"Говорящий сверток (с иллюстрациями)" - читать интересную книгу автора (Даррелл Джеральд)

Глава первая ГОВОРЯЩИЙ СВЕРТОК

Когда самолет, которым Саймон и Питер летели в гости к кузине Пенелопе на летние каникулы, приземлился в Афинах и дверца самолета открылась, их, точно из печки, обдало волной жара, и они зажмурились от ослепительного солнца. После серенькой сырой погоды, к которой они привыкли у себя в Англии, это было великолепно. Мальчики потягивались и щурили глаза, словно кошки перед очагом, и, как зачарованные, прислушивались к звучавшей вокруг них трескучей и взрывчатой греческой речи.

В первый момент дядя Генри, встречавший их в аэропорту, несколько их напугал: большой, грузный, с хищным носом и седой шапкой волос, он походил на громадного орла, к тому же он, как крыльями, все время размахивал громадными ручищами. Непонятно, откуда у такого отца могла взяться такая хорошенькая дочь – тоненькая, с большущими зелеными глазами и рыжеватыми кудрями.

– Ага, – со свирепым видом приветствовал их дядя Генри, – прилетели? Славно, славно. Рад вас видеть. Вы уже куда менее отвратительны, чем в прошлый раз, когда я вас видел сразу после вашего рождения. Вы были похожи на белых мышей, на розовых мерзких мышат.

– Папочка, – вмешалась Пенелопа, – не груби.

– Кто грубит? Я и не думаю грубить, просто рассказываю, какие они были.

– Это ваш багаж? – кивнула Пенелопа.

– Да, – ответил Питер, – два чемодана и шлюп.

– Шлюп? – удивился дядя Генри. – Какой еще шлюп?

– Надувная лодка, – пояснил Саймон. – Папа нам подарил.

– Ну какие же вы молодцы, что догадались захватить ее с собой! – восхитился дядя Генри. – Ай да умницы!

Мальчики просияли от удовольствия и решили, что дядя Генри, пожалуй, не так уж плох.

Погрузив в багажник дядиной большой открытой машины свои вещи, они покатили под палящим солнцем по дороге мимо серебристых оливковых деревьев и темно-зеленых кипарисов, торчавших на фоне синего неба, точно копья.

Вилла дяди Генри оказалась большим неуклюжим домом, встроенным в склон горы прямо над синим морем. Широкие веранды были затенены от солнца виноградными лозами, склонявшимися под тяжестью гроздьев винограда. Таких крупных виноградин мальчикам никогда не приходилось видеть. Стены дома были побелены, огромные зеленые ставни хозяева держали полуприкрытыми, и от этого в комнатах сохранялась прохлада, а освещение было неярким и зеленоватым, как в аквариуме. Мальчикам отвели громадную комнату с кафельным полом и дверью, выходившей на увитую виноградом веранду.

– Вот здорово, – с одобрением произнес Питер, – значит, каждое утро до завтрака можно будет срывать целую кисть.

– В саду есть еще апельсины, мандарины, инжир, – перечисляла Пенелопа, – дыни, абрикосы, персики…

Она сидела на одной из постелей и наблюдала, как мальчики распаковывают вещи.

– Мне как-то не верится, что мы уже здесь, – заметил Саймон.

– Мне тоже, – подтвердил Питер. – Правда, жара такая, что, наверное, мы все-таки в Греции.

Пенелопа засмеялась:

– Это разве жара!

– Выкупаться надо, вот что, – решил Питер.

– Именно это я и хотела вам предложить – после второго завтрака, – сказала Пенелопа. – Прямо под нами большущий пляж, там дивно купаться.

– Спустим на воду шлюп, – добавил Саймон.

– Замечательно, – заключил Питер. – И поплывем навстречу приключениям.

Позавтракав, все трое надели купальные костюмы, взяли сложенную лодку и насос и спустились по каменистому склону, где упоительно пахло тимьяном и миртом, вниз, на широкий ослепительно белый пляж, протянувшийся в обе стороны, насколько хватал взгляд. Синяя гладь была неподвижна, как в озере, и прозрачна, как стекло.

