"Штурмуя небеса" - читать интересную книгу автора (Стивенс Джей)

Глава 6. ВЫЙДЯ ПОД ПОЛУДЕННОЕ СОЛНЦЕ

Хаксли ликовал.

Мескалин был «самым удивительным и значительным переживанием, доступным людям, плывущим по эту сторону Блаженного Видения», — как телеграфировал он своему нью-йоркскому издателю Хэролду Раймонду, добавляя, что он сейчас работает над большим эссе, в котором затрагиваются «всевозможные вопросы эстетики, религии и теории познания». Он планировал назвать эссе «Двери восприятия», отсылая читателя к словам Блейка:

Хаксли написал «Двери восприятия», которым было суждено стать самой известной книгой среди психоделической прозы буквально за месяц. И когда он закончил книгу, перед ним оказалось методичное описание того дня с Осмондом — события, подобного, говоря языком дхармы, моменту, когда тело Будды проявляется в ограниченной реальности, — с щедрым добавлением предположений относительно того, что все это могло бы означать в терминах человеческой психологии.

Это значило, полагал Хаксли, что Бергсон и английский философ К.Д. Броуд были правы, когда рассматривали мозг как обширный редукционный клапан, «о существовании которого большинство из нас помнит или даже постоянно чувствует это, но тем не менее в действительности пользуется лишь небольшим ограниченным количеством выборов, предназначенных для практического использования». Подобно эго Фрейда, этот редукционный клапан постоянно окружен бушующими потоками «свободного сознания», в котором, согласно Хаксли, располагались юнговское архетипичное бессознательное, фрейдовское патологическое подсознательное, «сокровищница» Майера[44] и все остальные бессознательные состояния.

И подобно эго Фрейда, этот редукционный клапан не был водонепроницаем: его изоляция была восприимчива к давлению.

«Как только свободное сознание просачивается сквозь клапан, — писал Хаксли, — начинают происходить всевозможные биологически бессмысленные вещи. В некоторых случаях у человека возникают экстрасенсорные способности. Другим являются прекраснейшие видения. Третьи обнаруживают Славу Божью, бесконечную ценность бытия и содержательность настоящей жизни… В заключительной стадии растворения эго проявляется «смутное понимание», что Все во Всем, и в то же время этим Всем является каждый. Вот почему книжные обложки мерцали, наполненные божественным, а безвредный обитый тканью стул в саду напоминал о Страшном Суде.

В идее «свободного сознания» не содержалось ничего принципиально нового: сообразительная обезьяна случайно натыкалась на него в течение тысячелетий — об удачах, промахах и их методах можно было бы написать небольшую книжку. Но вот человечеству повезло — оно обнаружило мескалин. И впервые стало возможно познание Иного Мира. По крайней мере, так казалось.

Когда двери восприятия открыты

Восхищенный открывающимися возможностями — касалось ли это образования, мистики или философии, — Хаксли вскользь упоминал и о некоторых больших проблемах… Например, одной из причин, по которым ему нравился мескалин, было то, что он уничтожает вербальные концепции. Слова становятся лишними. Вам не нужно объяснять словами любовь, печаль или смерть, потому что вы чувствуете это каждой клеткой тела. И это важно для культуры, которая все больше подпадает под власть вербальных конструкций. «Мы легко можем стать как жертвами, так и властелинами вербального, — писал Хаксли в «Дверях восприятия». — Нам необходимо как можно эффективнее использовать слова. И в то же время нам нужно сохранить и, при необходимости, тренировать способность смотреть на мир непосредственно, а не через замутненные стекла концепций, искажающих факты посредством определенных ярлыков абстрактных объяснений».

