"Империя алмазов" - читать интересную книгу автора (Браун Джеральд)

ГЛАВА 22

Желто-серебристый «Фоккер-28» приземлился прямо на первую полосу. Почти все, кто был в аэропорту в Ницце, обратили на него внимание: обычно дорогие частные самолеты привозят людей, на которых стоит посмотреть.

Марен и Чессер сошли на землю, и пока они шли через многолюдный зал к ожидавшему их темно-синему «мерседесу», многие спрашивали, кто они такие. Некоторые их знали.

Лимузин отвез их в Канн, на яхту Марен, причалившую в новом порту для прогулочных судов. Из всех кораблей, стоявших там, ее яхта была самой заметной. Она была новейшей конструкции, почти двести футов в длину, черная как смоль. Все металлические детали на ней были выполнены из полированного хрома, а не из меди, как обычно. На корме написано имя, которое дала ей Марен. «После жизни». Ниже было написано: «Панама», где по совету поверенных Жана-Марка было зарегистрировано судно, чтобы не платить большие налоги. «После жизни» имела крейсерскую скорость пятнадцать узлов, дальность автономного плавания восемь тысяч миль, двенадцать роскошных кают и экипаж из двадцати двух человек. Капитан яхты, рыжебородый англичанин, утверждал, что поддерживать судно в хорошем состоянии можно только плавая на нем – теория, которая оправдывает продолжительные рейсы по теплым морям вне зависимости от того, находится владелец на борту, или нет. Чаще его там не бывает. Капитан и команда наслаждались такими радостями жизни, которые им были явно не по средствам, и никак не желали расставаться с такой службой.

Когда Марен всходила на борт, к ней были прикованы взоры всех, кто только мог ее видеть. Выходя из лимузина, она продемонстрировала свои стройные ноги во всю их длину и с видом великосветской дамы поднялась по трапу. Она сразу же потребовала, чтобы капитан уделил ей полчаса для переговоров с глазу на глаз. Чтобы обсудить маршрут. Потом она и Чессер переоделись и отправились на берег.

Сначала они пили в «Карлтоне», на террасе. Столик, за которым они сидели, был расположен так, что их невозможно было не заметить. К ним подходило множество знакомых. Обязательные поцелуи, приветствия. Марен была необычайно оживлена и щебетала без умолку. Внешне и она, и Чессер казались безмятежно счастливы – идеальные любовники, живущие идеальной жизнью. Конечно, их спрашивали, где они были, где остановились и куда теперь направляются.

Из «Карлтона» они перебрались в «Вуаль на ветру», чтобы там роскошно поужинать. Там снова были встречи, поцелуи, И снова те же вопросы.

Но ответы не всегда были те же.

После обеда они, обнявшись, прогуливались по улице, и многие из тех, кто сидел на открытых верандах в кафе, узнавали их: это были знакомые по прошлым сезонам или по другим престижным местам.

Когда они прошли самую оживленную часть бульвара, они сделали знак следовавшему за ними лимузину, и их отвезли на танцы в кабаре под названием «Виски и кордебалет». Марен держалась необыкновенно развязно. Ее рот почти не закрывался, как будто она все время кричала. Ее длинные волосы мотались из стороны в сторону в такт музыке. Она скакала, как дикарка. Ее тело внезапно сжималось и расслаблялось, она что-то хватала и отталкивала. Движения Чессера были сдержанны и пристойны, тогда как в шаге от него Марен старалась перещеголять всех очаровательных сексуальных танцовщиц, то вытягиваясь в порыве безумной страсти, то резко двигая бедрами так, будто перед ней было множество невидимых фаллических мишеней.

В «Виски» было полно народу, но красота Марен раздвигала толпу, по праву требуя максимального внимания к себе.

Их поведение в тот вечер было более чем странным для людей, скрывающихся от погони. Им надлежало вести себя как можно незаметнее. Они же, наоборот, открыто появились на каннской сцене и как можно громче заявили о своем присутствии. Казалось, они нарочно заявляли всем, кто их ищет: «Вот они, мы».

Они делали это вполне сознательно. В надежде на то, что преследователи будут расспрашивать о них, и многие заслуживающие доверия источники сообщат им, что человек, известный как Чессер, и его богатая и красивая подруга Марен отправились в Танжер, в Грецию, в Португалию, на Капри, на Мальорку, в Венецию и еще Бог знает куда. Марен и Чессер щедро рассыпали ложные сведения о себе, и их в тот вечер слышали очень многие.

Согласно их плану, ровно в десять на следующее утро «После жизни» вышла из порта и направилась в море, пересекая по диагонали каннскую бухту. На своем пути она миновала американский авианосец «Шангри-Ла», который вместе с несколькими сопровождающими его судами Шестого американского флота бросил якорь в порту на рассвете. Наверно, капитан яхты хотел получить подтверждение тому, что богатство обладает ничуть не меньшим могуществом, и он приказал произвести салют, требуя тем самым ответного внимания от огромного военного корабля. И действительно, супер-гигант «Шангри-Ла» салютовал маленькой яхте.

«Доброе утро, война». «Доброе утро, деньги».

Яхта не спеша вышла из бухты, обогнула остров Сент-Онора и изменила курс, направляясь к востоку. Почти одновременно с подветренной стороны появилась моторная лодка, которая шла сближающимся курсом, резко сокращая расстояние между нею и яхтой. Лодка подошла близко, опасно близко. И наконец она почти коснулась борта яхты. В этот момент Марен и Чессер прыгнули в нее.

Как только переброска состоялась, яхта увеличила скорость и развернулась, держа курс в Средиземное море. Лодка какое-то время продолжала идти прямо, а потом описала широкую дугу и направилась обратно к каннскому побережью. Через десять минут она высадила двух пассажиров на острове Сент-Маргерит.

Остров по форме напоминал отрезанную ступню. «Подошва» тянулась параллельно каннскому побережью, в трех милях от него. На «пятке» стояла четырехсотлетняя крепость-тюрьма, в одной из камер которой томился когда-то знаменитый узник в железной маске, хотя на самом деле его лицо покрывал гораздо более мягкий бархат. На другом конце острова, на «носке», сохранились остатки немецких фортификационных сооружений, а на «своде стопы», обращенном к материку, стояло несколько домиков, пара киосков с мороженым, мастерская, где чинили лодки, и гостиница с весьма подходящим названием: «Железная маска». Отсутствие дорог, а следовательно, и машин, могло навести на мысль, что остров еще не испорчен цивилизацией. Но правильнее было бы сказать, что он был частично испорчен, частично неразвит. С четырнадцатого по семнадцатый век город Канн арендовал остров у каких-то монахов, платя им за это шесть серебряных монет и две курицы в год. Возможно, это отразилось на репутации острова, и он не считался выгодным местом для инвестиций, несмотря на близость к процветающему побережью.

Попасть на остров из Канна можно было только на паромах, которые ходили каждый день без всякого расписания. Это были широкие, неуклюжие суда, забитые, особенно по выходным, буржуазными семействами, стремящимися избежать лишних расходов и, буквально, выдавленными в море дороговизной жизни на Лазурном берегу. На их вытянутых лицах ясно читалась боязнь истратить лишний франк. Однако на острове Сент-Маргерит они не могли найти того, чего искали. Тут не было ни стеклянных кафе, ни игровых автоматов, ни знаменитых могил, ни старых церквей, где бы им предложили отпущение грехов или святую воду. На острове не на чем было покататься, не на чем посидеть, даже нельзя было поваляться на песке: весь остров был окаймлен мелкой, острой галькой. Поэтому, бросив беглый, равнодушный взгляд на историческую тюремную камеру, большинство посетителей брели обратно на пристань и с нетерпением ждали возвращения парома. В те дни, когда налетал мистраль и на море поднималось легкое волнение, команды паромов тут же прерывали сообщение с островом, всех желающих добраться туда отдавали на милость владельцев моторных лодок, которые с сомнением глядели на море и с уверенностью запрашивали цену в сто франков и выше, в зависимости от силы ветра.

На пристани Марен и Чессера встретил красивый цыганский мальчишка по имени Петро, голый по пояс и босой. На нем были только дешевые шерстяные брюки, которые каким-то чудом держались на его бедрах. Закидывая их багаж в тачку, он не сводил взгляда с фигуры Марен. Чессер заметил это и недовольно посмотрел на него. Петро немедленно выразил Марен свое восхищение, без слов прося ее о поддержке. Марен показала, что не сердится, но и не разрешает таращиться на себя. Он пожал плечами с таким видом, будто она много потеряла. Потом он толкнул тачку, и они двинулись за ним к гостинице «Железная маска».

Это было двухэтажное здание, покрытое светлой, облупившейся штукатуркой. На первом этаже были бар и столовая со множеством окон, с клеенчатыми скатертями и складными металлическими стульями. Посетителей не было.

Комнаты для гостей располагались наверху. Всего их было шесть: пять обычных и один люкс. Была занята только одна комната, люкс предоставили Марен и Чессеру. От обычной комнаты он отличался только тем, что тут имелась единственная на всю гостиницу ванная, а также раковина и биде. Все остальные удобства внизу, для всех.

– Тут чисто, – оптимистично заявила Марен.

В ответ Чессер нехотя улыбнулся.

– Тут безопасно, – вот лучший комплимент, который ой мог сделать этой гостинице. Никто не поверит, что они остановились здесь. Даже он сам в это не верил.

Марен сбросила туфли. Пол был покрыт линолеумом и покрашен сверху несколькими слоями блестящей краски. Темного красно-коричневого цвета. Видно, последний слой был нанесен недавно, и пол все еще был немного липкий. Марен неприятно было наступать на него босыми ногами, но она не жаловалась. Она подошла к застекленной двери на балкон и раздвинула два куска набивного ситца, служивших занавесками.

– У нас есть свой балкон, – сказала она, но, когда она открыла двери, выяснилось, что это просто часть крыши, на которой установлено заграждение и куда выходят двери двух соседних комнат.

Чессер осмотрел кровать. Это были две составленные вместе кушетки, покрытые выцветшим синильным покрывалом. Простыни белоснежные, но перекрахмаленные и неприятные на ощупь, как будто их не прополоскали после стирки. Пружины под неровным матрасом настолько проржавели от сырого морского воздуха, что просто взвизгнули, когда Чессер плюхнулся на кровать. Их звук выдавал даже малейшее движение.

– С этим надо что-то делать, – сказал Чессер.

– Что, например?

– Смазывать или воздерживаться.

– Я за то, чтобы смазывать, – заявила Марен.

– Редкостное единодушие, – прокомментировал Чессер. Он положил на кровать чемодан, расстегнул молнию и увидел, что прямо сверху лежат пистолеты. Его и ее. Он их не брал. Наверно, это Марен. Он не знал, что она положила их. Он заметил, что глушители по-прежнему на месте и обоймы вставлены. Он полагал, что они заряжены. При виде пистолетов он на секунду замер. Она не могла этого не заметить, поэтому он вынул оба пистолета, делая вид, что доволен. Все это время он думал о причине, по которой она взяла их, и о необходимости убивать, чтобы спастись от гибели.

– Надо их почистить, – сказала Марен. – Я собиралась, но все времени не было.

Она небрежно кинула маузеры на кровать. Как похоже на нее: делать первое, что придет в голову. Она достала из сумки инструменты и занялась пистолетами, копаясь в железках своими холеными пальчиками.

С минуту Чессер не отрываясь смотрел на нее – на свою любовь, сидящую в теплом свете вечернего солнца и забавляющуюся смертельно опасными игрушками. Потом он оторвался от этого зрелища и прошел в ванную. Ему захотелось помочиться в биде, но он подавил это желание и спустился вниз, в общий туалет. Там он откинул крышку и увидел, что стульчак похож на зевающий рот с горлом, уходящим вниз не меньше чем на два этажа.

Они собирались провести на Сент-Маргерит два или три дня. Этого времени как раз хватило бы, чтобы их противники, кто бы они ни были, потеряли их след, гоняясь за яхтой. Но глядя на висящее на стене устройство, скупо отмеривавшее крохотную полоску гладкой и жесткой туалетной бумаги, Чессер подумал, что так долго Марен не выдержит.

Вечером они спустились поужинать. В баре сидели трое здоровенных мужчин, из местных, и пили вино. Сын хозяйки подавал молодой женщине, сидевшей за столиком в углу, спиной к ним, какую-то еду, приготовленную его матерью. Очевидно, эта женщина и была другим постояльцем.

Марен и Чессер сели за столик у окна. Мужчины в баре отпустили несколько сальных шуточек по поводу Марен. Они говорили на таком жутком жаргоне, который не понимал никто, кроме них самих, но глумливый смех не оставил у Чессера никаких сомнений о предмете. Он не обращал на них внимания.

Толстая хозяйка оставила кухню, чтобы самой обслужить таких дорогих гостей. Она принесла дымящееся блюдо мидий. Меню не существовало. Или ешь, что дают, или не ешь вообще.

Чессер не хотел мидий, хотя и слыхал, что они очень полезна как возбуждающее средство. Марен мидии любила. Она набросилась на еду и съела больше половины. Она уверяла, что они необыкновенно вкусные и заставила Чессера проглотить три штуки и запить большим глотком бульона, в котором, по ее словам, были сконцентрированы все ценные свойства. Толстуха-хозяйка понимающе ухмыльнулась, ставя на стол две тарелки с воздушным омлетом и салат из помидор, политых уксусом.

Через несколько минут женщина за столиком в углу закончила еду и поднялась. Она была одета небрежно, но со вкусом. Она была привлекательна, как умеют быть привлекательны самые невзрачные французские женщины. Темные глаза немного подведены, волосы подстрижены по современной моде так, что кажутся в легком беспорядке. Она, несомненно, была француженка, о чем свидетельствовала ее фигура ниже талии: бедра и ягодицы немного толстоваты, ноги недостаточно длинны. Повернувшись, она заметила Марен и остановилась в неуверенности. Потом узнала ее, приветливо улыбнулась и прошла к себе наверх.

Чессер едва не подавился. Уксус попал не в то горло и теперь нестерпимо жег.

– Она из Парижа, – сообщила Марен.

Чессер задыхался, ловил ртом воздух и наконец сумел выговорить:

– Она узнала тебя. Марен равнодушно кивнула.

– Я ее знаю с тех пор, когда работала фотомоделью. Ее зовут Анет, или Колетт, или что-то в этом духе.

– Что она здесь делает?

– Наверно то же, что и мы: прячется.

Чессер был серьезно обеспокоен тем, что их могут узнать. Он так нервничал, что даже не мог есть. Он сидел, откашливаясь, чтобы избавиться от неприятного ощущения в горле.

Марен переложила часть его омлета себе на тарелку, а когда подали десерт, она дважды заметила Чессеру, что он даже не знает, как много теряет.

После ужина она отправилась посетить молодую женщину, чтобы успокоить Чессера. Пробыв у нее почти час, она вернулась, чтобы выложить те успокоительные сведения, которые она раздобыла.

Молодую женщину звали Катрин. Она была первым помощником одного из ведущих парижских модельеров, работала с ним последние пять лет и все пять лет была влюблена в него. Их интимные отношения сильно осложнялись сексуальными особенностями модельера. Его больше интересовали мужчины, но ему требовалось время от времени искупать свои грехи, и для этого ему нужна была Катрин. Для нее это был бесперспективный, унизительный союз. Не всегда, правда, но по большей части. Наконец недавно она приняла окончательное решение порвать с ним. Теперь она была настроена гораздо решительнее, чем раньше. Однако, когда она сообщила модельеру о своем решении, он умолял ее передумать и подкреплял свои клятвенные заверения неопровержимыми доказательствами своей гетеросексуальности. В результате Катрин была беременна, а модельер, в свою очередь, безумно влюблен в молодого человека, которого встретил недавно. Все это так непросто! Сейчас Катрин была на седьмой неделе беременности и приехала сюда на Сент-Маргерит, чтобы решить: оставлять ребенка или сделать аборт. Когда она сюда приехала, она была уверена, что родит ребенка, хотя, слава Богу, она не католичка. Она пробыла здесь десять дней и теперь ее уверенность поколебалась. Через десять дней она встретится с модельером в Сен-Тропезе и скажет ему о своем окончательном решении. Она полагает, что сделает аборт и будет продолжать работать с ним. Они были так близки, так близки! Она уже скучает по нему, чувствует себя одинокой. Если она родит, она никогда больше не увидит его, потому что он так сказал. Она поблагодарила Марен за то, что та ее выслушала. Ей так нужно было узнать мнение другой женщины.

Чессер успокоился. Без сомнения, у Катрин хватает своих проблем, поэтому для них она неопасна. Он спросил Марен:

– Ну и что ты ей посоветовала?

– Ничего.

– Она же спрашивала твое мнение.

– Нет, она только так говорила, а на самом деле оно ей не нужно.

– Хорошо, но если бы она спросила, что бы ты сказала?

– Ты испытываешь меня.

– Вовсе нет.

– Ты просто хочешь узнать, как я отношусь к аборту.

– Или к ребенку.

– Давай играть в трик-трак, – предложила Марен.

– Ты изворачиваешься.

– Как ты можешь оттуда видеть, – ухмыльнулась она, нимало не смутившись.

С минуту они смотрели друг другу прямо в глаза.

– Давай играть, – сделала выбор она.

Чессер достал доску, а она в это время скинула одежду. Она не разделась до конца, пока он не отвернулся.

– Твоя аура видна. – Сказал он ей.

– Ты видишь?

– Ага. Очень ярко.

– И какого же она цвета?

– Красного, как ад.

– Неправда, она бледно-лиловая, – смущенно сказала она.

– Только не сегодня, – сказал он, подходя.

– Трик-трак, – напомнила Марен и стала устанавливать белые и красные кружки на доску, которую он поставил на кровать. – Сколько я тебе должна? – спросила она.

– Три миллиона.

– Я думала, больше.

– Нет, не больше. Ровно три миллиона.

– Давай сыграем на все. Он покачал головой.

– Нет. Миллион – это предел.

– Думаешь, я не заплачу?

– Ты заплатила Мэсси ту тысячу, которую проиграла в бридж?

– Нет, – призналась она.

– Ты обманщица.

– Зато не извращенка.

– Кто это извращенец?

– Старикашка Мэсси.

– Ну и какой же v него предмет?

– Деньги.

– Я имел в виду в сексуальном плане.

– Именно об этом я и говорю.

– Деньги?

Вместо объяснений Марен кинула один из кубиков. Выпало одно очко. Она тут же схватила кубик.

– Это не в счет, – заявила сна и сразу же бросила снова. На этот раз выпало шесть.

Чессер не стал спорить. Он по-прежнему думал о Мэсси, представляя себе старого миллиардера, зашедшего настолько далеко, чтобы использовать жесткий, тугой рулон тысячных купюр в качестве суррогата.

К тому времени Марен уже успела сделать два хода подряд. Чессер дал ей фору. Они сыграли две партии по пятьсот долларов. Чессер выиграл одну и дал ей выиграть другую.

Потом она погасила свет.

Стало слишком темно.

– Я не вижу твоей ауры, – сказал Чессер. Он включил ночник у кровати. Чересчур ярко. Пришлось накрыть абажур полотенцем.

Он сразу же понял, что Марен настроена агрессивно. Она заявляла об этом пальцами и губами. Оба были поглощены друг другом – пока не заметили, как громко и нестройно им вторят ржавые кроватные пружины.

Чессер замер. Внизу, в баре, прямо под ними послышался хохот островитян. Марен не обратила внимания, хотела продолжать, но Чессеру скрип пружин вдруг показался страшно громким. Он был уверен, что островитяне смеются над ними. Он начал было снова, по-другому, но пружины были безжалостны. В довершение всего матрасы разъехались, так что Чессер, оказавшийся между ними, больно ударился коленями об пол.

Снизу донесся взрыв смеха и подходящие к моменту восклицания по-французски.

Чессер встал, злой, и вышел на балкон. Перегнувшись через перила, он попытался разглядеть сидящих в баре людей, но отсюда были видны только ноги. Он еще постоял, посмотрел на далекий Канн, нашел симметричные цепочки уличных фонарей Круазетт и ярко освещенное казино. Авианосец «Шангри-Ла», весь в огнях, выглядел по-праздничному. «Зачем это?» – удивился Чессер. Футах в пятистах от берега вспыхнул и поплыл красный огонек. Лодка. Чессер даже различал гудение мотора. Приятный звук, в самом деле приятный. Противнее всего был хохот островитян в баре.

Потом злость улеглась, и Чессер вернулся в комнату. Кровать была разобрана. Марен стащила матрасы на пол, постелила там и сидела в ожидании.

Разница получилась колоссальная. Им даже не понадобилась лампа, потому что довольно было и лунного света, несравненно более мягкого. Они лежали и видели воду, далекие огоньки Канна и близкое-близкое небо.

Они были вместе не впервые, но эта ночь стала особенной.

«Я в тебе». Так она началась для Чессера.

«Я вокруг тебя». Так она началась для Марен.

Но эти понятия постепенно размывались, утрачивали смысл, пока не слились в единое: «Я – это ты». И тогда для обоих исчезли начало и конец. Оба входили и впускали – тянущиеся друг к другу, открытые друг для друга, – а индивидуальные черты пропадали, растворялись в любви. До последнего мига, когда они уверились, что равны и осенены даром преодолевать одиночество.