"Конец пути" - читать интересную книгу автора (Барт Джон)Глава пятаяПо крайней мере, в самом начале наших тренировок я думал о ней именно так. Я смотрел на нее свысока, я был исследователь, а она - предмет исследования, но высокомерен я не был и к любопытству примешивал изрядную долю симпатии. Да и чувство превосходства пришлось как нельзя более кстати и помогло мне с честью одолеть первый этап обучения, иначе, боюсь, я просто махнул бы на все рукой. Страшила меня не работа, а неизбежное при овладении чем-то новым состояние дискомфорта, дурацкое мироощущение новичка, салаги, и вряд ли я когда-нибудь научился бы ездить на лошади (гипертрофированным интересом к данному виду спорта я и раньше не страдал), если бы эти особого рода любопытство и особого рода чувство превосходства не уравновешивали уязвленной гордости. Ренни была великолепной наездницей и отменным учителем. Выезжали мы обыкновенно по утрам, довольно рано, иногда после ужина, и делали это каждый день, если дождь не стоял стеной. Я подруливал к дому Морганов в половине восьмого или в восемь, а то и раньше, и садился с ними завтракать; потом Джо принимался за дневную норму книг и конспектов, а Ренни, мальчики и я делали еще четыре мили до фермы. Миссис Макмэхон, мать Ренни, брала на себя детей, а мы отправлялись кататься. Она ездила на горячем мышастом жеребце-пятилетке пятнадцати ладоней в холке (ее характеристика), по имени Том Браун; мне досталась гнедая кобыла Сюзи, семи лет от роду, с белым пятном на морде, шестнадцати ладоней, которую и Ренни и ее отец в один голос провозгласили покладистой, хотя мне она показалась весьма норовистой. Отец Ренни держал эту пару для собственного удовольствия, но выгулять их как следует время у него выдавалось нечасто, так что идея Джо и ему пришлась по вкусу. Первое, что он сказал, когда увидел нас в надлежащей сбруе (Ренни настояла, чтобы я купил себе хлопчатобумажные галифе и специальные сапоги), было: «Н-да, Рен, я вижу, Джо приглядел тебе компаньона!» - Это Джейк Хорнер, па, - отрывисто сказала Ренни. - Я буду учить его верховой езде. - Ей показалось, что отец выдал мне что-то, о чем мне вовсе не обязательно было знать, а именно, что идея у Джо родилась не спонтанно, а была продумана заранее, - и сама эта мысль сделала ее еще более неловкой. Она тут же ушла на выгон, где паслись обе лошади, оставив нас с мистером Макмэхоном обмениваться рукопожатиями и любезностями по нашему собственному усмотрению. Нет нужды входить в подробности процесса обучения: это и не слишком интересно, и мало что может добавить к написанному мной портрету Ренни. Едва ли не единственная деталь, которая была мне известна до начала наших занятий: на лошадь садятся с «ближнего», то бишь левого бока; и даже этот крошечный параграф лошадиного устава, как выяснилось, действовал не всегда. Меня посвятили в тайну мундштуков и недоуздков, трензелей и цепок, уздечек и шенкелей, а также аллюров со всеми их разновидностями. Я прошел через все обычные ошибки начинающих наездников - висел на стременах, цеплял ногами, откидывался в седле - и понемногу свел их на нет. То обстоятельство, что я поначалу до судорог боялся свою зверюгу, к делу не относится, потому что я ни при каких обстоятельствах не выказал бы страха перед Ренни. Сама она была «сильной» наездницей - шенкелями орудовала по полной программе, и склонный к импровизациям Том Браун ходил у нее как шелковый, - однако большая часть ее отрывистых рекомендаций была направлена как раз на то, чтоб я ими не злоупотреблял. - Перестань стесывать ей бока, - бросала она мне на ходу. - Ты пятками даешь ей понять, чтобы она шла быстрее, и сам же ее сдерживаешь, руками. Час за часом я практиковался в езде шагом, рысью или мелким галопом (обе лошади были трехаллюрные), без седла или без поводьев. Я усвоил, как вести в поводу лошадь, которой нужно совсем в другую сторону; как предугадать заранее, что вот сейчас она шарахнется вбок, или вскинется, или понесет, и сделать так, чтобы этого не произошло; как ее седлать, и взнуздывать, и чистить. У Сюзи, моей кобылы, была дурная привычка кусать меня, когда я подтягивал подпругу. - Дай ей как следует по носу, - велела мне Ренни, - а в следующий раз держи ее левой рукой покрепче за холку, и она не станет вертеть головой куда не надо. Том Браун, ее жеребец, имел обыкновение высоко вскидывать задом два или три раза, как только его выводили из стойла. Однажды, когда он именно так и сделал, я пришел в ужас, увидев, что Ренни откинулась в седле так далеко, как только позволяли поводья, покуда Том не потерял равновесия и не начал, молотя копытами воздух, с испуганным ржанием падать через спину навзничь. Ренни пулей вылетела из седла и успела уйти из опасной зоны буквально за секунду до того, как тысяча сто фунтов конского веса грохнулись оземь; она поймала поводья прежде, чем Том успел встать на ноги, и успокоила его буквально в несколько секунд, нашептывая ему что-то на ухо. - Будет ему урок, - усмехнулась