Джеймс Боллард Белая женщина, белая птица

***

По утрам тела мертвых птиц сверкали во влажном свете, заливавшем болота, серые перья свисали, словно павшие наземь – на воду – облака. Каждое утро, выходя на палубу сторожевика, Криспин видел птиц. Они лежали в ручьях и протоках, там, где умерли два месяца тому назад; медленное течение давно промыло их раны. И каждое утро он смотрел, как жившая в пустом доме под обрывом женщина идет по берегу реки. По узкой прибрежной полосе, мимо лежащих у ее ног огромных – больше кондора – птиц. Она двигалась среди них, иногда наклонялась, чтобы выщипнуть из распростертого крыла перо, а Криспин смотрел на нее с мостика сторожевика. Под конец этой прогулки, когда она шла через мокрый луг назад, к своему пустому дому, руки ее были полны огромных белых перьев.

Первые дни Криспина странным образом раздражало то, как эта незнакомая ему женщина спускалась на берег и невозмутимо грабила мертвых птиц, вырывая их перья. Хотя по берегам реки и в окружавших заливчик, место стоянки его корабля, болотах лежали многие тысячи этих мертвых созданий, Криспин все равно относился к ним с чем-то вроде собственнического инстинкта. Это же он, он сам, почти в одиночку, перебил их в тех последних кошмарных сражениях, когда птицы поднялись с своих гнездовий на побережье Северного моря и напали на сторожевик. Это его, его пулю, подобно драгоценному камню, несла в сердце каждая из этих невероятных по своим размерам тварей – по большей части здесь были чайки и глупыши, иногда буревестники.

Глядя, как женщина пересекает заросший газон по пути к своему дому, Криспин снова вспомнил лихорадочные часы перед последней, безнадежной атакой птиц. Это теперь она представлялась безнадежной, теперь, когда их трупы мокрым лоскутным одеялом покрывали промозглые Норфолкские болота. Тогда, каких-то два месяца тому назад, когда небо над кораблем потемнело от бесчисленных птичьих силуэтов, как раз Криспин-то и расставался со всякой надеждой.

Огромные, больше человека, с крыльями по двадцать и более футов в размахе, они затмевали солнце. Криспин как бешеный носился по проржавевшей железной палубе, сбитыми в кровь руками таская ящики с патронными лентами, вставляя эти ленты в пулеметы, а тем временем Квимби, дебильный молодой парень с фермы у Лонг-Рич, которого Криспин уговорил пойти к себе заряжающим, бормотал что-то невнятное и, подпрыгивая на с рожденья изуродованных ногах, пытался спрятаться от несущихся сверху огромных теней. Когда птицы начали пикировать и небо обрушилось на него огромной белой косой, Криспин едва успел пристегнуться к пулеметной турели.

И все-таки он победил, сперва уложив очередями в болото первую волну, устремившуюся на корабль подобно белой армаде, а затем перенеся огонь на вторую группу, на бреющем полете бросившуюся на него сзади, со стороны реки. На бортах корабля, повыше ватерлинии, так и остались вмятины от ударов их тел. В самый разгар битвы птицы были везде, крылья их, словно заходящиеся криком кресты, резали небо, тела прорывались сквозь такелаж и тяжело обрушивались на палубу вокруг Криспина, а он разворачивал тяжелые стволы от упора до упора и стрелял, стрелял. И не раз, и не два Криспин оставлял всякую надежду, проклинал тех, которые бросили его на этой ржавой развалине один на один с кошмарными птицами, вынудили его даже дурачку Квимби платить из своего собственного кармана.

Но позднее, когда казалось уже, что битва эта длится вечность, когда небо было все еще полно птиц, а боеприпасы почти иссякли, он увидел, как Квимби приплясывает на заваливших палубу трупах, сбрасывая их в воду двузубыми вилами по мере того, как все новые и новые мертвые чудовища рушатся с неба.

И тогда Криспин понял, что победил. Когда стрельба немного поутихла, Квимби, обуянный желанием продлить бойню, подтащил еще боеприпасов. Лицо и деформированная грудь идиота были сплошь в крови и перьях. Что-то крича в яростной гордости за свою отвагу и за свой страх, Криспин перебил последних птиц, пристрелив отставших, нескольких едва оперившихся птенцов-сапсанов, когда те пытались улететь в сторону обрыва. И еще целый час после того, как умерла последняя из птиц, когда и река, и ручьи в окрестностях корабля покраснели от их крови, Криспин оставался в турели, поливая пулями небо, осмелившееся напасть на него.

Потом, когда прошли дрожь и возбуждение битвы, Криспин осознал, что был всего один свидетель того, как он выстоял против этого воздушного Армагеддона, и этот свидетель – идиот на изуродованных ногах, которого никто и никогда не станет слушать. Конечно же, седая женщина тоже была здесь, прячась за ставнями своего дома, но Криспин не замечал ее, пока не прошло несколько часов и она не начала разгуливать между трупами. Уже поэтому ему приятно было видеть, как птицы лежат там, куда они упали, как их размытые очертания медленно вращаются в холодной воде реки и болот. Он отослал Квимби назад на ферму и смотрел, как дебильный карлик удаляется вниз по реке, проталкивая свою плоскодонку между раздувшихся трупов. Затем Криспин взошел на мостик сторожевика. На груди его перекрещивались пулеметные ленты.

