"Штурмуя небеса" - читать интересную книгу автора (Стивенс Джей)

Глава 8. ШУМ ЗА СЦЕНОЙ

К псилоцибину «Сандоз» привели довольно странные обстоятельства.

Все началось в 1927 году в горах Кэтскилла,[47] когда Валентина Уоссон, заметив в лесу грибы, радостно побежала их собирать. Ее новоиспеченный муж (у них как раз был медовый месяц) ошеломленно глядел, как она, «став на колени, в восторге переползает от одной кучки грибов к другой». Поняв, что никакие доводы не удержат ее от того, чтобы приготовить грибы на обед, Гордон Уоссон начал морально готовиться к тому, что скоро станет вдовцом. Он абсолютно не сомневался, что к утру его жена будет мертва.

Но она конечно не умерла. Урожденная россиянка, Валентина Уоссон очень любила грибы и конечно прекрасно знала, как их готовить. Англосакс Гордон представлял абсолютно противоположный тип. Он был микофобом, он ненавидел грибы

Гордон был выпускником Гарварда и работал финансовым корреспондентом «Нью-Йорк джеральд трибьюн», Валентина была детским врачом. Будучи воспитаны по-разному, они начали анализировать разницу культур, породившую их разногласия, — заходил ли у них спор по поводу лишайника или грецких орехов. Копнув немного глубже, выясняли, что целые народы Европы можно назвать микофилами (Славянские страны, Бавария, Австрия, Италия и южные части Испании и Франции) или микофобами — остальная часть Европы. Уоссоны заинтересовались этой проблемой и занялись исследованиями, которых не прекращали уже до самой смерти.

В 1938 году Гордон Уоссон оставил журналистику ради банковского дела и устроился работать в отделение ценных бумаг банка «Морган Гаранта». Когда актом Конгресса банкам было запрещено приобретать ценные бумаги, он перешел работать в администрацию банка и со временем стал его вице-президентом. В эти годы любое свободное время Уоссоны посвящали микологическим изысканиям. Они прошли пешком всю Европу, тщательно изучая языки, исследуя тот раскол, что, должно быть, произошел еще тысячелетия назад. Общаясь с необразованными крестьянами, они расспрашивали их насчет местных грибов.

Постепенно сформировалась гипотеза. Уоссоны начали подозревать, что гриб играл важнейшую роль в прарелигии индоевропейских племен. Основным объектом их исследований стал мухомор, рассматриваемый микофобами как самый ядовитый гриб, хотя не имелось никаких твердых свидетельств, что от него хоть кто-нибудь умер… То, что он вызывал своего рода бред, подтверждается еще в «Простом и легком описании британских грибов» Кука (опубликовано в 1862 году): «используется для предсказаний, вызывает поразительные физические ощущения и радует дивительными иллюзиями и метаморфозами». Льюис Кэрролл, очевидно, читал Кука — в повести-сказке «Алиса в стране чудес» гусеница пыхтит кальяном наверху мухомора, который Алиса быстро съедает с вытекающими отсюда незабываемыми последствиями.

Psibcybe semilanctea

Поскольку предположение о том, что наркотические грибы лежат в основе индоевропейской культуры, было довольно радикальным, Уоссоны поделились им только с немногими. Одним из этих немногих был Роберт Грэйвс, английский поэт, живший в целительном уединении на острове Майорка. Уоссоны подружились с Грэйвсом на базе научного сотрудничества, выясняя исторический вопрос, какими именно грибами отравила римская императрица Агриппина императора Клавдия. Это было важно для одного из самых известных романов Грэйвса — «Я, Клавдий». Выстроив доступные данные, они пришли к выводу, что она преподнесла ему блюдо из его любимых грибов Amanita caesarea — безопасных и вкусных, если только их не протушить в соке Amanita phalloides. Это были единственные ядовитые грибы, вызывающие смертельный исход и доступные Агриппине. Поскольку человек, отравленный Amanita phalloides, умирает медленно — в течение пяти или шести дней, она решила усилить действие яда другим препаратом, сходным с колоцинтом,[48] вероятно, введенным через клизму; и в считанные часы Клавдий был мертв, а его пасынок Нерон стал новым императором. В сентябре 1952 года Грэйвс натолкнулся в журнале на статью, в которой описывалось открытие «грибных камней» при археологических раскопках в Гватемале и Мексике. Археологи предполагали, что камни были предметами культа или, по крайней мере, объектами поклонения. Это означало, что поклонение грибам существовало еще в доколумбовы времена. Грейвс сообщил об этом Уоссону, и тот, хотя планировал ограничить свои исследования Евразией, решил съездить в Мексику при первой же удачной возможности.