Надувать лодку было так жарко, что дети то и дело прерывали это занятие и бежали окунаться. Наконец лодка закачалась на мелководье, точно пухлое облако. Ребята забрались в нее, прихватив с собой необходимые для путешествия предметы, на которых настаивала Пенелопа: большой пляжный зонт и сумку с несколькими бутылками лимонада. Саймон и Питер сели на весла, Пенелопа – на руль, и они двинулись вдоль берега.

Солнце палило нещадно, с берега из оливковых рощ доносилось слабое стрекотание цикад, похожее на звуки цитры. Проплыв с четверть мили, мальчики бросили весла и вытерли струившийся по лицам пот.

– Ну и жарища! – воскликнул Питер.

– Да уж, – согласился Саймон, – я прямо испекся.

– А может, дальше не поплывем? – предложила Пенелопа. – Для первого дня хватит, сейчас действительно жарко. Почему бы нам не устроить привал?

Саймон бросил взгляд через плечо: метрах в двухстах от них в море выдавалась длинная и плоская песчаная отмель, образуя маленький заливчик.

– Давайте здесь? – предложил он. – Здесь и бросим якорь.

Они заплыли в залив, поставили лодку на якорь в неподвижной воде, вылезли на берег, укрепили зонт, который отбрасывал тень величиной с шляпку гриба, и Пенелопа откупорила три бутылки лимонада. Так они лежали, потягивая лимонад, а потом, замученные жарой и утомленные греблей, мальчики уснули, положив головы на руки.

Пенелопа же, допив лимонад и немножко подремав, решила взобраться на верхушку песчаной дюны. Ступать босиком по раскаленному песку было больно, но она все-таки добралась до гребня. Пляж, казалось, простирался до самого горизонта, но вдали воздух так трепетал от жаркого марева, что разглядеть ничего было нельзя. Пенелопа собиралась уже вернуться под желанную тень зонта, как вдруг заметила в воде какой-то предмет. Он приближался к берегу, подгоняемый легкой рябью от неизвестно откуда взявшегося ветерка. Сперва она приняла этот предмет за полено. Но постепенно его вытолкнуло на песок, и она разглядела, что это большой пакет из оберточной бумаги, перевязанный лиловым шнурком. Только она хотела сбежать с дюны и рассмотреть находку… как сверток вдруг заговорил.

– Эй, там! – произнес он скрипучим голосом. – Эй, там! Земля по правому борту! И давно пора, клянусь Юпитером. Это бесконечное «бултых-бултых, бултых-бултых» губительно отражается на моих внутренностях.

Пенелопа, не веря своим ушам, уставилась на сверток. Обыкновенный большой пакет, имевший вид конуса, около метра длиной и сантиметров семидесяти в поперечнике, он смахивал по форме на старинный улей.

– Морская болезнь – это бич нашей семьи, – продолжал сверток. – Моя прабабушка была так сильно подвержена морской болезни, что ее частенько укачивало, когда она принимала ванну.

«С кем он разговаривает? – подумала Пенелопа. – Не со мной же?»

И как раз в эту минуту из пакета послышался еще один голос – тихий, нежный, звенящий голосок, словно эхо овечьего колокольчика:

– Ах, отстаньте вы со своей прабабушкой и ее морской болезнью. Меня так же тошнит, как и вас. Я хочу знать одно: что теперь делать?

– Благодаря моим блестящим навигационным способностям мы благополучно пристали к суше, – ответил первый, скрипучий голое. – Теперь надо ждать, пока нас освободят из заключения.

Сверток был слишком мал и не мог вместить человека, тем более двух, и все же из него, несомненно, раздавалось два голоса. Пенелопе стало жутковато, она почувствовала, что ей как-то не хватает Питера и Саймона, – с ними было бы куда приятнее разгадывать эту загадку. Поэтому Пенелопа повернулась и быстро сбежала с дюны вниз, где под зонтом спали мальчики.

– Питер, Саймон, проснитесь, проснитесь, – прошептала она, тряся их за плечи. – Просыпайтесь, это очень важно.

– В чем дело? – Саймон приподнялся и, зевая, сел.

– Скажи ей, пусть уйдет, – пробормотал Питер. – Спать охота, а не в игры играть.

– Я вовсе не играю, – возмущенно прошептала Пенелопа. – Проснитесь же! Я нашла что-то непонятное на той стороне дюны.

– Что ты нашла? – Саймон потянулся.

– Сверток, – ответила Пенелопа. – Большой сверток.

