"Очищение огнем" - читать интересную книгу автора (Марч Джессика)

ГЛАВА 18

В конце марта в «Элли» прибыли сигнальные экземпляры майского выпуска с фотографиями Кей. Вернувшись вечером к себе, Кей обнаружила прикрепленную к двери карточку от О. О. с просьбой прийти к нему.

Хотя в Марокко Олмстед участвовал во всех вечеринках, вернувшись в Чикаго, он возобновил свой весьма странный образ жизни, с одной только разницей – вот уже три месяца ни одна женщина не занимала места предыдущей «киски». В последней статье для раздела «Философия Томкэта» он объявил, что добровольно накладывает на себя епитимью целомудрия, объясняя это тем, что существует время, когда все люди должны воздерживаться от погружения в нескончаемый источник физического наслаждения, и долго распространялся о роли целомудрия в истории и его влияния на человеческое самоусовершенствование. И хотя, – как писал О. О. дальше, – в мире нет более мощной движущей силы, чем секс, необходимо испытывать себя, управляя сексуальными вожделениями.

«Пост всегда заставляет с нетерпением ждать пиршества и лучше усиливает вкус блюд», – заключал он очередной трактат.

Новость о том, что самый известный в Америке торговец сексом лишает себя радости жизни, вызвал нескончаемые пересуды как сотрудников журнала, так и любопытных репортеров. До сих пор все знавшие О. О. считали его гением, имеющим право на любые причуды, теперь же носились с предположением, что Олмстед не просто эксцентричный отшельник – чудачества переросли в маниакальное стремление к затворничеству.

Однако при встречах с Кей казалось, что О. О. совсем не изменился, кроме того, разве, что снял цепочку с золотым свистком. Кей продолжала еженедельно докладывать ему о своих делах на работе. С того момента, как он нашел ее в старом городе, между ними возникла особая близость.

Сегодня, когда пришла Кей, он не сидел, как обычно в постели в традиционной пижаме, а встретил ее у двери. На нем были темные слаксы и шелковая бордовая сорочка с аскотским галстуком.[29]

– Почему такие перемены? – удивилась она.

– Должно быть, для того, чтобы отпраздновать твое появление в новом виде, – объяснил Орин и нажал кнопку на консоли в изголовье кровати. Светящиеся панели на стенах ожили и засверкали, и на всех была она в разных позах, обнаженная, как Ева, резвящаяся на снежно-белом песке пляжа, лежащая на кромке прибоя, позволяя волнам ласкать нежную плоть. Медовые тона кожи прекрасно гармонировали с длинным пустынным пляжем, выбеленным солнцем, скалой, глубокой лазурной синевой неба и бирюзовой водой.

Все это время она ни разу не попросила разрешения увидеть снимки – боялась, что придется пожалеть о поспешно принятом решении. Но теперь она смотрела на свои изображения, словно на фото совсем чужого человека. Стыдиться нечего – перед ней было истинное празднество природы, вечное и примитивное, и она была такой же ее частью, как море, солнце и песок.

– Великолепно, правда? – спросил О. О. и, подойдя к девушке, положил ей на плечо руку; пальцы чуть сжали загорелую кожу, скользнули вниз, миновали коротенький рукав свободной футболки, в которую Кей переоделась после работы, слегка погладили обнаженную руку. Трудно было ошибиться в значении этой ласки. Кей вопросительно взглянула на него.

– Я думала, ты никого не хочешь.

– Я хотел тебя с того момента, как увидел, – тихо ответил он. – Но тогда никто из нас не был готов, правда?

Неужели он «постился» лишь из-за нее?

– Зато готов теперь, – прошептал он еле слышно. – А ты?

