"Граф из Техаса" - читать интересную книгу автора (Кэрол Джерина)

Глава 13

Шериф Пенхалиган, все еще окончательно не проснувшись, несмотря на то, что холодный воздух пробирался ему под длинную ночную рубашку, быстро шел по улице. У него, конечно, уже давно было желание познакомиться с новым графом, но он не мог даже предполагать, что их встреча состоится сегодня, да еще так поздно ночью.

— Вы уверены, что милорд хотел видеть именно меня? — спросил он молодую служанку, которая подпрыгивала рядом с ним, едва поспевая своей семенящей походкой за его быстрыми шагами.

— Да, сэр. Он сам мне сказал… — тут она неожиданно замолчала, увидев, что двое мужчин оставшихся в доме, когда она уходила, сцепились в драке перед оградой.

— О Боже! Что они делают?

Шериф, бросив взгляд на мужчин, сразу понял, что его встреча с новым графом будет очень запоминающейся.

— Ничего такого, над чем следует задумываться леди такого юного возраста. Лучше бегите назад в дом и оставайтесь там.

— Но, сэр…

— Не спорьте со мной, мисс. Делайте то, что я вам сказал. Сейчас же домой!

Уверенный, что девушка выполнит его приказание, он поспешил к дерущейся паре, и при этом ночная рубашка, развеваемая ветром, хлопала по его худым лодыжкам. Вид у городского шерифа был скорее смешным, чем грозным.

Но молоденькая служанка Эмерсона, постояв немного, медленно последовала за шерифом по пятам. То, что она увидела, подойдя поближе к своему хозяину и к его позднему посетителю, молодому графу, заставило ее раскрыть рот от изумления. Лорд Прескотт задавал Эмерсону хорошую взбучку.

— Давно бы так, — тихо пробурчала она себе под нос.

— И что же такое здесь происходит? — спросил Пенхалиган, когда приблизился к дерущейся паре. Но, присмотревшись получше, он понял, что в действительности это была вовсе не драка, а избиение одного человека другим из-за существенного преимущества второго.

— Вы шериф? — спросил Прескотт.

— Да. Шериф Джордж Пенхалиган. А вы, сэр?..

— Прес… э-э, лорд Сент Кеверна.

— А, да. Мне сказали, что Ваша светлость желали видеть меня.

— Верно, я действительно хотел встретиться с вами.

Пенхалиган сделал паузу, ожидая, что новый граф все объяснит дальше, но так как Прескотт продолжал хранить молчание, он спросил:

— По какому поводу вы желали меня видеть, милорд?

— По поводу вот этого гнусного скунса.

Прескотт поднял на ноги Эмерсона и повернул его так, чтобы Пенхалиган мог видеть его лицо. Взглянув на него сам, он почувствовал большую гордость за то, что ему удалось держать свою ярость под контролем. Только один глаз Эмерсона заплыл, и он потерял только два зуба вместо целого ряда, как это часто случалось с другими, когда Прескотт ввязывался в драку.

— Гнусный кто, милорд?

— Скунс. Вы, возможно, зовете их здесь по-другому. Хорек?

— Ваша светлость сравнивает мистера Эмерсона с каким-то животным?

— Вот именно.

— Но, милорд, мистер Эмерсон — честный член нашей общины.

Прескотт разжал пальцы, крепко державшие Эмерсона за воротник, и тот сполз вниз, растянувшись, как тряпка, посередине мощенной булыжником улицы.

— Как может быть такой человек честным? — он немного помолчал, глядя на Эмерсона. — Это, кажется, закономерный конец для вора и мучителя своей жены. Вы так не думаете?

— Вор и мучитель жены? Мистер Эмерсон?

— О, и больше того, шериф. Гораздо больше.

— Что же может быть еще хуже?

— А как насчет убийцы? Видите ли, он убил миссис Эмерсон и их младенца-сына.

— У вас есть доказательства этого?