– О Господи, – простонал Питер. – И ради этого ты нас разбудила?

– А что особенного в этом свертке? – осведомился Саймон.

– Вам когда-нибудь попадался пакет, который разговаривает? – отпарировала Пенелопа. – Со мной это не часто бывает.

– Разговаривает? – Питер сразу и окончательно проснулся. – Да ну? А тебе не померещилось? Может, у тебя солнечный удар?

– Говорящий сверток? – усомнился Саймон. – Ты, наверное, шутишь.

–Ничего я не шучу, и солнечного удара у меня нет, – рассердилась Пенелопа. – Мало того: он разговаривает двумя голосами.

Мальчики глядели на нее во все глаза.

– Послушай, Пенни, – смущенно сказал Саймон, – а ты точно не фантазируешь?

Пенелопа с досадой топнула ногой.

– Конечно нет, – бешеным шепотом возразила она. – Какие вы оба тупые. Я нашла пакет с двумя голосами, он разговаривает сам с собой. Не верите – пойдите и посмотрите.

Неохотно, все еще опасаясь, что Пенелопа их дурачит, мальчики двинулись за ней вверх по дюне. Взойдя наверх, она приложила палец к губам, прошипела «ш-ш-ш», потом легла на живот, мальчики за ней, и остаток пути они проползли на животе. Затем все трое заглянули вниз… И у подножия дюны увидели сверток. Вокруг него разбегалась мелкая зыбь. И тут мальчики застыли от изумления – сверток вдруг запел на два голоса:

– Слыхали? – торжествующе прошептала Пенелопа. – Что я вам говорила?

– Невероятно, – пробормотал Питер. – Что же это такое? Двое карликов?

– Тогда они какие-то особенно маленькие карлики, если поместились в этом свертке, – заметила Пенелопа.

– Мы не узнаем, что это такое, пока не развяжем пакет, – рассудил Саймон.

– А как знать, будет ли он доволен, если его развяжут? – задумчиво проговорил Питер.

– Он что-то такое упоминал про освобождение, – вспомнила Пенелопа.

– Ладно, спросим его, – решил Саймон. – По крайней мере, он говорит по-английски.

Мальчик стал решительно спускаться и первым подошел к свертку, который самозабвенно распевал, не подозревая ни о чьем присутствии:

Саймон откашлялся.

– Простите, – начал он, – простите, что прерываем вас, но…

– Простите, – сделал новую попытку Саймон, уже гораздо громче.

Пение прекратилось, наступила тишина.

– Что это? – наконец испуганно прозвенел тоненький голосок.

– Какой-то голос, – ответил скрипучий. – Я почти уверен, что это был голос, если только это не был удар грома, вой урагана, шум прилива, грохот землетрясения или…

– ПРОСТИТЕ! – на этот раз что есть мочи прокричал Саймон. – Хотите вы, чтобы вас развязали?

– Ну вот, пожалуйста, – произнес скрипучий голос. – Я же говорил, что это голос. Предлагает нас развязать. Как мило. Скажем «да»?

– Еще бы, – отозвался звенящий голосок. – Мы столько просидели в темноте.

– Прекрасно, – произнес скрипучий голос. – Мы разрешаем нас развязать.

Ребята тесно окружили сверток. Саймон достал перочинный нож, осторожно разрезал толстый лиловый шнурок, и они принялись стаскивать бумагу. Под ней обнаружилось нечто напоминающее большой стеганый чехол для чайника, густо покрытый узором из листьев и цветов, вышитых золотой нитью.

– Разрешите снять ваше… э-э-э… ваш чехол для чайника? – спросил Саймон.

– Чехол для чайника? – негодующе переспросил скрипучий голос. – Нет, слыхали, какое невежество! Да разве это чехол для чайника? Это защитная накидка от ночного ветра и ненастной погоды, и сделана она из натурального шелка, полученного от радужного шелкопряда.

– О, простите, – сказал Саймон. – Так разрешите ее снять?

– Разумеется, – ответил скрипучий голос. – Приложите все усилия, чтобы попытка освободить нас увенчалась успехом.

На верхушке чехла нашлось что-то вроде металлической петли, и Саймон, взявшись за нее, сдернул покрышку целиком. Под ней оказалась большая, с куполом, золотая клетка, с необычайной элегантностью обставленная миниатюрной мебелью. Помимо двух жердочек кедрового дерева и кольца имелась красивая кровать на четырех столбиках под красным балдахином, застеленная красивейшим лоскутным покрывалом из мельчайших пестрых шелковых и камчатных лоскутков; небольшой обеденный стол в стиле Людовика Пятнадцатого и стул; элегантный застекленный шкафчик, уставленный фарфором ручной росписи. Там висело большое, до полу, зеркало в золотой раме и рядом с ним – щетка и гребенка слоновой кости. А также стоял очень удобный шезлонг, обитый ярко-синим бархатом, и клавесин красного дерева.

В шезлонге же непринужденно расположился удивительнейший попугай, какого ребятам никогда не приходилось видеть. Весь пурпурный, золотой, зеленый, голубой и розовый, он сверкал, блестел и переливался, как перламутр. Его большой гладкий крючковатый клюв был черен, как будто вырезан из угля, а глаза фиалковые. Но удивительнее всего было оперение: вместо того чтобы лежать гладко, каждое перо у него стояло торчком и курчавилось, как шерсть у пуделя. Из-за этого он имел вид какого-то дивного расцвеченного дерева в весеннюю пору, у которого налились и вот-вот лопнут почки. На голове у него была шелковая зеленая шапочка с длинной черной шелковой кистью. Рядом с его шезлонгом стоял еще один маленький столик, а на нем – еще одна клетка, совсем миниатюрная, размером с наперсток. В ней сидел золотой паук с нефритово-зеленым крестом на спине. Было ясно, что звенящий голосок принадлежит пауку, а скрипучий – попугаю.

– Так вот это что! – воскликнул Питер.

– Что? – Попугай от возмущения даже привстал. – Что?

– Попугай! – обрадовалась Пенелопа.

– Просто попугай, обыкновенный говорящий попугай, – добавил Саймон. – Как мы не догадались?

– Ну знаете! – с таким ожесточением завопил попугай, что дети сразу умолкли. – Ну знаете! – продолжал попугай уже потише, довольный тем, что завладел их вниманием. – Нельзя ли поменьше всяких этих «простых, обыкновенных попугаев», а?

– Простите, – сказала Пенелопа. – Мы не хотели вас обидеть.

– Но обидели, – отрубил попугай.

– Но вы действительно обыкновенный попугай, – возразил Питер.

– Опять, опять! – разозлился попугай. – Что за дур-рацкая безобр-разная болтовня про «обыкновенного» попугая. Я – НЕобыкновенный попугай!

– Просим прощения… боюсь, мы вас не понимаем, – проговорила в недоумении Пенелопа.

– Обыкновенным попугаем может быть любой, вернее, любой попугай, – объяснил попугай. – Но я-то не любой, я – единственный в своем роде. Об этом достаточно красноречиво говорят мри инициалы.

– Инициалы? Какие? – озадаченно спросил Саймон.

– Мои, – отрезал попугай. – Ну и нелепые вы задаете вопросы!

– Но что именно за инициалы? – не отставала Пенелопа.

– Расшифруйте сами. Меня зовут Персиваль Оскар Перегрин Урбан Гарольд Арчибальд Икебод.

– Ой, получается «попугай»! – Пенелопа была в восторге. – Прелестные инициалы.

– Благодарю, – скромно ответил попугай. – Вот почему я не просто попугай. Разрешаю вам называть меня Попугай с большой буквы.

– Спасибо, – ответила Пенелопа.

– А это, – продолжал он, указывая крылом на маленькую клетку, – Дульчибелла, моя домоправительница, певчая паучиха.

– Здравствуйте, – отозвалась Дульчибелла.

– Здравствуйте, – сказали дети.

– Здравствуйте, – повторил Попугай.

– Знаете, что я скажу, – задумчиво проговорила Пенелопа, – теперь я понимаю, почему вы необыкновенный попугай. Пожалуйста, не обижайтесь, я только хочу сказать, что вы говорите гораздо лучше большинства других попугаев. То есть осмысленнее других, понимаете? В общем, вы как будто понимаете, о чем говорите, а другие попугаи не понимают.

– Естественно, понимаю, – отозвался Попугай. – А знаете, почему остальные попугаи не понимают, что говорят?

– Почему?

– Потому что их учат говорить люди. Способ, достойный порицания.

– Ну а вас кто учил? – поинтересовался Питер.

– Меня учил Словарь, – с гордостью ответил Попугай.

– Словарь? – недоверчиво переспросила Пенелопа. – Как может учить словарь?

– А как же иначе? – возразил Попугай. – Вся беда, повторяю, в том, что большинство, если не всех, попугаев обучают люди. А люди никогда им не объясняют то, чему учат.

– Мне это в голову не приходило, – удивился Питер.

– Какой нормальный, разумный, здравомыслящий, уважающий себя попугай твердил бы целыми днями «попка дурак», если бы понимал, что это значит? – Голос у Попугая задрожал от негодования. – Какая порядочная, честная, скромная, застенчивая, робкая птица приставала бы целыми днями к совершенно незнакомым людям с требованием «почеши попочке головку», если бы знала, что это значит?

– Да, действительно, теперь я вижу, что это просто жестоко, – задумчиво проговорила Пенелопа.

– Да, – согласился и Саймон, – это вроде тех противных слов, которым учат младенцев: «папусик», «мамусик», «ав-ав» и всякое такое.

– Совершенно верно, – торжествующе провозгласил Попугай. – Судите сами: какой нормальный младенец обращался бы к каждому встречному представителю парнокопытных «му-му», если бы знал, кто это на самом деле?

– Представителю кого? – не понял Питер.

– Он имеет в виду коров, – объяснил Саймон, который знал больше умных слов, чем Питер.

– Нет и нет, – продолжал Попугай, – единственный способ научиться говорить – обучаться у Словаря. Мне в высшей степени посчастливилось получить образование из рук большого, дружески расположенного, исчерпывающего Словаря, в сущности единственного в своем роде.

– Как можно получить образование из рук словаря? – недоумевающе спросила Пенелопа.

– Там, откуда я родом, – ответил Попугай, – можно. Этот Словарь – самая очеловеченная книга в наших краях наряду с Великой Книгой Заклинаний и Троянским Травником.

– Боюсь, что я опять не понимаю, – проговорила Пенелопа.

– Ты исключительно непонятливая, бестолковая, несмышленая девочка, – рассердился Попугай, – к тому же еще упрямая, агрессивная, непоследовательная и нелогичная.

– По-моему, совсем не обязательно говорить грубости, – вмешался Питер. Он не понял значения всех слов, но на слух они ему не понравились, и он почувствовал, что пора выступить в защиту своей кузины.

– Грубости? – повторил Попугай. – Грубости? Я и не думаю грубить, просто я проветриваю некоторые слова, им так это нужно, бедняжкам. Это входит в мои обязанности.

– Проветриваете слова?! – воскликнул Саймон. – Как это?

– Он хранитель слов, – вдруг прозвенела Дульчибелла. – Это очень важная должность.

– Когда потребуется, чтобы вы встревали, мы вас предупредим. – Попугай устремил на Дульчибеллу испепеляющий взгляд.

– Простите. – Дульчибелла расплакалась. – Я только хотела быть полезной, я только хотела похвалить того, кто заслуживает похвалы, я хотела…

– Замолчите вы наконец? – загремел Попугай.

– Ах, так! Ну и пожалуйста. – Дульчибелла попятилась в глубь клетки и принялась пудрить нос. – Буду дуться.

– Дуйтесь на здоровье, – отрезал Попугай. – Типично паучье поведение.

– Так что означает «проветривать слова»? – повторил Саймон.

– Что означает «хранитель слов»? – поинтересовался Питер.

– Ну, хорошо, – ответил Попугай, – я действительно хранитель слов, но пусть это останется между нами. Видите ли, в нашем краю жизнью каждого управляют три книги. Говорящие, разумеется, не то что ваши унылые, старомодные, будничные книги. Одна называется Великая Книга Заклинаний, вторая – Троянский Травник и третья – Гигантский Словарь. Меня воспитывал Словарь, и, соответственно, я стал хранителем слов.

– А что вы должны делать? – задала вопрос Пенелопа.

– О, это очень важная работа, поверьте мне. Знаете ли вы, сколько слов в английском языке?

– Сотни, – предположил Питер.

– Скорее, тысячи, – поправил его Саймон.

– Совершенно верно, – сказал Попугай. – А точнее – двести тысяч слов. Так вот, обыкновенная средняя личность пользуется изо дня в день и день за днем одними и теми же словами.

