"Империя алмазов" - читать интересную книгу автора (Браун Джеральд)

ГЛАВА 30

Их имена действительно были вывешены под стеклом на доске объявлений у входа в ратушу. В первый раз Марен и Чессер пришли посмотреть на это вместе. Они держались за руки и обменивались шутливыми замечаниями, чтобы не выдать своего волнения. Потом еще несколько раз они приходили поодиночке. Оба хотели получше обдумать случившееся.

Чессер прочел:

«Всякий, кто располагает какими-либо сведениями о причинах, по которым брак между вышеназванными женихом и невестой не может быть заключен, должен представить доказательства в городскую ратушу до полуночи такого-то числа».

Чессер подумал, что знает тысячи таких причин, а также поразмышлял немного, откуда взялось слово «брак».

Тиски судьбы сжимались все сильнее. Он по-настоящему любил Марен, но жениться сейчас, когда их неотступно преследовала угроза мести Системы или Мэсси, было неразумно. Такие крайности несовместимы, и поэтому Чессер попытался тактично уговорить Марен отложить свадьбу хотя бы до тех пор, пока их положение не прояснится и им не надо будет больше скрываться.

– Сейчас или потом, какая разница? – отреагировала Марен.

– Вот именно, – сказал Чессер.

– Тогда уж лучше сейчас, – рассудила она.

В первую же ночь, как они увидели свои имена на доске перед ратушей, Чессеру приснился удивительно отчетливый сон. Сюжет был почти правдоподобный, а действующие лица и вовсе реальные. Главные роли исполняли Мэсси и Мичем. События развивались внутри и вокруг шале. За Чессером гнались, чтобы убить, а он всякий раз уходил от преследователей, являя чудеса ловкости и находчивости. Он исчезал и появлялся по собственному желанию, отскакивал в сторону или пригибался, чтобы уклониться от пуль, и видел, как они медленно проплывают над ним, не причиняя никакого вреда. Беременная Марен сидела неподалеку в шведском кресле-качалке. Она была в восторге. Чессер прикончил не меньше дюжины отчаянных головорезов Системы, потом Мэсси и, наконец, сошелся в последнем единоборстве с Мичемом, но тот, осознав подавляющее превосходство Чессера, захныкал, прося пощады, и стал умолять его принять пакет стоимостью в три миллиона долларов. Чессер поднял Мичема, как кусок картона, одной рукой. И отстрелил ему яйца. По одному. При виде этого Марен воскликнула: «Умница!» – и засунула своему герою в рот шведское тминное печенье.

Чессер проснулся весь мокрый от пота и – это его особенно смутило – с неуместной эрекцией. Он встал и пошел на кухню выпить чашку растворимого кофе. Пока он пил кофе, ему в голову пришла мысль встретить Систему и Мэсси лицом к лицу. По крайней мере, кого-нибудь одного из них. Его воображение разыгралось. Чем больше он об этом думал, тем больше захватывала и воодушевляла его эта идея.

Логика пыталась вмешаться, но он не желал прислушиваться к голосу разума. Риск пьянил его, как наркотик.

Он заказал разговор на девять утра. Линия была занята. Он рассчитывал, что Марен проснется поздно. Чессер решил не советоваться с ней. Он был почти уверен, что она будет против. Теперь, когда Марен была беременна и почти замужем, она стала гораздо меньше склонна ко всяким авантюрам. Очевидно, это было то качество, которое она утратила, а он приобрел.

В девять тридцать он предпринял еще одну попытку дозвониться до Лондона.

Система, как обычно, ответила после трех гудков. Он попросил Мичема.

– Я дам вам мистера Коглина, – ответил ровный голос на коммутаторе.

– Я прошу Мичема.

– Да, я слышала. Но может быть, вы поговорите с мистером Коглином?

– Мне нужен Мичем, – продолжал настаивать Чессер.

– Боюсь, что это невозможно, сэр.

– Невозможно? Почему?

И почему его сразу переключили на Службу Безопасности? Ведь он еще даже не представился.

– Соединяю вас с мистером Коглином, сэр, – сказал голос, и раздался щелчок.

Наверное, Мичем уехал отдыхать. Чессер едва не повесил трубку. Ему снова не удалось добраться до Мичема – он чувствовал себя обманутым. Но в этот момент раздался голос секретарши Коглина, она спрашивала, кто звонит. Чессер больше не раздумывал. Он сообщил свое имя тоном, не терпящим возражения.

Коглин заговорил первый:

– А-а, Чессер. Хорошо, что вы позвонили.

