элизабет. Послал разыскивать тебя по всему замку. Наверное, захочешь прочесть письмо от Роджера.

— Спасибо, папа. С тем же гонцом я получила письмо и для себя.

Но все же взяла его и стала читать, чему не так уж много женщин обучались в те времена. А думала она не столько о написанном, сколько о внешности отца в сравнении с тем, каким ей помнился Роджер. У обоих глаза были голубыми, но отцовские лишены остроты и бегали. Высокий и широкий лоб, крупный с горбинкой нос придавали лицу отца более благородное выражение, но эту солидность верхней половины отцовского лица опрокидывали какие-то бесформенные губы и несколько сдвинутый назад подбородок. Даже белый рубец шрама внизу щеки не придавал подбородку отца недостающей решительности, тогда как рисунок челюсти Роджера говорил: «Не смотри, что весел и добродушен, если тронешь — будет плохо». Элизабет протянула свиток обратно.

— Великим писателем его не назовешь. Слова и фразы будто переписаны из одного письма в другое. Всего-то новостей — он будет здесь через две недели и торопится обручиться. Скорей, скорей! Целый год ему удавалось скрывать свое нетерпение. Что погнало его к этой цели сейчас?

— Не смей так говорить, Элизабет! Мысль написать тебе отдельно могла появиться только у очень тактичного человека. Знай, ему вовсе не требовалось посвящать тебя в свои планы.

— Договора у нас не было! — вспыхнула Элизабет. — Ему это было обещано без свидетелей. Я все еще могу отказаться.

Честер строго на нее посмотрел.

— Ты? Это не твоего ума дело. И сейчас уже поздно брать свои слова назад. Я сам подпишу с Херефордом брачный контракт, что бы ты ни делала и ни говорила. Необязательно это делать у нас. Я прекрасно могу поехать для этого в замок Херефорда. И потащу тебя в церковь, даже если ты будешь визжать и ругаться всю дорогу, а если изобью до полусмерти, то сам отвечу за тебя при венчании! Хороша будет картинка для твоих знакомых, и каким посмешищем ты себя выставишь!..

— Нет, со мной это так не пройдет. Ты часто грозишь, но только на словах.

Хотя сейчас Элизабет совсем не была в этом уверена, потому как голос отца звучал твердо, а ее слегка дрожал. Отца она знала хорошо. Хоть и слаб характером, и переменчив, но порой становился страшно упрямым, и временами уломать его было невозможно.

— Клянусь Господом Богом, Пресвятой Богородицей и всеми святыми заступниками нашими, что выдам тебя за Херефорда, даже если ад разверзнется на пути!.. Да что гнетет тебя, Элизабет? Тебе уже исполнилось двадцать четыре. Ты и так слишком засиделась, и кто тебя возьмет, кроме какого-нибудь вдовца или сумасшедшего вроде Роджера?! Где ты получишь еще такое предложение, как сделал он? Чем тебе не нравится Роджер из Херефорда?

— Так ты силой потащишь меня в церковь?! — Элизабет сплюнула, глаза у нее загорелись, как у разъяренной кошки, но на вопросы она не ответила. — Ты не в силах одернуть жалкого подхалима: захнычешь, побежишь к Роджеру и посулишь ему побольше приданого. Вот он — да, он сумеет затащить меня, только заплати ему получше. И деньги ему нужны лишь для того, чтобы заграбастать себе победу в этой распроклятой войне!

Она задыхалась, но тут же справилась с собой.

— Не бойся, я не откажу ему, но не потому что боюсь. Раз обещала — слово свое сдержу. Знаю, что обратного пути нет.

— Ага, где куснет, там и зудит! Нет, золотце, напрасно думаешь, что Херефорд домогается твоего приданого. Сама знаешь, в чем его предложение. Поставь я ему такое условие, он взял бы тебя и безо всякого приданого.

Честер подошел к дочери и хотел погладить ее по голове, но Элизабет сердито отклонилась.

— Будет тебе, детка, мальчик лишь исполнил свой долг. Скоро будет здесь. Он честно служит делу Генриха Анжуйского, молод и слову своему верен до конца.

— Вот-вот. Хоть в этом я выиграю, сменив своих хозяев. Уж он не нарушит клятву, услышав где-то сплетню!..

Она ударила хлестко. Честер посмотрел на нее с укоризной и повернулся, чтобы уйти. Он не был тверд и порой нарушал свое слово, но трусом он тоже не был, и перебегать то на одну сторону, то на другую заставлял его не страх, а гонор и мечты о славе. Намек дочери на его страстишки сильно его задел, потому что он знал: если дочь считает его таким, то и другие будут думать о нем так же. Но Элизабет не желала делать ему больно: отца она, конечно, любила, хотя без колебаний терзала его, когда он становился поперек; однако сейчас обижать его нужды не было.

— Папа, погоди, — поспешила Элизабет за ним. — Извини меня. Это все мой язык. Поверь, я не хотела тебя обидеть. Исполню все, что ты велишь. Ты бываешь не прав, и я бываю плохой.

Честер остановился, и Элизабет, низко склонившись, поцеловала ему руку.

— Папа, милый, прости меня. Сама не знаю, что со мной творится. Я такая скверная, ненавижу себя.

Честер поднял ее с колен и нежно обнял.

— Ты, видно, сама не понимаешь, что тебя гложет. Я скажу. Ты долго противилась замужеству, Элизабет, но теперь послушай меня. Поверь, тебе давно уже нужен мужчина и свой ребенок. Ты нянчила моих детей от мачехи, чтоб ей пусто было, и думаешь о них как о родных. Все так, но это не заменит тебе материнства. Природа требует своего, хотя душа протестует. Вот в чем дело.

Он привлек к себе дочь, но она отвернулась.

— Это не так, — прошептала она. По ее лицу пробежала судорога сдерживаемого рыдания.

— Будь умницей, Лизи, любовь моя. — Честер еще раз поцеловал дочь. — Подумай. Не торопись отвечать. Нет ничего постыдного, что ты откликаешься на зов природы, пусть попы и уверяют нас, что ублажать ее — грех.