То, что они обнаружили в Мексике, оказалось намного более материальным, чем старый фольклор и лингвистические вероятности, изучаемые ими в Европе. Множество испанских летописцев шестнадцатого века упоминало о существовании наркотического гриба, называвшегося на нахуатле, языке ацтеков, «теонанакатль», или «плоть Бога». Францисканский монах Бернардино де Саагуни даже описывал предполагаемые эффекты теонанакатля:

По утверждению де Саагуни, все это было результатом происков дьявола. Католическая церковь энергично пыталась уничтожить грибной культ.

Но Уоссоны надеялись, что культ не был уничтожен в шестнадцатом столетии, а просто стал тайным. В пользу этого свидетельствовали некоторые факты. В 1936 году группа американских антропологов, работавших в отдаленной деревне Уаутла де Хименес, сообщала, что им позволили наблюдать, но не участвовать в церемонии, в которой употреблялись психотропные грибы.

В течение трех лет Уоссоны следили за новостями, изучали источники и учили индейские диалекты. В Уаутла де Хименес они подружились с американской миссионеркой Юнис Пайк, которая кое-что знала о грибном культе. Только «когда наступает вечерняя темнота и вы остаетесь наедине с мудрым стариком или старой женщиной (доверие которой вы предварительно завоевали), держась за руки при свете свечей и говоря шепотом, вы можете быть допущены до церемонии», — писал Уоссон. Согласно источникам Уоссона, иногда звучащим довольно необычно, теонанакатль следовало собирать до восхода солнца, во время новолуния. Собирать его в определенных местах должны были исключительно девственницы. Затем грибы, завернутые в листья банана, относили в церковь, где их благословляли на алтаре. Затем они переходили к курандеро (знахарь, целитель, шаман и т. д.). Слушая эти рассказанные шепотом истории, Уоссон ощущал себя «пилигримом в поисках Грааля». Хорошая аналогия, потому что грибной культ казался неуловимым. Уоссон описывает, как однажды им овладело разочарование:

Летом 1955 года Уоссоны наняли погонщика мулов, знавшего путь вокруг гор Оаксакан, и покинули Уаутла де Хименес. В ночь с 29 июня на 30-е Гордон стал первым посторонним, посвященным в «церемонию священных грибов». Позднее он придумал слово «огрибленный» (bemushroomed), чтобы описать состояние, которое он пережил. Странные образы проходили сквозь его сознание, видения, казавшиеся «яркими архетипами всевозможных форм и цветов». И мысли, напомнившие ему о «мыслях Платона», — эти мысли показались банкиру «Морган Гаранти» не фантазиями «расстроенного воображения», а прикосновением к высшему порядку действительности, по сравнению с которым вся наша повседневная жизнь — несовершенный набросок.

Уоссоны не спешили трубить о своем открытии. Они возвращались в Уаутла де Хименес еще несколько раз. В одну из поездок с ними отправился фотограф Аллан Ричардсон, сделавший снимки грибной церемонии. В другой раз их сопровождал Роже Эм, известный миколог, директор государственного музея естествознания во Франции. Эм, исследуя грибы, идентифицировал их как пластинчатые грибы из семейства Stophanaceae, принадлежащие к роду psilocybe, но не смог выделить из них активный элемент. С этой проблемой он обратился к Альберту Хофманну в «Сандоз Фармацевтикалс», который с неохотой согласился ему помочь. «Я хотел было передать исследование одному из моих сотрудников, — писал Хофманн в автобиографии. — Однако никто не выказывал особого рвения браться за эту проблему — было известно, что ЛСД и все, связанное с ним, не снискали популярности у руководства». В 1958 году Хофманн объявил, что он синтезировал два новых вещества: псилоцибин и псилоцин. Оба они принадлежали к индольным соединениям и обладали химическим строением, очень сходным с нейромедиатором серотонином. У ЛСД появилось несколько менее мощных кузенов.

