Д.Н. Верхотуров Сталин Экономическая революция

Глава вводная

Сталинская тема будоражила российское общество вот уже более пятнадцати лет. После долгого замалчивания жизни и деятельности Сталина, плотина молчания была прорвана, и в конце 80-х годов XX века на тогда еще советское общество обрушился настоящий поток откровений. Чего там только не было, в этих откровениях! Что будто бы Сталин убил свою жену, Надежду Аллилуеву. Что будто бы он был марионеткой в руках евреев, которые правили Россией. Что он был болезненно подозрительным человеком и организовал репрессии только лишь из страха за свою власть. Много говорилось о том, что Сталин был совершенно неспособен управлять страной, и из его политики ничего толкового не получилось. Появился целый жанр публицистики и исторической литературы, в которой главной темой был Сталин и его «преступления». Трудно как-то точно назвать этот своеобразный жанр. Назовем его условно «обличительной» литературой. Обличительной потому, что подлинно документальный и взвешенный разбор сталинской политики там не провоВ книге исследуется сталинская эпоха с позиции экономики, а не с идеологии. Авторы ставили перед собой другую цель — ниспрологической точки зрения, характерной для современной историографии. тор развенчивает устоявшиеся и формирующиеся мифы о сложном периоде в вергнуть Сталина. истории нашего Отечества, анализируя на основе архивных документов как Читать эту обличительную литературу с точки зрения позитивные, так и негативные последствия сталинского плана превращения России в индустриальную державу. сегодняшнего дня достаточно трудно. За прошедшие с 93/94 го времени полтора десятилетия российское общество много передумало о Сталине и его времени и изменило некоторые оценки. Теперь отношение к нему стало более взвешенным, и теперь уже Сталин — это не «тиран» или «преступник», а скорее государственный деятель, руководитель государства, чью деятельность трудно оценить однозначно.

Как обличали Сталина

Авторы, писавшие в этом обличительном жанре, ставили перед собой цель ниспровержения Сталина и в этом не останавливались ни перед чем. Стоит немного напомнить, что тогда говорилось о Сталине, о его политике.

В качестве примера возьмем сборник «Суровая драма народа», выпущенный издательством «Политиздат» в 1989 году, и разберем кратко несколько статей. Вот, к примеру, выступает Агдас Бурганов, представивший статью «История — мамаша суровая…».

Чего мы ждем от историка? Мы ждем профессионального рассказа о событиях прошлого. Но вот с чего начинается статья Бурганова:

«И все же: какая улица ведет к храму? Игорь Клямкин в своей интересной, потому и небесспорной, насыщенной эмоциями статье[1] не ответил на поставленный им же вопрос.

Пора бы, однако, от эмоций перейти к научной постановке вопроса, кстати сказать, далеко не праздного. Ибо, с одной стороны, речь идет о том, был ли неизбежен тот путь, по которому мы прошли, с другой — по какому пути, по сути, а не по заявлениям, мы сможем прийти к цели, к социализму, построенному в соответствии с теорией, стратегией и тактикой научного коммунизма» [1. С. 29].

Однако историка сразу же понесло в высокие материи, в научный коммунизм. Бурганов научно ставит вопрос о том, как построить в соответствии с теорией, стратегией и тактикой искомый социализм. Почему бы ему такой вопрос не поставить? Его поставить можно. Но тогда он утрачивает право говорить от имени исторической науки, поскольку таковая никогда перед собой не ставила цели строительства коммунизма. Цель исторической науки — изучение истории, а не строительство чего бы то ни было.

Далее историк Бурганов пишет:

«Что касается того, был ли возможен иной ход нашей истории, тут, думается, нет двух мнений: был! Иначе надо становиться на фаталистическую точку зрения» [1. С. 29].

Одним словом, он собрался привлечь для ответа на научно поставленный вопрос о строительстве социализма в соответствии с теорией научного коммунизма рассуждения об альтернативной истории. Рассуждения типа: «что было бы, если было бы…».

Становится непонятно, от имени какой науки говорит Бурганов: истории или научного коммунизма? И наши сомнения углубляет следующий пассаж его статьи:

«Рассуждения о неизбежности в конце 20-х годов отказа от нэпа и проведения коллективизации крестьянства, о том, что иного решения быть не могло, требуют ответа на некоторые вопросы. Какое положение научного коммунизма обосновывает необходимость разорения, массового голода, невиданных страданий трудящегося крестьянства, насилия над ним как условия строительства социализма? Почему они (нэп и колхозы) не могли сосуществовать, пусть бы и соперничая друг с другом, почему непременно они исключают друг друга?» [1.С. 30]

Странное заявление для историка. Историки обычно апеллируют к документам, к историческим источникам, к историографии, но не к научному коммунизму.

И потом, любой советский историк знает, что колхозы были впервые созданы еще в 1918 году в довольно большом числе. Они пережили Гражданскую войну, потом вошли в нэп, и вплоть до начала 30-х именно сосуществовали с единоличным крестьянским хозяйством. Это — исторический факт, который был Бургановым выпущен из внимания. Историк на месте Бурганова несомненно бы поставил конкретный вопрос: в чем суть политики коллективизации (коль скоро она затронута), как она проводилась, какие этапы прошла и чем закончилась. И только потом, после обстоятельного, основанного на документальных сведениях исследования, он сделал бы необходимые выводы. От конкретного исторического знания историк подошел бы к масштабным обобщениям.