Он был доволен, что на сцене появилась эта женщина, рад, что есть с кем разделить свой триумф, он прекрасно понимал, что она обязательно заметит победителя пернатых чудовищ, стоящего на капитанском мостике сторожевика. Однако женщина ограничилась одним мимолетным взглядом в его сторону. Похоже, ее занимали исключительно собственные поиски на берегу и на лугу вблизи дома.

На третий день после битвы она вышла на лужайку перед домом вместе с Квимби, и карлик потратил почти целый день, убирая с этой лужайки птичьи трупы. Он наваливал их горой на тяжелую деревянную двуколку, затем впрягался в оглобли и оттаскивал телегу с грузом к яме, вырытой неподалеку от фермы. На следующий день дебильный парень появился на ялике; женщина, чуждая всему окружающему, как призрак стояла на носу, а он шестом направлял лодку между плавающих на воде птичьих тел. Время от времени Квимби переворачивал своим шестом один из трупов, словно в поисках чего-либо, – ходили апокрифические истории, в которые верили многие в поселке, что клювы этих птиц снабжены бивнями из чего-то вроде слоновой кости; Криспин знал, что все эти разговоры – чушь.

Поведение женщины было загадкой для Криспина, подсознательно считавшего, что его победа над птицами укротила весь ландшафт, окружавший корабль, и все в нем. Вскоре, когда женщина принялась собирать маховые перья птиц, у него появилось ощущение, что она неким образом узурпирует право, принадлежащее ему и только ему. Раньше или позже речные мыши, крысы и прочие мародеры болот уничтожат птиц, но пока его возмущало, что кто-то другой грабит опущенное в воду сокровище, которое столь трудно ему досталось. Сразу после битвы он послал краткую, кое-как накарябанную записку окружному офицеру на станцию, до которой было миль двадцать, и теперь предпочел бы, чтобы до получения ответа тысячи трупов оставались лежать там, куда упали. Криспин состоял на патрульной службе по призыву, так что не мог рассчитывать на денежное вознаграждение, однако у него витали смутные надежды на получение медали или какой-нибудь там благодарности.

То, что эта женщина была его единственным, если не считать идиота Квимби, свидетелем, удерживало Криспина от любых поступков, могущих вызвать ее неприязнь. Кроме того, странное поведение женщины наводило на подозрения, что и она, возможно, тоже не в своем уме. Криспин никогда не видел ее ближе, чем с трех сотен ярдов, отделявших сторожевик от берега, на который она спускалась из своего дома, но он наблюдал за ней через подзорную трубу, установленную на мостике, что позволяло лучше разглядеть седые волосы и пепельно-серую кожу, обтягивающую высокие скулы. Она расхаживала в сером бесформенном платье до колен, упираясь в бока тонкими, но сильными руками. У нее был неопрятный вид человека, не вполне сознающего, что он давно уже живет один.

Криспин несколько часов наблюдал, как она ходит среди трупов. Прилив ежедневно выбрасывал на песок новую партию, но теперь, когда туши начали разлагаться, вид их только издали мог показаться привлекательным. Мелкий заливчик, в котором стоял сторожевик – это было одно из сотен старых каботажных грузовых суденышек, торопливо переоборудованных для несения патрульной службы двумя годами ранее, когда появились первые стаи огромных птиц, – находился через реку от дома, как раз напротив него. В свою подзорную трубу Криспин мог бы при желании сосчитать десятки оспин, испещрявших белую штукатурку там, где в нее впились на излете пули из его пулеметов.

К концу прогулки руки женщины были полны перьев. Крепко сжимая руками пулеметную ленту, наискось пересекавшую его грудь, Криспин наблюдал, как женщина подошла к одной из птиц, войдя в мелкую воду, чтобы заглянуть в ее полупогруженное лицо. Затем она вырвала из крыла одно-единственное перо и добавила его к тем, которые уже держала в охапке.

Криспин с беспокойством вернулся к своей подзорной трубе. В узком поле зрения плавно покачивающаяся фигура, почти полностью скрытая фонтаном белых перьев, напоминала огромную декоративную птицу, белого павлина. Может быть, она каким-то бредовым образом воображала себя птицей?

Вернувшись в рулевую рубку, Криспин потрогал висевшую на переборке ракетницу. Завтра утром она снова выйдет, и тогда можно будет выпустить ракету у нее над головой, дать ей понять, что эти птицы принадлежат ему, что они – подданные его собственного эфемерного царства. Этот фермер, Хассел, который приходил вместе с Квимби, чтобы попросить у Криспина разрешения сжечь часть птиц на удобрение, – он самым очевидным образом признал моральное право Криспина на них.

Обычно Криспин ежеутренне тщательно осматривал свой корабль, пересчитывая ящики с боеприпасами и проверяя пулеметы. Ржавая палуба растрескалась от тяжелых металлических тумб, на которых они были установлены. Весь корабль понемногу погружался в грязь. При большом приливе Криспин слушал, как вода, подобно полчищам среброязыких крыс, пробирается в трюм через тысячи щелей и дырки от выпавших заклепок.

Но этим утром осмотр был кратким и поверхностным. Проверив турель на мостике – всегда оставался шанс, что с гнездовий на заброшенном побережье случайно залетит несколько заплутавших птиц, – он вернулся к подзорной трубе. Женщина была во дворе; вооружившись пилой, она сносила остатки маленькой беседки. Время от времени она бросала взгляд вверх, на небо и нависавший обрыв, внимательно оглядывала его темневший край, словно опасаясь появления птиц.

Это напоминание о том, что сам-то он справился со своим страхом перед крылатыми чудовищами, подтолкнуло Криспина к догадке, почему его так раздражает женщина, выщипывающая их перья. По мере того как тела птиц разлагались, в нем росло желание их сохранить. Он часто ловил себя на том, что снова погрузился в воспоминания об их больших, трагичных лицах, несущихся на него сверху. Во многих отношениях они больше заслуживали жалости, чем страха, жертвы, как это назвал окружной офицер, «биологического несчастного случая», – Криспин смутно припоминал, как тот рассказывал про новые стимуляторы роста, использованные для повышения урожаев в Восточной Англии, и про то, как непредвиденно и необычно повлияли эти вещества на птиц.

Пять лет тому назад Криспин работал в поле поденщиком; после лет, напрасно выкинутых на военной службе, он не мог подыскать себе ничего лучшего. Он помнил, как начали опрыскивать этими новыми штуками пшеницу и фруктовые сады; липкий фосфоресцирующий налет, мерцавший при лунном свете, преображал безмятежное сельскохозяйственное захолустье в нездешний ландшафт, где готовились к действию какие-то неизвестной природы силы. Поля покрылись мертвыми чайками и сороками, рты их забивала серебристая смола. Криспин лично спас многих полумертвых птиц, он очищал клювы и перья, а затем отправлял их в полет в направлении побережья, к гнездовьям.

Через три года птицы вернулись. Сперва – гигантские кормораны и черноголовые чайки, с размахом крыльев в десять, в двадцать футов, с сильными телами и клювами, способными на куски разорвать собаку. Они низко кружили над полями, в пустоте небес, под которыми Криспин вел свой трактор. Казалось, они чего-то ждут.

Следующей осенью появилось второе поколение еще более огромных птиц – воробьи, яростные как орлы, глупыши и чайки с размахом крыльев больше, чем у кондора. Эти невероятные существа с телами широкими и мощными, как у человека, возникали из прибрежных бурь, они убивали скот на лугах, нападали на фермеров и их семьи. Вернувшиеся по какой-то причине на те самые пораженные поля, которые дико подтолкнули их рост, они были всего лишь авангардом многомиллионной воздушной армады, покрывшей небо над всей страной. Движимые голодом, птицы начали нападать на людей, бывших для них единственным источником пищи.

Криспин был слишком занят защитой фермы, на которой жил, чтобы следить за ходом битвы, охватившей весь мир. Ферма, расположенная всего в десяти милях от берега, была осаждена. Перебив скот, птицы занялись строениями. Как-то ночью Криспин проснулся оттого, что колоссальный фрегат, плечи которого не пролезли бы в дверь, разбил ставни и просунулся через окно в его комнату. Схватив вилы, Криспин пригвоздил шею птицы к стене.

После уничтожения фермы, во время которого погибли хозяин, его семья и трое работников, Криспин захотел записаться добровольцем в патрульную службу. Поначалу офицер, возглавлявший подразделение моторизованного ополчения, хотел отказаться от его услуг. Оглядев низкорослого, худого, похожего на хорька человека с горбатым носом и похожей на звезду родинкой под левым глазом, одетого в измазанную кровью фуфайку, который бродил, спотыкаясь, по развалинам фермы, в то время как последние птицы, подобно гигантским крестам, уносились прочь, окружной офицер покачал головой. Он видел в глазах Криспина одну только слепую жажду мести.

Однако, подсчитав убитых птиц, валявшихся вокруг печи для обжига кирпича, где Криспин держал последнюю оборону, – вооруженный одной лишь косой, которая была на голову выше его самого, – офицер передумал. Криспину выдали винтовку, и они полчаса ездили по разоренным полям, устланным наголо обглоданными скелетами коров и свиней, приканчивая валявшихся кое-где раненых птиц.

В конечном итоге Криспин попал на сторожевик, облупленный корпус которого ржавел в почти недвижных водах среди речных проток и болот, где карлик проталкивал свою лодчонку среди мертвых птиц, а сумасшедшая женщина украшала себя гирляндами из перьев.