Но если мескалин мог перенести вас в ту область, которая была предвербальной или даже антивербальной, то это было как плюсом, так и минусом. При попытках описать ее слова ускользают, словно самых тонких инструментов самосознания недостаточно для покорения космического сознания, описанного Бёком. Конечно, определенные трудности были связаны с тем, что Хаксли писал на английском языке, а в нем сильно ощущается недостаток слов для оценки данных вопросов. Санскрит, как любил указывать Джеральд, в этой области превосходит английский — в нем более сорока различных слов для обозначения состояний измененного сознания. Как можно заниматься познанием того, о чем вы не можете Даже говорить? Хаксли не стал исследовать этот центральный парадокс, хотя, при чтении эссе, становится понятно, что он задумывался над этим. Позже, используя правило Фрейда и Юнга, что внутренняя динамика лучше всего выражается через метафоры и притчи, Хаксли стал более смело описывать жизнь, скрывающуюся за «дверью в стене». На одном из первых публичных обсуждений он уподобил личностное эго Старому Свету. «Используя мескалин, — сказал он, — становится возможным уплыть за горизонт, пересечь разделяющий вас океан и оказаться в мире собственного подсознательного:

Вы могли заметить, что здесь у Хаксли в центре описания — причудливые образы путешествия. Описания — на что это похоже, путешествие в ту область, которую спиритуалисты называли Иным Миром, лежащим вне привычных границ обычного сознания.

«Двери Восприятия» вышли весной 1954 года, и критики были озадачены. Если бы кто-нибудь другой написал книгу, рекомендующую мескалин как «ценное переживание для любого человека, а особенно для интеллектуалов», — писал в «Репортер» Марвин Барретт, — это было бы воспринято как «мечты и заблуждения… Но поскольку они исходят от одного из современных мастеров англоязычной прозы, человека огромной эрудиции и интеллекта, который обычно демонстрирует высокую нравственность, они заслуживают более внимательного изучения». После недолгих поисков Барретт нашел некоторых исследователей «лабораторного сумасшествия», использовавших мескалин в качестве психомиметика. Они относились к мескалину с «меньшим восторгом, чем доктор Хаксли и индейцы, — сообщал он. — После экспериментов они обнаружили, что мескалин очень часто вызывает симптомы, неприятно напоминающие признаки шизофрении».

Критические отзывы на «Двери восприятия» сильно напоминали осуждение в «Британском медицинском журнале» хвалебной оды пейотлю Хэвлока Эллиса. В итоге книга добавила еще один параграф в черный список того, «что случилось с Олдосом». «Как странно, что писатели, как Беллок[45] и Честертон например, могут петь хвалу алкоголю (из-за которого происходят две трети автомобильных катастроф и три четверти преступлений) и в то же время считаться добрыми христианами и благородными людьми, — жаловался Хаксли, — но с любым, кто рискнет предложить другие, возможно менее вредные методы самопреобразования, обращаются как с опасным злодеем — наркоманом и безнравственным слабоумным ренегатом».

Однако «Двери восприятия» продавались — медленно, но верно. Их читали.

Осмонд тоже прочитал книгу и был восхищен. С того майского дня они с Хаксли постоянно обменивались письмами («учитесь печатать! — умолял Хаксли. — Мне потребовалось два дня интенсивной работы, чтобы расшифровать ваше последнее письмо»), обсуждая будущие эксперименты над мескалином, но время и дела мешали им встретиться во второй раз. Олдос искренне любил молодого друга и горячо надеялся, что Хамфри, занимаясь «работой фундаментальной важности», получит адекватный источник финансирования и сможет продолжать исследования мескалина научным путем. «Возможно, мы могли бы написать вместе пьесу, — шутил в письме Хаксли. — Этого хватит, чтобы финансировать и ваши исследования, и мое второе детство».

Наконец, в декабре 1954 года, они встретились снова. Хаксли хотел попробовать мескалин в пустыне, к востоку от Лос-Анджелеса, вдали от смога и вызывающих смех автомобилей. Но когда Осмонд приехал, он обнаружил, что Олдос слишком болен для путешествия. Так что ему пришлось удовлетвориться тем, что он дал наркотик Джеральду и еще одному другу Олдоса, фотографу Джорджу Хьюину. Реакции были более чем различны. У Хью-ина, похожего по характеру на Олдоса, принятие мескалина обострило эстетическое восприятие — он все-таки был фотографом.