она. Но: - Ты сам виноват, - мне, когда Сюзи выкинула как-то раз со мной ту же самую штуку. - Она знает, что ты еще только учишься. Не тушируй ты ее, Христа ради; она станет вести себя лучше, когда ты как следует научишься ею управлять. И слава богу, потому что, если бы Ренни дала мне понять, что Сюзи требуется тот же урок, что и Тому, я бы из чистой гордыни попытался повторить ее подвиг. Меня вообще нетрудно испугать; я по сути своей человек весьма робкий, вот только тщеславие чаще всего заставляет меня об этом забыть. Короче говоря, мало-помалу я стал неплохим лошадником и даже научился свободно чувствовать себя в седле, но вот энтузиаст конного спорта из меня никак не получался. Овчинка была что надо, но выделки все равно не стоила. Мы с Ренни изъездили за август большую часть округи; выглядело это следующим образом: час-полтора в седле, потом отдых минут на пятнадцать-двадцать и к дому. К тому времени как мы успевали расседлать, вычистить и накормить лошадей, переваливало за полдень: мы забирали мальчиков, ехали назад в Вайкомико, к позднему ленчу, за которым Джо, опухший от книжек, расспрашивал меня или Ренни о моих успехах. Но начал-то я с неловкой силы Ренни. В седле, где есть свои устоявшиеся и - при всем том - вполне разумные правила посадки для каждой конкретной минуты времени, одно удовольствие было смотреть на ее сильное, немного тяжеловатое тело, как оно контролирует каждое движение идущей шагом лошади или посылает ее рысью, - прямое, свободное, на скулах от ветра румянец, сияют карие глаза, блестят на солнце коротко стриженные светлые волосы. Тогда она бывала даже и красива, сильной и динамичной красотой. Но управляться с собственным телом в тех ситуациях, для которых не существовало жестких правил, ей было куда как трудно. На ходу ее постоянно тянуло вперед. А если она просто стояла, то не знала, куда девать руки, и к тому же имела обыкновение переносить весь свой вес на одну ногу, а другую на нелепый какой-то манер отставлять в сторону. Во время кратких наших остановок, когда мы просто сидели и курили, она была совершенно лишена не то что стиля, но элементарной грации: она бухалась на землю мешком и ни минуты не сидела спокойно, все ерзала на месте. Мне кажется, осознание этой своей неловкости, неумения владеть собственным телом и провоцировало ее во время наших с ней прогулок говорить свободнее и откровенней, чем обычно, потому как Морганы, оба, особой тягой к задушевным излияниям в общем-то не страдали, а Ренни в присутствии Джо и вовсе старалась помалкивать. Но в августовские эти утра мы наговорились вволю - если программа, спланированная Джо, в чем и преуспела, так именно в данной части, - и свойственная Ренни манера говорить являла мне порой все ту же неловкую силу. Чаще всего мы ехали к небольшой речушке, протекавшей через сосновую рощу милях в девяти от фермы. Там можно было в жаркие дни напоить лошадей, да мы и сами зачастую надевали под кавалерийскую нашу сбрую купальные костюмы, потом, добравшись до места, делали короткий заплыв, а потом весьма благопристойно переодевались в лесу, мальчики направо, девочки налево. Место мне нравилось: речушка была, во-первых, чистая, а во-вторых, уютная до чрезвычайности, затененная соснами, которые к тому же выстлали землю мягким, скользящим под ногою слоем бурых иголок. Я сказал как-то Ренни, жаль, мол, что Джо тут с нами нет, то-то бы он порадовался. - Перестань говорить глупости, - сказала она, слегка нахмурившись. - Всякая вежливость умом не блещет, - улыбнулся я. - А мне из чистой вежливости его жаль: роется, бедняга, в своих книгах, пока мы носимся верхом и плещемся в реке. - Ему об этом лучше не говори; он терпеть не может жалости. - Ну и глупо с его стороны, а, как ты считаешь? - я постарался сказать это как можно мягче. - Смешной он парень, Джо. - Что ты имеешь в виду? - Мы отдыхали после заплыва; я, лениво раскинувшись, лежал на спине под деревом у самой воды, пожевывал зеленую сосновую иголку и щурился на привязанных неподалеку Сюзи и Тома Брауна. Ренни, которая несколько минут назад мешком плюхнулась под то же дерево и закурила, привстала теперь и воззрилась на меня едва ли не в священном трепете. - Да как только тебе в голову пришло назвать Джо глупым? - Тебя интересует способ, которым эта мысль пришла мне в голову, или то, почему она пришла в голову только мне? - Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду: как ты мог назвать Джо глупым? Господи ты боже мой! - Ага, - рассмеялся я. - А что может быть глупее, чем расстраиваться, когда с тобой пытаются быть вежливым. Если мне и впрямь его жаль, так это мое дело, а не его; а если я просто говорю, что мне его жаль, из чистой вежливости, тем меньше поводов для беспокойства, потому как это не более чем сотрясение воздуха. - Но само это сотрясение воздуха разве не абсурдно? - Естественно. Но с какого такого потолка вы с Джо взяли мысль, что если та или иная вещь абсурдна, ей не должно быть места под солнцем? Вот уж