Новости об открытии Уоссона медленно, но верно распространялись. Роберт Грэйвс в письме Мартину Сеймур-Смиту упомянул, что «мой знакомый, интересовавшийся грибами, празднует победу: фактически он обнаружил в Мексике жрецов грибного культа, о которых я ему рассказывал. Он ел священные грибы и исследовал их — это оказался очередной чудесный наркотик, требующий большой осторожности в обращении. Он думает, что именно их использовали в элевсинских мистериях, чтобы получать такие потрясающие видения». Как только об этом узнал Олдос Хаксли, офис Уоссона в банке Моргана стал следующим пунктом в истории психоделического движения. Осмонд, Хаксли и Хаббард, все попробовали грибов (на Хаббарда произвело сильное впечатление то, что у Уоссона есть личная столовая с официантами), но их попытки привлечь банкира на свою сторону потерпели неудачу. Уос-сон был слишком поглощен своими собственными теориями и открытиями. Ему было «приятно думать, что открытые им грибы так или иначе уникальны и, несомненно, важнее всего остального, — рассказывал Хаксли Осмонду после завтрака с банкиром в его «храме богатства». — Я пробовал его разубедить. Но ему приятно чувствовать, что он владеет «единственным в мире психоделиком» — и не желает променять его ни на что».

Эти события происходили в июне 1957 года. Примерно в то же время вышел «труд жизни» Уоссона об индоевропейском грибном культе — «Грибы, Россия и история сомы». Он был издан небольшим тиражом в 512 экземпляров и продавался по двести пятьдесят долларов. Это был труд потрясающей учености, но при всех его филологических и фольклорных заслугах правдоподобность тезисам придавал именно «божественный мексиканский гриб». «Теперь мы понимаем, — писал Уоссон, — что многие из разновидностей этих странных грибов обладают странной силой, которую древний человек не мог расценить иначе, как волшебную. Они могли стать причиной возникновения самого понятия сверхъестественного и вдохновили многие из фольклорных сюжетов, приводимых нами… Мы предполагаем, что божественный гриб играл важнейшую роль в развитии представлений древнего человека о мире, пробуждении в нем способности к самопознанию, чувства трепета перед неизвестным, чувства чудесного и почитания. Он, несомненно, облегчил для него восприятие идеи Бога».[49]

Если бы распространение идей, изложенных в книге Уоссона, было ограничено тиражом в полтысячи экземпляров, стоимость каждого из которых была равна двухнедельной зарплате, наша история могла бы пойти совсем другим путем. Но однажды, когда он за завтраком рассказывал о своих мексиканских приключениях в «Сен-Ниюри Клаб», Уоссона случайно услышал редактор «Тайм-лайф». Редактор предложил ему описать свои переживания и опубликовать их в «Лайф» (там был специальный раздел, посвященный подлинным переживаниям путешественников). Статья Уоссона о гриб-ьной церемонии со снимками Аллана Ричардсона вышла в Гордон Уоссон «июльском выпуске «Лайф» 1957 года, где ее прочитали миллионы, и в частности один молодой психолог, Фрэнк Бэррон, лучший друг другого молодого психолога, Тимоти Лири.

Гордон Уоссон — первый исследователь волшебных грибов

К тому, насколько это оказалось важным, мы вернемся позже. А пока что перед нами более интересный вопрос: кем был Джеймс Мур и почему он так стремился сопровождать Гордона Уоссона в экспедиции в мексиканское захолустье летом 1956 года?

Гордон Уоссон знал только то, что Джеймс Мур был профессором в Делавэрском университете. Мур написал ему зимой 1956-го. Он сообщал, что интересуется исследованиями химического состава мексиканских грибов, и, узнав, что Уоссон планирует новую экспедицию в Уаутла де Хименес этим летом, просил позволить ему присоединиться. Чтобы подсластить свое незваное присутствие, Мур упоминал об организации, которая могла бы взять на себя расходы по всей поездке, Фонде медицинских исследований «Гешиктер». Данный фонд выделял на поездку две тысячи долларов. Как выяснилось позже, даже этого оказалось недостаточно, чтобы унять раздражение Мура.

Мур оказался нытиком. Очевидно, он полагал, что поездка в Уаутла де Хименес будет чем-то вроде прогулки до Акапулько; в любом случае он оказался абсолютно не подготовлен к диарее, грязным полам и скудной пище. «Я страшно мерз, все тело зудело. Мы жили на голодном пайке», — вспоминал Мур. «Он был словно новичок, что впервые вышел в море. Когда у него болел живот, он ненавидел все вокруг», — замечал Уоссон.

Жалобы Мура быстро оттолкнули от него других членов экспедиции, среди которых был выдающийся французский миколог Роже Эм. Пока Мур ворчал, остальные наслаждались подлинной первобытностью путешествия. Мур разочаровался даже в грибах. В то время как все остальные, наоборот, вдохновились. «Я чувствовал себя превосходно, восхитительно», — сообщал Уоссон. Мур ничего этого не испытывал. Он был полностью дезориентирован монотонной речью индейцев, грязными полами и расстройством желудка. Он и так не страдал полнотой, но, вернувшись в Делавэр, обнаружил, что похудел на семь килограммов. Спустя неделю он немного восстановил силы и сообщил Ботнеру, что готов приступить к работе над грибами, привезенными им из Уаутла де Хименес.