Джеральд Хёд с Олдосом Хаксли в 1937 на крыльце Университета Дькжа

Но Джеральд… с Джеральдом все было полностью по-другому. Он слышал странные голоса и утверждал, что увидел «Ясный свет пустоты» — это была тибетская фраза для обозначения момента полного понимания, когда человек полностью постигает картину мира. Спустя годы Джеральд описывал случившееся с ним в Ином Мире своим студентам так: сначала, сказал он, начался гул, вибрация, распространяющаяся от мебели и охватившая все в комнате. Хёд, казалось, был полностью захвачен ее ритмом, его пульс бился в такт вибрации, пока эго не начало «таять, подобно айсбергу, попавшему в тропические моря». И затем произошла вспышка и «дверь в стене» мягко отворилась. И везде, где бы вы ни были в этот момент — сидите в комнате, лежите на траве или идете по пляжу, — все волшебно меняется. «Вам, вероятно, придется остановиться и задержаться там на некоторое время, как ребенку, попавшему в сад,» — объяснял Джеральд. Остановившись, вы начнете замечать тени, и после этого придет понимание, что мир — безграничен. Но это вовсе не значит, что он лишен смысла. В средоточии всего находится Чистая Пустота, которую Хёд описывал как «сверкающее солнце в центре океана темноты, который пересекаешь с трепетом, даже со страхом. «Маленький человек, встретивший Пана, чувствует панику», — любил говорить Джеральд

Но о чем Хёд в тот день не говорил, это о том, что боязнь темноты была ничто по сравнению с ужасом Пустоты. Согласно «Бардо Тодоль», «Тибетской книге мертвых», — вероятно, лучшему из когда-либо написанных путеводителей по этой области — душа встречалась здесь с неприкрашенной Действительностью во всей ее опасности: сталкиваясь с Пустотой, она уходила обратно, к колесу жизни, предпочитая лучше уж приковать себя к следующему воплощению.

Вызывал беспокойство факт, что ни разу двое людей не оказывались в одной и той же области Иного Мира. Почему Джеральд быстро нашел мистический путь, в то время как Олдос и Хьюин не смогли этого сделать, независимо от того, старались они или нет? И почему некоторые люди испытывали абсолютно адские переживания? Во втором эссе, посвященном мескалину, «Рай и Ад», Хаксли обдумывал эти вопросы, но не нашел решения. Он предположил, что основное различие — между опытом видений и истинным мистическим опытом. В первом случае, прежде всего, необходимо было осознавать не только контраст между Небесами и Адом, но и тот факт, что лишь тончайшая граница отделяет эти состояния друг от друга. В некоторых людях, писал он, эго не тает, подобно айсбергу в тропических водах, но расширяется, начиная душить человека: «Отрицательные эмоции, страх, порожденный недоверием, ненависть, гнев или злоба, все, что исключает любовь, — все это гарантирует, что опыт видений, когда вы его испытаете, будет ужасен».

С мистическим опытом такие различия не имеют смысла.

В какой-то момент, во время декабрьского приезда Осмонда, Мария отвела его в сторону и сказала, что скоро умрет от рака. «Олдос отказывается принимать всерьез реальность моей болезни, — сказала она Хамфри, — пожалуйста, позаботьтесь о нем, когда я умру». Осмонд был так потрясен ее спокойствием относительно собственной смерти, что удалился и полчаса плакал. Что будет с Олдосом? Тридцать лет Мария была его правой рукой. Она была поваром, машинисткой, секретарем, шофером — в Санари она водила их красный «бугатти» с таким энтузиазмом, что Олдос написал эссе, в котором утверждалось: скорость — лучшее ощущение двадцатого столетия.

Мария умерла в феврале 1955 года. В течение ее последних часов Олдос «со слезами, струящимися по лицу, но твердым, спокойным голосом» читал ей отрывки из «Бардо тодоль», иногда перемежая их лирическими воспоминаниями их совместного прошлого. Он вспоминал Лоуренса и Италию. Лето в Санари. Уикенды в Гэрсингтоне, где они впервые встретились, в то время как весь мир переживал поражение на Сомме. Их путешествия по калифорнийской пустыне. Белые шапки гор Сьерры. «Иди к свету», — тихо говорил Олдос.