глупость очевидная. И, с этой точки зрения, ничего глупее попытки жить сообразно с раз и навсегда выбранной логикой и выдумать-то невозможно. Признаюсь заранее, я прекрасно отдаю себе отчет в том, что и как Джо мог бы мне на все на это ответить; позвольте первым признать непрозрачность, нелогичность моей системы аргументов. Моей целью было не доказательство доктрин, а наблюдение Ренни. А Ренни будто громом поразило. - Ты шутишь, Джейк! Ведь ты же не серьезно? - И, бог ты мой, что Ренни вскочила. Такие же лица были, наверное, у афинян в то утро, когда они обнаружили, что Алкивиад испакостил всех в городе мраморных богов до единого. Немой ужас. - Да сядь ты, - рассмеялся я; ее оцепенение и впрямь меня развеселило. - Видишь ли, Ренни, все дело в том, что любая позиция с этой точки зрения может выглядеть абсолютно идиотской, и чем она последовательней, тем более идиотской будет казаться. Она вовсе не глупа с точки зрения Джо, потому что позволяет ему достичь своих целей, каковы бы они ни были. Но, честное слово, я боюсь, что он и от прочих разных ждет, когда же они наконец выстроятся ему в затылок. - Неправда! - выкрикнула Ренни. - Все наоборот! - А почему как-то раз он тебя ударил за то, что ты извинялась - то есть, точнее, два раза ударил. Просто так, чтобы не потерять боксерской формы? И почему ты боишься сказать ему, что тебе его жаль, даже если тебе его действительно жаль? Я спросил об этом безо всякого желания сделать ей больно, обычная провокация, но тут, к немалому моему удивлению, Ренни вдруг разрыдалась. - Тихо, тихо! - сказал я мягко. - Извини меня, пожалуйста, Ренни, я не хотел тебя задеть. - Я взял ее за руку, и она вздрогнула, как будто я тоже ее ударил. - Эй, мне правда очень жаль, ну прости ты меня, ради бога. - Джейк, прекрати! - еще один приступ рыданий, и я усвоил, что мотание головой с зажмуренными накрепко глазами используется для выражения не только радости, но и горя, причем горе получалось убедительней. Немного придя в себя, она спросила: - Тебе, конечно, наша семья кажется очень странной, правда? - Просто до чертиков, я в жизни еще такого не видал, - с радостью признался я. - Но честное слово, это вам не в укор. - Но ты считаешь, что я полный нуль, ведь так? Н-да. Что-то во мне отозвалось, дернулось в ответ на сей не слишком, в общем, трогательный вопрос. - Я не знаю, Ренни. А как тебе самой кажется? Ренни начала отвечать, и ответ ее обернулся в конце концов историей их с Джо союза. Ее лицо - начнем с того, что лицо у нее было довольно широкое, - покраснело, глаза распухли от слез, и будь я настроен чуть более критически, мне, пожалуй, было бы не слишком приятно здесь и сейчас на него смотреть, но так уж получилось, что она сорвалась, а меня это каким-то образом задело, и странная симпатия к ней, возникшая с той самой минуты, когда я впервые услышал о том, как Джо ее нокаутировал, - симпатия, которая не имела ничего общего с абстрактным сочувствием к нелегкой женской доле, - ожила и дергала за ниточки. И эту симпатию я наблюдал теперь с чувством легкого изумления из некой иной, удаленной точки собственной моей души, как и то обстоятельство, что мне не было неприятно смотреть на зареванное, скомканное лицо Ренни. Вот что она мне рассказала, в сокращенном и исправленном для издательских целей виде. - Знаешь, я жила как в тумане, в полном тумане со дня моего рождения и до тех пор, пока не встретила Джо, - сказала она. - На меня обращали внимание и все такое, но, клянусь тебе, я как будто проспала всю школу и весь колледж впридачу. Меня ничто особенно не интересовало, я ни о чем не думала, и даже - Звучит чудесно, - сказал я, не слишком искренне, потому что звучало, конечно же, банальней некуда. И интересно мне было только по одной причине: картинка отвечала образу той закусившей удила лошадки, которая, как мне кажется, проглядывала порою в Ренни. - Да ну тебя, - Ренни было не до любезностей. - Ничего во мне не было, чудесного или еще какого, вообще ничего. После колледжа я отправилась в Нью-Йорк, просто потому, что моя соседка по комнате там уже нашла работу и хотела, чтобы я составила ей компанию, вот там-то я и встретила Джо - он был тогда в Колумбийском, в магистратуре. Мы стали встречаться, не очень часто: я была от него не в восторге, да и во мне он вряд ли мог что-нибудь найти. А потом однажды вечером он ухмыльнулся мне в лицо и сказал, что больше никуда со мной ходить не будет. Я спросила почему, и он ответил: «Ты только не думай, что я тебя шантажирую; я просто не вижу больше в этом никакого смысла». Я сказала: «Это все потому, что я с тобой не сплю?» А он мне и говорит: «Если бы речь шла об этом, я первым делом завел бы себе какую-нибудь девочку-пуэрториканку и не тратил на тебя время». - А он и впрямь не дурак, - заметил я. - Он сказал, что просто не видит нужды общаться с женщиной: общение для него было прежде всего связано со взаимопониманием на всех возможных уровнях, а секс - это секс, я же не могла дать ни того ни