— Да, их тела находятся в его доме. Но не в этом доме, где живет он, а в другом, где жили его жена и дети. Я думаю, что доктор Гудэйкер, освидетельствуя их тела, возможно, до сих пор еще там.

— Нет, это не является доказательством.

— Вам недостаточно двух мертвых тел? Какие же еще доказательства вы хотите?

— Для доказательства нужен свидетель, который мог бы подтвердить ваше заявление об избиении мистером Эмерсоном своей жены, милорд.

Мгновенно милые детские лица Александры, Виктории и Элизабет пронеслись у Прескотта перед глазами. Он был абсолютно уверен, что они видели, как Эмерсон, ударив кулаком и сбив на пол их мать, продолжал бить ее ногами, но он не мог сказать об этом Пенхалигану. Они были еще совсем малышками и за один день прошли через столько испытаний, что хватит на целую жизнь. И теперь он уже никак не мог попросить их свидетельствовать против своего отца.

Возможно, когда они подрастут, и им будет легче понять трагичность данной ситуации, но не сейчас…

— Так, значит вы говорите, что два мертвых тела, мое слово и показания доктора — этого еще не достаточно?

— О, для меня — да. Это звучит достаточно убедительно для меня, милорд, но ведь я не судья. Уж если мы заговорили об этом, то я даже не являюсь присяжным заседателем. Но я знаю, что наши английские суды уделяют большое внимание наличию существенных доказательств.

— Да, неважно.

Эти чертовы судейские системы! Прескотт знал, что должен быть способ не только наказать Эмерсона, но и быстро упечь его за решетку, чтобы он не смог больше причинять людям зла. И тут его осенило:

— Вы еще можете сомневаться в том, что он убийца, зато, наверное, не может быть никаких сомнений в том, что он — вор. И прежде, чем вы спросите меня, есть ли у меня доказательства, я отвечаю вам — есть! Это очень существенные доказательства. У меня в замке есть учетные книги и журналы с его почерком, которые свидетельствуют, что он годами прикарманивал себе деньги Рейвенс Лэйера, — он махнул рукой на дом позади него. — Этот дом и все, что есть в нем, по праву принадлежит мне.

Пенхалиган взглянул на дом и, различив едва прикрытый одеждой силуэт женщины с пышными формами, стоящей в дверном проеме парадного входа, лукаво спросил:

— Все, милорд?

Увидя любовницу Эмерсона, с испугом смотревшую на него, Прескотт решительно покачал головой.

— О, к черту, нет! Она его, а не моя.

— А-а, понятно.

— Так вот, я пытался это дело уладить по-хорошему, шериф. Я действительно пытался. Когда обнаружил, что он занимается воровством, я дал ему возможность вернуть мне украденные деньги. Да вернее не мне, а Рейвенс Лэйеру. Я предложил ему продать все добро, купленное на них, и даже предоставил ему для этого времени больше, чем достаточно. Но похоже на то, что эта свинья по-прежнему продолжает купаться в роскоши, не собираясь платить мне ни одного медного цента.

— Понятно, — сказал Пенхалиган, глубокомысленно кивая головой. — Так Ваша светлость желает подать жалобу на Эмерсона?

— Жалобу? Вы смеетесь надо мной? Я хочу бросить этого жалкого негодяя в тюрьму до конца его жизни, вот что я хочу.

Пенхалиган как-то замялся и отвел взгляд.

— Я боюсь, что это будет невозможно, милорд.

— Почему невозможно?

— Потому, милорд, что у нас в деревне нет тюрьмы.

— Нет тюрьмы?

— Да, милорд.

— А как насчет Сент Кеверна? Там-то есть тюрьма?

— Нет, милорд. Она была там. Но, к несчастью, сгорела дотла в прошлом году, а горожане еще не смогли собрать деньги на то, чтобы построить новую.

— Нет тюрьмы? — он в недоумении схватился рукой за голову. — Будь я проклят. Я никогда не слышал о месте, где бы не было тюрьмы.

— Теперь вы знаете такое место, милорд.

— И куда же вы деваете всех преступников, которые нарушают законы?

Смущенный отсутствием в деревне сооружения для содержания преступников, Пенхалиган откашлялся и тихо сказал:

— Мы помещаем их под домашний арест, милорд.

— Домашний арест?

— Да, милорд.

Мысль о том, что человек, совершивший столько преступлений, будет продолжать жить с привычным для него комфортом, возмущала Прескотта до глубины души.

«Что за чертово место», — подумал он. Внезапно его мозг лихорадочно заработал — домашний арест, дом. Рейвенс Лэйер — это замок. Очень, очень старый замок.

— Придумал, — сказал он с самодовольной ухмылкой. — Я знаю идеальное место, куда можно поместить этого жалкого негодяя.

— Милорд?

— Он может находиться под домашним арестом с другими крысами в моей темнице.

— Темнице Вашей светлости?

— Вот именно, Пенхалиган, в моей темнице. Давайте-ка, помогите мне.

Когда Прескотт наклонился и за шиворот поднял потерявшего сознание Эмерсона на ноги, шериф поспешил ему на помощь.

— Но, милорд, темницу Рейвенс Лэйера не использовали веками. Там, должно быть, просто ужасные условия.

— Вы видели ее?

— Да. Однажды, когда я был еще мальчишкой, мы с приятелями пробрались в темницу, чтобы взглянуть на нее. Это такое ужасное место!

Когда они перебросили обмякшее тело Эмерсона через спину лошади, Прескотт спросил:

— И там много пауков, не так ли?

— Да, а также кандалов и цепей на стенах и других приспособлений, которые я не осмелюсь упомянуть.

— Мне это нравится. Эмерсон должен почувствовать себя там, как дома.

Часом позже Прескотт устало поднимался по подвальной лестнице, стряхивая паутину с камзола.

Он только что затратил большое количество энергии, устраивая своего пленника, находившегося почти в бессознательном состоянии, в самой темной и сырой камере, какую только смог найти в темнице.

Добившись своего, Прескотт находился в приподнятом возбужденном настроении, и несмотря на то, что было уже далеко за полночь, ему совершенно не хотелось спать.

— Слишком много впечатлений, — сказал он сам себе, продолжая переживать случившееся.

Шериф был прав — темницей Рейвенс Лэйера не пользовались веками, и она выглядела удручающе. Состояние камеры Эмерсона было самым сомнительным изо всех других. Было похоже на то, что один хороший удар плечом мог сорвать хлипкую дверь с петель. Поржавевшие кандалы на стенах выглядели немногим прочнее, но они еще могли служить по назначению до того времени, когда Эмерсон предстанет перед судом за свои преступления.

Закрыв за собой подвальную дверь и направляясь через холл в свою комнату, Прескотт задумался о лекарстве от своей бессонницы, что всегда помогало ему в прошлые годы. Одна стопка крепкого бурбона смогла бы успокоить его нервы.

Однако, добравшись до библиотеки и засветив лампу, чтобы облегчить себе поиски, он скоро обнаружил, что в замке под рукой, оказывается, не было бурбона. Нашлась только какая-то бутылка с надписью на этикетке «Солодовое виски» с винокуренного завода в Шотландии. Прескотт нахмурился.

«К черту, что за солодовое виски? Есть один способ узнать, что это за напиток», — решил он, вынув пробку из бутылки. Придется попробовать это виски, а не идти и будить крепко спящую миссис Свит и заставлять ее посреди ночи проводить осмотр винных запасов замка. Он знал, что ей это совсем не понравится. Но первым же делом завтрашним утром он позаботится о том, чтобы бутылка лучшего бурбона из Кентукки была внесена в список для покупок.

Он предварительно понюхал содержимое бутылки, желая убедиться, что будет пить виски, а не средство для полировки мебели, которое кто-нибудь налил в пустую бутылку из-под виски. Его тетушка Эмми раньше проводила подобные замены, не сказав при этом никому ни слова. К несчастью, именно он оказался тем человеком, которому таким образом досталось попробовать этой отравы.

Убедившись, что в бутылке находится спиртное и что все в этот час уже спят и никто не может поймать его за этим занятием, Прескотт опрокинул бутылку, приложив ее к губам. Приятный огонь согрел его горло с первым большим глотком виски, прожигая себе весь путь до самого желудка. Доставляющая удовольствие, успокаивающая теплота разлилась по всему телу, мгновенно сглаживая напряжение прошедшего дня.

— M-м, неплохо, — пробурчал он и сделал еще один глоток. Солодовое виски, конечно, не могло сравниться с бурбоном, но было не таким уж и плохим. Пожалуй, если бы у него не было выбора, он с легкостью привык бы и к этому напитку.

Утро началось с обычной сонной неторопливостью, которая вскоре переросла в беспорядочную суматоху и бешеную деятельность. После чашечки чая горничные засуетились на кухне, помогая миссис Свит готовить завтрак для графа, его гостей и остальной прислуги. Том пришел из конюшен как раз в то время, когда его бабушка уже вынимала из духовки первый противень с пышущими жаром кексами.

Харгривс, как и каждое утро, направлялся на кухню, чтобы взять поднос с едой и вернуться позавтракать в свою комнату.

Он хотя и принадлежал к слугам замка, однако подчеркнуто продолжал держаться от остальных в стороне, не общаясь с ними и, тем более, не вступая в мелочные, вздорные перебранки. Он также старался избежать второго неприятного столкновения с Эсмеральдой, давно и окончательно впавшей в маразм. Только два дня назад старая леди назвала его «молодым господином» и сделала попытку завязать детский нагрудник на его шее.

Спустившись с лестницы, он повернул налево, продолжая идти на кухню, но странный шум, доносящийся со стороны библиотеки, остановил его.

На мгновение он замер, напряженно прислушиваясь и стараясь разобраться в непонятных звуках. В конце концов, он пришел к заключению, что какое-то раненое животное непонятным образом попало этой ночью в замок, и теперь криком обнаруживало свое присутствие.

Внезапно другая, еще более ужасная мысль пришла ему в голову, и он ринулся к закрытым дверям библиотеки. Сначала его светлость привел в дом бедную родственницу, потом принес новорожденного ягненка, а затем трех маленьких девочек! Только Бог знает, кого еще он притащил сюда прошлой ночью!

— О Боже, спаси от него и от его бездомных, — пробурчал Харгривс и распахнул настежь дверь.

— Есть желтая роза в Техасе, которую я увижу-у-у… Да-да-да дум ди да-да… прекраснее всего на земле-е-е…

Голос Прескотта звучал громко, неприятно и фальшиво. Он лежал, развалясь на кожаном диване, с одного подлокотника которого свисали его ноги в сапогах, а на другом покоилась голова. Он размахивал в воздухе пустой бутылкой из-под виски.

— Милорд!

— …Я так рыдал, когда она покинула меня… что вдребезги разбила мое сердце, но да-дум ди дум ди да-да… мы не расстанемся больше никогда.

— Милорд!

Прескотт уставился мутными красными глазами на человека, стоявшего в двери, и широко усмехнулся.

— Эд! Как у тебя дела?

— Осмелюсь сказать лучше, чем у вас, милорд.

— Давай-ка иди сюда и выпей немного.

— Еще слишком ранний час дня, чтобы нам начинать употреблять спиртные напитки, милорд. Мы обычно ждем до вечера.

Харгривс осторожно приблизился к дивану, надеясь, что он сможет держаться в этой отвратительной ситуации, соблюдая достоинство. Хоть кто-то в этом замке должен был вести себя прилично, а поскольку его светлость, казалось, совсем не был способен делать в данный момент ничего разумного, Харгривсу пришлось употребить всю свою выдержку.

«Какой совершеннейший варвар», — подумал он.

— Так уже вечер? Точнее, даже за полночь?

— Далеко за полночь, милорд.

— А?

— Уже утро, милорд.

— Утро? — Прескотт попытался взглянуть в окно. Но тело его было тяжелым и вялым, а движения такими неуклюжими, что не успел он повернуться, как свалился с дивана на пол. — Будь все проклято, если сейчас действительно не утро!

Ворча что-то себе под нос, Харгривс помог Прескотту подняться на ноги.

— Ваша светлость еще не ложились спать? Прескотт нахмурился, стараясь вспомнить.

— Кажется, да. Один раз. А, да, теперь я вспомнил. Ребенок описался в кровати прошлой ночью и намочил меня. Потом домой пришла Люсинда, и я ушел. Эй, ты знал, что у нас здесь в замке есть темница?

— Да, милорд, мы знали.

— Она очень старая. И грязная. Кто-то должен прибраться там. Однако не надо слишком чисто. Такие негодяи, как Эмерсон, не заслуживают чистой тюремной камеры. Было бы, конечно, лучше поместить его в загон для свиней — там ему место. У нас есть здесь свиньи, Эд?

— Насколько нам известно, нет, милорд.

— Нам надо купить несколько, — Прескотт размахивал в воздухе своей пустой бутылкой из-под виски, опасно близко поднося ее к голове Харгривса. — Больших, старых, жирных, грязных свиней, которые хрюкают и все дни напролет валяются в грязи. Бьюсь об заклад, что Эмерсон почувствовал бы себя, как дома, в этом свинарнике… Эй, что ты делаешь с моим виски?

Харгривс с силой вырвал бутылку из руки Прескотта.

— Ставлю его в сторону.

— О, там уже ничего не осталось?

— Да, милорд. Вы выпили все до последней капли.

— Неужели? С меня станется. Я-то думал, что сделал только пару глотков. Ну, это служит тебе свидетельством, как мало я знаю.

— Да, милорд.

— Знаешь, это солодовое дерьмо — чертовски хорошая вещь, даже если оно и не из Кентукки, — Прескотт громко отрыгнул. — Шотландия.

Харгривс содрогнулся от запаха.

— Прошу прощения, милорд?

— Я сказал, его привезли из Шотландии. Забавно, правда? Честно говоря, я думал, что эти маменькины сынки — шотландцы с севера — только и умеют, что носить короткие юбки. Я даже не догадывался, что они могут делать такое хорошее виски, как это. Но все равно оно не так хорошо, как кислая солодовая настойка из Кентукки. Вот это был бы подходящий напиток для тебя. Бьюсь об заклад, тебе бы он понравился.

— Да, милорд.

Почти волоча на себе беспомощного Прескотта, который, казалось, весил целую тонну, Харгривс медленно продвигался к двери библиотеки.

— Мескаль[7], однако… У-у, дружище! Это дерьмо свело бы тебя с ума. Я слышал о паре добрых старых ребят у себя дома, в Техасе, которые даже ослепли, выпив эту дрянь.

На полпути к двери Прескотт внезапно остановился, обхватив рукой Харгривса за шею и крепко прижав его к себе.

— Ведь то, что я пил, это был не мескаль, правда?

— Нет, милорд.

— Ты уверен?

— Я мог бы даже в этом поклясться, милорд.

— Потому что, мне кажется, что я все-таки проглотил этого чертового червяка.

Харгривс не знал, что такое мескаль и не имел ни малейшего желания узнать, каким образом в него попал червяк, так что он решил не продолжать эту тему. Он только молился о том, чтобы и его светлость не возобновил этого разговора и прекратил разговаривать вообще.

— Куда мы идем? — спросил Прескотт, когда Харгривс провел его по холлу и они начали подниматься по лестнице.

— В комнату Вашей светлости.

— Мою комнату?

— Да, милорд.

— Эй, подожди, ведь ты не собираешься раздевать меня, не так ли?

— Нет, милорд.

— Потому что мне это не нравится, Эд, мне это совершенно не нравится.

— Я вполне понимаю, милорд.

— Я ничего не имею против тебя. Ты хороший человек. Немного чопорный, но в полном порядке.

— Да, милорд.

— Понимаешь, дело в том, что я всегда раздевался сам уже с тех пор, как был маленьким-маленьким мальчиком.

— Да, милорд.

— И мне становится совсем неловко, когда другой взрослый мужчина снимает с меня одежду. Я ведь не маменькин сынок, Эд.

— Конечно нет, милорд.

— Мне нравятся женщины.

— Да, милорд.

— Конечно, уже прошло порядочно времени с тех пор, как я в последний раз… — он замолчал, когда приступ тошноты подкатил к его горлу. — Эд, я себя не очень хорошо чувствую.

— Мы понимаем, милорд. Мы уложим вас в постель и Ваша светлость сможет — как это вы, американцы, говорите? Ах, да — проспаться.

— Да, спать. Хорошая идея. Я пытался поспать прошлой ночью, но ребенок описался в кровати.

— Вы уже об этом говорили, милорд.

— Хорошенький маленький ребенок. Все эти три девочки — хорошенькие маленькие детки. Как маленькая троица светловолосых голубоглазых китайских кукол. Их мама умерла, вы знаете? — пьяные слезы навернулись Прескотту на глаза, и его голос задрожал. — Этот мерзкий сукин сын убил ее.

— Милорд?

— Ты слышишь меня? Этот негодяй Эмерсон убил их мать. Я так же хорошо это знаю, как свое собственное имя, и эти три драгоценные маленькие девочки видели все это. Я никогда не знал свою родную мать, теперь и они не будут знать свою. Однако я знал своего отца. Прекрасный человек. Действительно прекрасный. Соль земли — вот кто был мой отец. Он отдал бы с себя последнюю рубаху, и не думайте, что эти чертовы Кандервуды не захотели взять ее. Конечно, взяли. Взяли его рубаху, его гордость, в конце концов взяли даже его жену. Попытались даже отобрать у него меня и Пайна, но…

Не в силах понять и половины пьяных бормотаний его светлости, Харгривс решил просто не обращать на него внимания. У него достаточно было своих проблем, которые требовали неотложного решения, а первейшая и самая актуальная из них состояла в том, чтобы благополучно довести десятого графа Сент Кеверна до кровати и уложить спать.

Услышав какой-то шум в холле, Люсинда подскочила с кровати и схватила свой халат. Слава Богу, Прескотт наконец-то вернулся домой. Она, не сомкнув глаз, прождала его полночи и только незадолго до рассвета с неспокойным сердцем уснула, не зная, чем закончилась его встреча с Эмерсоном.

Когда она открыла дверь, Харгривс как раз проходил мимо ее комнаты, полунеся-полуволоча за собой по холлу Прескотта в его апартаменты.

— О Боже! Что случилось?

— Его светлость не совсем хорошо сегодня себя чувствует, мисс. Немного перебрал прошедшей ночью виски.

— О, виски! — сильно забившееся сердце Люсинды вернулось к своему обычному ритму. Сначала она испугалась, что причиной такого состояния Прескотта были увечья, которые он получил при встрече с Эмерсоном.

— Да, мисс, — сказал Харгривс. — За долгие годы службы мы узнали, что при сильном алкогольном опьянении, в котором сейчас пребывает его светлость, единственно правильное решение — положить человека в кровать и дать ему проспаться.

— Это хорошая идея… Нет, нет! Вы не можете сделать этого.

— Мисс?

— Вы не можете положить его в кровать. Во всяком случае не в его кровать. В ней до сих пор еще спят дети.

— А, да, дети. Мы об этом забыли.

— Они не должны видеть его в таком состоянии. Они испугаются, а мы не должны больше беспокоить этих бедных маленьких созданий. На их долю и так выпало много бед. Вы ведь знаете, их мать умерла вчера.

— Мне об этом сказали, мисс. Но если не в кровать его светлости, тогда в чью?

— О Господи. Тогда, я думаю, в мою.

— В вашу, мисс?!

— Да. Я уверена, что он поместится в ней. Я не имею ни малейшего представления, в каком состоянии находятся другие спальни — уже много лет никто в них не нуждался. А ведь мы не можем положить его светлость просто в любую комнату.

— Нет, мисс, — сказал Харгривс, хотя ему лично казалось, что стог сена в конюшне был самым подходящим местом для этого пьяного графа. По крайней мере, американец чувствовал бы себя в нем прямо как дома.

— Давайте, несите его в мою комнату. Я только быстренько взгляну на детей, чтобы убедиться, что они все еще спят, а потом приду и соберу свои вещи.

— Да, мисс.

В то время, как Люсинда ходила к детям, Харгривс втащил свою тяжелую ношу в комнату.

За долгие годы службы в роли камердинера джентльменов высшего общества ему приходилось выполнять разные приказания, даже те, которые казались весьма сомнительными. Но это был один из самых щепетильных и сомнительных приказов, которые он когда-либо получал. Молодая леди более низкого происхождения предоставляет свою собственную кровать пьяному лорду? В то время, как в одних кругах это может считаться милосердием, в других подобный акт будет рассматриваться как страшное нарушение правил приличия. Но с другой стороны вся жизнь в этом замке текла вне законов дворянского этикета.

Прескотт, все еще бубня под нос бессвязный монолог об истории своей жизни, не возражал, когда Харгривс положил его на нерасстеленную кровать Люсинды и начал стягивать одежду. Первыми, конечно же, были сняты сапоги, причем это было сделано с большой осторожностью из-за засохших лепешек грязи и навоза на каблуках.

— Я не любил ее, — сказал Прескотт. Он широко распластал руки на матрасе, позволяя Харгривсу делать свое дело. — Некоторое время я думал, что был влюблен, но в действительности не любил ее никогда. Мне просто нужна была жена, а она оказалась под рукой. Хлоя очень добрая и хорошая, но женись я на ней, жизнь для нас обоих была бы просто жалкой и ничтожной… Ей гораздо лучше живется с Пайном…

«Мы не сомневаемся, что это именно так. Любой женщине на земле гораздо лучше жилось бы с любым другим мужчиной, а не с этой неотесанной деревенщиной», — думал про себя Харгривс.

— А теперь давайте-ка снимем эти штаны.

Прескотт приподнял голову и осмотрел свое тело тем временем, как камердинер расстегивал ширинку его бриджей.

— Знаете ли, он мой брат-близнец.

— Этот Пайн, о котором вы говорите, милорд?

— Да, мы с ним похожи, как две капли воды, — он продолжал смотреть на Харгривса, нахмурив брови. — Знаешь что? Ты немного даже похож на него. Черт! Это ты, Пайн?

— Нет, милорд. Это мы, Харгривс, камердинер Вашей светлости, в будущем, пожалуйста, будьте так добры помнить это. Мы не Эд. Мы Харгривс!

— Да, я знаю, — голова Прескотта опять упала на кровать, когда ужасное головокружение охватило его. — Я клянусь, Эд, этот червяк все-таки достал меня. Я думал, что он лежал мертвый на дне бутылки с мескалем, но это было не так — он был жив. Он и до сих пор жив. Я и сейчас чувствую, как это чертово создание ползает у меня в животе.

Выражение лица Харгривса оставалось по-прежнему беспристрастным, но отвечать больше он не стал.