«Ее последние три часа были самыми мучительными и трогательными из того, что я видел в жизни», — писал жене Мэттью Хаксли; в то время как для Джеральда это было подтверждением, что Олдос, пройдя сквозь Дверь, стал другим человеком; то, что он с таким спокойствием принимал смерть Марии, для Хёда было свидетельством мудрости, обретенной Олдосом после экспериментов с мескалином.

Мескалин помог Хаксли и в другом. Помог заполнить период тяжелой утраты новыми людьми и захватывающими планами. Из-за «Дверей восприятия» и «Рая и ада», которые вышли в 1956 году, он оказался в центре специфического движения, полурелигиозного, полунаучного. Впервые, после восьмидесятых годов девятнадцатого века, наука обратилась к «свободному сознанию». «Все так неожиданно, — писал он Хэролду Раймонду. — Работа в Бостоне, работа в Чикаго, работа в Буэнос-Айресе. В Буэнос-Айресе день или два назад узнал об одном очень интересном человеке — итальянце, живущем в Аргентине. Оказалось, он самый авторитетный человек в химии алкалоидов кактусов, включая, конечно, мескалин».

Хаксли пригласили на ежегодное собрание Американской психологической ассоциации (АПА), где он был единственным человеком, не являющимся медиком в группе, обсуждавшей психотомиметики.

По сравнению с исследователями «лабораторного сумасшествия» «мальчики, использующие электрошок, хлорпромазин и еще пятьдесят семь различных психотерапевтических средств» приняли его без восторга. Действительными сторонниками Хаксли оставались Осмонд, Хед и небольшое количество второстепенных «психов» вроде парапсихолога Андрея Пухарича, у которого Олдос как-то гостил в Глен Коув. Специфические особенности «удивительного дома» Пухарича стоят того, чтобы их привести, — для понимания того, кто в тот момент занимался в стране паранаучными исследованиями. Помимо самого Пухарича и его жены, которая вела себя «подозрительно дружественно» с девушкой по имени Элис, «семья» состояла из:

«Это все очень живо и забавно, — писал Хаксли Эйлин Гарретт. — И, я думаю, в самом деле многообещающе; что бы ни говорили насчет Пухарича, он очень интеллектуален, чрезвычайно начитан и очень предприимчив. Его цель состоит в том, чтобы воспроизвести с помощью современных фармакологических, электронных и физических методов состояния, используемые шаманами для вхождения в транс. Затем, если получится, он собирается систематически исследовать Иной Мир».

Фактически нечто подобное Хаксли с Осмондом предлагали Фонду Форда, хотя они, конечно, формулировали это другими словами. Они предложили провести эксперименты с мескалином на сотне ученых мирового класса, художниках и философах в надежде, что это поможет найти ответ на следующие вопросы: Может ли мескалин помочь выйти за привычные рамки сознания? Действительно ли он расширяет восприятие? Но, хотя Олдос находился в дружеских отношениях с Робертом Хатчинсом, директором Фонда Форда, его предложение было быстро отклонено. Потом он кипятился, что «динозавров из Фонда Форда невозможно сдвинуть с места. Попечители страшно боятся поступить неправильно — а вдруг Фонд испортит себе репутацию и люди пойдут в ближайшую контору Форда и скажут, что они решили покупать «Шеви», — так что основной их задачей сейчас является не делать ничего вообще».

Обращение к другим организациям также не принесло результатов.

Сложно сказать, особенно если судить по корректным вежливым письмам, насколько раздражение в связи с неудачами могло бы повлиять на энтузиазм Хаксли. В любом случае, это уже не имело значения.

Потому что как только показалось, что в деле намечается застой, на горизонте появился Эл Хаббард — капитан Эл Хаббард, «Кэппи» для друзей.

Вначале с ним познакомился Осмонд. Однажды он получил таинственное приглашение позавтракать в «Ванкуверском яхт-клубе» с Э.М. Хаббардом, президентом расположенной поблизости «Урановой Корпорации». В результате любопытной цепочки событий Хаббард прочел статью Осмонда и Смитиса о мескалине, добыл его и испытал мистические видения такой глубины, что решил посвятить свое будущее распространению информации о мескалине и Ином Мире.