Глядя в глаза Орина, Кей дала молчаливый ответ, и в следующее мгновение его губы нежно прикоснулись к ее рту. Все сомнения и страхи, так долго державшие в неволе ее желание, унесло потоком страсти, вызванной к жизни поцелуем. Губы приоткрылись навстречу его ласками, языки встретились, и Кей откинула голову, охнув, когда его руки впились в ее поясницу, стискивая ее все сильнее. Когда их губы снова встретились, где-то в глубине начала подниматься неведомая томительная боль. Порывисто отодвинув Орина, Кей расстегнула его сорочку, и так, раздевая друг друга, они добрались до постели, где Орин, вновь став господином и повелителем, отстранил ее руки и снял последнюю одежду, покрывая теплыми поцелуями каждое местечко обнажающейся кожи; и когда Кей наконец осталась обнаженной, все тело горело и пощипывало, словно от мелких бесчисленных уколов. Потом он оказался рядом, тоже обнаженный. Они слились в объятиях, перекатываясь по огромной постели, хаотическим клубком рук и ног, не в силах прервать поцелуя. Он поднял голову и, удерживая руки Кей, принялся исследовать ртом ее тело – шею, плечи, груди, прикоснулся губами к затвердевшим соскам, обвел их языком еще и еще раз, посылая короткие молнии наслаждения, проникающие до глубины души, в ту сердцевину, что до сих пор оставалось нетронутой. Когда его пальцы, слегка поддразнивая, задели золотистый треугольник волос, Кей моляще изогнулась, готовая принять его, завладеть, поглотить… но Орин осторожно погладил ее, успокаивая.

– Подожди, – прошептал он, проложив дорожку из поцелуев сверху вниз, и Кей почувствовала теплые губы на ляжках. Он начал ласкать языком крошечную чувствительную пуговку плоти, все продолжая и продолжая, пока ощущение непередаваемо-острого наслаждения, накатываясь волнами, не стало непереносимым, и Кей подумала, что умрет, если он не остановится. Наконец она умоляюще простонала:

– Пожалуйста… сейчас…

И неожиданно Орин оказался тут, над ней, и не успела Кей поднять и раздвинуть ноги, как он уже скользнул в нее. Кей изо всех сил обняла его и, пока Олмстед толчком входил в нее все глубже, почувствовала ножевой удар боли, резанувшей и исчезнувшей так быстро, что Кей почти не смогла отличить ее от экстаза. Утонченно острые спазмы становились сильнее, сильнее, сильнее, так что Кей почти испугалась. Испугалась того, что огненно-багровая пылающая лава, кипевшая в ней, вырвется на волю и уничтожит все вокруг. Кей чувствовала, что дрожит на краю обрыва, словно что-то внутри открылось и разверзлась пропасть, и внезапный ураган ощущений подхватил ее, понес неизвестно куда и улегся медленно-медленно, осторожно вернув ее на землю. Кей поняла, что боялась зря. Крик счастья и благодарности сорвался с губ, благодарности за освобождение, подаренное Орином.

– Я рад, что был первым, – сказал он наконец. – Я обожаю тебя, Кей.

Девушка чуть отодвинулась, чтобы взглянуть ему в лицо. Что-то в его словах, в тоне вызвало смутное чувство неудовлетворенности. Имеет ли обожание что-то общее с любовью? Кей не была в этом уверена. Но какое это имеет значение? Любит ли она Орина или просто поняла, что никто, кроме него, не может ввести ее в мир тех чувств, которые ей так страстно хотелось обнаружить.

Кей оставалась с ним эту ночь, следующий день и следующую ночь. Если его пост длился несколько месяцев, то ее – продолжался годы, и она так изголодалась, не могла насытиться. О. О. оказался щедрым и терпеливым любовником, обладавшим изумительной чувствительностью к ее постоянно меняющимся настроениям и потребностям. Скоро ей страстно захотелось доказать собственное самопожертвование, и она отдавалась Орину самозабвенно, выполняя любое его желание. Они не покидали постели, и даже еду им приносили в спальню. Кей начала понимать ни с чем не сравнимое очарование, колдовство пребывания в этом замкнутом мире без окон, где все заботы и дела остались далеко, стертые отсутствием границ между ночью и днем. Когда исчезло время, стало легче сбрасывать оковы так называемой пристойности. Здесь они были так же свободны и примитивно-дики, как звери в пещере, у которых нет других забот, кроме как спать и удовлетворять голод и желание.

Проснувшись на второе утро, Кей застала О. О. в пижаме, с разбросанными по постели материалами очередного выпуска «Томкэт». Ей тоже пора возвращаться на работу.

Они вместе встали под душ и еще раз занялись любовью под струями горячий воды.

– С этого момента, – велел Орин, целуя ее на прощанье, – ты будешь жить со мной. Я прикажу перенести сюда твои вещи.

Кей и в голову не пришло отказаться. Она хотела его близко, рядом, в себе каждое мгновение, каждую секунду, каждый миг.

И, шагая по коридорам «Элли», возвращаясь к себе, чтобы переодеться и ехать в офис, Кей сознавала направленные на нее взгляды и слышала шепоток за спиной. Да, конечно, они, должно быть, все знают. Проведя с О. О. почти двое суток, она официально взяла на себя роль «киски». Кей мало беспокоило, что теперь ее считают собственностью О. О. Но почему-то она не могла не испытывать гордости. Разве не все они желали его? И только ради нее Орин решил отказаться от затянувшегося воздержания.

Когда Кей приехала в офис, секретарь вручила ей стопку записок, накопившихся за время ее отсутствия.

– И Джил хочет вас видеть, просила зайти, как только появитесь.

Джил в традиционном, не подверженном капризам моды костюме от Шанель и свернутыми узлом волосами ухитрялась выглядеть одновременно суровой и женственной.

– Садись, Кей, – сказала она с явной холодностью и подошла к столу. Поскольку сегодня у Кей не было запланировано выступлений, она была одета в простое платье с отрезной юбкой. Элегантность Джил напомнила Кей о том времени, когда она была всего-навсего простым стажером. Однако она не чувствовала себя запуганной резкостью Джил – два последних дня сильно укрепили в девушке уверенность в собственных силах.

Кей уселась; Джил внимательно приглядывалась к девушке, словно доктор, определяющий симптомы болезни.

– Ну как, хорош он, правда?

Кей была так ошеломлена, что не сразу поняла истинное значение вопроса. Значит, уже и сюда дошла новость. Не просто хорош, великолепен!

Несколько мгновений Кей так и подмывало сказать это вслух, чтобы отомстить Джил за то, что лезет не в свои дела. Но она не хотела опускаться до подобной мелочности и заниматься пошлыми сплетнями. То, что происходило между ней и О. О., касается только их двоих.

Кей продолжала молчать, и Джил поспешила прервать неловкую паузу:

– Неважно! Должно быть, ты считаешь все это… слишком священным, чтобы делиться с кем-нибудь еще.

Кей снова поразилась не столько проницательности Джил, сколько горькому издевательскому тону. Джил, казалось, никогда и ничуть не беспокоил разрыв с О. О. И вдруг ни с того ни с сего она злится и ревнует. Видно, не так прочно уж примирилась с многочисленными романами О. О., как утверждает.

Кей выпрямилась, словно собираясь уходить.

– Ты была лишь верным другом, Джил, все показала и всему научила. Я была бы рада сохранить эту дружбу, поэтому не считаю нужным говорить о чем-то еще, кроме дел, связанных с журналом.

– Я пытаюсь быть другом, Кей. Поэтому и хотела предупредить тебя насчет Орина.

Кей гневно взметнулась.

– Я так и думала! Но разве это предостережение? Или ты просто делаешь все, что можешь, лишь бы продержаться, надеешься, что, если отпугнешь всех, когда-нибудь удастся вернуть его?

Джил сухо улыбнулась.

– Мне вовсе не нужно никого отпугивать – это сделает сам О. О. Только хотела напомнить об этом – как настоящая подруга. Не сделай ошибки, посчитав, что это продлится вечно. Как бы хорошо ни было с О. О., лучше подготовить себя к тому, что ваши отношения временные. Если примешь это с самого начала, потом будет легче.

Кей затрясло от раздражения.

Почему Джил пытается бросить тень на ее счастье?!

– Ну, а что, если я не такая, как все? – бросила она, – и он готов к чему-то более серьезному, чем раньше?