Статья Бурганова идет по прямо противоположной логике. Он сразу же начинает с постановки масштабной задачи — построения социализма по теории научного коммунизма, ни больше, ни меньше. Но, назвавшись историком, он вынужден апеллировать к историческим фактам. Делает он это, мягко скажем, не лучшим образом. Задав вопрос, почему крестьянство примирилось с коллективизацией, Бурганов отвечает:

«Нет сомнений, что обстоятельство могло играть некоторую роль в поведении части крестьянства, но оно не могло быть определяющим. Решающим было вовсе не то, что крестьянство будто бы предпочло кулацкой эксплуатации коллективное разорение и голод… Решающим в определении поведения крестьянства была его раздробленность. Этот класс «образуется простым сложением одноименных величин, вроде того, как мешок картофелин образует мешок с картофелем» (Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 8. С. 207–208). Именно поэтому сельское население не может предпринять успешного самостоятельного движения. По этой причине наше крестьянство не было способно организованно и действенно сопротивляться методам коллективизации» [1. С. 30].

Мысль его понятна. Крестьянство было раздробленным, сопротивляться не могло, и от этого все беды. Но это рассуждения не историка. Историк, выдвинув такую мысль, тут же доказал бы ее документально, приведя конкретные примеры попыток организации крестьянского сопротивления, которые окончились неудачей. Привел бы цифры и данные, которые бы этот процесс характеризовали. И не стал бы в этом вопросе апеллировать к фразе из Маркса.

Или вот еще пассажи такого же рода:

«Скорее наоборот: молодой рабочий класс, горящий революционным нетерпением, явился некой опорой как раз для усиления не знающей меры торопливости — ярко выраженной черты характера Сталина. Последний использовал незрелость рабочего класса для противопоставления крестьянам. На них навесили ярлыки кулака и подкулачника, и таким образом было как бы оправдано форсирование индустриализации страны за счет ограбления крестьянства.

Социальной опорой левацкой политики Сталина была мелкобуржуазность общества, беднота города и деревни…» [1.С. 31].

Историк, даже если он выдвигает такие мысли, обязательно постарается их доказать. «Молодой рабочий класс» — вот, в таком-то году лиц до 25 лет было столько-то процентов. Выходцев из деревни и имеющих стаж до года — столько-то процентов, от года до пяти лет — столько-то процентов, свыше пяти лет стажа — столько-то процентов.

«Торопливости — ярко выраженной черты характера Сталина», — вот свидетельства очевидцев, которые утверждают и показывают на примерах, что Сталин принимал необдуманные и поспешные решения. Здесь Бурганов пошел против факта. Все люди, когда-либо работавшие со Сталиным и оставившие воспоминания, говорят о прямо противоположной черте характера Сталина: неторопливости в решениях, обдуманности, внимании к мелочам и деталям.

«Социальной опорой», — вот сведения о составе партии, начиная с 1922 года, вот как менялся состав партии от съезда к съезду, вплоть до XIX съезда КПСС. Рабочих — столько-то процентов, крестьян — столько-то процентов, и так далее.

Вот это — подход историка. Если такие доказательства собраны и приведены, то придется с его мнением согласиться или же оспаривать приведенные им факты.

Бургановский же подход — это не исторический подход.

Это подход ученого по научному коммунизму, который решает все вопросы умозрительным путем с опорой на сочинения классиков.

А это означает, что в позиции Бурганова есть существенное противоречие. Он назвался историком и поднял в заглавие фразу Ленина об истории, но под видом исторического подхода проталкивает подход, на деле с историческим ничего не имеющий.

Дальше Бурганов начинает спорить со сторонниками сталинских методов и доказывает им, что эти методы будто бы оказались несостоятельными. Он доказывает, что лучше было бы держаться методов Ленина. Ведь он так много говорил и писал о необходимости мудрой политики и рачительного хозяйствования:

«…у него нет и намека на необходимость форсирования индустриализации за счет сверхэксплуатации крестьянства, зато прямо сказано о необходимости сохранить его доверие к рабочему классу пеной мудрого хозяйствования, недопущения излишеств в госаппарате и еще многого другого, что было проигнорировано Сталиным» 11. С. 32].

Бурганов, должно быть, хотел написать, что нужно сохранять доверие крестьянства, нужно вести мудрое хозяйствование, нужно не допускать излишеств в госаппарате. Но во фразе получилось нечто противоположное. Написано, что нужно сохранить «доверие крестьян ценой мудрого хозяйствования» и всего остального. То есть нужно этим пожертвовать, так выходит по смыслу фразы.

Вот так оговорка! Она стоит всей статьи. Что же: «написано пером, не вырубишь топором».

Кстати, каждый историк знает эту пословицу, и если он историк добросовестный, то лишний раз перестрахуется, чтобы не допустить таких досадных ляпов. Это обстоятельство лишний раз доказывает нам, что Бурганов совершенно напрасно назвался историком.

Если какой-то историк занимается историей хозяйства, то он тщательнейшим образом исследует материалы и статистику и на время исследования, по сути, превращается в экономиста. Он делает выводы только на основании собственного исследования документов и статистических материалов и при изложении обильно их использует.

Но Бурганов пошел и здесь отличным от общепринятого путем:

«Я присоединяюсь к выводам экономиста О. Лациса: «Практика показала, что для реального повышения темпов не нужно и даже вредно подхлестывать и подгонять страну»

[1.С. 33].

Он не стал исследовать советское хозяйство сам, а спрятался за широкую спину экономиста Отто Лациса.

«Этот фундамент был бы значительно прочнее, если бы он создавался по-ленински. На искажение ленинских принципов кооперирования крестьянство отреагировало не лучшим для Советской власти образом: массовый забой скота в 1929–1930 годах привел к тому, что в 1940 году…страна имела крупного скота на 5,5 процента меньше, чем в 1930-м, коров — на 20 процентов, овец — на 22,1, лошадей — на 43 процента. В 1928 году, когда единоличники владели 97,6 процента посевных площадей и 99,5 процента скота, а общая посевная площадь еще не достигла довоенного уровня, страна превзошла по валовому производству сельхозпродуктов 1913 год на 24 процента — оно составило 71,9 млрд рублей. В 1940 году, когда площади посевов превысили 1928 год на 30,4 процента, а основные производст-веные фонды возросли почти в 12 раз, продукции было произведено лишь на 76,7 млрд рублей, то есть всего на 7 процетов больше. Иными словами, сельское хозяйство ступило на путь экстенсивного, крайне вялого развития» [1. С. 35].

Что нам сообщил Бурганов в этом абзаце? Ничего. Сколько было скота в 1940 году? Бодрый ответ: на 5,5 % меньше, чем в 1928 году. Надо от Бурганова потребовать точных цифр, которые выражаются в количестве голов скота, а не в процентах, которые мы бы сами как-нибудь вычислили.

Кстати, маленькая ремарочка: нет такого «крупного скота», есть «крупнорогатый скот». Бурганов плохо знает сельскохозяйственную терминологию.

Советская статистика измеряет сельскохозяйственное производство не в рублях, а в натуральных показателях. Главным показателем является тонна зерна. Но почему же тогда Бурганов приводит данные в рублях? Этого нам не понять, так же как и то, почему историк вдруг заговорил про научный коммунизм.

А между тем, факты историка Бурганова бьют. В 1927 году валовый сбор зерна в СССР составлял 40,8 млн тонн. Из них 0,49 млн тонн собиралось колхозами. В 1940 году валовой сбор зерна составил 95,6 млн тонн [2. С. 188; 3. С. 377–388]. Прирост производства зерна составил не 7 %, как у Бурганова, а 42,6 %.

Можно и по коровам сравнить. В 1927 году, по данным сельскохозяйственной переписи, крестьяне владели 29,9 млн голов коров. В 1941 году поголовье коров составило 54,8 млн голов [2. С. 214; 4. С. 342]. Коров оказалось не на 20 % меньше, а на 54,5 % больше.

Если производство зерна выросло за десять лет на 42,6 %, а поголовье коров на 54,5 %, то как назвать эту сельскохозяйственную политику? Правильно: успешная.

Теперь понятно, почему Бурганов спрятался за широкую спину экономиста Отто Лациса. Чтобы спастись от разгрома со стороны фактов. Вроде того: «не бейте меня, это он сказал!».

Как назвать такого историка, который искажает исторические факты? Правильно: лжец. «Историк» Агдас Бурганов — лжец, что нами документально доказано.

Есть и другая версия событий. Бурганов — никакой не историк, а всего лишь «ученый» по научному коммунизму. То есть начетчик классиков и собиратель цитат. На историка, особенно историка хозяйства, он никак не тянет. Уровень не тот.

Теперь пройдемся по предмету, которым, должно быть, особенно много занимался Бурганов: по истпарту и научному коммунизму. Мы имеем на это полное право, поскольку сам автор еще в начале статьи подменил историческое рассмотрение проблемы политэкономическим. Большая часть статьи Бурганова — это рассуждения именно на политэкономические темы.

Вот он характеризует процесс формирования ленинской теории построения социализма в России:

«1. Своеобразные, не предусмотренные теорией результаты победы Февральской революции, в частности лишь частичное осуществление идеи революционно-демократической диктатуры пролетариата и крестьянства… привели к тому, что партия до возвращения Ленина из эмиграции в Россию оказалась не в состоянии определить курс пролетариата на дальнейшее развитие революции в социалистическом направлении…

2. Непоследовательное развитие буржуазной революции в 1917 году, нерешение ею демократических задач привело Ленина в канун Октября к выводу о наличии у русского пролетариата в социалистической революции кроме социалистических еще и демократических союзников в лице всего крестьянства и трудящихся национальных окраин…

3. Ход революции до Октября и после него побудил Ленина пересмотреть теорию войны и мира, резко изменить тактику по отношению к ним…

4. Победа пролетариата в одной только России, гражданская война и иностранная интервенция побудили Ленина внести существенные коррективы в теорию социалистического строительства: сначала вынужденная политика «военного коммунизма», а потом новая экономическая политика в сопряжении с кооперативным планом обеспечили возможность удержаться Советской власти…» [1. С. 42–43]. Бурганов ошибся по всем четырем пунктам. Во-первых, Февральская революция никак не могла принести собой «революционно-демократическую диктатуру пролетариата и крестьянства», потому что была нацелена на достижение демократических свобод. Ленин ее так и оценивал, как буржуазно-демократическую. И поддерживал ее, считая такую революцию первой фазой революции социалистической.

Эта позиция Ленина широко известна. Широко известна его теория о перерастании буржуазно-демократической революции в революцию социалистическую. Так что теория здесь не ошиблась. Ошибся здесь Бурганов, чьи взгляды действительно теорией не были предусмотрены.

Ремарка. Партия большевиков и не пыталась между Февральской революцией и приездом Ленина вырабатывать линию. Внимание большевиков, в частности Сталина и Каменева, было направлено на быстрейшее восстановление партии большевиков в легальных условиях. Сталин и Каменев прибыли в Петроград 14 марта 1917 года, а 4 апреля приехал Ленин. За две недели легального положения, впервые после многих лет подполья, они и не могли выработать какую-то линию. У Сталина с Каменевым было слишком много дел и слишком мало времени. Так что Бурганов ошибся и здесь.

Во-вторых, Бурганов говорит совершенную чушь во втором пункте. Это его заявление рассчитано на людей, которые совсем не знают истории партии. Ленин призывал трудящихся национальных окраин не перед Октябрем, а задолго до него, с начала 1900-х годов. Сталин был как раз представителем «трудящихся национальных окраин».

И о крестьянстве то же самое можно сказать. Ленин активно занимался крестьянским вопросом, начиная с

1886 года. В книге «Развитие капитализма в России» Ленин писал преимущественно о крестьянах, опираясь на подробнейшие статистические данные. И в союзники большевики крестьян звали с 1905 года, когда впервые им пообещали землю.

И в этом вопросе Бурганов бьет мимо цели.

Ошибается Бурганов и в третьем вопросе. От своего главного тезиса в теории войны и мира, о перерастании войны империалистической в войну гражданскую, Ленин и не думал отказываться. Наоборот, он активно занимался претворением этой теории на практике. Брестский мир — это только тактическая уступка. Подписали 2 марта 1918 года, а разорвали 11 ноября 1918 года. Договор этот просуществовал всего восемь месяцев. Не мог он повлиять на Ленина в такой степени, чтобы подвигнуть его на изменение теории войны и мира.

До 1920 года теории социалистического строительства в экономическом смысле у Ленина не было. Он ее только стал создавать в конце 1920 — начале 1921 года. Главный документ ленинской хозяйственной политики после Гражданской войны — план «Гоэлро», который у Бурганова даже не упомянут.

Именно в выступлении по поводу этого плана Ленин высказал свой лозунг экономической политики Советской власти, политики построения нового общества: «Коммунизм есть Советская власть плюс электрификация всей страны…».

И добавил: «…ибо без электрификации поднять промышленность невозможно» [5. С. 55].

Заявления о том, что будто бы только новая экономическая политика и кооперативный план Ленина составляли суть и содержание его экономической политики после войны — ложь. И то, и другое были важными частями ее. Но центральным звеном ленинской хозяйственной политики был план Государственной электрификации России, который Ленин назвал «второй программой партии».

Этим он недвусмысленно дал понять, что он считает главным.

Итак, в вопросе теории ленинизма Бурганов ошибся по всем четырем, выдвинутым им, тезисам. По всем четырем пунктам взгляды Ленина были прямо противоположны тем, какие ему пытался приписать Бурганов.

Далее он пишет о теории социалистического строительства Сталина:

«При Сталине руководство партией и государством осуществлялось на началах догматизма, сектантства и усеченно-извращенного плана социалистического строительства, единоличной власти, в условиях перманентного обострения «классовой борьбы» со всеми вытекающими отсюда отрицательными последствиями» [1. С. 46].

Любопытная характеристика. Только вот идет она сразу после заглавия этой части статьи: «Сталинская концепция партии и строительства социализма». На этом месте должна быть постановка проблемы, вопрос типа: «А какая у Сталина была теория социалистического строительства и чем она отличалась от ленинской?»

Но вместо этого — готовый вывод.

Мы его даже обсуждать и опровергать не будем. Мы его просто отбросим на том основании, что автор статьи уже два раза был схвачен за руку на вранье. Его ложь нами была документально доказана.

Снова обвинив Сталина в презрении к народу, в насильной коллективизации крестьян, в больших потерях в войне, уничтожении ленинской гвардии и извращении ленинского плана, Бурганов говорит:

«Прогресс, купленный ценой безнравственности, не может именоваться прогрессом» [1. С. 49].

Вольно ему считать так. Но ведь и Бурганов — коммунист.

Не мог профессор в СССР не быть коммунистом. А между тем коммунистическая партия, начиная со своих отцов-основателей и идейных вдохновителей, никогда не руководствовалась в своих действиях и оценках нравственностью и моралью.

Маркс и Энгельс по этому поводу имели совершенно четкое мнение. В «Манифесте Коммунистической партии» они привели такое обвинение против коммунистов:

«Но», скажут нам, «религиозные, моральные, философские, политические, правовые идеи и т. д., конечно, изменялись в ходе исторического развития. Религия же, нравственность, философия, политика, право всегда сохранялись в этом беспрерывном изменении. К тому же существуют вечные истины, как свобода, справедливость и т. д., общие всем стадиям общественного развития. Коммунизм же отменяет вечные истины, он отменяет религию, нравственность, вместо того чтобы обновить их; следовательно, он противоречит всему предшествовавшему ходу исторического развития».

Маркс и Энгельс дают на это обвинение четкий ответ: «Коммунистическая революция есть самый решительный разрыв с наследованными от прошлого отношениями собственности; неудивительно, что в ходе своего развития она самым решительным образом порывает с идеями, унаследованными от прошлого» [6. С. 42].

Бурганов, выдвинув в качестве критерия прогресса нравственность, тем самым выступил против идеологии коммунистической партии, членом которой он тогда был.

Это значит, что в эту идеологию он не верит и имеет два мнения. Одно — для своего партийного руководства, а другое — то, которое проводит в своей статье. Это значит, что и он тоже надувал партию, в которой он состоял.

Порвав с идеологией коммунистической партии, Бурганов, тем не менее, берется давать определение коммунизма:

«Перефразируя известные слова Ленина, попытаюсь дать коммунизму следующее определение. Коммунизм (социализм) есть концентрация (сочетание) в себе всего лучшего, то есть человечного, что выработано человечеством на протяжении всей его истории в экономике, политике и культуре»

[1.С. 49].

Концентрация — это не сочетание, также как и коммунизм — это не социализм. Но главное не в этом. Бурганов порвал с идеологией компартии и заявил об этом двумя абзацами ранее этого определения. В свете этого обстоятельства что собой представляет попытка «перефразировать известные слова Ленина» и попытка «дать коммунизму следующее определение»? Совершенно верно: ревизия. Сравните формулу Маркса и Энгельса и формулу Бурганова. Вам станет ясно, что это ревизия и ничего больше.

Бурганов взялся ревизовать марксизм-ленинизм. Для чего? Это понятно. Для того, чтобы приспособить его к своим немарксистским и неленинским взглядам. То есть, не будучи марксистом-ленинцем, замаскироваться под такого. И напоследок:

«Во имя торжества марксистско-ленинского социализма и в соответствии с методологией научного коммунизма нужно отрицать последовательно все то, что так или иначе есть следствие культа личности» [1. С. 49].

Бурганов отказался от марксизма-ленинизма, от его основных идей, и тем самым утратил право говорить от имени этой идеологии и требовать ее исправления.

Итак, что же у нас вышло в результате этого краткого разбора статьи. А вышло вот что. Мы имеем перед собой человека с немарксистскими и неленинскими взглядами, состоящего непонятно из каких соображений в компартии, который ревизует и подделывает марксизм-ленинизм и научный коммунизм. Этот человек называет себя историком, имеет степень кандидата исторических наук, преподает в высшем учебном заведении. Но он профнепригоден, потому что правил исторического исследования не придерживается и занимается извращением истории Советского Союза, на чем нами был пойман за руку.

Вот в такие «исторические исследования» в конце 80-х годов в СССР верили. Вот таким «историкам» верили на слово.

Можно посмотреть статью экономиста Отто Лациса, за чью широкую спину прятался Бурганов. Историк должен дать объективную оценку историческому развитию Советского Союза, с чем Бурганов не справился. А экономист должен дать объективную оценку экономического развития страны в исторической ретроспективе и объяснить, почему экономическое развитие шло именно так. Лацис статью начинает так:

«Ну вот мы и вернулись к тому, с чего начинали тридцать с лишним лет назад. К проклятым нашим вопросам. Почему мы строили социализм по-сталински? И могли ли иначе его построить? Не праздное любопытство стоит за этим желанием постичь наше прошлое, за ним — тревога о настоящем и будущем, потому что не сведя счетов со сталинщиной, мы не найдем гарантий против ее повторения, не укрепим доверие новых поколений к социализму, не возродим его авторитет в мире. Мы просто не сможем жить без этого» [1.С. 67].

Многообещающее начало. Вообще-то, экономист, взявшийся критиковать экономическую политику Сталина, должен вначале вопрос поставить: что собой представляла экономическая политика Сталина, как она проводилась в жизнь, и к чему она привела. Но и Лацис тоже, как и «историк» Бур-ганов, начинает с социализма.

И потом, с самого начала статьи мы можем сказать, что Лацис не настроен на справедливую критику Сталина. Он сразу заявляет, открытым текстом и не таясь, что намерен сводить счеты со Сталиным! Что это нужно-де для поднятия авторитета социализма во всем мире!

Далее Лацис пишет о том, как Волкогонов сказал «всю правду» про Сталина, и о том, что:

«Только в органах НКВД «более 20 тысяч честных людей пало жертвами этой вакханалии беззакония». Если быть более точным, чем Лацис и процитированный им Волкогонов, то нужно сказать, что в 1937–1938 годах было арестовано и расстреляно 13,4 тысячи человек, а не «более 20 тысяч».

«Вот так: Преступник, бесчеловечности которого нет оправдания. Невозможно придумать худшее: на всех поворотах истории, на каждой ее развилке Сталин избирал для нашего народа путь наибольших издержек и жертв» [1. С. 68].

Мы не удивляемся такой характеристике и не требуем подкрепляющих ее доказательств. Мы прочитали в начале статьи, что Отто Лацис «сводит счеты». Вот, даже слово «преступник» написал с большой буквы.

Лацис спорит с концепцией Игоря Клямкина, изложенной в статье последнего в «Новом мире». Клямкин доказывал, что не было в 30-е годы другого пути построения социализма, чем тот, который был реализован Сталиным. Лацис не соглашается с ним:

«Нет, не удалась и И. Клямкину попытка доказать, что страна наша получила тот путь, какого заслуживала, иного быть не могло. Был иной путь, были сторонники иного пути…

Был иной путь. Почему же он остался только возможностью? Полный ответ на этот очень важный и далеко не академический вопрос потребует немалых трудов, в том числе изучения еще не прочитанных документов. Но некоторые предложения можно высказать уже сейчас. Они связаны с характеристикой не крестьянства, а рабочего класса и его партии, руководства этой партии после Ленина» [1. С. 69].

Странно. Лацис должен был выступить как экономист и раскрыть критически содержание хозяйственной политики Сталина, указать на его ошибки, просчеты и упущения, опыта ради. Но мы видим нечто другое. Лаисис не разбирает экономическую политику, а спорит с публицистом Клямкиным.

Лацис главный упор поставил на характеристику партии и его руководства. Экономическая тема отошла на второй план.

Это обстоятельство нас заставляет усомниться в том, что Отто Лацис выступает с позиции экономиста. Он задается вопросом, почему мы строили социализм по-сталински, почему оказался невозможен другой путь развития, и упор в ответ на эти вопросы ставит в характеристике партии рабочего класса и его руководства. А где же экономика?

Мы это уже где-то видели. Точно такое же положение было у «историка» и липача Бурганова. Разбор его статьи мы начали с подмеченного расхождения между заявкой автора и поставленным вопросом статьи, а дошли до вскрытия его неленинских взглядов и ревизии марксизма-ленинизма.

Статья разбита на ряд главок. Главка первая: «Сталин против Сталина».

Лацис ее начинает с рассуждений о том, как отдельная личность не может перевесить в момент резкого неравновесия общественных сил. Мол, восстание в 1917 году было неизбежным, что бы там ни говорили по этому поводу Каменев и Зиновьев. Иное, говорит он, дело, когда сталкиваются противоборствующие тенденции, вот, например, как было при принятии Брестского мира.

«Состояние не очень устойчивого равновесия — притом не на момент, а на длительный период — создавал неизбежно и план перехода к социализму, названный новой экономической политикой. На десятилетия — вплоть до создания нового рабочего класса — преобладающей в стране оставалась крестьянская масса, отнюдь не сознававшая своей заинтересованности в социалистическом будущем…

Избежать связанных с этим опасностей можно было лишь при полном единстве среди „личностей" — верхнего слоя партии» [1. С. 70].

Странную мысль вывел Лацис. По его утверждению, нэп возник из состояния «не очень устойчивого равновесия». По контексту, имеется, должно быть, в виду равновесие социальных сил. Иначе с чего бы это он стал говорить о рабочем классе. Но вот дальше он говорит, что преобладала на десятилетия крестьянская масса, антисоциалистическая в своей основе. Это противоречие № 1.

Противоречие № 2. Лацис пишет, что избежать можно было только «при полном единстве среди „личностей"». Значит, спастить можно было от натиска крестьянских масс только вмешательством личностей, составляющих руководство партии. Но ведь он раньше говорил, что:

«Отдельная личность мало что может изменить в моменты резкого неравновесия общественных сил, значительного перевеса одной силы» [1. С. 69].

Итак, перевес крестьянства — налицо. Значит, следуя логике Лациса, отдельная личность мало что может изменить, что документально доказано. Тогда при чем же здесь «единство „личностей"»? Как оно может что-то изменить?

Есть еще противоречие № 3. Если крестьянство преобладает, если оно антисоциалистично, если отдельная личность мало что может сделать при перевесе одной социальной силы, то о каком плане перехода к социализму может идти речь?

Избавиться от этих противоречий можно только таким образом. Нужно что-то отбросить. Или невозможность влияния личности, или антисоциалистичность крестьянства, или заявить, что никакого резкого перевеса его над рабочими не было. Что же выбрал Лацис?

«Чтобы понять ленинские взгляды на социалистическое строительство, надо особенно внимательно изучать все, что Ленин писал в эти годы: 1921-1923-й… А вопросы почти всегда сводились в конечном счете к одной главной проблеме. Это была проблема социальной базы революции. Как дожить до того момента, когда сложится мощный слой рабочих? Как избежать перерождения и прочих опасностей? Ведь мелкокрестьянское хозяйство порождает капитализм «ежедневно, ежечасно». А тонкий слой рабочих стал после войны еще тоньше. Кто убережет его от всепроникающего мелкобуржуазного влияния? Ответ был только один: убережет партия. А кто убережет партию?…Два процента — но твердокаменых, с громадным политическим опытом, занявших все ключевые позиции в партии и государстве. Они должны были удержать на рельсах паровоз революции на самом трудном перегоне» [1. С. 71].

Из этой большой цитаты ясно, что Лацис оставил в силе все три своих постулата, не попытался ни один из них дезавуировать. А значит, оставил в силе все три противоречия, присущие его концепции. Это значит, что Лацис запутался на шестой странице своей огромной статьи.

В его статье, выходит, нет логики. Он старался доказать, что руководители партии могли правильным руководством построить социализм. Но это его суждение бездоказательно в силу выявленных нами противоречий.

Из посылок его концепции можно вывести только один вывод, не страдающий противоречиями. Это вывод о том, что социализм стал невозможен еще в начале 20-х годов. Личность ничего сделать не может при перевесе сил, перевес антисоциалистического крестьянства налицо, рабочего класса почти нет. Все — социализм был невозможен, и следует заявить, что мы просто потеряли время.

Если мы признаем Лациса сторонником социализма, то мы должны признать в свете изложенных соображений, что он не владел логикой и запутался в трех соснах. Мы должны признать тогда, что он просто истратил бумагу на изложение своих запутанных мыслей. Если он не владел логическим мышлением, тогда его степень доктора экономических наук — липовая.

Если же мы признаем, что Лацис все же владел логикой, к чему обязывает его степень доктора экономических наук, даваемая за новые достижения в области экономической науки, то мы должны признать тогда, что Лацис был противником социализма, что он состоял в компартии не по убеждениям, а из каких-то других соображений. И должны признать, что в статье «Перелом» Лацис надувал читателя, подсовывая ему негодную концепцию, доказывающую недоказуемое по предложенным посылкам.

Лацис о хозяйстве:

«С 1923 года, когда Ленин отошел от руководства страной, и до конца 1927 года, включая XV съезд, Сталин неизменно стоял на позициях твердой защиты новой экономической политики, начатой Лениным… Он стоял как скала, казалось, оставив все колебания и ошибки в том, прошлом времени, 20 когда был Ленин, который мог поправить любого. Тем более ошеломительным выглядит его поворот в 1928 году.

Основными вопросами схватки с „правыми уклонистами" были пути и темпы индустриализации и пути и темпы коллективизации» [1. С. 72].

Итак, поворот в 1928 году. Однако далее Лацис пишет: «В апреле 1929 года XVI партконференция без споров приняла оптимальный вариант на основании единых по духу докладов Рыкова, Кржижановского и председателя ВСНХ Куйбышева… Однако история плана этим не кончилась. Во-первых, серией постановлений ЦК партии, Совнаркома, ЦИК СССР были повышены показатели по отдельным отраслям — чугуну, нефти, тракторам, сельхозмашинам, электрификации железных дорог… Во-вторых, был выдвинут лозунг «пятилетку — в четыре года». Это стало общепризнанной целью, но поздее и ее решено было превзойти» [1. С. 74].

То есть, по логике изложения, поворот хозяйственной политики в промышленности произошел уже после апреля 1929 года, и не одномоментно, раз упомянута «серия постановлений». То есть теория Лациса трещит под напором тех фактов, которые сам Лацис же приводит в подкрепление своей позиции.

Так оно и было. Действительно, показатели в хозяйственной работе менялись в течение 1930–1931 годов. Но в чем Лацис не прав, так это в том, что поправки вносились в план. Поправки вносились в ежегодные планы, а не в пятилетний план, исходя из того соображения, что действительность меняется самым непредвиденным образом, и ей нужно соответствовать.

Лацис упоминает об изменениях в планах производства чугуна (было изменение плана и по стали), нефти, тракторам, сельхозмашинам и прочему. Упоминает, но не объясняет того, что суть этих изменений была в незапланированном изменении хозяйственной обстановки, в том, что новостроечная промышленность первой пятилетки потребовала значительно больше чугуна, стали и нефти, чем предполагалось ранее.

Он не упоминает о плане «Большого Урала», выдвинутом Уралпланом и Уралобкомом ВКП(б) в начале 1930 года, который предусматривал резкое увеличение мощности металлургических предприятий Урало-Кузнецкого комбината: Магнитогорского и Кузнецкого металлургических комбинатов.

Вот Лацис пишет об успехах металлургии:

«Отправным вариантом предполагалось выплавить в последнем году пятилетки 7 миллионов тонн чугуна, оптимальным… — 10 миллионов, повышенным заданием XVI съезда — 17 миллионов. Фактически в 1932 году выплавлено 6,2 млн тонн» [1. С. 75].

Вот здесь мы сталкиваемся с тем, как Лацис манипулирует цифрами. В тексте статьи стоит ссылка на публикацию в журнале «Коммунист» № 18, 1987 года. Но это уже вызывает вопросы. Почему бы не сослаться на полную публикацию плана 1933 года или же на частичную, где есть данные обо всех основных показателях плана в сборнике «Индустриализация СССР, 1929–1932 годы. Документы и материалы» (М., «Наука», 1978)?

И мы видим подтасовку факта. В отправном варианте плана выплавка чугуна была установлена на уровне 6 млн тонн, а не 7, как у Лациса. И по этому показателю план был выполнен с небольшим превышением отправного варианта.

«То же произошло и со всеми прочими натуральными показателями. Пятилетний план намечал довести производство тракторов до 53 тысяч штук, повышенное задание — 170 тысяч, фактический итог — 49 тысяч. Соответствующие показатели по автомобилям: 100 тысяч, 200 тысяч, 24 тысячи» [1. С. 75].

Вот тут он начинает крепко подвирать. 53 тысячи — это уровень производства по оптимальному плану. Если быть точным, уровень был в 55 тысяч тракторов. Тут Лацис немного ошибся. Производство немного не дотянуло до этого уровня — 49,8 тысячи тракторов. Но по этой графе производство было выполнено с превышением отправного варианта плана.

170 тысяч тракторов — это задание второго пятилетнего плана.

То же и про планы производства автомобилей. Оптимальный план устанавливал цифру в 20 тысяч машин. 100 тысяч — это цифра, взятая Лацисом с потолка. 200 тысяч — это задание второго пятилетнего плана. Реальное производство в 1932 году — 23,8 тысячи, с превышением оптимального плана.

То же самое было по другим статьям плана.

Лацис доказывал, что будто бы первый пятилетний план не был выполнен, и для доказательства этого использовал фальсифицированные данные.

Лацис много говорит о темпах роста:

«Отправной вариант предлагал высокие, но постепенно снижающиеся ежегодные приросты промышленной продукции — от 21,4 процента прироста в первом году пятилетки до 17,4 — в пятом. Это соответствовало объективным тенденциям роста в те годы. Оптимальным вариантом предписан был постепенный рост — от 21,4 до 25,2 процента. Но в годовых планах уже со второго года началось подхлестывание, которое не дало реального ускорения, но дезорганизовало производство. Вместо декретированного прироста на 31,3 процента фактический прирост в 1930 году составил 22 процента. На третий год запланировали 45 — вышло 20,5. На четвертый план был 36 — фактически 14,7. Начался неудержимый спад, который снизил прирост 1933 года до 5,5 процента — неслыханно мало по тем временам. Но Сталин уже объявил пятилетку выполненой, пятый год в нее не попал и не испортил картину побед… Так получилось с металлургией. Когда задание пятилетки по чугуну с 10 миллионов подняли до 17 миллионов — отрасль надорвалась. Год самых больших по плану темпов — 1931 — й — фактически дал снижение выплавки и чугуна и стали. Затем последовал медленный рост, так что от 5 миллионов в 30 году дошли лишь до 7,1 миллиона в 1933. А потом сразу скачок до 10,4 миллиона в 1934 году, когда ускорительские тенденции перестали существовать и таких скачков от промышленности не требовали» [1. С. 76].

Лацис правильно подмечает факт неравномерности темпов работы черной металлургии в годы первой пятилетки, но дает ему неправильное объяснение.

Из этой фразы можно понять, что чугун и сталь в то время выплавлялись на существующих предприятиях, от которых и потребовали «прыгнуть выше головы». Но это не так. Лацис упустил из виду важнейшую деталь — стройки. В первой пятилетке строилось ни много ни мало, а 518 крупных предприятий, из которых несколько десятков были крупнейшими в мире или в Европе. Это относится и к черной металлургии. В 1931 году ²/з советской черной металлургии еще не были построены и пущены в ход. Это были гигантские предприятия с огромными, сверхмощными печами.

План «Большого Урала» предлагал резко увеличить производство важнейших видов промышленной продукции: чугуна — в 3,5 раза, меди — в 3 раза, машиностроительной продукции — в 4,5 раза, химической продукции — в 3,5 раза [7. С. 37]. Методом этого был выбран метод резкого увеличения производственной мощности заложенных заводов против запроектированной. Это решение коснулось всех крупных строек, в первую очередь, металлургических комбинатов. 26 января 1930 года этот план был утвержден Президиумом ВСНХ, а 25 марта 1930 года — постановлением Политбюро ЦК.

После этого решения черную металлургию СССР должны были тянуть три завода: Магнитогорский им. Сталина мощностью в 2,5 млн тонн чугуна, Кузнецкий им. Сталина мощностью в 1,2 млн тонн, и Макеевский им. Кирова мощностью в 1,3 млн тонн чугуна. Вместе они могли дать 5 млн тонн чугуна, то есть 80 % отправного варианта плана и 50 % оптимального варианта.

Из перечисленных комбинатов — два в постройке. Магнитогорский был пущен в июле 1932 года, но достроен только в 1934 году, Кузнецкий достроен и пущен в октябре 1932 года. Вот и вся разгадка скачущих темпов и «срыва» плана. Здесь решающую роль играло затягивание проектных работ на Магнитке и неправильное планирование стройки. Там все внимание было направлено на строительство и пуск домен в ущерб сопутствующим производствам и службам. В итоге комбинат, выплавлявший чугун, долгое время не мог его перерабатывать в сталь, а сталь перерабатывать в прокат, из-за чего первая очередь работала в половину мощности. Но в 1934 году все остальные цеха комбината были пущены, и работа пошла полным ходом. Итог — резкий рост выплавки чугуна в 1934 году.

Причина, если объяснить ее правильно и в соответствии с фактами, становится ясной и простой. И понятной.

«Позднее Орджоникидзе говорил о недостатках в организации работы металлургии в те годы. Магнезит возили на южные заводы с Урала, хотя он был на Украине. Огнеупорный кирпич покупали за границей, имея огнеупорную глину в стране. Это были неизбежные издержки погони за ростом любой ценой» [1. С. 77].

И здесь у Лациса та же самая ошибка. Он упускает из виду главное — стройки, из-за чего хозяйственная политика в его изложении становится малопонятной. Трудно понять, почему руду возили с Урала, если она была на Украине. Ответ: потому что Магнитогорский рудник вошел в строй раньше, чем Криворожский. И возили руду на юг только некоторое время, пока не был достроен рудник в Кривом Роге.

Аналогично и с огнеупорной глиной. Мало ее иметь, надо еще иметь заводы, которые глину превращают в огнеупорный кирпич. Нужны были миллионы штук такого кирпича, потому что строились десятки домен и мартеновских печей. И до тех пор, пока не вошли в строй кирпичные заводы с огнеупорными цехами, кирпич такой приходилось покупать за границей.

Упомянув еще прирост рабочих, рост цен и сбор зерновых, Лацис распрощался с экономикой и взялся анализировать материалы партийных съездов. Этому он посвятил 94 страницы своей статьи.

Эта часть составляет 87 % статьи. Но мы ее даже не станем разбирать. И вот почему. Нас интересует веское слово Лациса как экономиста. А он нам почти ничего не говорит о развитии экономики, но зато страницами цитирует партийные резолюции и выдержки из стенограмм съездов.

Нас интересует экономический анализ, а не резолюции и стенограммы съездов. Если же Лацис считает, что они неизвестны народу, то нужно было добиться их переиздания, а не заполонять цитатами свою статью.

Экономического анализа в статье нет. Нельзя назвать анализом то, что занимает всего 10 % статьи по объему. Это, по всем признакам, вступление к изучению Лацисом партийных резолюций и съездов. Так, напомнил цифры и вперед — изучать политику партии. Это подход историка партии, а не экономиста.

С другой стороны, мы выяснили, что в той части, в какой он говорит об экономике, Лацис пользуется фальшивыми данными и дает неверное объяснение экономическим процессам в стране в 30-е годы.

Вопрос: можно ли, руководствуясь негодной логикой, продемонстрированной нам в начале статьи, и негодными данными по экономике, получить правильные и надежные выводы по анализу политики партии? Нет, нельзя. Потому что неправильная постановка вопроса и фальшивые данные не позволят доктору экономических наук Лацису прийти к правильному выводу.

Это значит, что степень доктора экономических наук Лацису дали зря, что он годами проедал государственные средства и тратил бумагу с типографской краской на свою негодную работу.

А также значит и то, что доводы и аргументы Лациса не могут приниматься во внимание по причине вывода их из концепции автора, страдающей противоречиями, и из фальсифицированных данных.

Что же делать с Лацисом, который показал свою профнепригодность? Есть и для него путь к отступлению. Он должен признать, что носит степень доктора не по праву и вернуть в Высшую аттестационную комиссию документы на присвоение этой степени.

На разбор больших и малых ошибок ниспровергателей Сталина можно потратить много места и времени. У всех ниспровергателей есть крупные ошибки, нестыковки в логике изложения, а то и просто фальшивые аргументы. Оказывается, что ниспровергатели, на поверку, просто не знают истории сталинской индустриализации и сталинской политики соответственно.

По-моему, вершиной этого творчества нужно считать книгу Дмитрия Волкогонова «Сталин: политический портрет». Он написал два толстых тома о Сталине, ни разу не употребив слово «индустриализация». Он тщательно разобрал всевозможные слухи и мнения, но обошел вниманием эпохальные и по-настоящему исторические события советской истории. Волкогонов как-то сумел написать столь большую книгу, ни единым словом не упомянув о том, чем Сталин занимался пятнадцать лет своей жизни, то есть индустриализацией.

Вывод четкий и однозначный. Концепция советской истории, созданная ниспровергателями — несостоятельна.

Мы сейчас не имеем четкого представления о том, что же творилось в Советском Союзе в 20-е и 30-е годы XX века.

Не имеем четкого представления о сущности и направлении сталинской политики. Это-то при том, что именно в то время сформировались основы современной промышленности, нашей экономики.

Можно утверждать, что провал экономических реформ обусловлен тем, что реформаторы ничего не знали о советской промышленности и экономической системе, не знали, как она сформировалась, как она развивалась, какие имела особенности. И, соответственно, из-за этого незнания проводили меры, совершенно неподходящие к российским условиям.

Можно также утверждать, что реформы политической системы России провалились по той же причине: незнанию процесса возникновения и развития советской политической системы.

Именно это обстоятельство подвигло меня на написание этой книги. Мне бы хотелось показать читателю сложный, но крайне интересный процесс формирования Советского государства и советской экономической политики. Показать ту большую роль, которую в этом деле сыграл Сталин. Надеюсь, что этой цели я вполне достиг.

Мне бы хотелось выразить большую благодарность сотрудникам Красноярской краевой научной библиотеки им. Ленина, в которой я работал над материалами к этой книге.

Мне хотелось бы выразить большую благодарность моим первым читателям и критикам, Андрею Михайловичу Буровскому, который дал этой книге путевку в жизнь.

Мне бы хотелось вспомнить об Анатолии Михайловиче Табакове, старом большевике, члене ВКП(б) с 1943 года, который снабжал меня литературой по различным вопросам марксизма-ленинизма, делился своими воспоминаниями о 30-х годах, горячо желал выхода в свет этой книги, но, к сожалению, не дожил до этого момента.

Автор