Хаббард появляется повсюду в нашей истории как своего рода чертик из табакерки, так что лучше сразу составить его словесный портрет. Он был маленького роста, коренастый, с большой круглой головой и прической ежиком. Больше всего он напоминал карикатурного жлоба-шерифа из южных штатов. Сходство еще более усиливала его необычная привычка ходить в полной униформе офицера службы безопасности и с оружием на ремне. Оружие, как он объяснил наивному Осмонду, стреляло бронебойными пулями — чтобы было удобнее прострелить двигатель в автомобиле преследователей.

Теперь можно частично пролить свет на прошлое Хаббарда. Во многом информация исходит от самого Эла, хотя каждый раз, когда он рассказывал свою историю, новая версия отличалась от предыдущей. Однако независимо от версий, жизнь его была удивительна. Хаббард всегда утверждал, что он был простым босоногим парнем из штата Кентукки, и, судя по всему, это было правдой. Однако впервые общество о нем услышало в декабре 1919 года как о мальчике-изобретателе, юном Томасе Эдисоне, уже в Сиэтле. Сиэтлский «Пост Интеллидженсер» назвал его изобретение вечным двигателем. Сам Хаббард называл его генератором атмосферной энергии. Независимо оттого, как его называть, это было небольшое устройство, помещавшееся в одной руке, у него не было никаких вынимаемых частей или батареек, и оно могло служить источником питания для электрической лампочки. Хаббард, организуя своему генератору рекламу, нагружал полную лодку журналистами и будущими спонсорами и отправлялся в круиз по сиэтлским озерам на моторке, которую приводили в движение только электрический мотор и — таинственная коробка Хаббарда размером одиннадцать на четырнадцать дюймов.

Сиэтлское общество проявило интерес к молодому гению, и в 1920 году отцы города выбрали комитет, который должен был сопровождать «молодого ученого» (Хаббард к тому времени уже вырос из «мальчика-изобретателя»), защищая его от сомнительных предложений различных корпораций и бюрократов. Когда Эл прибыл в Вашингтон, чтобы зарегистрировать патент, он, как писал в «Пост Интеллидженсер» местный внештатный корреспондент, «снял номер в гостинице средней руки и почти ни с кем не общался».

В итоге Хаббард продал 50 процентов прав на патент радиохимической компании в Питтсбурге, штат Пенсильвания. После этого о «трансформаторе энергии Хаббарда» больше никто ничего не слышал.

Начиная с конца двадцатых годов информация о Хаббарде становится скудной. В то время когда Хаксли с Хёдом были заняты поисками ключей к высшему сознанию, Эл увлекся фрахтом, переправляя спиртное из Канады в США. По одной из версий, он, судя по всему, усовершенствовал более раннее радарное устройство, сделанное исходя из теоретических расчетов Никола Тесла, и продал его контрабандистам. Неважно, правда это или нет, но в конечном счете сиэтлский мальчик-изобретатель угодил за решетку. Далее история становится еще более темной. Если верить Хаб-барду, то в начале Второй мировой войны с ним вошли в контакт члены конспиративной разведячеики и попросили содействовать в тайной перевозке военных материалов с западного побережья Америки в Канаду, где их перегружали на суда, отправлявшиеся в Англию, — для подготовки высадки союзников. Существовала ли такая программа, и участвовал ли в ней Хаббард — неясно. Позднее он выказывал такую осведомленность во всем, что касалось шпионов и шпионажа, что большинство его друзей не сомневалось — он был шпионом, а может быть, и до сих пор им является. Элу нравилось играть в разведчика. Он часто хвастался, что его поездки в Вашингтон — это не обычные деловые встречи. На самом деле он встречается с секретными агентами теневого правительства, в руках которого находится реальная власть. К тому времени он уже стал Э.М. Хаббардом, президентом ванкуверской «Ураниум корпорэйшн», промышленником Хаббардом, своим человеком в промышленной и политической элите западной Канады, богатым предпринимателем с личным «роллс-ройсом» и самолетом, владельцем острова-заповедника в заливе Ванкувер.

Но была еще одна ниточка, соединяющая босоногого мальчишку и девятнадцатилетнего изобретателя со шпионом и администратором среднего возраста, — католицизм. Хаббард был ревностным католиком, хотя всю жизнь интересовался мистикой и Иным Миром.