Но говоря это, Кей сама не понимала, почему с такой горячностью защищает себя и свой роман с Орином Олмстедом. Надеется остаться с ним навсегда?

Невеселая кривая улыбка не сходила с лица Джил.

– Так начиналось всегда – с каждой новой девушкой. Со мной тоже. Я и не отрицаю. И каждая считает, что с ней будет совсем по другому.

– Довольно, Джил, – процедила Кей, поворачиваясь и направляясь к двери. – Я не обязана тебя слушать. Если О. О. хочет меня, то не только потому, что некому согреть его постель.

– Значит, ты так и не поняла?!

Пронзительный вскрик Джил заставил Кей замереть на месте. Девушка, повернувшись, уставилась на Джил.

– Он хочет женщин… только из каприза, причуды, чудачества, желания пощекотать нервы – назови как хочешь. Неужели не видишь, его любовницей всегда становится одна из «кошечек»! Он чувствует себя настоящим мужчиной, когда обнимает желанную для другого женщину. Сначала он заставляет миллион мужчин хотеть ее, мечтать о ней… а потом, только потом берет сам.

Глядя на Джил, Кей вспомнила, что когда впервые сказала О. О. о желании позировать для журнала, тот пытался разубедить ее. Неужели его беспокойство за нее было всего лишь притворством?

– Если ты права, – вызывающе воскликнула Кей, – значит, знала, что будет между нами, как только я предложила позировать?

– Это было неизбежно, – согласилась Джил.

– Но раньше ты об этом не говорила, – спокойно заметила Кей.

– Ты была бы еще менее склонна выслушать меня, чем теперь. Так или иначе, я никогда не собиралась отговаривать тебя от связи с О. О. и, откровенно говоря, считала, что лучшего первого любовника тебе не найти.

Самоуверенность Джил все больше раздражала Кей.

– Что заставляет тебя считать, что именно он первый?

– Мы много времени провели вместе, Кей, не забывай этого. Неужели думаешь, что я не вижу, как ты по-прежнему боишься мужчин?

Бояться мужчин? Кей никогда не думала о своих проблемах именно в таких терминах. Скорее она боялась себя, опасалась, что необычная сильная сексуальная притягательность, которой, как говорили, она обладала, сделает ее, как и мать, жертвой жестокости и насилия со стороны мужчин. Но, возможно, это одно и то же. И почему ей не страшиться, если с самого раннего детства именно Харли Трейн формировал ее отношение к мужчинам? А позже этим занялся и отец?! Кей думала, что О. О. в конце концов победил ее страх и в приливе благодарности к Орину искренне верила, что любит его.

– Наверное, я должна сказать тебе спасибо, – спокойно объявила она, – за то, что ничего не сказала тогда и пытаешься предостеречь сейчас. Но не стоит беспокоиться обо мне, Джил. Я не ожидаю ничего большего, чем, считаю, могу получить.

Но в душе Кей по-прежнему верила, что станет исключением – если она любит Орина, он, конечно, отвечает ей тем же.

Джил же поняла слова Кей так, что девушка попросту старается реально смотреть на вещи.

– Главное, Кей, не дать ранить себя. Я уже прошла через это и надеялась уберечь тебя!

Кей еще раз холодно поблагодарила Джил и вышла. Девушка по-прежнему сомневалась в бескорыстии мотивов Джил, заставивших ее предупредить Кей. Очевидно, она и не забыла О. О… Кей решила, что нет ничего печальнее, чем женщина, страдающая по мужчине, который больше не хочет ее.

Все-таки Джил заставила Кей задуматься о собственных чувствах и захотела, чтобы О. О. относился к ней так же, как она к нему. Но Кей не собиралась молить о любви, не желала покупать ее, объявив о своей. Нет, самое главное – искренность и чистосердечие.

Мать глубоко любила человека, который обманул ее фальшивыми клятвами, и это ее уничтожило. Поэтому Кей твердо решила ждать, пока Орин сам скажет о своих чувствах, прежде чем признается она.

Их связь продолжалась, а страсть все возрастала. Кей жила с Олмстедом, и ее тело постоянно томилось по тем разнообразным наслаждениям, которые лишь он сумел извлекать из ее нервов и плоти, а временами, казалось, даже из души. Она позволяла ему делать с собой что угодно и сама не признавала ни сдержанности, ни стыдливости в ласках. Но не верила, что можно считать физическое наслаждение друг другом выражением любви, до тех пор, пока он не захочет прямо и не скрываясь сказать об этом.

Когда в свет вышел выпуск «Томкэта» с ее фотографиями, Кей мгновенно оказалась в центре внимания прессы, потому что давно стала чем-то вроде знаменитости, благодаря родству с Уайлером и широко рекламируемой работе в журнале. О. О. гордо объявил, что объемы продажи никогда еще не были так высоки. Кей все чаще вспоминала о предостережении Джил, по мере того, как шли дни и без того невероятные сексуальные аппетиты Олмстеда становились все ненасытнее с каждой неделей после выхода журнала в свет. Если он не работал – проверял макет, совещался с редакторами, – он хотел Кей, удерживая ее в постели целыми днями, и хотя больше не носил золотой свисток – Кей объявила, что это унизительно, – по-прежнему звал ее, чем бы та ни была занята, когда желал заняться любовью. Для Кей ощущение было настолько новым, что ее собственное желание к нему разгоралось все сильнее. И, лежа в его объятиях после каждого страстного слияния, Кей все с большим отчаянием стремилась услышать, что думает О. О. о цели и значении их связи. Любовь это или всего лишь одержимость? О. О. не щадил слов восхищения и обожания.

– Ты невероятно хороша, – шептал он в те минуты, когда их тела переплетались.

– Я поклоняюсь тебе… боготворю… тебе нет подобных… ты чудо…

Но она ни разу не слышала три заветных слова. Голод ее тела был удовлетворен, но сердце по-прежнему томилось жаждой.

Каждую весну редакцией «Томкэта» проводилось нечто вроде опроса штата с целью выяснить, какая из «кошечек» за прошлые двенадцать месяцев оказалась фавориткой года. Кроме титула победившая получала награду в десять тысяч долларов, вместе с менее ценным призом – шубой, часами в усеянном драгоценными камнями корпусе и полным гардеробом от известных модельеров.

Когда в июне был произведен подсчет голосов, оказалось, что более семидесяти процентов читателей отдали предпочтение Кей.

– Такого еще никогда не бывало! – воскликнул О. О., когда сообщал новость Кей.

– Ты самая популярная модель за всю историю журнала!

Он объявил, что дает большой праздник в честь ее победы, на котором и вручат приз. А пока Кей должна позировать для новой серии снимков, которые появятся в сентябрьском выпуске, когда будут опубликованы результаты опроса.

– Давай найдем какое-нибудь сказочное местечко, где можно было бы провести съемки. Может, Тибет? Как тебе нравится – ты во всей красе, на фоне Гималаев!

Радость Кей по поводу победы была несколько омрачена известием, что придется снова позировать. Однажды она без всякого стыда решилась на это, желая что-то доказать себе. Сделать это вторично – значит позволить себя эксплуатировать. Однако О. О. было невозможно убедить. Он вовсе не собирался позволять Кей увильнуть от того, что считал ее обязанностью, – это был вопрос бизнеса, как, впрочем, и философии. Читатели желали видеть снимки Кей, и кроме того, нужно было думать о повышении тиража.

Кей решила, что готова выполнить любую его просьбу, знай она только, что его привязанность к ней будет долгой.

В ту ночь, когда Орин сообщил об избрании Кей «лучшей кошечкой», он любил ее с яростной силой, превзошедшей, казалось, самую буйную страсть, которую испытывал в прошлом. Он не успевал кончить, как тут же хотел Кей с новой силой. Но она отстранила его, впервые показав хотя бы и минутное сопротивление.

– Что я значу для тебя, О. О.? Орин недоуменно покачал головой:

– Неужели ты еще спрашиваешь?

– Да, – просто ответила Кей.

Олмстед пожал плечами с видом отца, утешающего ребенка:

– Я хочу тебя, потому что ты красивая, сексуальна, умна, остроумна… потому что желанна и неотразима, как только может быть неотразима женщина. Я хочу тебя, потому что ты из тех редких созданий, которая знает, как получать и давать наслаждения. И я хочу, потому что… слушай, разве я не все сказал?

– Нет, – не совсем, – пропела Кей. – Можно сказать еще кое-что?

Орин долгим взглядом уставился на нее.

– А… – наконец пробормотал он, – это насчет любви!

Отодвинувшись, он уселся спиной к Кей.

– Конечно, я люблю тебя.

Кей было потянулась к Олмстеду, но тот продолжал:

– По-моему, когда это слово употребляется между мужчиной и женщиной в постели, его легко неправильно понять. Оно сразу становится чем-то вроде пункта в контракте. Если я люблю тебя, значит существуют вещи, которые ты вправе от меня ожидать.

Он повернулся к ней.

– Верно?

– Но любовь должна означать нечто вполне конкретное.

– Конкретное, – брезгливо усмехнулся О.О. – Вот в чем дело. Вечное и нерушимое. И бесцветное. А я думал, ты уже успела все понять, Кей. Черт, ведь ты достаточно долго проповедовала философию «Томкэта». Главная идея заключается в том, что ты не должна бояться наслаждения в его чистом виде, что мы не обязаны оправдываться перед собой и перед кем-то еще, заключать сделки, платить за это, пытаться заглянуть вперед или что-то рассчитывать заранее. – Он снова наклонился к Кей.

– Конечно, я тебя люблю. С ума схожу по тебе. Но если хочешь уверений, что это будет продолжаться вечно, я не могу их дать.

Определение любви, данное О.О., было таким же своеобразным, как и все в его жизни.

– Ты даже не можешь с уверенностью сказать, что это продлится еще неделю, не так ли?

– Верно, – не колеблясь кивнул он. – И ты не обязана это говорить. Наслаждайся сегодняшним днем, каждой минутой, каждым мгновением, пока мы вместе.

Тот же совет давала ей Джил.

Кей взглянула на Орина и широко раскинула руки, предлагая ему взять ее еще раз, отдаваясь со страстным самозабвением. Но она уже решила, что это их последняя встреча.

Позже, когда Олмстед заснул, Кей собрала вещи и ушла из «Элли». Как всегда, хотя стояла поздняя ночь, внизу шло веселье, и музыка диско назойливо лезла в уши. Но Кей, покидая этот нескончаемый праздник, чувствовала только легкое сожаление и даже не думала о том, что жертвует титулом «Лучшей кошечки», а вместе с ним и призом в десять тысяч долларов. Теперь она твердо знала, что отсекает себя от всего, связанного с «Томкэтом» как образа жизни, так и образа мыслей. Не в силах принять философию любви Олмстеда, она поняла еще и то, что больше не может работать в журнале.

Куда бы это ни привело, выбор сделан. В любви должно быть не только одно наслаждение. Если она смирится с этим, отдаст себя человеку, не требующему большего, чем она лучше содержанки?

Кей даже не успела как следует задуматься над тем, где собирается искать работу. Почти все большое жалованье в «Томкэт» уходило на дорогие наряды. Даже гонорар за снимки разошелся, частично на подержанную машину, а остальное – две тысячи долларов – Кей с гордостью отослала Маку и Лили, намеревавшимся уйти на покой. Кей предполагала, что сможет найти другое место, накопить денег и вернуться на Гавайи. После стольких месяцев и событий, она все еще думала об островах как о родном доме.

Кей ожидала, что известность в качестве «кошечки» позволит ей без труда найти работу модели, но когда обошла местных агентов, оказалось, что все предлагают только одно – позировать для порножурналов, гораздо ниже рангом, чем «Томкэт». Единственное появление в качестве обнаженной натуры наложило отпечаток на ее дальнейшую карьеру, словно заклеймило несмываемым позором. Кей потеряла имидж порядочной незапятнанной девушки, который помог бы ей получить работу для каталогов и рекламных объявлений.

Но позже Кей обнаружила, что слава бывшей «кошечки» позволяет зарабатывать деньги более респектабельным путем. За гонорар от двухсот до четырехсот долларов в день агентство нанимало ее для выступлений на открытиях новых клубов здоровья, супермаркетов, съездах и профессиональных конкурсах и торговых выставках. Двух-трех выступлений в неделю оказалось достаточным, чтобы ее сбережения значительно увеличились. Накопив двадцать тысяч долларов, она решила вернуться на остров, купить небольшое дело или, возможно, продолжить учебу в колледже, но ее планы внезапно изменились. Как-то в жаркий день в конце июня после выступления на выставке электронных товаров, где Кей было поручено рекламировать компьютер одной торговой фирмы, она вернулась в небольшой отель, в котором занимала меблированную студию с крохотной кухонькой. В почтовом ящике лежало письмо от Мака, переправленное из издательства «Томкэт».

Девушка отнесла его в комнату, переоделась, налила стакан апельсинового сока и уселась у окна, выходившего на кирпичную стену соседнего здания, чтобы как следует насладиться весточкой с родины. Но когда Кей вытащила единственный листок из конверта и развернула его, на колени опустились обрывки разорванного чека. Кей улыбнулась. Значит, она была права. Они не захотели принять деньги.

Но не успела Кей прочесть первые строчки, ее улыбка поблекла. К тому времени, как письмо было прочитано, слезы катились по щекам, размазывая неровные строчки, сердце разрывалось от печали, стыда и глубокого отчаяния. Мак писал, что три недели назад Лили умерла. Она давно уже болела – сердце сдавало, поэтому и решила бросить работу, но он был уверен, что кончину жены ускорило потрясение, виновницей которого была Кей. После того, как Кей написала, что работает в журнале «Томкэт», старикам очень захотелось посмотреть хотя бы несколько выпусков. Когда Мак похвастался мистеру Свенсону насчет работы Кей, владелец отеля объяснил, что это очень известный журнал с фотографиями красивых женщин, но Мак, не вникая в суть, отправился в Хило и купил экземпляр «Томкэт». На беду это оказался выпуск со снимками Кей.

Они всегда гордились «внучкой», писал Мак, потому что верили: Кей сумела избежать грязи и позора, погубивших Локи. Но теперь они стыдились Кей. Эти простые люди искренне считали, что готовность показывать свое тело за деньги делает женщину ничем не лучше шлюхи. Ужасного открытия было достаточно, чтобы лишить Лили воли к жизни. И хотя она, умирая, молила мужа простить Кей, Мак не мог заставить себя сделать это. Он не желал ее ни видеть, ни слышать, и уж, конечно, не прикоснулся бы и к центу из этих денег. Не было смысла пытаться уговорить старика изменить решение.

«Говорят, что картина стоит тысячи слов, – заканчивал он. – Эти картинки сказали достаточно, чтобы разбить наши сердца».

Кей и представить не могла, что необдуманный поступок может привести к таким страшным последствиям. Неужели они не в силах отделить изображение от души? Ведь они знали ее!

Но девушка тут же сообразила, что Мак и Лили больше не верили, что знают ее. Слишком долго Кей отсутствовала. Снимки стали для них более реальными, чем воспоминания, а старики были простыми людьми со строгой моралью и не могли допустить того, что считали непристойным.

Она сразу же позвонила Фрэнсису Свенсону в «Крейтер Инн» и попросила объяснить Маку, что мир изменился, что она позировала из желания бороться за свободу от цензуры, из гордости и веры в себя.

Но хотя Свенсон отнесся к Кей сочувственно, не скрывал, что надежд почти нет. Мак искренне верил, что фото обнаженной Кей ускорили смерть Лили. Это было не более рациональным, чем вера в богов kahuna, которую Лили так и не потеряла и влияние которой было по-прежнему сильным. Мак выполнил волю умершей и похоронил Лили по обрядам предков. Церемонию проводил жрец kahuna у heiau.