Тут глаза его наполнились слезами, он вытащил из-под крыла большой платок и высморкал клюв.

– Да, – продолжал он, всхлипывая. – А что, вы думаете, происходит со всеми неиспользованными словами?

– Что происходит? – переспросила Пенелопа, широко раскрыв глаза.

– Если за ними не присматривать, – пояснил Попугай, – если не давать им упражняться, они чахнут и исчезают, бедняги. В этом и заключается моя работа: раз в году я обязан сесть и перечитать вслух весь Словарь, чтобы все слова получали должный моцион. Но и в течение года я стараюсь употреблять как можно больше слов, а то ведь одной тренировки в году для крошек недостаточно. Они так засиживаются, что просто погибают от скуки.

– Время не ждет! – неожиданно подала голос Дульчибелла.

– Вы, кажется, собирались дуться? – Попугай грозно сверкнул глазами.

– Я кончила. Дуться было восхитительно, но время не ждет.

– Что вы хотите этим сказать? – раздраженно спросил Попугай.

– А то, что не сидеть же нам тут весь день, пока вы читаете лекции про слова. Нам пора назад. Не забывайте, у нас уйма дел.

– «У нас», «у нас уйма дел» – мне это нравится! – вспылил Попугай. – Вы целыми днями сидите себе в клетке, поете да дуетесь, а на мою долю выпадает всем руководить, принимать важные решения, проявлять чудеса храбрости и сообразительности…

– Большую сообразительность вы проявили, добившись, чтобы нас изгнали, – фыркнула Дульчибелла. – Я бы во всяком случае не назвала это сообразительностью.

– Давайте, давайте, валите всю вину на меня! – закричал Попугай. – Откуда мне было догадаться, что жабы нападут ночью, а? Как я мог знать, что жабы упакуют нас в вульгарную оберточную бумагу и бросят в реку, а? Вас послушать, так это я подстрекал василисков захватить власть, ах вы… ах вы… безмозглая, несуразная, скудоумная паучиха, ах вы…

– Сейчас я начну дуться! – взвизгнула Дульчибелла, снова принимаясь рыдать. – Я буду дуться целый час. По договору вы не имеете права оскорблять меня чаще раза в неделю, а вы сегодня оскорбили меня уже два раза.

– Ну ладно, ладно, – встревоженным тоном произнес Попугай. – Простите. Ну же, перестаньте дуться, и я угощу вас пирогом из мясной мухи, когда мы вернемся.

– Правда? Обещаете? – Дульчибелла развеселилась.

– Да, да, обещаю, – раздраженно ответил Попугай.

– А нельзя еще суфле из кузнечика? – вкрадчиво осведомилась Дульчибелла.

– Нет, нельзя, – отрезал Попугай.

– Ну хорошо, – вздохнула Дульчибелла и опять принялась, напевая, пудрить нос.

– Что за жабы? – с любопытством спросил Питер.

– И василиски, – подхватила Пенелопа. – Кто они такие? И почему вы оказались в изгнании?

– И где они захватили власть? – добавил Саймон.

– Тихо! – закричал Попугай. – Тихо, тихо! Дети замолчали.

– Так, – произнес Попугай спокойно, – прежде всего не откроете ли дверцу?

Саймон поспешно достал перочинный нож, разрезал лиловую бечевку, державшую дверцу, и отворил ее.

– Благодарю, – сказал Попугай, выходя и взбираясь на купол клетки.

– Смотрите не простудитесь наверху! – крикнула Дульчибелла. – Вы не надели плаща.

Не обратив на нее никакого внимания, Попугай аккуратно поправил шапочку, съехавшую ему на один глаз, пока он карабкался на клетку, и долго смотрел на детей, переводя взгляд с одного на другого.

– Так, – проговорил он наконец, – стало быть, вы хотите услышать ответы на все эти вопросы, да?

– Да, пожалуйста, – умоляюще попросила Пенелопа.

– А могу я вам довериться?

– Конечно, можете, – с негодованием отозвался Саймон.

– Хорошо, так и быть. То, что я вам расскажу, – строгая тайна, понятно? Никому ни слова.

Дети пообещали сохранить в тайне все, что им расскажут, и, усевшись вокруг клетки, приготовились слушать.