Ботнер был куратором Мура в Центральном разведывательном управлении.

В то время как Хёд и Хаксли искали вещество, которое откроет Дверь, ведущую к более высоким уровням сознания, Центральное разведывательное управление занималось поисками препаратов, с помощью которых этим сознанием можно было управлять. Как ни забавно, и те и другие работали в одной и той же сфере, ища ответ в одном и том же классе наркотиков, которые Осмонд назвал психоделиками. Чтобы понять, зачем ЦРУ нужны были вещества для «мозгового контроля», необходимо сделать небольшое отступление. Во время Второй мировой войны медицинское отделение немецких воздушных сил занималось в Дахау любопытными экспериментами с мескалином. Как позже сообщалось в отчете американской Военно-морской технической миссии, нацисты искали препарат, который мог «подчинять желания испытуемых». По протекции хауптштурмфюрера СС доктора Плоттнера (позже профессора в Лейпцигском

университете) пациентам подмешивали мескалин в кофе или ликер и затем допрашивали. Согласно нацистским отчетам, хотя подчинить волю испытуемых не удалось, врачи смогли получить от них большое количество информации очень личного свойства. Хотя нацистские эксперименты с мескалином занимали всего несколько абзацев в трехсотстраничном отчете (в основном там сообщалось об экспериментах с ледяной водой и прочих пытках, поданных под видом науки) — эти абзацы вызвали большой резонанс в Управлении стратегических служб по той простой причине, что там тоже искали «наркотик правды». Под руководством Уинифред Оверхользер, директора «Сент-Элизабет», известной психиатрической больницы в Вашингтоне, проходили полевые эксперименты с множеством различных препаратов, включая мескалин и скополамин. Самым удачным был опыт с концентрированной вытяжкой из марихуаны, которую исследователи добавляли в сигареты. Поначалу они пользовались этим методом, чтобы заставить заговорить Августа дель Грацио, именовавшегося в протоколах как «печально известный нью-йоркский гангстер». Самым же серьезным опытом была программа, разработанная для чистки вооруженных сил от лиц, подозреваемых в сочувствии коммунистам. Группа врачей под руководством Оверхользер приходила на допрос с пакетом обработанных сигарет и большим кувшином ледяной воды (интенсивная жажда — основной признак, что марихуана сработала). Исключая одного некурящего, они раскололи всех допрашиваемых солдат. lt;Когда в 1947 году возникло ЦРУ, оно продолжало опыты своих предшественников с «наркотиками правды» вроде скопола-мина и вытяжки из марихуаны. Также оно всячески поддерживало исследования новых наркотиков, которые могли бы эффективнее воздействовать на сознание. В рамках Службы технического обеспечения, являвшейся одним из отделений ЦРУ, существовало небольшое полусекретное подразделение, известное как «Химическое отделение». «Химическое отделение» возглавлял выпускник Калифорнийского технологического института химик Сид Готтлиб, кривоногий поклонник кадрили, поднимавшийся до рассвета, чтобы подоить своих любимых коз, перед тем как отправиться на службу — в суматоху рабочего дня, заполненного работой над методами управления сознанием и бактериологическим оружием. Готтлиб слегка заикался. Его патроном в высших эшелонах Управления был Ричард Хелмс.

Именно Хелмс, зачарованный возможностями химической войны на уровне психики, убедил Аллена Даллеса, тогдашнего директора ЦРУ, разрешить исследования разнообразных «биологических и химических веществ».

13 апреля 1953 года, как раз когда Хаксли впервые написал Осмонду насчет мескалина, ЦРУ официально одобрило проект «МК-УЛЬТРА» и выделило триста тысяч долларов на его дальнейшие исследования. Хотя под эгидой «МК-УЛЬТРА» шли исследования разнообразных наркотиков, включая кокаин и никотин, но основная сфера его интересов касалась ЛСД. ЦРУ возлагало на ЛСД настолько большие надежды, что в апреле 1953 года двое агентов были посланы в «Сандоз» с огромной суммой денег для приобретения десяти килограммов этого вещества.

Количество в десять килограммов появилось в результате оши-бочных расчетов… Когда агенты прибыли в Базель, имея при себе сумму в 240 тысяч долларов, они узнали, что «Сандоз» начиная с 1943 года выработал в общей сложности чуть больше сорока граммов — даже меньше двух унций… Но сделка состоялась., Швейцарцы согласились не только обеспечивать ЦРУ ста граммами ЛСД в неделю, но и информировать их о том, кто еще будет запрашивать наркотик.

Передовица «Вашингтон Пост» за 6 ноября 1975 года с докладом «комиссии Рокфеллера», разблачающим эксперименты ЦРУ с применением ЛСД

Однако зависимость от нейтральных швейцарцев была неудобна для ЦРУ, и они тайно начали оказывать через частные каналы давление на американскую химическую компанию «Эли Лилли», чтобы там разработали конкурентоспособное синтетическое вещество. Одной из причин, по которым ЛСД оставался столь дорогим и редким, было то, что его изготовление зависело от поставок грибка спорыньи, печально известного тем, что его крайне сложно разводить. Очевидным решением был бы синтетический аналог, полученный из химических реагентов, что сделало бы получение ЛСД полностью независимым от поставок спорыньи. В октябре 1954-го «Эли Лилли» объявила, что они преуспели в создании химического аналога ЛСД. Помимо снабжения ЦРУ, открытие американской компанией синтеза означало то, что теперь, в случае необходимости, станет возможно производить ЛСД в неограниченных количествах. А это, вкупе с упоминавшейся выше докладной запиской Аллену Даллесу, означало, что ЛСД можно было наконец всерьез воспринимать как боевое химическое оружие.

Поскольку ЦРУ не хватало кадров, чтобы осуществлять столько сложных поведенческих и физиологических экспериментов, Готтлиб предложил сотрудничать с психологами, особенно с теми исследователями «лабораторного сумасшествия», которые уже занимались исследованиями взаимосвязи между действием ЛСД и душевными заболеваниями. Многие из них были готовы сотрудничать — ЦРУ хорошо платило. Они шли на это без колебаний: если ЦРУ хочется финансировать исследования в области, которую игнорируют традиционные организации вроде Национального института психического здоровья — ну так что ж, в чем проблема?

Под прикрытием двух уважаемых организаций, Фонда Джозии Мэйси и Фонда медицинских исследований «Гешиктер», ЦРУ начало вкладывать средства в исследования ЛСД в Соединенных Штатах, параллельные работам окружения Хаксли и Хёда… Вскоре они вышли на Ринкеля и Хайда из Центра психического здоровья. Хайду при первой же встрече было предложено за исследования ЛСД 40 тысяч долларов в год. Подобные же предложения были сделаны Хэролду Аб-рамсону в Нью-Йорке, Карлу Пфайферу из университета штата Иллинойс и Хэролду Ходжу из Рочестерского университета., Деньги в основном выделялись на исследования таких областей, которые, не будь «холодной войны», большинство ученых сочли бы сомнительными. Например, Хэролду Абрамсону было ассигновано 85 тысяч долларов на то, чтобы

В другом финансируемом ЦРУ эксперименте семь наркоманов в больнице Лексингтона, штат Кентукки, получали ЛСД в течение семидесяти семи дней. Дозировка постепенно увеличивалась — сначала вдвое, потом вчетверо.

Не все исследования проводились на стороне. В самом ЦРУ Готтлиб с коллегами сами регулярно принимали ЛСД — в офисе и на вечеринках — и сравнивали собственные впечатления. Стоило только отвернуться и какой-нибудь умник быстро сыпал несколько микрограммов вам в кофе. Люди играли с сознанием. Иногда результаты были необычными. Крепкие агенты начинали плакать или бормотать о том, что «все люди братья». Раз или два дела пошли совсем скверно: впавшие в паранойю секретные агенты сбегали и терялись в городской суматохе Вашингтона, а их встревоженные коллеги шли по горячим следам. Один раз после захватывающего преследования они обнаружили беглеца в Вирджинии. Сидя у фонтана, он бормотал о «страшных монстрах со странными глазами», преследовавших его в Вашингтоне. Действительно, каждый встречный автомобиль заставлял его содрогаться от страха.

Это было вполне в духе группы Готтлиба, когда они пригласили ничего не подозревающих специалистов из Армейского химического корпуса на трехдневный праздник в ноябре 1953 года. Естественно, предлагался алкоголь и часть коктейлей была действительно просто со спиртным. Хотя Готтлиба инструктировали не использовать ЛСД на своих коллегах, вероятно, он решил, что армейские ученые не подпадают под это определение. Они были скучными людьми, а испытания наркотика, контролирующего сознание, — полезным делом.

Можно было бы считать, что праздник удался, если бы на второй день один из армейских ученых, доктор Фрэнк Олсон, не покончил жизнь самоубийством. Решив, что он сошел с ума, доктор Олсон выпрыгнул из окна нью-йоркского гостиничного номера. Паника, поднявшаяся вокруг этого события, чуть не погубила проект «МК-УЛЬТРА».

ЦРУ обладал разветвленной структурой. В то время, как «МК-УЛЬТРА» занимался изучением возможностей ЛСД, в рамках другой программы, «АРТИШОК», агенты ЦРУ обыскивали земной шар в поисках психотропных растений. В 1952 году финансируемый ЦРУ ученый был послан в Мексику привезти образцы психотропных растений, в частности семена кустарника «пиуле». Он возвратился с огромным количеством полевого материала и информацией о том, что глубоко в Мексиканских горах существует культ психотропных грибов, восходящий еще к ацтекам. Следующим летом — практически в тот же самый день, когда Гордон и Валентина Уоссон отправились в экспедицию, — ученый из ЦРУ прибыл в Мексику с подобной же задачей: расположить к себе членов грибной секты и приобрести образцы.

Нью-йоркский банкир, жаждущий доказать историческую теорию, которую он разрабатывал в течение последних двадцати лет, должно быть, сильно раздражал ЦРУ, имевшее неограниченные фонды и жаждавшее химического всемогущества. К чести спецслужб, надо отметить, что они почти сразу же узнали об открытии Уоссона. Мексиканский «ботаник» телеграфировал детали через несколько дней после того, как Уоссон возвратился из Уаутла де Хименес. Узнав, что Уоссон планирует вернуться на следующее лето с группой, в которой будет известный французский миколог Роже Эм, ЦРУ решило ввести в экспедицию своего человека. Им оказался Джеймс Мур, химик, работавший по контракту в программе «АРТИШОК». Чтобы подсластить пилюлю, они использовали средства «Фонда Гешиктер».

Начальство в Лэнгли не интересовало, как Мур провел эти мучительные недели в Мексике: для них было важным, что он привез образцы грибов. И если бы он смог выделить психоактивный элемент, то «вполне возможно, — вспоминал Сид Готтлиб, — что новый наркотик остался бы тайной ЦРУ». Но еще раз ЦРУ опередили все те же швейцарские химики; та же самая швейцарская компания, которая в свое время контролировала мировые поставки ЛСД. ЦРУ пришлось обратиться к «Сандоз» вновь — на этот раз с просьбой о поставках псилоцибина.

Одной из проблем, с которыми столкнулось ЦРУ в поисках изменяющих сознание наркотиков, были полевые эксперименты над различными людьми. Можно было проводить эксперименты на заключенных в тюрьму наркоманах и на безденежных студентах, но это в принципе не решало вопроса, можно ли с помощью наркотика расколоть потенциального двойного агента или коммуниста из КГБ. Решая эту проблему, ЦРУ превратило одно из своих зданий в Сан-Франциско в лабораторию для исследования поведенческих реакций. Дом, расположенный на Телеграф-Авеню, переоборудовали в бордель, украшенный двусторонними зеркалами. Здесь работала команда проституток под наблюдением бывшего агента, специалиста по наркотикам Джорджа Уайта. Уайт был знаменит тем, что еще в дни, когда существовало Управление стратегических служб, расколол Августа дель Грацио с помощью вытяжки из марихуаны. Замысел состоял в том, что проститутки привлекут в бордель бизнесменов, а там они уже попробуют ЛСД, или псилоцибин, или любой другой наркотик, изменяющий сознание. С бюджетной точки зрения бордель был гениальной идеей. Проект со школьным юмором окрестили «Операция "Полночный оргазм"».

Мы можем только предполагать, на что это было похоже, — посетить Иной Мир под патронажем ЦРУ Однако первым, что привлекало внимание распутных бизнесменов, вероятно, была обстановка. В ЦРУ так и не решили, должна ли быть обстановка возвратом к декадентству или шиком в духе своего времени. Образчики африканских тканей соседствовали здесь с репродукциями девушек, танцующих канкан, работы Тулуз-Лотрека. Столы были накрыты черным бархатом. В спальнях висели красные занавески, в коридоре — в шотландскую клетку, в кухне — полосатые. Наркотики обычно подсыпали в спиртные напитки, но не всегда. В ряде экспериментов ЛСД распылялся в ванной непосредственно перед тем, как туда входил несчастный клиент.

Именно «Операцию "Полночный оргазм"» и сходные с ней действия имел в виду ревизор ЦРУ, когда в 1963 году поднял вопрос об этичности проекта «МК-УЛЬТРА». Ревизора тревожило не столько то, что правая рука американского правительства испытывает наркотики на ничего не подозревающих американских гражданах, сколько то, что случится, если ничего не подозревающие граждане обнаружат это. Секретность «МК-УЛЬТРА» жизненно необходима не только для сохранения репутации ЦРУ предупреждал он, но и для сохранения репутации сотрудничающих с ним лиц. Заметив, что «исследования манипулирования человеческим поведением рассматриваются многими авторитетами в медицине и других, близких с ней областях как профессионально неэтичные», он предупреждал, что малейшая просочившаяся информация может поставить под угрозу репутацию множества ученых, работавших на ЦРУ по контрактам.

К тому времени, когда ревизор поднял эти этические проблемы, ЦРУ, вероятно, уже потеряло интерес к ЛСД, хотя все геще проверяло другие наркотики, воздействующие на сознание, большинство из которых впоследствии всплывет в психоделическом андеграунде 1970-х годов. Активный же интерес ЦРУ к ЛСД угас около 1958 года, хотя Управление продолжало выделять средства на исследования. Это облегчалось тем, что Фонд Джозии Мэйси, через который ЦРУ выплачивало деньги по контрактам, начал с 1955 года регулярно проводить конференции по ЛСД. Интерес фонда не был фальшивым. Он возник в тот момент, когда его медицинский директор, Франк Фремонт-Смит, провел день в лаборатории Хэролда Абрамсона, наблюдая, как ведут себя под ЛСД сиамские бойцовые рыбки.

«От цветов к героину» — одна из страниц официального сайта ЦРУ

По конференциям легко проследить, как изменялось направление исследований ЛСД. В первой, в 1955 году, в основном участвовали исследователи «лабораторного сумасшествия». Контингент второй, состоявшейся спустя четыре года, в основном составляли врачи: голландец ван Рийн, англичанин Сэндисон, Хоффер из Канады и целая группа ученых из Лос-Анджелеса, включая Сиднея Коэна, Бетти Айзнер и психиатрическую группу Чандлера и Хартмана. Хэролд Абрамсон, занимавшийся вышеупомянутыми сиамскими рыбками, также участвовал в этом и в какой-то момент, при попытках выработать общее мнение, предложил шесть пунктов «генерального соглашения»:

Это вовсе не означало, что все с этими пунктами были согласны. Исследователи «лабораторного сумасшествия» до сих пор не могли свыкнуться с идеей, что наркотик, использовавшийся для моделирования сумасшествия, теперь используется для того, чтобы доставить людям удовольствие. Множество врачей видело в «гебесинтезе» просто необычный научный термин — неуклюжий и тяжеловесный. Но в основном все понимали мотивы предложившего это слово Абрамсона. Бетти Айзнер рассказывала, как они с Коэном обсуждали то любопытное явление, когда в психике исчезали конфликты и возникало ощущение целостности, называемое многими интегративным опытом. Но она никак не могла точно определить его: «Очевидно, дело в языке; мне не хватает слов», — извинялась она. Тогда Абрам Хоффер сказал, что в Канаде они называли это психоделическим опытом. «Каким?» — спросил кто-то. «Психоделическим, — повторил Хоффер. — По-моему, это слово придумал доктор Осмонд. По-гречески это означает «проявляющий сознание».

Помимо нового слова, которое в конечном счете укрепилось в общественном сознании, Хоффер также рассказал коллегам о новых экспериментах с ЛСД, которыми они занимались с Осмондом. В отличие от большинства врачей, использовавших небольшие дозы препарата, просто чтобы сократить время, необходимое для лечения, они с Хоффером решили воспользоваться любопытной методикой Хаббарда и давали больным сразу большие дозы, помогая им очутиться в той области Иного Мира, где растворяется эго и происходит духовное перерождение. По словам Хоффера, они вообще почти не занимались собственно психотерапией: «К нам приходят люди. Они понимают, что пришли на лечение, но не знают о нем ничего. В первый день мы берем историю болезни и ставим диагноз. На второй день они принимают ЛСД. Третий день — выходной. Мы не проводим никакой дополнительной психотерапии, кроме той, что предусмотрена во время приема ЛСД. А потом мы не предпринимаем ничего — только выясняем, пьют ли они еще. Результаты — пятьдесят процентов пациентов пить бросают».

Это была фантастическая цифра, особенно если учесть, что Осмонд и Хоффер работали не с обычными невротиками или добровольцами, а с хроническими алкоголиками, рекомендованными обществом «Анонимных алкоголиков» или доставленными с улицы полицией. «Бросали пить только те, кто переживал мистический опыт, — объяснял Хоффер. — Те, кто его не переживал, — продолжали пить. Но большая часть из тех, кто пережил мистическое озарение, — бросала. Хотя, конечно, из этого нельзя вывести никакого правила».

Конечно, алкоголики не просто впадали в психоделическое состояние. Их вводили в него, используя различные психологические методы и влияние окружающей обстановки в процессе опыта. «Мы используем «звуки и музыку», — объяснял Хоффер, — визуальные стимулы, такие, как картины Ван Гога; осязательные стимулы — различные гладкие или шероховатые предметы, которые можно дать подержать пациенту. Мы также используем повышенную внушаемость больных, возникающую в таких состояниях, для словесного воздействия, предлагая и убеждая, добиваясь возможности для них измениться. Результаты настолько многообещающи, что мы уже думаем о том, чтобы устраивать специальные курсы для деловых людей, которые могут потратить на занятия только выходные».

То, о чем рассказал Хоффер, стало известно под именем психоделической терапии. Обычная же терапия, в которой использовались небольшие дозы наркотика, называлась психолитической терапией. Возникли споры о том, необходимо ли использовать такие большие дозы за один раз. «Я начинаю работу с пациентом с небольших доз, затем постепенно увеличиваю дозировку и работаю над проблемой, пока мы не доберемся до сути, — сказала Бетти Айзнер. — Таков мой метод». «Семьдесят пять процентов пациентов сами дойдут до сути, если им дать достаточно ЛСД», — парировал Хоффер. Всех немного смущал мистический подтекст дискуссии. И, кстати, что подразумевал голландец ван Рийн, когда говорил, что хотел бы «изменить нечто в человеческой личности»?

Кроме того, здесь прозвучало множество историй. Врачи рассказывали об удачных побочных эффектах, которые они иногда внезапно наблюдали у пациентов. Например, когда спустя две-три недели после окончания ЛСД-терапии один пациент внезапно сообщил: «О, и головная боль тоже прошла». «Какая головная боль?» — спросили у него. «Головная боль, я мучился ею лет десять-пятнадцать», — отвечал больной. Бетти Айзнер рассказала, как она однажды «путешествовала» в течение трех дней. Это было вполне терпимо, потому что «путешествие» было удачным. Если бы это было по-другому, кто знает, что с ней могло случиться. Другие вспоминали, как у некоторых людей состояние ЛСД иногда спонтанно возвращалось — первая ласточка того, что впоследствии станет известным как «флэшбэк». Один врач рассказал про пациента, который заново пережил ЛСД-трип, спустя приблизительно пять лет после того, как он принимал наркотик. Но другие подвергали сомнению концепцию «флэшбэка».

Только потому, что кто-то пережил под ЛСД диссоциативные переживания, последующие диссоциативные переживания нельзя непремено приписывать ЛСД. Это как раз случай «post hoc ergo propter hoc»,[50] — сказал кто-то.

Было достигнуто и понимание некоторых вещей. Наиболее важным оказалось осознание той важной роли, которую играет группа и окружающая обстановка. Большинство врачей давно уже пришли к выводам, что ЛСД усиливает влияние окружающей обстановки, но только теперь они начинали понимать, что и их собственная личность, и собственные профессиональные предположения также влияют на происходящее под ЛСД. Артур Чандлер, например, заметил, что его партнер, Мортимер Харт-ман, всегда испытывал под ЛСД сильные сексуальные фантазии. Но сам Чандлер никогда не испытывал ничего подобного, а скорее переживал тенденции к паранойе. По мнению же Бетти Айзнер, паранойя возникает под ЛСД крайне редко.

Но в основном конференция поставила множество новых вопросов, привлекших общее внимание. Каким образом ЛСД «ликвидирует» защитную реакцию человеческой психики? Открывает ли это определенные терапевтические возможности? И как врач может их использовать? Почему некоторые люди не способны войти в психоделическое состояние или испытывать интегративный опыт? Что делать с той четвертью испытуемых, на которых ЛСД вообще почти не действует? Но главное — действительно ли это мудро: ускорять терапевтический процесс, сокращая его до одной ЛСД-сессии? Когда выяснилось, что решение этих вопросов откладывается, поднялся Сидней Коэн и заявил, что собирает данные о побочных эффектах и неблагоприятных реакциях на ЛСД и будет благодарен за любую информацию, которую ему предоставят.

Казалось, что исследования ЛСД ждет яркое будущее. Однако уже тогда можно было заметить, как начинают приходить в движение силы, которые превратят то, что казалось сложной, но в конечном счете разрешимой научной проблемой, в сложную и, очевидно, неразрешимую социальную проблему.