другого. Причем, поверь мне на слово, он не пытался вкрутить мне мозги. Он все это говорил совершенно серьезно. Он сказал, что, как ему кажется, я, может, и пуп земли, но пустышка при этом абсолютная, в чем он, конечно, был прав, и что он не думает, чтобы ради него я дала себе труд радикально перемениться. Ничего, что отвечало бы моей тогдашней системе ценностей, он мне взамен предложить не мог, я, такая, как есть, ему была не интересна - так о чем речь. - И что, ты упала в его объятья? - Нет. Мне стало обидно, и я ему сказала, что он тоже не бог весть что. - Правильно! - Джейк, не говори глупостей. - Беру свои слова обратно. - Ты как будто не замечаешь, что делаешь сейчас именно то, чего Джо никогда бы не сделал. Все эти бессмысленные реплики, и половина из них только для того, чтобы лишний раз меня поддеть. Джо просто пожал плечами в ответ и ушел, оставив меня сидеть на лавочке, - на хорошие манеры ему всегда было плевать. - На лавочке? - Да, я забыла тебе сказать. В тот вечер мы с моей подругой закатили вечеринку, нашелся какой-то повод, и там были все наши нью-йоркские друзья - обычные, ничем не примечательные люди. Мы пили, говорили всякие глупости, бесились и все такое: я даже и вспомнить не могу, чем мы там занимались, потому что я все еще была в тумане. Где-то в самой середине вечера Джо сказал, что хочет прогуляться, мне не слишком-то хотелось уходить, но я пошла. Мы побродили по Риверсайд-парку, и когда он сел на скамейку, я подумала, что вот, сейчас начнет приставать. Он раньше даже и обнять меня не пытался ни разу, и меня это несколько удивляло. А он мне вместо этого наговорил всего, а потом ушел. И вот тогда я в первый раз поняла, что я пустое место! Я вернулась на вечеринку и постаралась надраться, как только могла, и чем больше я надиралась, тем ужаснее они все мне казались. Я поняла, что до сей поры ни разу в жизни по-настоящему не слушала, что говорят люди, а теперь, когда в первый раз прислушалась, это было такое потрясение! Ни единой фразы, одна сплошная глупость. И моя подруга была хуже всех - я-то раньше думала, она у меня умница, а теперь все слушала, слушала, какую же чушь она несет. И мне стало казаться, что вот еще одно слово, и я умру. Под конец, когда я была совсем уже тепленькая, моя подружка стала меня уговаривать забраться в койку с одним парнем. Все уже разошлись, кроме двоих - подружкиного ухажера и этого, другого, - и вот они решили с нами переспать. Подружка была не против, если я была не против, а я была на нее такая злая, не из-за того, что она хотела сделать, а из-за того, что она была слишком тупая, чтобы все получилось естественно и просто. Но Джо меня заставил почувствовать себя настолько пустой и никчемной, что мне уже было все равно, будь что будет; и пускай он катится к такой-то матери. Это был такой цирк, Джейк, ты не поверишь. Я была девственница, но мне всегда на это было плевать, с любой точки зрения. Этот парнишка, он вообще-то был неплохой, такой худощавый, заурядного вида мальчик, но он здорово выпил и принялся меня щупать и лапать, как будто круче его на свете не сыскать. Когда я окончательно решила, что мне плевать, я ухватила его обеими руками за волосы и - лицо в лицо. И свалила его на пол с кушетки, он был такой субтильный, этот мальчик! Другая парочка уже оккупировала спальню, так что я стала снимать с него брюки прямо в гостиной. Как он меня боялся! Ему хотелось выключить свет, и чтобы была музыка, и раздеть меня в темноте, а потом он лапал меня, наверное, с полчаса, пока не решился взяться за дело, и так, и эдак, и черт знает как еще - я обозвала его педиком, уронила на пол, на ковер, и искусала в кровь. И знаешь, как он на это отреагировал? Он просто лежал и хныкал и говорил: «Ну, перестань, пожалуйста!» - Бог мой, бедный мальчик! - сказал я. - В общем, я поняла, что если срочно чего-нибудь сама не сделаю, будет поздно, потому что с каждой секундой я все больше себя ненавидела. Но тут этот твой бедный мальчик потерял сознание, прямо на полу. А мне показалось, что будет забавно, если я сяду на него верхом, прямо как он есть, и стану ему делать искусственное дыхание… - О господи! - Ты не забывай, что я тоже была пьяная в дым. Но у меня все равно ничего не вышло, и в довершение всего меня вырвало, прямо на него, на бедного. Я покачал головой. - А потом мне стало так муторно, что я убежала из дома и отправилась прямиком на квартиру к Джо - я жила на Сто десятой, а он на Сто тринадцатой, прямо возле Бродвея. Мне после этого мальчика было уже все равно, что - Я тебя не спрашиваю, что он с тобой сделал. - Он сделал; он только глянул на меня и сразу засунул под душ, прямо в одежде, в чем была: я и себя тоже неплохо уделала. Включил холодную, и я там сидела, пока он не спроворил мне суп и стакан томатного сока, потом он надел на меня пижаму и еще сверху халат, и я стала есть суп. Вот и все. Я в ту ночь даже и спала с ним… - Послушай, Ренни, ты вовсе не обязана мне все это рассказывать. Ренни