– Я решил попробовать.

– Мы все думали, куда же вы запропастились? – Чессер подумал, что это еще мягко сказано. – Где вы пропадали?

Как будто он не знает! Тут Чессеру пришло в голову, что Коглин нарочно тянет время, чтобы выяснить, откуда он звонит.

Чессер решил облегчить ему жизнь:

– Я в Швейцарии. В Гштаде, если точнее.

– Наши люди не нашли вас?

– Пока нет.

– Ах вот как. Тогда, значит, вы звоните по собственной инициативе?

– Вы считаете, что это глупо?

– Вовсе нет. На самом деле это очень разумно.

– Я хочу, чтобы Система знала, где я. И особенно Я хочу, чтобы Мичем это знал.

– Мичем?

– Да. Надеюсь, он лично мной займется.

– Будет вам, Чессер. Успокойтесь. Я знаю, что случилось между вами и Мичемом, и представляю, каково вам было. Надо признать, что Мичем обошелся с вами несправедливо, но, уверяю вас, мы постараемся это загладить. – Чессер терялся в догадках, о чем это Коглин говорит. – Приезжайте в Лондон девятого августа. У нас будет первый день просмотров. Я сам позабочусь о вашем пакете. Обещаю.

– Вы не поняли. Я хочу…

– Я все понимаю. Вы хотите Мичема. Но его здесь больше не будет, – сказал Коглин.

– Почему?

– Официального объявления еще не было, но, думаю, ничего плохого не случится, если я скажу вам. Мичем подал в отставку. По состоянию здоровья. Теперь я…

Мичем – в отставку? Чессер был ошарашен.

Лишь немногие избранные узнают, как в действительности обстояло дело. Чессер не узнает никогда.

После затруднений с Советами и когда все попытки отыскать украденные запасы окончились неудачей, Мичем решил, что израсходовал весь отведенный ему лимит времени. Он продумал, какой линии выгоднее придерживаться для своей защиты, и созвал экстренное заседание совета. По чрезвычайно неприятному поводу, как он выразился. И поэтому даже те члены совета директоров, которых не было в Лондоне, специально прилетели, чтобы участвовать в заседании.

Мичем председательствовал. Он сообщил членам совета О недавнем ограблении. Они ахнули. Он начал анализировать возможные ужасные последствия. Им стало дурно. Он возложил вину за случившееся на Службу Безопасности и осудил Коглина за возмутительное пренебрежение своими обязанностями. Они согласились.

Коглин, не будучи членом совета директоров, в заседании, конечно, не участвовал. Но он слышал каждое слово Мичема и видел каждый его жест при помощи скрытой телекамеры, установленной его помощниками в комнате совета два года назад.

Обвинения Мичема, похоже, не слишком расстроили Коглина. Он отнесся к ним спокойно. Он сидел без галстука, с закатанными рукавами рубашки, и попивал из бутылки крепкий портер. Коглин еще немного послушал, потом опрокинул себе в горло остатки портера, надел пиджак, повязал галстук, подошел к шкафу, ключ от которого был только у него, и извлек оттуда семь весьма пухлых папок. С этими папками и другими вещественными доказательствами он перешел через улицу и направился прямо в комнату, где заседал совет. Вежливо извинившись за вторжение, он попросил разрешения продемонстрировать цветные слайды и фильмы, документально подтверждающие некоторые факты, а также магнитофонные пленки с записью легко узнаваемого голоса.

Большинство материалов были порнографического характера, некоторые из них – просто шокирующие. Выведенный из себя Мичем что-то возмущенно пробормотал в знак протеста, а потом не выдержал и торопливо вышел из комнаты. Шестеро оставшихся членов совета сочли продолжение просмотра излишним. Совет и так видел и слышал достаточно. Вполне. Все были за немедленную отставку Мичема. Совет надеялся, что таким образом этой мерзости будет положен конец.

Ожидалось, что после этого Коглин покинет помещение. Но он остался. Он спокойно сидел, глядя директорам прямо в глаза. Теперь ход был за ними.

Обеспокоенный совет поинтересовался, каковы будут рекомендации Коглина относительно сложившегося кризиса. Как его преодолеть.