Он знал, что этот грубый, неотесанный американец никогда не освоит норм достойного поведения, необходимых для принадлежащего к высокородной знати. Он, возможно, и был рожден в благородной семье, но в нем самом не было ни грамма величия. Такому понадобится сотня лет, а может, и того больше, чтобы стать настоящим джентльменом.

«Но, — вспомнил он, — если удача улыбнется мне, этот деревенщина уедет отсюда в течение года».

Выполнив свое самое отвратительное за все время службы задание, Харгривс накрыл молодого графа сверху одеялом и вышел из комнаты.

Не зная, что его камердинер уже ушел, Прескотт продолжал бубнить сам себе о тех опасностях, которые грозят ему из-за этого проклятого червяка:

— Если так будет продолжаться дальше, я ослепну и сойду с ума прежде, чем мне исполнится сорок. Боже, почему здесь так жарко? — он взбрыкнул ногой, стараясь скинуть с себя одеяло, но ему удалось вынуть из-под него только одну длинную волосатую ногу. — Кто-нибудь, погасите огонь или откройте окно. Не то я скоро просто растаю…

Он забылся в беспокойном сне, желая, чтобы опять явилась к нему героиня его снов и успокоила боль, как это случалось раньше. Но даже своим затуманеным сознанием он понимал, что больше этого не произойдет, потому что она воплотилась в реальную женщину. И этой женщине так же хорошо, как и ему, знакомы боль, душевные терзания и одиночество.

Правда, эта женщина чертовски рассердится за то, что он выпил так много мескаля и проглотил этого проклятого червяка.

Ощущение чего-то теплого и мягкого, суетящегося над ним, вывело Прескотта из состояния полузабытья.

«Эд, — сказал он сам себе, — начинает вести себя, как старая курица-наседка».

Он чуть-чуть приоткрыл один глаз, намереваясь дать знать своему камердинеру, что ему не понравилось излишнее рвение: человека в его состоянии нужно оставить в покое, а не устраивать над ним суматоху.

Туманная пленка, застилавшая его глаза, начала понемногу расходиться и, наконец, его взгляд остановился на предмете, который в одно и то же время и поразил его и доставил величайшее удовольствие. В нескольких дюймах[8] перед своим носом он увидел пару округлых нежных розоватых грудей, едва прикрытых белоснежными кружевами сорочки. Прескотт широко распахнул оба глаза и с наслаждением вдохнул легкий аромат розы, струящийся из соблазнительной ямочки между ними. Его лицо расплылось в довольной улыбке.

— Эд, ты везучий, негодяй. У тебя оказывается есть груди…

Лицо Люсинды залилось краской от смущения, она резко выпрямилась и запахнула руками вырез своего пеньюара до самой шеи. О Боже, а она-то думала, что он крепко спит. Если бы знала, что это не так, то ни за что на свете не рискнула своей репутацией, вернувшись в эту комнату, чтобы собрать свои вещи и переодеться. И уж, конечно, не стала бы накрывать одеялом, когда увидела, что он лежит в кровати почти совсем раскрытым. Что он, должно быть, подумал?!

— Прескотт? — тихо произнесла она его имя, желая немедленно опровергнуть те ошибочные заключения, которые он, возможно, сделал.

Но веки с густыми длинными ресницами уже сомкнулись над его зелеными глазами, подернутыми краснотой, и тихий храп раздался из его чуть приоткрытого рта.

Уверенная, что он, наконец, заснул, Люсинда тихо собрала свою одежду. Через несколько минут она на цыпочках направилась к выходу, но какая-то необъяснимая сила заставила ее остановиться и еще раз взглянуть на Прескотта, спящего в ее кровати. Он выглядел таким прекрасным и казался таким близким и родным. Наверное, приятно лежать рядом с ним, чувствовать мужской запах его тела и спать в теплом объятии его сильных рук всю ночь. «Должно быть, это просто замечательно», — думала она. Как жаль, что ей никогда не придется испытать такого наслаждения!