удивленно на меня посмотрела. - Да нет, в смысле, что я - Конечно хочу - если ты мне хочешь рассказать. - Я хочу тебе рассказать. Я раньше никому не рассказывала, и мы с Джо тоже никогда об этом не вспоминаем, но ведь никто никогда и не говорил, что наша семья может выглядеть странной или глупой, и, наверное, мне самой важно это тебе рассказать. Я, кажется, даже и не думала ни о чем таком, пока ты не начал над нами подсмеиваться. Мне стало неловко, и я сказал: - Я просто восхищаюсь самообладанием Джо. - Знаешь, Джейк, он, наверное, и В смысле, ты хочешь на мне жениться? - спросила я. А он ответил: «Да мне, в общем-то, плевать, Ренни. Можно и жениться, просто потому, что мне не нравится все это дерьмо собачье, которое непременно липнет к людям, когда они просто любовники, но ты должна понять, что я имею в виду под более или менее постоянной связью». Он имел в виду, что мы не расстанемся до тех пор, покуда каждый из нас не перестанет уважать все связанное с другим, абсолютно все, и завоевать это уважение - наша первейшая задача. И сама по себе жена или любовница его интересовала куда меньше, чем воплощение этой его идеи, у него просто глаза горели. И знаешь, чем мы занялись? Мы проговорили два дня и две ночи почти без перерыва, и за все это время он сам ни разу ко мне не прикоснулся и мне не позволил. Я не пошла на работу, он тоже не пошел на занятия, потому что мы оба знали: это куда важнее всего того, чем мы до сей поры занимались. Он объяснил мне, как он смотрит на мир, до последней малости, и столько всего обо мне выспросил - во мне еще никто и никогда так не копался. «Мир по уши в дерьме, никому не нужном, - сказал он. - Мало что в этом мире представляет для меня хоть какую-то ценность, и это - едва ли не самое главное». Мы договаривались по каждому пункту, сколь бы ничтожным и тривиальным он ни казался, мы совершенно объективно сравнивали наши оценки и разбирали их до мельчайших подробностей, по крайней мере на несколько лет вперед, и он меня сразу предупредил, что, пока у меня не войдет в привычку ясно выражать свои мысли - пока я по-настоящему не разберусь, - Бог ты мой! - Понимаешь, что он имел в виду? У Джо совсем не было друзей, потому что и от друзей он бы требовал того же самого, разве что чуть менее жестко, - ясности, ума, самоконтроля. И я избавилась от всех моих бывших друзей, потому что всегда приходилось делать им скидки то на одно, то на другое; а как после этого можно всерьез на них рассчитывать? Мне пришлось полностью пересмотреть отношение не только к родителям, но и к собственному детству. Я-то думала, у меня было прелестное, чуть ли не идеальное детство, а теперь поняла, что воспитывалась под стеклянным колпаком, сплошная вата и сахарный сироп. Все мои прежние мнения - к черту, потому что я не могла их аргументированно доказать. Мне кажется, Джейк, я вообще себя стерла, как ластиком, под ноль, чтобы все начать заново. И знаешь, в чем проблема: не думаю, чтобы мне когда-нибудь удалось стать такой, какой меня видит Джо, - мне всегда будет не хватать уверенности, и объяснять свою точку зрения он всегда будет лучше, чем я, - но другого пути у меня все равно нет. Как говорит Джо, есть только то, что есть. Я покачал головой. - Звучит мрачновато, а, Ренни? - Нет, что ты! - она была никак не согласна. - Джо замечательный; дай мне возможность все отыграть назад, я не соглашусь ни за что на свете. Не забывай, я выбирала сама: я могла в любой момент хлопнуть дверью, и он бы все равно обеспечивал и меня и детей. Мне, однако, показалось, что выбирала она примерно так же, как я мог выбрать себе позу в Комнате Директив и Консультаций. - Джо - он, конечно, замечательный, - согласился я, - если ты в такого рода вещах находишь кайф. - Джо - он замечательный, - эхом повторила Ренни. - Клянусь тебе, я никого даже близко похожего на Джо никогда не встречала. Он прямой, как стрела, и мыслит так же прямо. Мне иногда кажется: все, о чем бы ни подумал Джо, силой его ума превращается в нечто гораздо более значительное. Тебе это может показаться странным, даже нелепым, но я думаю о Джо, как думала бы, наверное, о Боге. Даже если он совершает ошибку, резоны, по которым он поступил именно так, а не иначе, куда ясней и обоснованней, чему у кого бы то ни было еще. Ты только не смейся надо мной, ладно? - Он нетерпим, - я нашелся, что сказать. - Бог тоже нетерпим. Но ты же знаешь Я усмехнулся. - Видимо, мне нужно что-нибудь сказать насчет индивидуальности. Принято считать, что в подобных случаях речь идет об индивидуальности. - Мы с Джо и об этом говорили. Джейк, бога ради, ты хоть его-то не считай наивным! Он говорит, что одна из самых трудных и значимых задач - всегда осознавать возможные альтернативы твоей позиции. - То есть? - Ну, во-первых, предположим, что всякая личность - Отвечу тебе, Ренни, цитатой из Евангелия, - сказал я. - Из этого не вытекает также, что если вещь не есть абсолют, она не являет собой ценности. - Джейк, перестань! -Ренни снова начала проявлять признаки беспокойства. - Но почему? Ты точно так же можешь принять и иную точку зрения: Ренни Макмэхон не представляла собой никакой особой ценности, но она - Джейк, ты, наверное, просто не догадываешься, какой Джо сильный. Это в нем самое главное: сила. Он настолько силен, что давно бы от меня отказался, если бы первый встречный способен был убедить меня, что я совершила ошибку. - Я не вижу особых признаков силы в этой заранее спланированной кавалерийской акции. Глядя со стороны, можно подумать, что ему хочется, чтобы у нас с тобой завязалась маленькая такая интрижка. Ренни даже глазом не повела. - Он настолько силен, что может себе позволить время от времени выглядеть слабым. Таких сильных людей вообще больше нет. - Он суперскаут, всем скаутам скаут, - радостно согласился я. - Даже и в этом, - сказала Ренни. - Он такой сильный, что даже может иногда себе позволить быть карикатурой, пародией на силу, и ему плевать. Мало кому такое по плечу. - А я, в таком случае, приглашен на роль адвоката дьявола? Что ж, из меня выйдет чертовски хороший адвокат дьявола. Ренни как-то занервничала. - Не знаю… Тебе это может не понравиться, Джейк. Я правда не знаю, почему ты произвел на Джо такое впечатление. Его никто раньше не интересовал - у нас совсем не было друзей, они нам были просто не нужны, - но после твоего собеседования он сказал, что ты ему интересен, а после первых нескольких ваших с ним разговоров он вообще был как-то очень возбужден. Мне он сказал, что для меня будет полезно поближе познакомиться с первоклассным умом, совершенно отличным от его собственного, но было, кажется, что-то еще. - Я польщен, - сказал я и сам себе не понравился, потому что это была правда. - А тебе показалось, там было что-то еще, просто потому, что сама ты во мне ничего первоклассного не углядела? - Да ну тебя к черту. Что меня иногда в тебе пугает, знаешь: очень часто ты как раз и Это меня охладило: одна только фраза, и всякое внутреннее неудобство как рукой сняло, и настроение волшебным образом переменилось. Я был теперь сильный, спокойный, немного мрачноватый Джейкоб Хорнер, не имеющий ничего общего с тем напыженным от собственной умности пижоном, который только что выслушал эту поучительную историю любви. Я улыбнулся Ренни. - Я надеюсь, что Джо вовсе не этого добивался, - сказала она. - Мне и самой это не нравится. Я не хочу быть несправедливой к тебе, Джейк, но, знаешь, месяц назад я чувствовала себя много увереннее и более счастливой, что ли, - пока мы не встретили тебя. - Скажи об этом Джо. Зажмурилась, замотала головой - совсем не весело. - Джо слишком на меня полагается, а я не дотягиваю, - сказала она коротко. - Я уже чувствую себя виноватой, что рассказала тебе так много. С моей стороны это была слабость: почти как если бы я ему изменила. - Давай я сам ему скажу, - предложил я. Ренни прерывисто вздохнула и покачала головой. - Вот видишь? В том-то все и дело. Я не могу сказать тебе, чтобы ты не говорил, но если ты скажешь, я пропала. Я никогда его не догоню. Я видел, и очень ясно: малая толика прежней Ренни Макмэхон уцелела и пыталась навести мосты. - Но ты же не могла не понимать, что будут люди, которым весь План Моргана покажется одной большой хохмой. - Конечно, понимала. Но это были бы просто некие «люди». Меня действительно испугало, что вот приходит человек, который признает логику Джо и все его посылки - наши с ним посылки, - понимает их, признает их правильность, а - Может быть, именно этого Джо и добивался. - Может быть, но тогда, выходит, он меня переоценил! Я такие вещи не могу принимать спокойно. Он может, и его это не слишком беспокоит - помнишь, когда он говорил о развитии физических навыков у детей, а ты взял и предложил, чтобы они научились сами застегивать себе пижамы? Я это и имела в виду, когда сказала, что он может себе позволить выглядеть карикатурой на самого себя, - все эти мелочи вокруг него, над которыми ты все время издеваешься. Когда ты это предложил, я испугалась, по-настоящему испугалась. Я не знала, что он станет делать. Господи, Джейк, он ведь иногда бывает совершенно бешеный! Но он рассмеялся и сделал по-твоему, только и всего. - Ренни, да ведь он тебя до смерти запугал. Это из-за того случая, когда он тебя ударил? Всякий раз, когда я ей об этом напоминал, она принималась плакать. Удар-то вышел посильней, чем то казалось Богу. - У меня просто сил не хватает, Джейк! - сквозь слезы. - Это моя вина, но я для него недостаточно сильная. И я изрек: - Я понял: Бог - он холостяк[8]. Как и приведенные выше рассуждения Джо по вопросу о ценностях, эта история семейных катаклизмов вовсе не была представлена мне в том сжатом и готовом к употреблению виде, в котором я ее здесь пересказал. А случилась далее вот что: наши ежедневные эквитации переменили характер. Теперь мы, как правило, молча и с забавной эдакой целеустремленностью скакали к нашей речушке в соснах, чтобы спокойно поговорить, и оставались там не меньше чем час, вместо прежних двадцати минут. Интересное наблюдение: Ренни перестала говорить о чем бы то ни было серьезном на ходу; и всякое утро она седлала Тома Брауна с видимым неудовольствием. Но ехали мы всегда в одно и то же место - дай волю лошадям, они бы наверняка и сами по привычке пошли именно туда, и, должен признать, не раз и не два мы с Сюзи брали инициативу на себя и шли впереди. Дома, у Морганов, Ренни умолкала напрочь, покуда Джо прямо не спрашивал ее о том, как прошло утро. Он часто именно так и делал, и Ренни мрачно врала насчет темы нашей очередной беседы. Мрачно и неуклюже: это было не самое приятное зрелище. Джо слушал ее внимательно и чаще всего с видом весьма неопределенным; иногда он улыбался. Возможно, он понимал, что она ему лжет, хотя человеку, знающему истинное положение вещей, трудно оценить искусство лгущего. Однако, если и понимал, его это не слишком беспокоило. Он и впрямь был очень сильный человек. Мы с ним раз от раза ладили все лучше. Он отчаянно спорил со мной о политике, истории, музыке, цельности, логике - обо всем на свете; мы играли с ним в теннис и в кункен, и я выудил и вычистил две-три грамматические несогласованности из рукописи его диссертации - весьма эксцентрического и притом блестящего труда о спасительной роли наивности и энергии в политической и экономической истории Америки. Мое отношение к Джо, к Ренни и ко всей остальной вселенной менялось так же часто, как улыбка Лаокоона: сегодня я был правоверный левый демократ, назавтра одна только мысль о возможности каких бы то ни было перемен приводила меня в ужас; я был то аскет, то раблезианец; то гиперрационалист, то ярый противник всякого рационализма. И каждый раз я защищался до последнего патрона (за исключением беспогодных дней), а Джо смеялся и разбивал меня в пух и прах. Мне этот способ убивать по вечерам время казался не лишенным приятности, вот только чем ближе дело шло к концу августа, тем более мрачной делалась Ренни. И в соснах она то принималась мне что-то доказывать, то пожимала плечами, то болтала, то плакала. Она попалась. Что до меня, я так покуда и не разобрался, свидетельствует ли ее постоянное стремление стушеваться, уйти в тень о великой слабости или о силе столь же необычайной; такие вещи трудно оценить, когда они работают на полную катушку. Но я тем не менее находил ее все более и более привлекательной, и та моя часть, которая выбрала роль наблюдателя, уже с пониманием относилась к части заинтригованной (и много, много еще было всяческих частей, которым вообще до всего этого не было дела): я думаю, главную роль для меня здесь играл тот факт, что Ренни была единственной из знакомых мне женщин, да и вообще, наверно, единственным представителем рода людского, который внимательнейшим образом вглядывался в себя и не находил там, внутри, 31 августа 1953 года ее поведение как-то вдруг переменилось. Всю первую половину дня шел дождь, и мы отправились на обычную прогулку после ужина; Джо параллельно с нами отбыл на какое-то скаутское мероприятие. Она всю дорогу сдерживала Тома Брауна, шла шагом, с некой, я бы даже сказал, опаской; ни силы, ни стиля, и разговор был - так, шелуха. Но в соснах она посерьезнела и успокоилась. - Все в порядке, Джейк. - Она улыбнулась, и улыбка вышла весьма прохладная. - Что в порядке? - Мне до сих пор неловко, что я распустила язык, но теперь с этим покончено. - То есть? - Знаешь, я ведь и в самом деле какое-то время тебя боялась. Мне даже казалось иногда, что я не могу с уверенностью сказать, кто сильнее, ты или Джо. Только он загонял тебя в угол, глядь, а тебя там уже и нет, хуже того, даже когда он в пух и прах разносил какую-нибудь из твоих позиций, мне казалось, что - В самую тютельку, - рассмеялся я. - Вот-вот, - она не хотела, чтобы я ее перебивал, - ты только смеешься, когда из-под твоих идей выдергивают костыли. А потом я начала думать: «Если его мнения не есть он, что же тогда он? - Грамматика подкачала. Ренни и ухом не повела. - И знаешь, Джейк, до чего я додумалась? Мне стало казаться, что тебя вообще не существует. Тебя слишком много. И это не просто маски, которые ты то надеваешь, то снова снимаешь - у нас у всех есть маски. Но ты меняешься совершенно, насквозь. Ты отменяешь себя прежнего. Ты больше всего похож на персонажа из сна. Ты не сильный, но ты и не слабый. Ты просто - ничто. Я счел уместным не ответить ей - ничем. - Две разные вещи случились, Джейк, - холодно сказала Ренни. - Во-первых, я почти уверена, что опять забеременела - задержка на неделю, а я обычно как часы. Во-вторых, я решила, что больше не должна ни думать о тебе, ни вообще иметь с тобой дело, потому что ты не существуешь. Джо выиграл. Как-то днем, на той неделе, - продолжила она, - я видела сон, а может быть, просто пригрезилось в полудреме, что Джо вот уже несколько недель как подружился с дьяволом и для забавы спорит с ним и играет с ним в теннис, пробует силу. Не смейся. - Даже и не собирался. - И я подумала, что Джо специально пригласил дьявола, чтобы и меня заодно проверить, - может быть, просто потому, что ты в тот раз упомянул об (Сей фантастический сюжет Ренни начала очень спокойно, но с каждой фразой напряжение росло - он и построен-то был с одной-единственной, совершенно очевидной целью: хоть как-то уравновесить постоянную необходимость лгать, - покуда под конец весь ее свежеобретенный внешний самоконтроль не рухнул и она не начала захлебываться слезами.) - …и чтобы я могла стать такой же сильной, как он, и сильнее всякого, кто на самом-то деле даже и не настоящий! Но сильней она от этого не стала. Я погладил ее по голове. Ее била дрожь, и стучали зубы. - О господи, вот если бы Джо был тут! - выкрикнула она. - Я знаю, что бы он сказал, Ренни. Слезы к делу не относятся: ты просто уходишь в сторону от решения проблемы. Вся эта придумка насчет дьявола чересчур проста. И позволяет тебе от меня отделаться под абсолютно ложным предлогом. - Ты Она сидела на земле, уронив голову на колени, и я гладил ее волосы. - А я неправильный, - сказал я. - Да! - А как насчет тебя? В ответ она быстро мотнула головой. - Не знаю. Джо достаточно силен, чтобы заботиться и обо мне тоже. Это не мое дело. Чушь полная, и мы оба это поняли. Я, вместо ответа, снова стал гладить ее по голове, и ее опять передернуло. Так мы и сидели минут, наверное, пять, не говоря ни слова. Потом Ренни встала. - Я очень надеюсь, что ты знаешь, что делаешь с нами, Джейк, - сказала она. Я промолчал. - Джо - он достаточно реален, чтобы справиться с тобой. Он настолько реален, что его хватит на нас обоих. - Ничто плюс один будет один,-с готовностью согласился я. Ренни поджала губы и нервически потерла рукой живот. - Ты прав,-сказала она. Но самое неожиданное случилось потом. Мы поставили лошадей в стойло и, не говоря лишних слов, поехали к дому. Было такое чувство, как будто множество самых разных предметов, идей и ощущений повисло в состоянии зыбкого равновесия - быстро сгущалась тьма на фоне пустого из конца в конец летнего неба, и в самой этой бесшумной деловитой поспешности чудился едва ли не отзвук гигантского коловращения Земли, - и хотелось быть тихим, потому что единое слово могло вдруг вышибить космос из от века заведенного порядка. Когда мы остановились у дома Морганов, было уже темно, и я отконвоировал Ренни через темную лужайку. - Джо дома, - сказал я, заметив свет сквозь закрытые жалюзи гостиной. И, услышав, как шмыгнула в ответ Ренни, понял, что она и в машине тоже плакала. - Тебе, наверное, лучше не входить прямо сейчас, давай подождем пару минут, а, как ты думаешь? Она ничего не ответила, однако, дойдя до самого крыльца, остановилась, и мы постояли немного в темноте. Дотрагиваться до нее мне не хотелось. Я покачался немного на пятках, напевая про себя: - Хочешь, пошпионим? - шепнул я Ренни на ухо, поддавшись минутному порыву. - Давай, это же здорово! Наблюдение животных в естественных условиях обитания. Ренни ошарашенно поглядела на меня. - Зачем? - Ты хочешь сказать, что никогда ни за кем не подсматривала -если человек один? Это же такой кайф! Ну, давай, пакостить так пакостить! Ничего более подлого по отношению к другому человеку и сделать нельзя! - Джейк, ну и дрянь же ты! - прошипела Ренни. - Он просто читает! Ты что, первый день с ним знаком? - В смысле? - - Чушь собачья. Аутентичных людей не бывает. Давай глянем. - Нет. - А я гляну. - Я подкрался к окну, нагнулся и заглянул в гостиную. И тут же обернулся к Ренни. - Ну что там? - прошептала она. - Сюда, быстро! - Пакостник должен пакостить: вот я и напакостил. Она нехотя подошла к окну и пристроилась рядом. Это и впрямь величайшая мерзость - подглядывать за человеком, который знает, что он совершенно один. Джо Морган, вернувшись со своего бойскаутского мероприятия, и в самом деле, скорее всего, собирался почитать, потому что на столе и на полу у книжного шкафа лежали раскрытые книги. Но Джо не читал. Он стоял точно в центре пустой просторной комнаты, одетый в форму, и отточенно и четко выполнял команды. Ага! Джо поймал свой собственный взгляд в маленьком настенном зеркале. Что? Чтэ-э? Эй, ты там! Он подошел поближе, сделал реверанс, и приблизил лицо к самому стеклу. Мистер Морган, не так ли? Как она жизнь, мистер Морган? Бла блу бла. Он подтолкнул очки по переносице вверх. Услышал что-то? Да нет. Он вернулся к письменному столу и вроде как сел за книжки, повернувшись к нам спиной. Спектакль, судя по всему, был окончен. Хотя - погодите-ка, один момент - ну, точно! Он повернулся совсем чуть-чуть, и мы увидели: заткнув старательно кончик языка в угол рта, Джо мастурбировал и ковырял при этом в носу. И напевал, должно быть, в такт задорную песню. Ренни была уничтожена. Она закрыла глаза и прижалась лбом к подоконнику. А я стоял с ней рядом, вне пробивавшейся из ярко освещенной комнаты полоски света, и гладил, гладил ее по голове, нашептывая ей на ухо на том лишенном грамматики и слов безумном языке, которому она меня обучила, чтобы успокаивать лошадей. |
|
|