«Мы, писатели и люди науки, в этом мире, как дети в темном лесу, — писал Олдрс Осмонду по поводу первой встречи с Хаббардом. — Миру временами требуются твои услуги, очень редко — мои. Зато к проблемам урана и большого бизнеса он относится с вниманием и уважением. Так что это просто необыкновенная удача, что представитель этих Высших Сил: а) так неистово заинтересовался мескалином и б) оказался таким приятным человеком».

В другом письме, Карлайлу Кингу, одному из друзей Осмон-да, Хаксли писал о своих надеждах даже более явно: «Возможно, скоро ситуация с мескалином изменится. Это связано с появлением на нашем с Осмондом и Джеральдом горизонте замечательного персонажа, капитана Хаббарда — бизнесмена-миллионера, физика и научного директора «Ураниум корпорэйшн». В прошлом году он попробовал мескалин, был полностью им очарован и теперь собирается искать поддержки среди влиятельных друзей (если вы имеете какое-либо отношение к урану, все двери — от собрания глав администраций до Папы Римского — открыты для вас), чтобы получить полномочия для работы над проблемами психофармакологии, религии, философии, экстрасенсорным восприятием, художественными и научными изобретениями и т. д. Хаббард — человек действия, и результаты его усилий, думаю, мы ощутим очень скоро».

Хаксли и Хаббард: английский принц и американская лягушка, тонкий диалектик и прямолинейный бизнесмен. Хаксли, что бормочет себе под нос «как интересно!», и старина Хаббард, который во всеуслышание заявляет «да чтоб я сдох!». Они были воистину странной парой и, естественно, искренне любили друг друга. Эл был хитрецом, любившим похвастать, что он «может все». Небольшие проблемы, вроде постоянной нехватки мескалина, решались немедленно. Хаббард не тратил впустую время и через надлежащие медицинские каналы выяснил, кто главные поставщики, и повел себя с ними так, что ему не отказали. Услышав об ЛСД в начале 1955-го, он связался с «Сандоз» и заказал сорок три ящика. И когда на канадской таможне груз задержали — у Эла не все было в порядке с бумагами, — «Сандоз» фактически выручил его, обеспечив необходимыми документами. Позже Хаббард хвастался, что он запасся большим количеством ЛСД, чем кто-либо другой в мире. Те, кто знали его, охотно в это верили. Поскольку Эл был заинтересован, то и вел дела как бизнесмен: а кто контролирует поставки, контролирует рынок.

Хаксли впервые попробовал ЛСД за несколько дней до Рождества 1955 года. Хаббард приехал тогда в Лос-Анджелес, чтобы руководить ЛСД-сессией для Хаксли и Джеральда. Джеральд, как обычно, слышал духов и внутренние голоса, в то время как Эл развлекался, пытаясь наладить телепатическую связь с окружающими. Эл с Осмондом уже занимались этим, но Олдосу это показалось глупым. «Если в будущем эксперименты пойдут, как два последних, у меня начнет возникать ощущение, что все это — просто глупое и бессмысленное ребячество», — писал он Осмонду. Но несмотря на недовольство Хаббардом, а в значительной степени именно благодаря Элу, Хаксли наконец прорвался из видимой реальности в то царство чистого единства, которым Джеральд наслаждался с первых дней экспериментов. Благодаря Элу Хаксли наконец вырвался из земли утконосов и валлаби.

Джеральд Хёд, Кристофер Ишервуд, Сэр Джулиан Хаксли Олдос Хаксли и Лайнус Полинг в Лос-Анджелесе 1960 год

