"ПЕС, КОТОРЫЙ ГОВОРИЛ С БОГАМИ" - читать интересную книгу автора (Джессап Дайана)

ГЛАВА 14

Выздоровление истощило Дамиана. Душевно он был изнурен так же, как и физически. Севилл, безжалостно натаскивая пса, чтобы тот достиг почти невозможной безупречности, добился результата, близкого к совершенству, — но дорогой ценой. Дамиан теперь все время спал, просыпался, только чтобы поесть и выйти наружу облегчиться, а затем возвращался и снова проваливался в сон. Сны ему снились дикие, он дергал лапами, жалобно повизгивал или угрожающе рычал. В такие моменты Барбара советовала Элизабет гладить пса, но не будить, и шептать ему «хорошая собака» и «молодец, мальчик». Дамиан должен чувствовать, что Элизабет рядом даже во сне, ободряет и поддерживает его, пока он противостоит недругам.

В ту ночь, когда позвонила Барбара, Элизабет ушла из дома в спешке, ничего с собой не взяв. У нее не было запасной одежды, документов, денег. Севилл, скорее всего, уже понял, что собака у нее, поскольку, несмотря на предложенную в награду кучу денег, Дамиана до сих пор не нашли. Девушка подозревала, что Севилл следит за ее домом, и возвращаться за вещами было бы рискованно.

Через три дня после операции Элизабет все же решила съездить домой. Можно было взять фургон Барбары, оставить его в нескольких кварталах от дома, а дальше пойти пешком через дворы соседей. На самом деле она не знала, от кого прячется. Севилл мог установить наблюдение за домом, но вряд ли кража собаки из лаборатории что-то значила для остального мира. Станет ли полиция следить за домом, чтобы допросить ее? Или Севилл наймет частного детектива?

Возможно, это уже паранойя, но сама Элизабет так не считала. Севилл предложил двадцать пять тысяч вознаграждения. Людей, знающих, какую ценность представляет Дамиан, можно пересчитать по пальцам, но за такие деньги все на свете охотники за шкурами примутся искать собаку. Элизабет глубоко вздохнула, представив силу, выступившую против нее. У Севилла полно денег, к тому же средства массовой информации встали на его сторону и защищали его как жертву насилия экстремистов. Он — уважаемый член научного сообщества, его статуса и влияния хватит, чтобы ее съели живьем.

Если бы только знать, что планирует Севилл. В новостях только сообщали, что полиция разрабатывает несколько версий. Каких версий? За Биллом и Дэйвом следили? Если Севилл наблюдает за ее домом, рано или поздно кто-нибудь совершит ошибку и приведет его к собаке. Один раз он уже натравил на нее полицейских, и если он ее выследит, те, без сомнения, помогут ему вернуть украденную собственность.

В половине двенадцатого ночи Барбара проводила Элизабет к фургону.

— Береги себя, подруга. Ты выглядишь так, словно за вами с Дамианом гонится настоящий маньяк. И трудно сказать, на что он способен. — Барбара неловко замолчала. — Но если что-нибудь с тобой случится, у меня он будет в безопасности, ты знаешь. Веди себя спокойно, он дождется твоего возвращения.

Элизабет посмотрела ей в глаза.

— Я знаю. Надеюсь, ты понимаешь, что он для меня значит. Бог знает, куда это нас приведет, но… спасибо тебе за все.

— Такого ни за какие деньги не купишь. Я рада, что смогла вам помочь. Ты сейчас в самой крутой переделке за всю свою недолгую жизнь, но держишься за своего друга, и это чертовски правильно. С людьми, которые за тобой охотятся, ты играешь в жестокую игру. А сейчас иди — ты выглядишь хуже некуда, и я знаю, что ты устала. Тебе нужно побыстрее съездить, вернуться и лечь спать.

— Спасибо, — улыбнулась Элизабет, залезая в фургон. Она оставила машину в двух кварталах от дома, не зная, включил отец сигнализацию или нет. Панель располагалась у входной двери, а Элизабет собиралась войти через подвал. Придется поспешить, чтобы успеть ввести код. Она надеялась не разбудить Дэйва и Билла. Ей нечего было им сказать.

Элизабет собиралась пересечь парковку на соседней улице и проскользнуть в собственный двор через соседний. Хорошо, что на ней черная футболка Барбары. Девушка вышла из фургона. У границы соседских владений сердце учащенно забилось. Арестуют ли ее за то, что она забралась в чужой двор? Все детство Элизабет была паинькой и понятия не имела о таких вещах. Ей казалось, что из каждого дома за ней следят.

Она старалась ступать бесшумно, пытаясь угадать, где хозяйская спальня. Шаги и шорох одежды казались ей оглушительными. В одну секунду она промчалась через двор и нырнула на нейтральную полосу тщедушных ольховых деревьев и кривых елочек между участками. В темноте, без фонарика, она казалась внушительным препятствием.

Она с трудом выбралась из зарослей и двинулась через двор, огибая огород Билла. В садовом сарайчике хранились запасные ключи. Уезжая от Барбары, Билл случайно прихватил ее комплект с Собой. Элизабет щурилась, пытаясь разглядеть сарай в темноте. Но едва она отыскала дорожку к задней двери, все вокруг внезапно залило светом, и девушка едва не завопила от испуга. Детектор движения засек ее и включил прожектор во дворе. Она в ужасе замерла, ожидая шума, но ничего не случилось. Заметили ее или нет — с этим уже ничего не поделаешь. Нужно забрать вещи.

Оказавшись внутри, она заперла за собой дверь, бросилась вверх по лестнице к панели сигнализации и ввела код. Затем прокралась к себе в комнату, вздрогнула, включив свет, быстро переоделась, сложила нижнее белье, носки, футболки и джинсы в наволочку. Схватив вторую наволочку, пошла в ванную, и, пытаясь не шуметь, собрала туалетные принадлежности. Нашла свой бумажник и запихнула его туда же. Потом схватила карандаш и вырвала листок из настольного календаря. На обратной стороне написала:

Дорогие Дэйв и Билл, пожалуйста, не волнуйтесь, со мной все в порядке, я должна быть там. Целую, Элизабет.

Положила листок на кровать, направилась к двери и остановилась, прислушиваясь. Тишина. Она вздохнула с облегчением. Это хорошо. Взявшись за ручку двери, вспомнила о прожекторе во дворе. Таймер его выключил, но он может зажечься снова, стоит ей выйти за дверь. Она вернулась в холл к панели сигнализации.

— Элизабет.

Она чуть не выпрыгнула из собственной кожи. Голос отца послышался сзади — оттуда, где она только что стояла. Девушка повернулась к нему, едва различая высокий силуэт в тусклом свете из окна.

— Дэйв?

— Что ты делаешь?

— Я зашла за вещами — не хотела вас будить.

— Я спрашиваю, что ты делаешь? Когда это все прекратится?

— Я не знаю. Правда, не знаю. Попробуй понять, почему я это делаю, и постарайся не волноваться.

— Разумеется, я буду волноваться, Элизабет. Ты бегаешь по городу, как преступница, — а в глазах закона ты и есть преступница, общаешься бог знает с какими людьми, портишь себе жизнь ради ворованной собаки. Собаки! Ты думаешь, это честно — просить меня стоять сложа руки и наблюдать, как ты вязнешь все глубже в неприятностях из-за какого-то подопытного животного? Ты просто одержима этой собакой. Я понимаю, он интересный и очарова тельный пес, но в твоей жизни сейчас такой период, когда нужно думать о карьере, а не о животных. — Он помолчал, ожидая ответа, но девушка неподвижно стояла в темноте, не в силах сказать ни слова. — Посмотри на все иначе, Элизабет. Это собака, животное, а не человек. Он не может быть твоим другом. У него нет интеллекта, он не способен думать. Его жизнь состоит только из сна и еды. Пока его будут кормить, он будет счастлив. Я знаю, я работал с собаками много дольше тебя. А теперь послушай, — голос и силуэт придвинулись ближе, — по праву или нет, но эта собака принадлежит Джо Севиллу. Может, ты и не украла его из дома Джо, но сейчас ты, моя дочь, владеешь чужой собственностью. Ты отправила в его дом банду громил, к нему применили физическое насилие, его жилищу нанесен ущерб. Это не повод для гордости. Я говорил с ним, Элизабет. Ты поставила его в очень затруднительное положение. Ему необходимо вернуть собаку, он уже подготовил программу презентации и согласен работать с тобой, уважая твои интересы. Я бы хотел, чтобы ты отнеслась ко всему этому ответственно.

Теперь отец стоял прямо перед ней, опустив голову, и слабый свет отражался от его лысины. Элизабет медлила с ответом, пока не убедилась, что контролирует свой голос.

— Раньше, — мягко сказала она, — люди думали, что Земля плоская. Они были убеждены, что это абсолютная истина. Философы, чьи мысли мы уважаем до сих пор, тысячи лет спустя, верили в то, что оказалось полностью неправильным. Еще они верили, что Солнце вращается вокруг Земли. Однажды, — ее голос стал холоднее и тверже, — эти удобные рассуждения о собаках, о том, что они не умеют мыслить и чувствовать, будет невозможно воспринимать иначе как глупость. Ты образованный и умный человек, и все же ты не в состоянии понять, что это правда, пока… — Она не могла подобрать нужные слова и попыталась снова: — Мы с тобой неожиданно оказались в разных мирах, Дэйв. То, что ты делаешь, то, что ты… Я теперь смотрю на вещи иначе. Я тебя вижу иначе. Мне это не нравится, и я бы хотела, чтобы ничего не произошло, чтобы все оставалось по-прежнему, но это уже случилось. И теперь мне очень трудно согласиться с тем, что ты делаешь.

— И с тем, кто я есть. — Голос его стал ледяным и колючим. — Помимо того, что я твой отец.

Элизабет тщательно подбирала слова. Она не хотела сделать ему больно — она любила его, но есть истина и есть вещи, с которыми невозможно примириться.

— Меня беспокоит то, как ты собираешься поступить с моим другом. Если бы Дамиан попал в лабораторию не к Севиллу, а к тебе, господи, что ты мог бы сделать! Не раздумывая, без сожалений. Это не убийство ради пропитания, не убийство из сострадания — ты жестоко используешь собак, поскольку имеешь на это право, а они страдают молча. Некоторые пытаются их защитить, но большинство просто отворачиваются, потому что им страшно. Они так боятся смерти, что позволят умножать боль и страдания сколько угодно, лишь бы самим прожить чуть дольше — несколько лишних месяцев или лет. Как могут они оставаться собой? Разве у них есть гордость?… Ты такой человек, Дэйв, который может быть любящим, прекрасным отцом, а может встать над кем-нибудь, вроде Дамиана, и спокойно наблюдать, как он мучается и умирает. За хорошие деньги. За публикации. Ты видишь в моем друге только «базовую модель», инструмент исследования, потому что закон тебе это позволяет. Но ты еще и отказываешь ему в разуме, чтобы оправдать себя.

В тусклом свете лицо ее отца выглядело суровым, но Элизабет слишком разозлилась и теперь могла высказать ему в лицо все, что накипело.

— Печально, что ты воспринимаешь все именно так, — сказал Дэйв, — и больно видеть, что ты любишь бездомную собаку больше собственного отца.

Он отвернулся, но Элизабет схватила его за руку — раньше она никогда так не делала.

— Нет, неправда, и ты это знаешь! Я люблю Дамиана не больше, чем тебя, я люблю его по-другому! Нельзя все делить на белое и черное. Неужели ты не можешь понять, что мы с Дамианом вместе пережили? Как ты можешь ждать от меня, что я не буду ему помогать? Черт возьми, Дэйв, я ненавижу то, что ты делаешь, то, на чем ты стоишь. Мне жаль, но это так. Я знаю, ты действительно считаешь, что результат оправдает твои действия, я знаю все доводы. Я выросла среди этого и никогда не слышала ничего другого, но теперь я вижу всю картину. Мне вдруг открылась другая сторона — та, которую раньше со мной не обсуждали. И знаешь — все это мерзко. То, что ты делаешь, — не необходимость. Ты и сам знаешь — я слышала, ты говорил об этом. Есть альтернативы. Это просто самый дешевый и простой путь.

— Я спасаю людям жизнь. Ты могла бы тоже.

— Этого недостаточно. Множество других вещей могло бы сохранить людям жизнь. Подумай, какие преимущества ты мог бы получить, если бы экспериментировал на заключенных или бездомных, а? Более надежные, более точные результаты исследований, доктор. Если непременная цель — в сохранении человеческих жизней, почему бы и нет? Что с того, если придется убить несколько отщепенцев? Во всех отношениях это лучше, и в итоге все окупится, верно?

— Не говори глупостей.

— Хороший ответ. Выходит, цель не всегда оправдывает средства? Тебе кажется глупой одна мысль об опытах над людьми, так почему же ты не можешь понять, что для того, кто дружит с собакой, идея использовать собак — не менее чудовищна? Чем убийца или маньяк, насилующий детей, лучше доброго и преданного пса, который никому не причинил вреда?

— Люди превыше всего. Это несравнимо.

— И это все извиняет?

— Да.

— Твоя позиция — «пусть они сдохнут, пусть страдают, лишь бы спасти меня», да?

Воцарилась долгая, неприятная тишина. Дэвид Флетчер стоял всего в нескольких футах от Элизабет, но казался далеким и непостижимым. Выдающийся чужак, проживший с ней в одном доме много лет.

— По-моему, следует признать, что мы расходимся во мнениях, — тихо сказала она, чувствуя себя очень неловко. Она любила отца, но его слова не позволяли найти с ним общий язык. Он считал, что прав, а она знала, что права она.

— Нужно принять решение, прямо сейчас. Может ли она остаться в этом доме, построенном на костях собак — таких, как Дамиан? Их семья жила за счет собак, и сейчас, ночью, эти псы лежали в лаборатории Дэвида Флетчера. Их страдания не облегчались даже обычными обезболивающими. Собаки лежали там, моргая в темноте, в безмолвии, в ожидании, терпеливо перенося боль… Они каждое утро встречали ее отца, слабо помахивая хвостами, лизали ему руки, когда он прикасался к ним. Она была ханжой слишком долго.

— Никто не может и не должен заставлять меня поступить иначе.

Она повернулась, чтобы уйти.

— Если тебя арестуют, — бросил ей в спину Дэйв, — не рассчитывай, что я возьму мои деньги, заработанные недостойными исследованиями, и внесу за тебя залог. Думаю, это будет честно, не так ли?

Элизабет его слова и тон потрясли, но не удивили. На секунду она закрыла глаза и представила, как хорошо все было раньше. Ведь он добрый человек и замечательный отец. Он дал ей все возможности достойно прожить жизнь. На девушку накатила внезапная ярость: не должно было такое между ними произойти, но исправить уже ничего нельзя. Она не могла спокойно принять его слова. Ей отчаянно хотелось обнять отца на прощание, но она знала, что теперь это невозможно.

— Да, ты прав. Я не думаю, что это будет уместно, папа. Оставь себе свои кровавые деньги. Мы с Дамианом справимся.

Она подошла к коробке сигнализации и на ощупь отжала все переключатели вниз, чтобы выключить датчики во дворе. Затем, не сказав ни слова, вышла в прихожую мимо тени отца и оттуда — за дверь. Прожектор не горел, во дворе было очень темно. Теперь у нее нет дома. Внезапно она остановилась — что-то заставило ее взглянуть направо. У края двора, примерно в двадцати футах от нее, в свете уличных фонарей стоял мужчина. Просто стоял и смотрел на нее. Ее глаза широко раскрылись, от всплеска адреналина свело живот. Мужчина не двигался, она тоже. Даже не дышала.

Кто это? Полицейский? Севилл?

Она не могла его разглядеть.

О господи, что мне делать? Бежать?

Может, он ее не видит? Но казалось, он смотрел прямо на нее. Минуту — долгую, жуткую — она ждала, пока глаза привыкнут к темноте. Не сразу, но она узнала его.

Том! Они действительно все время следят за домом. И я угодила прямиком в ловушку, хотя и знала, что так может случиться.

Она по-прежнему стояла, не желая делать первый шаг. Присутствие Тома никогда не пугало ее — он казался мягким человеком, и даже теперь ей было трудно считать его врагом. Но врагом он был, таким же опасным для Дамиана, как доктор. Судя по всему, Севилл оставил его следить за домом, и свет из окон привлек его внимание. Прошло, наверное, с полминуты. Том стоял в темноте, неподвижный, как каменная статуя.

Все-таки мог ли он ее не заметить в темноте? Это сводило ее с ума. Если Том и увидел ее, вряд ли он попытается ее поймать. Она им не нужна. Скорее, они хотят, чтобы она вывела их к собаке. Значит, еще можно делать ставки.

Другого выбора все равно нет. Элизабет развернулась и крадучись двинулась прочь, леденея от страха и напряжения.

Том смотрел, как она уходит. Девушка казалась ему неплохой, но он не мог понять, как она позволила себе влипнуть в такие серьезные неприятности из-за собаки. Возможно, чувствовала своего рода ответственность за животное. Том понимал, что такое ответственность: верность долгу и обязательствам была в его натуре. Он чрезвычайно гордился, что за несколько лет работы Севилл стал полностью доверять ему. Том стал доверенным лицом важной персоны, и в глубине души его согревало чувство, что Севиллу действительно без него не обойтись. Девушкой, видимо, движет глубокая преданность, нерушимые обязательства перед животным. Она, должно быть, думает, что поступает правильно. И обычно невозмутимый Том печально вздохнул, направляясь к дому. Так же, как и я, подумал он про себя.

Элизабет была уверена, что ей удалось уйти от слежки, но грызло беспокойство. Нужно бежать, прочь из штата, подальше от Севилла — это единственный разумный выход. У нее теперь есть деньги, но основная проблема — как уехать. Девушка не отваживалась взять ни свою машину, ни Барбары; она слишком юна, чтобы арендовать автомобиль, а пес слишком слаб и заметен, чтобы показываться с ним на улицах. Австралийка настаивала, чтобы они остались еще хотя бы на неделю — собаке нужно время для выздоровления.

— Даже если охотники доберутся до моего дома, я разберусь с этим, — сказала Барбара. — Они не получат собаку, — заверила она Элизабет, криво усмехнувшись.

Куда идти? Следует остерегаться друзей и семьи, у нее большая раненая собака, которую трудно спрятать, и нет машины. Элизабет сидела рядом с Дамианом, гладила его по голове. Безвыходная ситуация, никакого выбора.

У меня ничего нет.

Она положила руку между короткими ушами пса. Его единственный глаз лучился улыбкой.

— Они тебя не поймают, дружок, — с любовью сказала она. Пес потерся о ее руку, довольно завилял хвостом. У Дамиана тоже ничего не было. Он не знал, что ждет его в будущем, он был серьезно ранен, но счастлив уже тем, что ему позволено лежать здесь, рядом с ней. Пес пристально и беспокойно смотрел ей в глаза. Элизабет покачала головой. Она тревожилась о нем, а он всерьез волновался о ней из-за ее напряжения и неуверенности.

О чем он сейчас думает, интересно? Хорошо бы спросить его, однако на самом деле это не так уж важно. Каким бы ни было восприятие Дамиана, оно достаточно схоже с ее собственным. Они ведь могут общаться и сочувствовать друг другу.

Через несколько недель Дамиан быстро и уверенно пошел на поправку. Барбара вернулась на службу — половину дня она работала в детском саду; Элизабет оставалась дома, смотрела телевизор, приглядывала за собаками и размышляла о своем неопределенном будущем. Однажды вечером к их двери подошел незнакомый мужчина, и она подскочила. Дамиан встал (адом с ней, на виду, девушка запаниковала, но тут подоспела Барбара и рассмеялась: этому человеку можно доверять. Его звали Марк Пэджел, он был учителем и раньше приходил почти каждый вечер. Они вместе ужинали, и Марк с Барбарой уходили гулять — через луг, исчерченный длинными тенями елей, по прохладным лесным тропинкам вокруг фермы. Последнее время по просьбе Барбары он не появлялся, но теперь австралийка решила, что пришло время посвятить его в тайну. Элизабет держалась настороженно, но мягкие, сдержанные манеры Марка и очевидное доверие Барбары убедили: перед нею был друг. Элизабет показалось забавным, что мужчину интересует только высокая австралийка, а вовсе не Дамиан. Он даже не удивился, что Барбара держит дома говорящую собаку, за которую сулят двадцать пять тысяч долларов.

Прошел месяц. Осенний воздух наполнился острым запахом опавших кленовых листьев и свежескошенной травы. По утрам в огороде Барбары на тыквах лежал настоящий иней, виноградные лозы сгибались под гроздьями черных сморщенных ягод. Старые яблони вокруг дома были увешаны созревшими плодами, а земля под ними усыпана опавшими яблоками, которые облепили сонные осы. Как только солнце, пробивалось сквозь утренний туман, наступал погожий приятный день. Женщины много времени проводили на улице — готовили ферму к зиме или медленно прогуливались до пруда в конце участка и сидели на берегу, наблюдая, как Дамиан неохотно отвечает на заигрывания собак Барбары. Иногда Элизабет рассказывала что-нибудь, а Барбара просто слушала. Затем начинала говорить Барбара, и Элизабет понимала, что именно так она сидела бы и слушала маму. Больно сознавать, что мать бросила тебя. В такие моменты на глаза девушки невольно наворачивались слезы. Барбара это заметила и однажды спросила:

— Лиз, а где твоя мама? Ты не говорила о ней. — Это был прямой вопрос, он требовал прямого ответа и застал Элизабет врасплох.

— Ну, она ушла от отца, когда мне было шесть лет.

— Ох. Несчастливый брак?

— Наверное. Я вообще-то не знаю — то есть я не могла говорить об этом с отцом. Но дедушка немного рассказывал. — Элизабет смотрела в землю.

— Она не звонит тебе?

— Нет, никогда. Тебе не кажется, что это как-то странно? — Девушка невольно пожала плечами. — У меня нет матери, она просто ушла.

Барбара задумалась.

— Ты же не знаешь, как она ушла, подруга. Не знаешь, было ли это для нее просто.

Они замолчали. Кобра спугнула в пруду дикого селезня, тот стремительно взмыл в воздух, и собаки ошалело таращились в заросли тростника, пытаясь понять, куда делась их добыча.

— Я думаю, Лиз, она была в отчаянии. Что-то было настолько не так, что ей пришлось разорвать сильнейшие узы на земле и уйти. Она оставила своего ребенка — в природе даже крысы не делают этого без серьезных оснований.

Элизабет вскинулась, услышав, как ее мать сравнивают с грызунами.

— Нет, подожди, она… Барбара повернулась к ней. — Что?

— Я хочу сказать, возможно, что-то и было не так, но все же почему бы не взять меня с собой? Так ведь поступают большинство матерей?

— У твоего отца есть деньги, он богат. Вполне приличный человек, то есть не приходит домой пьяным и не бьет тебя, верно? Он мог о тебе позаботиться. Заплатить стоматологу, послать тебя в хорошую школу. А она не могла этого для тебя сделать и запаниковала. Она была молода?

— Да, вообще-то. Очень.

— Твоего возраста?.

— Может, на пару лет старше.

— Хм. — Австралийка откинулась назад, а Элизабет стало неуютно. Она ждала.

— Хотела бы я знать, в чем была проблема.

— Ты имеешь в виду, почему она меня бросила?

— Проблема между ней и твоим отцом. Интересно, что это было? Понимаешь, она же ушла от него, а не от тебя.

С той стороны пруда Дамиан смотрел на Элизабет, пытаясь поймать ее взгляд. Она кивнула, мол, видит его, и пес махнул хвостом и медленно поплелся за жизнерадостными приятельницами сквозь заросли.

Элизабет молчала, и австралийка продолжила:

— Ты думала об этом?

— Не очень-то.

— Возможно, стоило бы. Мне кажется, ты должна ей хотя бы это. Я не говорю, что она была права, нет, но ты должна знать. И думаю, она хотела бы, чтобы ты знала.

— Но почему она даже не звонит мне? Ей плевать, это очевидно.

— Тебе и мне это видится странным, непростительным. Мы не можем понять, что ее побудило, мы не можем понять, почему она решила, что должна так поступить. Это тебе не напоминает кое-кого?

— Кое-кого… Не знаю. Нет.

— Твой отец, Лиз, задает те же самые вопросы о тебе. Прямо сейчас.

Заметив интерес, с которым Элизабет разглядывала фотографии ее мужа и дочери, Барбара на обратном пути ответила на незаданный вопрос:

— Моя семья погибла в автокатастрофе четыре года назад. Муж и маленькая дочь.

— Ох, господи, мне очень жаль. Я не…

Элизабет заметила, что женщина смотрит прямо перед собой — напряженно-бесстрастно, — и замолчала.

— Пьяный водитель, — сказала Барбара сухо и прозаично. — Они собирались на урок верховой езды.

— Как ты смогла это пережить, как ты справляешься?

— Это просто жизнь, подруга. — Глаза Барбары наполнились слезами, и она подняла голову, притворяясь, что смотрит вверх. — Их чертова машина просто оказалась на дороге в тот же момент, что и этот пьяница. Они не мучались. Просить тут больше не о чем, я думаю. Все рождаются, все умирают. Я только хотела бы…

— Что?

Барбара пожала плечами, отвернулась, и Элизабет поняла, что женщина все-таки не смогла сдержать слез.

— Я просто хотела бы, чтобы она ушла… ты понимаешь… чтобы это случилось по пути домой. Она так любила этого пони. По крайней мере, моя девочка была счастлива. И вместе с отцом — она просто обожала его. — Барбара нетерпеливо смахнула слезы.

— Извини.

Элизабет не могла пошевелиться от ужаса. Она знала, что Барбара не ищет ее сочувствия, поэтому сказала:

— Мой дедушка переехал к нам, когда мама ушла, и они с Дэйвом — вся моя семья. Я никогда не теряла никого действительно близкого. Я просто не могу представить…

Она замолчала.

— Знаешь, — сказала австралийка, — нам было хорошо вместе. Я влюбилась в него еще в детстве, а вернувшись из университета, он женился на мне. Мы живем лишь однажды, и мы втроем — он, я и наш ребенок, — мы немного, но прожили вместе. Мне остались воспоминания, мне приятно знать, что ни один из наших дней не прошел зря. Это меня успокаивает. — Барбара обвела рукой окрестности. — Он был юн, но сумел обеспечить меня и ребенка. Он оставил мне эту землю, и его прах здесь, со мной. Ее прах тоже. Так что мы по-прежнему вместе.

В воскресенье вечером, когда солнце уступило место сумеркам и ели протянули тени до края двора, женщины разожгли костер. Не сговариваясь, они решили, что этот вечер — особенный. Последний мирный вечер перед новым столкновением с властным и грозным врагом. Без помощи Барбары Дамиан умер бы. Сельский дом идеально подходил для беглецов, но Элизабет знала, что Севилл не прекращает поиски и дольше здесь оставаться опасно. Он непременно доберется сюда, а девушка не хотела, чтобы у ее покровительницы были проблемы. Лучший способ отблагодарить Барбару за ее доброту — уехать. Элизабет не знала, куда поедет и что ей делать, но решила это окончательно.

Вечерний воздух дышал прохладой, и было здорово сидеть у костра, согревая лицо и руки, а спиной чувствуя приятный холод. Речь как-то зашла о вере Барбары — она называла ее «старой религией» — и о том, как вера ее предков, кельтских язычников, уцелела и процветала по сей день. Австралийка говорила о могуществе символов солнца и луны, деревьев, камней и оленя, которые для язычников знаменовали важнейшие добродетели. Барбара говорила о христианских праздниках — на самом деле слегка замаскированных языческих празднествах, что существовали задолго до христианства и даже тогда уже были древними. Эти празднества были очень важны, они отмечали каждую смену времени года.

Девушке нравилось разговаривать с этой женщиной. Элизабет едва помнила мать, но ей казалось, говорить с Барбарой — все равно что говорить с мамой, женщиной старше и мудрее. Она поймала себя на том, что застенчиво рассказывает ей о своем детстве и юности, о том, как стремилась доставить радость отцу и дедушке, готовясь к медицинской карьере. Но никогда ни к чему она не испытывала страстного влечения, пока в ее жизни не появился Дамиан. Это он научил ее восхищаться природой — миром, о котором она до сих пор словно и не подозревала. Дружба с псом пробудила что-то давно уснувшее в ее сердце. Как это хорошо, говорила она, чувствовать глубоко и сильно, — и Барбара улыбалась в ответ.

За темной линией деревьев Элизабет заметила странное оранжевое свечение и спросила Барбару, что это. Язычница этот свет уже увидела и не сводила с него глаз, когда отвечала.

— Не торопись. Нужно наблюдать, ждать, чувствовать ответ. Не позволяй другим думать за тебя, не ищи у других решений. Природа — не сноб, тебе не нужен ни священник, ни проповедник, чтобы прикоснуться к ее тайнам. Она открывает себя всем в равной степени.

Очевидно, австралийка пытается ее чему-то научить, подумала девушка и сразу успокоилась. Ответ явился через несколько минут: над верхушками деревьев — полная, огромная, оранжевая — поднялась луна. Наверное, прекраснее этого зрелища Элизабет не видела ничего. Она и не предполагала, что луна может восходить так быстро. Когда оранжевый, шар осветил деревья, Барбара встала и подошла к кустику боярышника. Там она сорвала что-то с ветки и вернулась к огню. Перегнувшись через костер, она протянула Элизабет кожаный мешочек на ремешке.

— Если хочешь, повесь себе на шею. Я сделала такой же для Дамиана.

Элизабет взяла мешочек и стала рассматривать его, держа перед огнем.

— Это языческая вещь? — Да.

— Что это такое?

— То, что поможет тебе помнить. Будет напоминать о связи с миром, который существовал до тебя и останется после. Может, тебе станет легче от мысли, что ничто не ново под солнцем. И знаешь, я завидую, что вы с Дамианом отправляетесь странствовать. Я тоже так хотела бы.

— Так что в нем?

— Для язычника — очень могущественная вещь. Для христианина, — она пожала плечами, — ничего особенного.

— Но что это такое, ты можешь мне сказать? Или это секрет?

— Секрет? — В голосе Барбары послышалось раздражение. — Никакого секрета. Секретность и догматизм — первые и важнейшие признаки обмана. Там внутри — желудь. Если хочешь, могу объяснить, что это значит.

— Пожалуйста.

— Христиане носят распятие, которое напоминает им о смерти и воскресении их Царя. Как я это понимаю — только не надо меня цитировать, — они верят, что их Бог-вседержитель устроил все так, чтобы смертная женщина смогла от него зачать, а затем послал своего сына на землю, и там его подвергли мукам и смерти, чтобы этот грех — которым он сам наделил каждого человека с рождения — был затем прощен. Все это выглядит довольно запутанно… — Она повела плечами и скривилась. — Орудие пыток и смерти, с помощью которого убили сына божьего, крест — такой же могущественный символ для христиан, как для нас, язычников, желудь. На самом деле, символизм креста основан на гораздо более древнем символизме желудя, который суть воскресение. Цикл перерождений, кажется, лежит в основе почти всех мировых религий. Возможно, потому, что это действительно похоже на волшебство. Семя, знаешь ли… Подумай о желуде. Зимой дерево как бы умирает: маленький желудь падает и лежит мертвый, засыпанный землей, как в могиле. Распятый Христос, лежащий в пещере, символизирует то же самое. Затем, весной, из толщи этой холодной, твердой как камень, мертвой на вид материи появляется тонкий, мягкий, нежный зеленый росток. И этот маленький дуб знает, когда выходить наружу. Не слишком рано и не слишком поздно. Корни знают, что им нужно держаться за землю, листья знают, что должны стремиться вверх. Это происходит каждую весну. И началось задолго до христианства, задолго до любой религии или мифологии. А теперь ты можешь положить его в мешочек и забрать себе. Никакого фокуса, ничего сверхъестественного, «всего лишь» — чудо жизни. Природа и есть магия — она Мать нам всем… Для нас, язычников, материнская сила жизни реальна, осязаема. Нам не нужно ничего классифицировать, как некоторым, ну, знаешь, у кого вера основана на словах других людей или книг, где написано, как все должно быть. Мне не нужна религия, согласно которой я не могу видеть все своими глазами и должна полагаться на священников и проповедников, пресвитеров и ребе, пап и святых отцов, которые скажут мне, где истина. Людей, которые будут говорить, во что мне верить. Нет, подруга, и мне жаль бедных варваров, которые ищут свидетельств, очевидных доказательств. Ищут всю свою жизнь и зачастую — в страданиях, чтобы укрепить свою веру. Язычникам не нужна эта борьба, — она снова передернула плечами, — мы просто смотрим вокруг. — Барбара помолчала, глядя в огонь. — Ты понимаешь, я думаю, что разные религии — это попытки человека понять окружающий мир, правильно? Понимаешь, о чем я? Хорошо. Скажем, символизм распространен везде, и почти везде мифы одинаковы. Царь всегда умирает ради блага своего народа. Эта история была уже древней, когда распяли Христа. И для язычников ее каждый год олицетворяет красота смерти и возрождения солнца. Разумеется, солнце не умирает, но символы помогают нам отмечать то, во что мы верим, и сохранять об этом память. История о царе, умирающем за свой народ и оживающем весной, — одно из самых прекрасных языческих верований, и раннее христианство канонизировало этот миф, чтобы привлечь европейских язычников. Вот почему Пасха соединяет в себе черты как ближневосточного христианства, так и религий европейских язычников… Что же до твоего мешочка, его содержимое, конечно, символ. Он важен только для твоей памяти, но сам по себе не имеет никакой силы, естественно. Это желудь со склона Гластонбери — места, которое очень много значит для язычников, но я не хочу сегодня тебе наскучить, поэтому опустим подробности. Еще там лежит маленький кусочек оленьего рога, сильный и древний символ Зеленого человека [8], мужчины, зимы-смерти, Отца. Когда ты найдешь что-нибудь и поймешь, что оно должно быть в этом мешочке, положи его туда, понимаешь? — Барбара протянула еще один. — Это для Дамиана.

Элизабет, не торопясь, взяла его, задумчиво глядя сквозь оранжевый отблеск костра.

— Ты сделала для нас обоих?

— Конечно. Я бы не стала делать один для Роланда, не сделав второго для Оливера [9], правда? Поскольку Дамиан — собака, он уже язычник, он знает Мать и Отца много лучше, чем любой из нас может мечтать. Они всегда с ним. — Австралийка говорила непринужденно, словно посмеиваясь, но Элизабет не сомневалась, что она серьезна. Девушка держала оба мешочка в руке, переводя взгляд с луны на Барбару и на огонь.

— Скоро осень. — Она сама не знала, почему сказала это. Ей показалось, что это важно.

— Да, — с призрачно-печальной улыбкой ответила Барбара, — скоро.

И так странно посмотрела на Элизабет, что девушка подумала, не увидела ли она чего-то в ее будущем? Элизабет надела один мешочек на шею и спрятала его под рубашку. Потом присела рядом с Дамианом и повесила второй на его короткую мощную шею.

— Это принесет нам удачу, — сказала она псу.

— Не удачу, — резко поправила Барбара. — Это глупая человеческая идея, вроде зла, греха или магии. Есть только жизнь. Смотри — собака динго съела детеныша кенгуру. Хорошо для собаки, плохо для кенгуру. Это зло? Динго порочна? Ее направило что-то сверхъестественное? Если кенгуру убежит, это будет хорошо, это удача? Хорошо для кого? Маленькие щенки динго останутся голодными, может, умрут от голода — так это зло или работа ангелов? Или это жизнь?… Будь уверена, — Барбара становилась все серьезнее, — что бы ни случилось с тобой и Дамианом, это не будет действием сил зла, или божественного промысла, или магии, или чертовой удачи. Это будет жизнь, игра, которая длится с начала времен. Это будут твои навыки, твой ум, твоя отвага против навыков, ума и отваги других. Выживают самые приспособленные, если угодно. Природа не различает твою и чью-нибудь еще жизнь. В этом смысле мы все поистине равны. Пусть Севилл делает все худшее, на что способен, а ты делай лучшее, на что способна ты. Твоя дружба с ним, — она кивнула на собаку — любовь, которая вас связывает. Вот это и есть волшебство. Это единственная на свете магия, по крайней мере — единственная, которая тебе когда-либо будет нужна… Запомни, Элизабет Флетчер, — с воодушевлением продолжала Барбара, — в тебе течет ирландская кровь, и этот маленький мешочек будет напоминать тебе о том, чтобы ты оставалась честна с собой, о тех узах, которые связывают тебя с твоим народом, с религией твоих предков — более древней, чем ты можешь себе представить. Мысли об этом помогут тебе в пути.

Спустя некоторое время разговор затих, и они остались сидеть в темноте, глядя на языки пламени. До этого дня Элизабет ни разу не сидела у открытого огня, вне дома, и ее восхищало то, что пробуждалось в ней здесь, в темноте. Совсем не похоже на искусственный газовый камин в доме ее отца, где пламя разгоралось или опадало от поворота ручки. Дамиан лежал по другую сторону костра и смотрел ей в лицо. Золотисто-рыжие вспышки дрожали над его темным силуэтом, извивались и танцевали, как ее мысли.

В понедельник утром, завтракая, Барбара и Элизабет с облегчением отметили, что в новостях собаку не упомянули. Награда в двадцать пять тысяч долларов все еще висела над головой Дамиана, но, по крайней мере, охотничий азарт шел на убыль. Элизабет собиралась уехать вечером, с наступлением темноты. Барбара ушла на работу. Элизабет направилась к раковине, чтобы вымыть посуду, а уж потом складывать вещи. Она собиралась остаток дня потратить на чистку курятника. Девушка хотела как-нибудь отблагодарить Барбару за доброту: она случайно услышала, как та говорила Марку, что собирается заняться курятником. Вроде бы мелочь, но девушке было приятно, что она может это сделать. И тут она услышала, как подъехала машина. Внезапный страх, похожий на удар тока, пронзил ее, когда она бросилась к двери посмотреть, кто приехал.

Там стоял Билл.

Она резко открыла дверь и выбежала на крыльцо. Дамиан, лежавший на коврике возле дровяной печи, встревожился и выскочил следом.

— Господи, Билл, они приедут следом за тобой!

— Я так не думаю. Я уверен, что теперь…

— Они приедут! — горячо сказала Элизабет. Она стояла на дорожке с поднятой головой и прислушивалась. — Они приедут, — прошептала она еле слышно. Дамиан стоял рядом и смотрел ей в лицо.

— Элизабет, нам нужно поговорить. Ты…

— Билл, я собираюсь отсюда уехать. Ты не понимаешь. Ты привел их сюда — ты не хотел, но они сейчас приедут. Теперь они знают, что собака у меня, и они будут следить за отцом и за тобой. Мне нужно уходить. Я позвоню тебе из автомата вечером, если смогу.

Она повернулась, чтобы уйти, но Билл схватил ее за руку.

— Элизабет, ты должна меня выслушать, нам нужно поговорить. Дэйв больше не собирается это терпеть. Он разговаривал с Севиллом, и Севилл уверил его… — Дамиан метнулся между ними, Билл замер на полуслове и отпустил ее руку. Затем сделал шаг назад. — Эта собака… — начал он, но сразу же замолчал: из-за поворота на полной скорости вылетела машина. Белый фургон въехал на дорожку, за ним — черный седан, так хорошо знакомый Элизабет. Из под колес полетел гравий. Она бросилась за дом, громко зовя Дамиана за собой.

Но пес медлил — его бойцовская натура не позволяла пропустить такие горячие и потенциально опасные события. Кто бы ни были эти чужаки, они напугали Элизабет.

— Дамиан, — нетерпеливо крикнула Элизабет из-за дома. — Дамиан, ко мне!

Она с ужасом увидела, как распахнулась передняя дверца черной машины. Вышел Севилл — его глаза не отрывались от собаки, а физиономия выглядела довольной. Он заговорил сладким, как патока, голосом:

— Ну, Дамиан, как поживаешь? Иди сюда, иди, хороший песик. Хороший пес Дамиан. Иди ко мне!

Элизабет увидела, как пес припал к земле и слегка вильнул хвостом, неуверенно подчиняясь.

— О господи, нет! — закричала Элизабет и рванулась к собаке. — Иди сюда, иди ко мне! Дамиан, беги!

Севилл даже не взглянул на нее. Он смотрел только на собаку, и голос его был бархатным:

— Мой мальчик, иди скорей ко мне. Давай, иди в машину. — Не поворачивая головы и не отводя взгляда от собаки, он приказал Тому и Чейзу: — Не высовывайтесь. Оставайтесь на месте, не спугните его. — Он протянул руку к собаке — ладонью вверх, словно держал еду. — А вы, Флетчер, — добавил он, — не вмешивайтесь.

Но Билл, потрясенный внезапностью событий, и так стоял неподвижно в совершеннейшем смущении.

— Давай, Дамиан, иди сюда, иди в машину.

Севилл начал медленно подходить к псу, вытянув руку. Элизабет застонала. Севилл — сильный и решительный человек. Если ему удастся схватить Дамиана, он и увезти его сможет силой. Ученый был всего в десяти футах от пса, говорил очень спокойно и неуклонно приближался. Всего на секунду их взгляды встретились, но Элизабет успела заметить в глазах Севилла злобное торжество.

— Дамиан! — закричала Элизабет. — Нет! Иди ко мне!

Она отвлекла внимание пса, и он повернул к ней голову. Севилл заметил, как изменилось настроение собаки, и большими шагами бросился вперед.

— Лежать! Ну? — выкрикнул он. Дамиан шарахнулся, быстро обернувшись к Севиллу. Повинуясь резкой команде, помня жестокий электрический ошейник, пес начал опускаться на землю.

Элизабет бросилась вперед, обхватила Дамиана за шею и оттащила его в сторону с криком:

— Стой, Дамиан! Ко мне!

Севилл прыгнул вперед, выругался и попытался схватить собаку, вцепившись в шкуру на боку. Пес взвыл от резкой боли, отпрыгнул в сторону, от испуга вышел наконец из транса и, не оглядываясь, помчался за Элизабет. Несколько секунд Севилл смотрел, как они убегают, запоминая направление. Затем обернулся к машине:

— Езжайте по дороге, следите за ней. Она где-нибудь появится. Поднимите тут всех, пусть обыщут все вокруг.

И он исчез за домом, бросившись в погоню.

Дамиан, смущенный и неуверенный, бежал следом за Единственной. Они убегали от альфы, и это его тревожило. Мужчина был совсем близко, давал команды голосом сердитым и пугающим. Если бы, Элизабет не оттолкнула его, он бы подчинился Севиллу — у него не оставалось выбора.

Элизабет прожила двадцать лет и за все это время никогда — ни разу в жизни — не испытывала таких сильных эмоций. Все внезапно стало осязаемым и значительным. Она чувствовала, как холодный, острый утренний воздух проникает в ее тело. На бегу она ощущала его запах — аромат мха и гниющего дерева. Серые ветки, темно-зеленые блестящие листья гаультерии, папоротников, еловые стволы — все было кристально ясным, и она, казалось, видела мир, даже в пылу отчаянной погони, во всех восхитительных деталях, впервые в жизни. Она чуяла шаги Севилла — самый страшный и волнующий звук, который она когда-либо слышала. Ученый приближался, он хотел поймать Дамиана, и только она могла спасти своего друга. Она должна действовать, должна все сделать правильно.

Через пять минут слепого, отчаянного бега через густой подлесок и траву она поняла, что дальше так нельзя.

Пес был все еще слаб, он только начал выздоравливать после двух серьезных операций, нельзя ожидать, что он сможет продираться сквозь густой, почти непроходимый подлесок. Нужно отыскать дорогу, тропинку, чтобы легче было идти. Элизабет неуверенно оглядывалась, пытаясь сориентироваться и понять, откуда она пришла и в какой стороне дорога. Она больше не слышала и не видела Севилла, но это ее не успокоило. Журчание ручья где-то неподалеку перекрывало все отдаленные звуки. Она посмотрела на подбежавшего Дамиана: он счастливо пыхтел, улыбался и выжидательно смотрел на нее.

Ему это нравится!

Она озиралась, гладила собаку по крепкой гладкой голове и медленно, глубоко дышала. Ей никогда раньше не приходилось бывать в таком лесу — настоящем. Пес, однако, бывал в таких местах — он спокойно и уверенно посматривал вокруг. Он вырос в лесу, здесь было его место. Ей в голову пришла мысль.

— Иди, Дамиан. Вперед! Я пойду за тобой, хорошо? Идем. — Полосатый пес побежал рысью, легко и радостно. — Давай, Дамиан. Белая Боль идет за нами, давай, скорее.

Дамиан обернулся и ускорил шаг. Он двигался сквозь густые заросли гораздо легче ее, находя естественные проходы, играючи преодолевал все препятствия. Через несколько минут они вышли к журчавшей воде. Это была маленькая речка, два или три фута в ширину, через каждые несколько ярдов заваленная упавшими стволами и ветками. Пес помедлил у воды, перепрыгнул поток и обернулся к Элизабет, дожидаясь приказаний.

— Идем дальше, — сказала она, решив не менять курса. Пес отряхивался. Она думала, как им выбраться отсюда — вообще из штата, а не только из леса. Они найдут дорогу, поймают машину или зайдут в чей-нибудь дом. Хорошо бы встретить женщину, пожилую женщину, тогда можно разыграть истерику, сказать, что гуляла с собакой и на нее внезапно напал мужчина, погнался за ней. Ни одна женщина не станет задавать вопросов после такой истории — их могли бы подвезти на пару миль. Она могла бы сказать, что у нее ревнивый друг и она не хочет иметь дела с полицией. Элизабет улыбнулась сама себе. Должно сработать. Единственная промашка может случиться, если кто-нибудь узнает в Дамиане ту собаку, о которой говорили в новостях и за которую все еще предлагали двадцать пять тысяч долларов. Но придется рискнуть.

Минут пятнадцать они шлепали по воде, а затем вышли к месту, где поперек ручья лежал ствол сосны — высоко, на уровне груди. Элизабет прислонилась к нему, переводя дыхание. Дамиан остался на берегу, а когда заметил, что она остановилась, запрыгнул на ствол и подошел к ней поближе. Обнюхал ее лицо и встал, виляя хвостом, довольно глядя вокруг. Элизабет поняла, что пес начал уставать. Она могла только гадать, по-прежнему ли гонится за ними Севилл или уже вернулся назад. Позвонил ли он в полицию? Помогут ли они, если считают, что она украла собаку? На секунду Элизабет подумала, как она может использовать один звонок, который разрешают сделать из тюрьмы. Билл, наверное, внес бы за нее залог.

Внезапно прямо под ногами она услышала резкий, странный, ни на что не похожий всплеск. Она отступила к берегу и посмотрела в бегущую воду. На несколько дюймов из воды, борясь с течением, выглянул огромный лосось — длиной фута два с половиной. Элизабет смотрела на него в изумлении — она никогда раньше не подходила так близко к живому лососю. Со своего насеста Дамиан тоже посмотрел вниз. Рыба сделала еще один рывок: плеск, напугавший Элизабет, шел от быстрых ударов хвоста по воде, когда рыба двигалась против течения. Рыба проплыла еще немного вперед, затем остановилась отдохнуть; ее мощный рот широко открывался, словно она задыхалась от напряжения.

Элизабет смутно помнила, что осенью лосось идет против течения на нерест. Эта рыба пришла откуда-то из Тихого океана, чтобы попасть в одну из тысяч рек и подняться к истокам — туда, где родилась. Она вернулась домой оставить потомство и умереть. Рыба пробивалась вперед, чтобы завершить свою работу, и что-то в ее стараниях глубоко тронуло Элизабет. Большая рыба была вся в порезах и шрамах, нос рассечен до самого белого мяса. Но она шла вперед, делала то, что должна была сделать. Ничто не могло ее остановить.

Элизабет присела рядом с рыбой, завороженная. Большой лосось лежал на мелководье и отдыхал. Далеко внизу Элизабет теперь слышала шлепки, следующей рыбины. Элизабет протянула руку и осторожно коснулась рыбьей спины.

— Давай, девочка, у тебя получится, — тихо сказала она, просто желая прикоснуться к чему-то настолько дивному. Элизабет надеялась, что хоть частичка силы и характера рыбы перейдет к ней с этим прикосновением. Опустив глаза, она увидела маленькую чешуйку на кончике пальца. Она удивленно посмотрела на рыбу, подняла голову и окинула взглядом величественные серые стволы вечнозеленых деревьев. — Спасибо, — прошептала она. Все еще сидя над потоком и задыхающейся рыбой, она открыла свой мешочек и осторожно положила чешуйку внутрь. То был волшебный миг, и она знала, что навсегда запомнит эту рыбу.

Девушка встала и отступила назад, рыба поплыла дальше, вверх по камням и гравию, делая по несколько футов зараз и останавливаясь отдохнуть, когда путь преграждали упавшие деревья.

— Следи за Севиллом, — посоветовала Элизабет рыбе, — он где-то неподалеку, и у него не самое хорошее настроение.

Она вернулась к поваленному дереву, пытаясь сообразить, что делать дальше. И тут услышала еще один странный звук. Девушка схватила Дамиана за морду и зажала пасть рукой, чтобы никто не услышал его частого, тяжелого дыхания. Звук был свистящий, громкий, он стремительно приближался. Сквозь шум потока бесполезно разбирать, что это. Элизабет инстинктивно свернулась в комок, спрятав под собой собаку. Они сжались рядом с бревном — замшелым и укрытым папоротником, — в ледяной воде, слушая странный звук, не принадлежавший этому мирному лесу. Звук приблизился, и перед ними внезапно промчался серебристый почтовый фургон: дорога была футах в сорока от того места, где они прятались. Ох, черт возьми! Элизабет вскочила, проклиная себя за то, что не узнала шелеста шин по бетону. Она поползла вперед, удерживая пса рядом с собой.

По ту сторону дороги стояли дома — один совсем недалеко, дальше — еще несколько, и это было бы прекрасно, если бы только она могла незаметно пересечь дорогу. Ей было видно ярдов по пятьдесят в обе стороны, и она присела в нерешительности. Выходить на шоссе очень рискованно — если она сделает ошибку и Севилл или его люди увидят ее, все будет кончено. На этот раз уж точно.

Она снова сосредоточилась на дороге. Если ее увидят, ни она, ни пес не смогут убежать от полных сил преследователей. Момент критический. Она сжала шею Дамиана.

— Мы сделаем это.

Элизабет выпрямилась и сняла с себя ремень. Накинув его на шею Дамиану как поводок, она вместе с ним бросилась через дорогу к ближайшему дому. Приближаясь, она внимательно разглядывала его: годится ли он для ее замысла. Грязновато-кирпичного цвета, с белыми косыми крестами на фасаде и двери гаража. Замаскировали коттедж под ранчо. Она остановилась. Впереди, напротив гаража кто-то свалил огромной кучей заплесневелый ковер, на подъездной дорожке стояли две брошенные машины и валялись пустые жестянки из-под пива.

Не годится.

Она вернулась на дорожку, посмотрела, нет ли на шоссе машин. Затем побежала к следующему дому. Теперь, когда адреналин иссяк, она почувствовала, насколько вымоталась. Девушка взглянула на пса. Тот хромал на больную переднюю лапу, задние лапы еле двигались, она слышала, как когти скребли по асфальту, когда он подтягивал их.

Следующая дорожка вела к двухэтажному коричневому дому, стоящему чуть поодаль от шоссе. Рыжая длинношерстная такса залаяла и рысью рванулась им навстречу. Собаку позвал женский голос:

— Джесси, иди ко мне.

Они быстро пробежали мимо, к следующему дому, укрытому за деревьями футах в ста дальше по дороге. Машин не было, девушка поторопила уставшего пса, и он побежал трусцой за нею к уединенной подъездной аллее. Они свернули на нее, и Элизабет увидела знакомую черную машину. В каких-нибудь десяти ярдах.

Девушка отпрянула, будто на нее кинулась змея, — выброс адреналина едва не отправил ее в обморок. Голова закружилась, все поплыло, она еле удерживалась на ногах и растерянно моргала.

Это конец — они ее поймали. И все-таки она знала, что не сдастся. Элизабет отступила и инстинктивно развернулась с намерением бежать, хоть и знала, что это бесполезно. Она еще не понимала, что сделает — действительно, что? — в тот момент, когда Севилл заберет у нее собаку.

— Подожди, — позвал ее Том. Произнес он это неожиданно, и Элизабет замерла. Она ожидала резкой команды или грозного предупреждения, но ничего этого не было. Она услышала просьбу. — Элизабет, подожди, — снова сказал он.

Задыхаясь, Элизабет выпрямилась. Они могли затравить ее, но она не просила о снисхождении, зная, что от Севилла пощады не дождешься. Дамиан подошел к ней поближе. Питбуль не тратил времени — рычать не стал, а просто прижался к ноге Элизабет, дожидаясь момента, когда можно броситься на противника.

— Что ты собираешься делать? — спокойно спросил Том с водительского сиденья. Словно интересовался ее планами на лето.

— Ну, смотря по обстоятельствам, наверное, — раздраженно ответила она, стараясь унять дыхание. Она заметила, что ее руки трясутся, как у паралитика. Севилла в машине не было. Но он точно где-то поблизости, Том наверняка уже позвонил ему.

— Думаю, будет лучше, если ты просто отдашь ему собаку, прежде чем все зайдет слишком далеко. Он не остановится, пока не получит собаку назад. А он ее получит, чего бы это ему ни стоило.

Девушка пришла в ярость: неужели он ждет, что она скажет — да, ты знаешь, в общем, ты совершенно прав, это уже скучно, так что давай, забирай собаку! Неужели все мужчины такие? Но что-то в нем удержало ее от резкого ответа. Том был слишком серьезен. Возможно, даже чувствовал некоторую симпатию к ней, просто смотрел на вещи иначе. Элизабет выбранила себя: он же фактически правая рука Севилла, он пытается убедить ее отдать собаку или же, подумала она, быстро оглянувшись на дорогу, тянет время до приезда Севилла. Девушка напряглась. Другого выбора нет, придется бежать. Том заметил ее движение.

— Пожалуйста, — попросил он тихо, — не убегай. Она тяжело вздохнула — от усталости и неуверенности.

— Не надо со мной играть, Том. Что ты собираешься делать? Позвонить ему?

Том выдержал долгую, долгую паузу.

— Нет. В тот раз я тоже этого не сделал.

В ней затеплилась надежда. Так, значит, Том видел ее в доме отца. Он не сказал Севиллу и не стал за ней следить. До нее наконец дошло. Потрясающе — Том помогал ей.

— Я не думаю, что тебе удастся выбраться, — продолжал он. — У него полно людей, желающих поймать собаку и получить вознаграждение. Все вокруг перекрыто. Вам обоим было бы безопаснее, — Том кивнул на Дамиана, — если бы ты просто отдала ему пса.

Элизабет — вся в грязи, напуганная и взвинченная — по-прежнему мешкала: ей нужно бежать, но она, кроме того, отчаянно хотела, чтобы этот человек ее понял.

— Том, скажи, есть ли на свете такая вещь, за которую ты отдашь все? Что-нибудь такое, с чем твое сердце отказывается примириться? Если бы мы с тобой поменялись местами, вот прямо сейчас, и ты был бы мной, а Дамиан был бы той единственной вещью, — что бы ты стал делать? Что бы ни случилось; я сделала все, что могла, и оно того стоило. Потому что так было надо.

Он смотрел ей в глаза и обдумывал ее слова. А после долгой паузы кивнул на дорогу.

— Иди, — сказал он.

Элизабет подозрительно нагнула голову, не в силах поверить.

— Мне жаль, что я в этом участвую, — объяснил Том, — мне не нравится, как он поступает с тобой. Это неправильно.

Элизабет внезапно почувствовала, что очень, очень любит помощника Севилла. Уже собравшись уходить, она обернулась еще раз:

— Том, у вас с Дамианом есть два общих качества: добрые сердца и вы оба заслуживаете лучшего.

Том почти улыбнулся.

— Может, у тебя и получится сбежать, — сказал он, — но у тебя нет еды, нет денег. Как…

— Я не знаю, Том. Правда, не знаю. Не знаю, что смогу сделать, но зато прекрасно знаю, чего не смогу.

Где-то на шоссе загудел автомобильный мотор. Элизабет дернулась.

— Подожди.

Девушка быстро обернулась. А если… если он просто отвлекал ее внимание? Как же можно быть такой тупой! Он же второй номер Севилла! Почему она решила, что он ей поможет? Том смотрел в землю. Казалось, ему было трудно.

Это ловушка.

Она в тревоге огляделась, ожидая увидеть за деревьями Севилла. Том протянул ей из машины руку. В ладони были деньги.

— Вот, держи, — просто сказал он.

Элизабет выдохнула так резко, что пряди волос взлетели у нее надо лбом. Она подошла и взяла деньги. Долго смотрела ему в глаза. Серые, как у Севилла, — но совсем не такие. И смотрели они на нее иначе. Ей вдруг стало очень одиноко и захотелось его обнять.

— Спасибо.

— Просто это неправильно, вот и все, — сказал он. — Если ты выберешься отсюда — как-нибудь, — приходи на мыс за полями фильтрации. По вечерам. Если поднимется ветер… — Он опустил глаза. — Ну, знаешь, вдруг понадобится что-нибудь.

«Да он стесняется… — Элизабет наморщила лоб. — Если поднимется ветер? Хм…»

Звук мотора приближался. Обогнув машину, они с Дамианом бросились в густой подлесок. Том прав: если Севилл мобилизовал против нее добровольцев-охотников, она не сможет проскользнуть мимо них днем. Ее план теперь не сработает. Нужно спрятаться где-нибудь и дождаться ночи. Девушка надеялась, что они решат, будто она не смогла пересечь дорогу на глазах у Тома, и сосредоточат поиски на той стороне, ближе к дому Барбары. Спасибо солнцу за то, что оно взошло и стало немного теплее. Она медленно шла за полосатым питбулем через лес, снова и снова прокручивая в голове странный разговор с Томом и вспоминая чувство, возникшее, когда она посмотрела ему в глаза.