Коглин заявил, что не считает ситуацию такой безнадежной, как ее обрисовал Мичем. Опасность использования украденных запасов для перенасыщения рынка не представляется ему реальной. Этого не произойдет прежде всего потому, что сама структура ювелирной промышленности – то есть те каналы распределения, которые Система по-прежнему удерживает под контролем, – делает катастрофу невозможной. Коглин также предсказал, что воры будут захвачены в тот самый момент, когда они попробуют продать алмазы в сколько-нибудь значительных количествах. Нигде в мире нельзя осуществить такую крупномасштабную сделку без того, чтобы Система немедленно не узнала об этом. В таком случае останется просто отследить алмазы до их поставщика и накрыть всю шайку.

Это произвело впечатление.

Но Коглин на этом не остановился. Он продемонстрировал поистине изобретательный ум, когда предложил извлечь пользу из ограбления. Огромных запасов больше нет – Система имеет полное право объявить о повышении цен на ювелирные алмазы. Ведь высокая цена всегда определялась редкостью камня. Так почему бы не воспользоваться потерей запасов? Теперь-то алмазы – подлинная редкость.

В самом деле, почему бы и нет?

В ответ на протесты по поводу повышения цен надо будет провести нескольких крупных покупателей в полупустое хранилище. Это их убедит. А следом за ними убедится и весь остальной мир.

Члены совета ослабили узлы на своих шелковых галстуках и вздохнули с облегчением.

Через пять минут Коглин вышел из комнаты совета официальным преемником Мичема. Главой Системы. Он не был выпускником одной из престижных школ, но, несмотря на это, члены совета единодушно проголосовали за него. И, конечно, все досье оставались в его распоряжении.

Теперь он издалека спрашивал Чессера:

– Так мы ждем вас девятого?

Чессер молчал. Он был слишком ошеломлен.

– Вас будет ждать неплохой пакет. Я вам гарантирую.

– «Неплохой» – это сколько?

– Ну, скажем, тысяч сто. И это только для начала. У меня на вас большие виды, Чессер. Я распознал ваш потенциал.

Мичем недооценил вас. Но шестое чувство говорит мне, что у нас с вами дело пойдет.

Коглин вербовал своих людей. Враг предшественника – потенциальный союзник.

– Вы ведь хотите возобновить отношения с нами? – поинтересовался Коглин.

– Да, конечно.

– Что-то не слышно энтузиазма.

– Мне сегодня нездоровится, – ответил Чессер.

– Надеюсь, ничего серьезного?

– Просто температура.

– Ну хорошо, поправляйтесь и приезжайте девятого. Или вам удобней десятого?

– Девятого, – сказал Чессер, чтобы это прозвучало определенно.

Они попрощались.

Чессер положил трубку. Система не охотилась за ними. Очевидно, Система вообще не связывала их с ограблением. Он должен был почувствовать огромное облегчение, но вместо этого испытал горькое разочарование.

Он пошел наверх, чтобы сказать Марен.

Она отмокала в прозрачной пластиковой ванне. Вода была нежно-голубого цвета с приятным запахом. Чессер мог видеть совершенные линии ее нагого тела, слегка размытые, увеличенные. Волосы на лобке были похожи на заросли тонких, блестящих водорослей цвета мускатного ореха.

Она не слышала, как он вошел. На ней были стереонаушники, от которых тянулся шнур к радиорозетке на противоположной стене.

– Я позвонил в Систему, – сказал ей Чессер. Она его не услышала.

– Я позвонил в Систему, – прокричал он.

Марен улыбнулась. Она слушала средневековые любовные баллады и самозабвенно намыливала губкой живот.

В душе Чессер уже принял предложение Коглина вернуться в Систему.

Марен была настроена против.

– Опять ты за старое? Мы же договорились, – сказала она.

– Обстоятельства изменились, – ответил он.

– Не настолько.

– Мне придется зарабатывать на жизнь.

– Что за чушь: тратить почти всю свою жизнь на то, чтобы заработать на нее же. Да еще мечтать, что когда-нибудь заживешь по-настоящему. Слушай, ты можешь угодить в ловушку. Вдруг они тебя заподозрят – мало ли что?

– У меня нет выбора, – признался он.

– Есть. Останься со мной.

Чессер подумал, что они вечно спорят об этом, только теперь доводы Марен совершенно беспочвенны.

У них больше нет несметных богатств Жана-Марка. Марен не хочет взглянуть в лицо действительности. Тем практичнее должен быть Чессер. Придется вернуться в Систему. Даже вопреки желанию.

Вообще-то перспектива стать важным клиентом казалась Чессеру заманчивой. Система изменится – изменится и он. Займется делом всерьез, будет считать каждый доллар, выгадывать на каждом карате, докажет, что Мичем его недооценивал. И очень скоро его пакеты сравняются с пакетами Барри Уайтмена.

Труднее всего будет смотреть им в глаза, принимать знаки уважения и не чувствовать себя лицемером. Чессер подумал о десяти годах травли со стороны Мичема. В каком-то смысле и Система, и он сам начинают все с начала, Старая жизнь кончилась.

Не совсем.

Оставался Мэсси. Наивно думать, что он даст им ускользнуть. Даже свяжись они с Мэсси и расскажи всю правду и ничего, кроме правды, старый ублюдок просто так их не отпустит. Единственная надежда опередить его, связаться с ним раньше, чем он выйдет на них. Чессер решил, что бегать и скрываться они не будут в любом случае. В пятницу утром, перед завтраком, Марен и Чессер зашли в ратушу. Мистер Зальцман сочетал их браком, даже не приостановившись, чтобы выслушать их ответы. И так было ясно, что они ответят. Они не поняли, что церемония окончена, пока Зальцман не повернулся к ним спиной. Скромное золотое колечко, которое Чессер надел на палец Марен, было то же самое, что она носила последние два года. Зальцман вручил им свидетельство, уже заверенное и с печатью, оставалось только проставить свои подписи.

Когда новобрачные вернулись домой, оказалось, что «ас-тон мартэн», стоявший у парадного крыльца, исчез. Марен всегда оставляла ключи в замке зажигания, чтобы потом их не разыскивать, – удобство, стоившее ей трех украденных машин за последние два года. Чессер надеялся, что она не выбросила регистрационные документы на «астон». Он даже не помнил – а она подавно – номера машины.

Марен ничуть не расстроилась из-за пропажи. Чессер был голоден и решил, что позвонит в полицию после завтрака.

Они подошли к парадной двери. Заперто. В чем дело? Марен не запирала. Он тоже. Они заглянули в ближайшее окно.

Из комнаты на них смотрели два человека. Высокий и низенький.

Марен узнала их сразу, Чессеру на это понадобилось несколько секунд.

– Впустите нас, – потребовал Чессер.

Оба вздернули подбородки и помотали головами.

– Да откройте же, черт возьми! – не сдавался Чессер.

– Не имеете права, – отрезал низенький стряпчий.

– Здесь частное владение, – сообщил высокий.

– Они правы, – сказала Марен Чессеру, пока тот озирался вокруг, ища, чем бы разбить стекло.

– Быстро же эти сволочи обернулись, – зло откликнулся Чессер.

– Знаешь, если подумать, они были очень терпеливы, – решила Марен.

Чессер настолько овладел собой, что обратился к поверенным:

– Верните хотя бы нашу одежду.

– Здесь нет ничего вашего, – веско сказал коротышка.

Высокий подтвердил его слова высокомерным кивком. Это так подействовало на Чессера, что он решил: ворвись он теперь в дом, перво-наперво кинулся бы к пистолетам.

– Чтоб вас, стервятники французские! – заорал он.

– Уходите, – посоветовал низенький.

– Не то вызовем полицию, – пригрозил высокий.

– Поедем, – сказала Марен, беря Чессера под руку.

– На чем? Машину они конфисковали. Вдобавок, – вспомнил он, – у них остались наши паспорта.

Марен улыбнулась обоим поверенным.

– Нам нужны только паспорта, – сказала она по-французски.

Через несколько минут на втором этаже распахнулось окно. Оттуда вылетели паспорта.

Чессер представил себе, как в воздухе, заливаясь хохотом, приплясывает невидимый Жан-Марк.

Если у вас нет машины, то добраться от Гштада до Женевы можно только на автобусе. Нет, не на чистеньком, удобном, с мягко урчащим мотором, а на тряском, дымном чудовище, надрывно ревущем на горных дорогах.

На нем и поехали Марен с Чессером. И все три часа пути – семьдесят миль – их голодные желудки стонали и жаловались. К счастью, утром у Чессера в кармане было восемьдесят семь франков. Теперь это были все их наличные деньги. Когда он заплатил за билеты, осталось в пересчете что-то около трех долларов.

Чессер надеялся, что все будет хорошо, стоит только добраться до Женевы. По крайней мере, он снимет со счета пресловутые двести тысяч и на время справится с безденежьем. Половина суммы уйдет на оплату пакета, который обещал ему Коглин. На другую можно сносно прожить некоторое время – если они с Марен не просадят ее в один миг.

Приехав в Женеву, они сразу пошли в банк Чессера на Штемпенпаркштрассе, широкой улице, окаймлявшей озеро. Марен не захотела в банк.

– Я есть хочу, – сказала она.

– После банка устроим шикарный обед, – обещал он.

– Я хочу есть сейчас, – протянула она. Ее голова поникла, волосы упали на лицо, так что Чессер видел только нос и губы.

Он ощутил тяжесть новой ответственности. Отдал Марен все деньги и сказал:

– Сходи пока, перекуси немножко.

Она выпрямилась, просияла и заспешила прочь. Чессер смотрел ей в спину, пока она не скрылась за дверью ближайшей кондитерской. Тогда он вошел в банк.

Это был типичный швейцарский банк, занимающийся международными операциями. Типичный тем, что ничуть не походил на банк. Возле двери – да и вообще нигде – не было таблички с названием. Здесь могла размещаться любая контора. В вестибюле лежал красный ковер, стены темнели ореховыми панелями. Стол кассира располагался в недоступном посетителям месте, за барьером, рассекавшим зал на две части. Футах в десяти за ним в стене были две незаметные двери.

За регистрационным столом у входа сидел молодой человек. Он не спросил у Чессера имени: конфиденциальность и анонимность были здесь законом.

Чессер обратился к нему. Молодой человек снял трубку темно-коричневого телефона, единственного предмета на столе. Почти сразу из двери за барьером вышел лысоватый мужчина и предложил Чессеру свои услуги.

– Я хочу снять деньги со счета, – сказал Чессер. Мужчина протянул ему блокнот и серебряную ручку, предупредительно сняв колпачок.

Чессер написал номер счета и сумму, которую хочет снять. Здесь не принято произносить это вслух.

Служащий взял блокнот и исчез за дверью. В соседнем помещении он аккуратно проверил номер по списку секретных счетов. Увидел имя Чессера и немедленно позвонил во Францию, в Капферрат. Через несколько минут он вышел к Чессеру и сказал:

– Счета под таким номером у нас нет.

Чессер проверил цифры – счет написан правильно. Он помнил его не хуже собственного имени.

– Посмотрите еще раз. Думаю, произошло недоразумение.

– Вы, наверно, перепутали банк.

– Нет, не перепутал.

Чессер в этом не сомневался, хотя был здесь всего однажды, шесть лет назад, когда сделал первый вклад. Но с тех пор тут ничего не изменилось. Тот же стол, тот же барьер, те же ореховые панели – все то же самое.

– На этой улице очень много банков.

– Может быть, ваш бухгалтер ошибся? – предположил Чессер и тут же пожалел о сказанном. Швейцарцы терпеть не могут, когда их подозревают в недобросовестности.

– Я хочу видеть управляющего, – потребовал он.

– Я и есть управляющий, – сухо ответил мужчина. Он вырвал из блокнота листок с записью Чессера, скомкал его и выбросил в корзину. Через секунду он исчез за дверью.

Чессер бросился к столу.

– Скажите этому ублюдку, чтоб немедленно вернулся, Юнец замер, как деревянный истукан.

– Мои деньги в этом банке, и я хочу их забрать! – заорал Чессер.

Юнец сморгнул. Потом еще раз.

– Я прошу вас!

Все его слова разбились о стену холодного молчания.

Чессер бросил взгляд на двери. Ему захотелось перемахнуть через барьер, ворваться внутрь и выбить из плешивого свои деньги. Но благоразумие сказало ему, что прыжки через барьер обычно кончаются мягкой посадкой на скамью подсудимых.

Чессер вышел на улицу и глазами поискал Марен. Она сидела через дорогу, на скамейке, и глядела на озеро. Он подошел и сел рядом.

Она улыбнулась, он не ответил на ее улыбку. Она только что доела рогалик и сунула руку в сумку за новым. Откусила от него хрустящие рожки, а остальное протянула Чессеру. Марен всегда так делала. Однажды в Шантийи она купила сорок штук и методично обгрызла у них кончики. Чессер не взял протянутый рогалик, и она спросила:

– Что случилось?

– Ничего, – промямлил он.

Он неловко сидел на краешке скамейки, уперев локти в колени и закрыв лицо ладонями. С губ у него упала капля, и на асфальте между ступнями появилось темное пятнышко, Чессер не мог оторвать от него взгляда. Что за сволочной выдался денек! Идиотская женитьба, французские поверенные, автобус и, наконец, этот мошенник-швейцарец. И все на пустой желудок.

Хуже не бывает. В Систему ехать незачем: он не сможет заплатить за пакет, который обещал ему Коглин. Все кончено. Даже поесть не на что. Негде остановиться. Это не временные трудности, это катастрофа. Что он скажет Марен? Займет у кого-нибудь денег? У кого? В отчаянии он вспомнил об Уивере. Уивер теперь миллионер. Господи, как быстро Они скатились на дно.

Марен поднялась и встала над ним, протягивая ему рогалик. Он не взял. Тогда она опустилась на корточки и поднесла к его рту кусочек. Кажется, она понимала, в чем дело.

– Съешь немного. Вот увидишь, полегчает, – сказала она мягко.

Он неохотно открыл рот. Откусил. Вкусно. Она скормила ему по кусочкам весь рогалик. Чессер доел и заметил ее влюбленную улыбку. Он скривил губы.

Марен губами сняла крошку у него с подбородка и, не вставая с корточек, протянула ему обе сумки. Он запустил руку в одну и достал еще рогалик. Прежде чем проглотить его, он дал Марен объесть концы.

– Возьми еще, – настаивала она, держа перед ним сумки.

– Нет.

Он решил, что пора ей рассказать.

– Ну, милый, возьми еще один.

Он уступил. Сунул руку в другую сумку.

В ней не было рогаликов. Ничего похожего. Он на ощупь понял, что там лежит, но это было настолько невероятно, что он не поверил, пока не увидел собственными глазами.

Алмазы!

Черт возьми, полная сумка алмазов.

И не просто камней, а ограненных, на любой вкус.

Чессер потерял дар речи.

– Пока ты был в банке, я тоже сходила в банк. – Объяснила Марен.

– Я думал, тебе наплевать на алмазы.

– Наплевать. Когда они на пальцах и в ушах. Но мне сказали, что в них выгодно вкладывать деньги.

– Это я тебе сказал.

– Может, и ты. Но я раньше тебя это знала.

– От кого?

– От Жана-Марка.

Марен скупала бриллианты и потихоньку переправляла 1 Швейцарию, в банковский сейф. Первый камень ей подарил Жан-Марк. Остальные купила сама. Марен была уверена, что об этом не знает никто, даже пронырливые французские поверенные.

Чессер взял сумку с бриллиантами и взвесил на руке. Фунтов пять. Одиннадцать тысяч карат. От десяти до пятнадцати миллионов долларов, в зависимости от качества камней.

Он взял один. Пять карат, бриллиантовая огранка. Алмаз радужно блеснул на солнце. Чессер осмотрел его и остался доволен. Положил обратно и потянулся к следующему.

И тут он его увидел. На самом видном месте, сверху. Чессер на мгновение оторопел, но пальцы сами вынули камень из сумки. Он узнал его сразу.

Овальной огранки, сто семь целых четыре десятых карата. Работы Вильденштейна. Безупречный.

«Мэсси».

Чессер не в силах был поднять глаза на Марен. Он посмотрел камень на просвет, словно разгадка была внутри.

Только теперь он сообразил, что Марен с самого начала знала о замыслах Мэсси – знала и могла предотвратить.

Он вспомнил ее давние слова о лжи. Ей, мол, так дорог его покой, что она готова солгать – по крайней мере, в малом – лишь бы его сохранить. Но разве это малое? Это большая и серьезная ложь.

Не больше и не серьезней его собственного обмана – той ночи с леди Болдинг. Чессер заподозрил, что именно в ту ночь бриллиант перешел из рук в руки. От Мэсси к Марен. Той самой ночью. Он вспомнил, как Марен поднималась по лестнице в полупрозрачном голубом одеянии, с невинным стаканом молока и невинным бутербродом в руках.

Но почему Мэсси отдал ей бриллиант? Чем Марен заслужила столь дорогое выражение признательности? Наверное, она бросила вызов Мэсси, рассказала ему, что знает или подозревает, и угрожала оглаской. Мэсси дал ей камень в обмен на обещание не вмешиваться и дать довести дело до конца. Тогда все становится понятным. Такое соглашение вполне отвечало желанию Марен продлить удовольствие. Не в ее интересах было открывать это Чессеру: узнай он, что Мэсси его обманул, он отказался бы от ограбления. Марен Промолчала и получила бриллиант – помимо вожделенного риска.

Конечно, могли быть и другие объяснения, но Чессер не стал раздумывать о них. Это было слишком мучительно. Он оторвал взгляд от камня и посмотрел на Марен, прямо ей в глаза. Она была его жена, мать его будущего ребенка. Он ее любил.

– Вот этот просто чудо, – сказал он. – Как ты.