Все признавали, что Хаббард, как бизнесмен, незаменим в качестве финансиста и дипломата, особенно когда необходимо иметь дело с различными правительственными бюрократами. Но кроме того, Хаббард обладал интуитивным ощущением Иного Мира, соперничая в этом даже с Джеральдом; фактически именно Эл первый изобрел способы, как переместить человека из одной части Иного Мира в другую. У него была своя система: он всегда держал под рукой набор определенных открыток и музыку. И это работало! Например, если вы, запутавшись в призраках патологического бессознательного, начинали впадать в панику, Эл любезно протягивал вам изображение прелестной маленькой девочки, заблудившейся в лесу. Внимательно вглядевшись в нее, вы обнаруживали в очертаниях облаков… ангела-хранителя! Глупо, но успокаивает. Совсем по-другому вы чувствовали себя, когда в кульминационный момент путешествия Эл вручал вам чистейший бриллиант и предлагал заглянуть на мгновение в его глубины. Бриллиант служил шлюзом. Пройдя сквозь него, вы оказывались в абсолютно другом месте. Позже, на пике своих возможностей, Хаббард фактически разработал целую систему, связанную с так называемой Долиной Смерти, которую он считал местом необычайной силы.

Эл Хаббард

Как и многое другое в этой истории, система Хаббарда не была уникальна. Сходите в любую библиотеку, и вы сможете отыскать там большой раздел монографий по антропологии. В них есть описания шаманских целительских ритуалов, в которых шаманы управляли целительным трансом с помощью определенных реплик и предметов, например, выдувая струю табачного дыма прямо в лоб больному аборигену. Но в условиях западной психотерапии это было уникально — уникально и незаконно. Однако Хаббарда абсолютно не заботило, что думают по этому поводу ученые. Единственной причиной, из-за которой он употреблял мескалин или ЛСД, была возможность достичь Блаженного Видения. Для Хаббарда это было связано с католицизмом, хотя он не страдал ортодоксальностью. Если передним оказывался методист, путешествие становилось методистским. Если православный — православным.

Хаксли поначалу скептически отнесся к сообщениям из Ванкувера о том, что Эл пробуждает Блаженное Видение в дантистах и адвокатах. Но в октябре 1955 года он вместе с молодым психотерапевтом Лаурой Арчер, которая вскоре стала его второй женой, решил попробовать технику Хаббарда. Потом он писал Осмонду: «проникновение за закрытую дверь было прямым осознанием… возникающего глубоко внутри ясного и четкого понимания Любви как первичного и основополагающего космического события. На словах это звучит как-то не так, немного фальшиво, и кажется пустой болтовней. Но факт остается фактом…»

Хаксли был ошеломлен, когда понял, что все его предыдущие эксперименты, описанные в «Дверях восприятия» и «Рае и Аде», были просто интересными аттракционами, «искушениями, попыткой вырваться из обычной действительности в ложную. Или в лучшем случае несовершенными, частичными переживаниями красоты и чистого знания». И это поднимало неприятный вопрос. Что было лучше — следовать дальше методике осторожных психологических экспериментов, вроде тех, что они предлагали Фонду Форда, или же Хаббард был прав — реальная ценность мескалина и ЛСД была в его удивительных способностях помогать в достижении мистического опыта? Описывая эту дилемму Осмонду, Хаксли писал:

Благодаря методике Хаббарда у Хаксли начали зарождаться новые вопросы. Нельзя ли использовать эти новые преобразователи сознания, чтобы стимулировать тонкие, но коренные изменения в том способе, каким «сообразительная обезьяна» воспринимает действительность? То есть, если вы правильно подберете группу людей, из лучших и самых влиятельных представителей общества, дадите им со всеми предосторожностями ЛСД или мескалин и сделаете все возможное, чтобы помочь им достигнуть Ясного Света, — какое влияние это окажет на культуру? Что будет, если свет и чистота Иного Мира сойдут на землю… Это было привлекательным предположением, и чем больше Олдос думал об этом, тем более убеждался, что оно не так уж и надуманно. Если действовать осторожно, не предпринимая таких шагов, которые могли бы испугать обывателя.

Но сначала надо было решить один практический вопрос «Название для этих наркотиков — целая проблема», — писал он Осмонду. Их нельзя было назвать ни психомиметиками, ни галлюциногенами, ни любым другим из уже известных имен. Нужно было что-то полностью новое. Просмотрев словарь Лиддела и Скотта, Олдос почувствовал, что он нашел достойное имя: Phanerothyme, что означало «делать душу видимой». Он приложил к письму следующую эпиграмму:

Однако Хамфри не очень понравился phanerothyme и он создал собственное слово, психоделики, и послал Олдосу в ответ другой стишок: