"Рассказ лектора" - читать интересную книгу автора (Хайнс Джеймс)

5. ОБЕДЕННЫЙ СЕМИНАР

Утром Линда Прозерпина позвонила и предложила ему две группы на весенний семестр. Говоря по телефону она что-то жевала.

— Виктория прислала с Джилиан записку, через двадцать минут после того, как вы от меня вышли.

В трубке было слышно, как она причмокивает губами и глотает. — Мне придется у кого-то забрать эти группы.

У Нельсона перехватило дыхание. Бурную радость на мгновение заслонило чувство вины.

— Но это не ваша забота. — Линда говорила как обычно — сухо, деловито, бесстрастно. — Я только выполняю указания. Раз Виктория велит… — И что-то захрустело у Нельсона в ухе.

— Линда? — сказал Нельсон. Линда проглотила очередной кусок.

— Извините, я вчера бросила курить и теперь ем без остановки.

Она дала отбой, а Нельсон еще целую минуту стоял с трубкой в руке. Палец молчал. Нельсон силился вызвать в себе жалость к несчастной училке, чье место он займет, однако в голове крутилось одно: палец работает.

Он позвонил Вите, чтобы сообщить хорошую новость, но услышал только собственный голос на автоответчике. Чтобы скрыть свой пол, Вита записалась в телефонной книге как В. Деонне, сколько ни уверял ее Нельсон, что любой извращенец в городе знает эту чисто женскую уловку. Чтобы окончательно замаскироваться, она попросила Нельсона наговорить приветствие на ее автоответчик. Аппарат она принесла на работу, чтобы не приглашать его домой, и сказала, что говорить. Нельсон записывал шесть раз, прежде чем она осталась довольна. Теперь он слышал собственный механический голос, бесстрастно назвавший Витин телефонный номер, но не назвавший имени.

«Оставьте сообщение после гудка».

— Вита! — заорал Нельсон. — У меня для разнообразия хорошая новость! Пожалуйста, перезвоните мне!

Однако Вита не позвонила и вообще не показывалась на работе до конца недели. Нельсон понимал, что с ней: она вибрирует из-за предстоящего семинара и боится подходить к телефону.

В субботу поздно вечером он сидел за компьютером, читал онлайновые объявления о вакансиях и»

в «Хронике высшего образования», когда негромкий писк возвестил, что пришла электронная почта. Нельсон щелкнул мышкой. Письмо было от Виты.

«Мне страшно, — гласило оно. — Семинар в среду. Антони отдает меня на растерзание. Мне страшно».

Узнаю Биту, подумал Нельсон. Превратить торжество в испытание!… Он бы убился за приглашение выступить на Обеденном семинаре у декана или даже просто там поприсутствовать. Обеденный семинар проводился каждую третью среду месяца. Для факультетской элиты это была возможность блеснуть, а для перспективного молодого сотрудника — показать, на что он способен. Еду доставляли из модного гастронома «Остерман». Накануне в пятницу приглашенным разрешалось выбрать огромные дорогущие сандвичи из бесценного рукописного меню; платил факультет. У декана, как у местной знаменитости, было блюдо его имени: сандвич Антони Акулло «Ну я и нажрусь» с ростбифом (просто «Нажрусь» для краткости) — полфунта нежнейшей жареной грудинки и кусок острого чеддера, украшенные редиской и колечками лука, на ароматном ломте черного хлеба. Декан говорил, что его сандвич олицетворяет определение ленча по Сэмюелу Джонсону — столько еды, сколько человек может удержать в руке, и что именно такой сандвич каждый божий день съедал его отец-грузчик в доках Нью-Джерси. В варианте декана он венчался длинным полуломтиком свежего крепенького огурчика, вырезанного в форме акульего плавника. Нельсон знал, что Вита закажет самый дешевый сандвич в меню — с салатом без майонеза, — но и того не съест, потому что вылетит в уборную с позывом к рвоте.

Он вздохнул и положил руки на клавиатуру.

«Можно ли вам привести кого-нибудь с собой? — написал он. — Всегда спокойнее видеть рядом дружеское лицо».

Он отправил письмо. В пальце пульсировала раскаленная нить. Нельсон больше не мог сосредоточиться. Получив назад, что хотел — работу, жилье, он собирался забыть про пришитый палец. Однако боль не отпускала.

Он выключил компьютер и пошел наверх приложить лед. В гостиной зазвонил телефон, и Нельсон бросился через две ступеньки, чтобы взять трубку, пока звонок не разбудил Бриджит и девочек.

Звонила Вита.

— Но кого мне позвать?! — завопила она, как только он снял трубку. — У меня на факультете нет ни одного друга.

Палец горел. Вита права: он уже не может считаться коллегой, и она совершенно верно оценивает свое положение на факультете. Ее взяли на это место, потому что Акулло и Викторинис никак не могли сговориться по поводу кандидата, а Вита была «ни нашим, ни вашим», не принадлежала ни к одному лагерю. Она продолжала расти, потому что Викторинис и Акулло тормозили аспирантов соперника. Теперь, вероятно, Акулло обхаживал Биту, опасаясь, что Викторинис заманит ее на свою сторону. Так, за отсутствием взаимоприемлемых кандидатов, Вита медленно, но верно приближалась к постоянной должности.

Сейчас она изливала в трубку поток жалоб, которые растрогали бы Иова. Ее доклад уже раздали, и она не сомневалась, что другие приглашенные в эту самую минуту жирной красной ручкой пишут на полях ехидные замечания. Нельсон посмотрел на кухонные часы. Было пять минут четвертого.

— Вита, я не думаю, что сейчас кто-то читает вашу статью.

— Что мне надеть? — стенала Вита. — Антони любит, чтобы женщины играли свою тендерную роль. — (Она имела в виду Миранду Делятур.) — Может быть, мне надеть платье? Но там будет Виктория! Она решит, что я заискиваю перед Антони!

— Вита! — Палец у Нельсона горел. — Что, если нам завтpа встретиться и все обсудить?

— Что мне есть? — кричала Вита. — Если я ем, когда волнуюсь, меня пучит. А если не ем, у меня бурчит в животе.

— Вита, уже очень поздно.

— Надеть мне очки или контактные линзы? Туфли с каблуком или на низкой подошве? Сходить ли мне подстричься?

— Вита!

Она осеклась.

— Если вы не придумаете, кого пригласить, — сказал Нельсон, — я охотно составлю вам компанию.

Вита молчала, но уже по-другому. Нельсон знал, о чем она думает: что хуже — пойти одной или признаться, что самый большой неудачник на факультете — единственный ее друг.

— Решайте, — сказал Нельсон. — А сейчас мне пора спать. У меня через пять часов занятия.

Он немного подождал и, не услышав ответа, мягко повесил трубку. Боль отпустила, хотя заснуть все же не давала. Нельсон долго ворочался; затем, поняв, что разбудит Бриджит, спустился вниз, сбросил с узкой прокрустовой кушетки вспоротых мишек вперемешку с рассыпанным лего, и лег, свесив непоместившиеся ступни.

В среду утром по дороге к остановке Нельсон набрал мокрого снега в рваные галоши, и в автобусе растаявшая вода проникла в ботинки. Бредя вдоль Мичиган-авеню по протоптанной с утра дорожке, он думал: «Хорошо хоть Фу Манчу в эту погоду где-то сидит», когда в стену над его головой угодил снежок. Нельсон, обернулся, чувствуя резкое жжение в пальце, но увидел только секретарш в сапогах-«луноходах» да училок в тонюсеньких пальто, осторожно бредущих через слякоть. Все утро ботинки хлюпали при каждом шаге. В десять Джилиан, как обычно, ожгла его взглядом, однако сегодня Нельсон смотрел ей в глаза, пока она не отвернулась. От Витиных проблем он отключился, сосредоточившись на занятии, и предложил на обсуждение несколько тем по Средним векам. Феодализм — благо или проклятие? Рыцарство — актуально или устарело? Великая Хартия Вольностей — прорыв или провал?

За пятнадцать минут до семинара Нельсон сел за стол в кабинете и достал пакет с обедом: морковные котлеты, изюм, домашние оладьи. Сандвич был из белого хлеба со вчерашними рыбными палочками. Кока-колу он принес из холла, но открывать не стал. Тут в кабинет вбежала запыхавшаяся Вита.

— Вот вы где! — Она закрыла дверь и упала на нее спиной, как будто сзади кто-то гнался. — Я вас повсюду ищу!

Для семинара Вита прихорошилась, остановившись в конце концов на платье и чулках. Нельсон решил, что она выглядит неплохо — этакая аккуратная незамужняя библиотекарша. Темное кашемировое платье доходило до колен и в талии перехватывалось поясом. Пуговицы на горле и на запястьях были застегнуты. На плечи Вита повязала платочек, от чего стала похожа на девочку-скаута. Нельсон удержался, чтобы не осмотреть ее с ног до головы, однако приметил, что она подстрижена, в очках, а каблуки ее туфель не высокие и не низкие, а в точности средние.

— Вита, — сказал он, — вы прекрасно выглядите. Вита окаменела.

— Что-то не так?

— Все так, — отвечал Нельсон. — У вас очень деловой вид.

— Прическа? — Вита прижала ко лбу челку.

— Вы смотритесь великолепно. — Он взглянул на часы. — Почти двенадцать, вам, наверное…

К изумлению Нельсона, Вита пробежала через комнаты и рывком поставила его на ноги.

— Вы должны идти со мной! — Голос у нее дрожал. — Я больше никого не нашла!

Нельсон закусил губу. Перед глазами плясало видение «Нажруся».

— Я могу пойти только на первый час, — сказал он. — У меня в начале второго занятие.

— Нельзя его отменить?

— Вита.

— Хорошо, — буркнула Вита, поворачиваясь к дверям. — Раз так, придите хотя бы на час.

Она помедлила в дверях.

— И прихватите свой обед. Я не заказала вам сандвич.

Антони Акулло пришел в науку из рекламы. Выходец из рабочих трущоб, он еще в аспирантуре начал подрабатывать копирайтером на Мэдисон-авеню. Его первым успехом стала раскрутка бутербродного маргарина под лозунгом «Я не верю, что я не верю, что это не масло». Прославился он рекламой сети точек по продаже гамбургеров. Премию «Клио» ему принес ролик, в котором смуглый, с хвостом на затылке рабочий подросток — очень похожий на юного Акулло, — стоя в очереди к прилавку конкурирующей сети, возмущенно встряхивает головой при виде гамбургера размером с пятидесятицентовую монету. «И это называется гамбургер?» сразу вошло в поговорку.

Однако Акулло понимал, что даже самый успешный копирайтер зависит от прихоти клиента. В научном мире он нашел ту арену, где талант жонглировать словами и беспредельное честолюбие способны принести абсолютную власть. Итак, пока одно поколение ученых вело обреченный арьергардный бой в защиту правды и красоты, а другое терзало свою плоть терниями французской теории, Акулло изваял мощную диссертацию по Мильтону. Называлось она «Быть владыкой ада: воля к власти в „Потерянном раю“. Акулло доказывал, что Мильтон в действительности защищал Сатану — поклон в сторону Уильяма Блейка, — только не отдавал себе в этом отчета. Адаму и Еве, писал Акулло, крупно свезло, что их нашел Сатана. До тех пор Адам был просто вкрадчивым пригородным баптистом в нейлоновой рубашке, а Ева — его сентиментальной женой. Сатана ворвался в их скучную жизнь — смуглый Другой, исполненный загадки и эротической опасности. Бог лишь размазывает манную кашу, спорил Акулло, только Сатана говорит правду: нет ни справедливости, ни сострадания, ни правды. Есть только власть. Тщетно апеллировать к моральным авторитетам, они не разрешат спора; напротив, победитель устанавливает свою мораль. „Лучше быть владыкой Ада, чем слугою Неба“[54], по убеждению Акулло, самые правдивые строки в «Потерянном раю».

Окрошка из постмодернизма с его полным отсутствием морального и политического содержания для рекламщика — вторая натура, и Акулло стал постмодернистским Панглосом[55], с оттенком елизаветинского «Мой ад везде, и я навеки в нем»[56], говоря словами Марло, к которым он присовокупил: «Так почему бы мне этим не воспользоваться?» Гегемоническая система мира везде, вне ее ничего нет, а значит, этот мир, будучи единственным, и есть лучший из всех возможных миров. Рекламщики гораздо лучше ученых понимают, что мир состоит из дискурса, уверял Акулло, они нутром чувствуют, что истинная власть — в бесконечном манипулировании знаками. Реклама — это постмодернизм на практике, писал Акулло; непонимание Мильтона, что его главный герой — Сатана, овеществилось в слабости «Возвращенного рая» и полном политическом крахе поддержанной Мильтоном утопической революции. Нужен был рекламщик, чтобы освободить поэму от собственной слепоты Мильтона.

«В наиболее значимом смысле, — писал Антони Акулло, — я — автор «Потерянного рая».

Так благодаря собственной несгибаемой воле и умению ловко всучить товар Антони Акулло стал научной величиной и законодателем дум. После книги «На хрен свободную речь», в которой он агрессивно защищал студенческие речевые коды, его стали приглашать во все передачи, где обсуждались культурные войны и политическая корректность. Сидя в костюме от Гуччи и шелковом галстуке напротив Арианны Хаффинпен и Денниса Миллера, Антони Акулло просвещал Америку, чем занимается литературоведение на рубеже тысячелетий

— Не истиной, Билл, — чеканил он, — и не красотой. Оно занимается этиологией власти.

Когда лифт остановился, Вита сделала Нельсону знак не выходить и выглянула в пустой коридор. Берег был пуст, и Вита с Нельсоном тихонько прокрались по ковру. Вита не знала, куда девать руки. Она размахивала ими, потом прижала к бокам, потом сложила перед грудью, словно послушница по пути к настоятельнице. Нельсон не знал, куда девать ленч, и перекладывал пакет из руки в руку в тщетной попытке нести его с достоинством. Перед самой дверью Вита расправила плечи.

Став деканом, Антони Акулло едва ли не первым делом с размахом отремонтировал конференц-зал. Раньше здесь были пластик и люминесцентные лампы; теперь стены обшили темным дубом, как в кабинете какого-нибудь судейского поверенного у Троллопа. Обстановку составляли длинный дубовый стол и множество кожаных кресел. По стенам висели портреты директоров Ост-Индской компании, бессрочно переданные университету музеем. Все эти люди на портретах были подлые работорговцы и колонизаторы, но декана Акулло восхищали в них напор и деловая хватка.

Вита и Нельсон пришли первыми, если не считать рассыльного из «Остермана», жилистого бритоголового юнца с кольцом в брови. Вита замерла, увидев, как он раскладывает сандвичи, и Нельсон чуть на нее не налетел. Парнишка ухмыльнулся через плечо и продолжил выкладывать завернутые сандвичи на серебряный поднос.

— Заваливайте, — сказал он, пригнулся на низкий старт и с размаху запрыгнул животом на полированный стол. Вита шмыгнула в угол и загородилась Нельсоном. Парнишка проехался по столу и кубарем скатился на пол.

— Время мое истекло, и я вас покидаю. — Он колесом выкатился в коридор.

— Господи, — простонала Вита за спиной у Нельсона и без сил рухнула в кресло под темными портретами колониалистов в огромных париках. Нельсон сел рядом и ногой задвинул свой ленч под кресло.

— Хотите чего-нибудь выпить?

Вита мотнула головой. Нельсон все равно встал и пошел в обход стола к буфету. Там стояли серебряные цилиндры с чаем и кофе, но он налил Вите стакан воды из хрустального графина и помедлил, разглядывая художественно уложенные сандвичи. Каждый был в бумажной обертке, на которой фломастером подписали инициалы. «А. А.» лежал на самом верху. Нельсон обернулся на дверь и приподнял его, чтобы посмотреть, кто снизу.

— Нельсон! — зашипела Вита. — Да как вы можете!

— Я просто считаю их, — шепотом ответил Нельсон, — чтобы узнать, сколько будет народу.

Он взял в руку один из сандвичей — тот оказался теплым и весил больше, чем весь Нельсонов ленч. Палец без предупреждения вспыхнул огнем. Вита сдавленно вскрикнула; Нельсон, не отпуская сандвич, обернулся и увидел, что в дверь входит Вейссман в сопровождении Пропащих Мальчишек. Вейссман нес на лице широчайшую, самую дружескую улыбку. В левой руке он держал скатанную Витину статью, а правую протянул ей через стол.

— Дорогая! — вскричал он.

Вита судорожно приподняла руку. Пропащие Мальчишки застыли при виде Нельсона, а Вейссман остановился, так и не пожав Вите руки. Он обернулся к Нельсону, который держал чужой сандвич.

— У-ох, — сказал Дан.

— Снова он, — сказал Вик.

— Жулик, — сказал Боб.

Вейссман открыл и снова закрыл рот, затем повернулся к Вите и взял ее руку, все еще дрожавшую в воздухе.

— Моя дорогая. — Он задержал ее ладонь в своей. — Я с нетерпением ждал сегодняшнего семинара. От вашей статьи невозможно оторваться.

Вита пискнула. Под взглядами Пропащих Мальчишек Нельсон положил сандвич на поднос, легонько похлопав его на прощание.

— Ладно, — сказал он, обходя стол. — Вита, я, наверное, пойду.

Однако путь к отступлению теперь преграждали Марко Кралевич и Лотарингия Эльзас, которые под ручку входили в дверь. Профессор Эльзас, как всегда, была в длинной набивной юбке и свитере из корабельного каната, зато профессор Кралевич явился героем гонконгского боевика — в черном блестящем шелковом костюме, майке и черных шлепанцах. Эльзас терлась щекой о его коротко стриженную макушку. Лотарингия была рядовая внештатница и не имела права сюда приходить, но не нашлось никого, кто бы сказал это Кралевичу.

Нельсон взглянул на Виту, проверяя, видела ли она новоприбывших. Если откроется постоянная вакансия, борьба пойдет между ней и Лотарингией Эльзас. Однако Вита сидела, плотно зажмурившись. Оба теоретика скакнули к буфету и схватили по сандвичу, не читая, что написано на обертке.

Нельсон снова бочком двинулся к двери — и наткнулся на Пенелопу О, субтильную нервозную британку, специалистку в области сексуальных исследований, занимающую в университете персональный профессорский пост имени Хью М. Хефнера[57]. Ее взяли на факультет и учредили персональную кафедру после книги «Читая маткой: я ставлю классику на хор», в которой она излагала свои фантазии о сексе с великими писателями: с Редьярдом Киплингом в позиции «мужчина сверху», с Платоном по-собачьи, с Вирджинией Вульф на сафический манер. В результате по всей Северной Америке молодые ученые погрузились в новое прочтение литературы, втягивая безответных умерших писателей в свои все более изощренные фантазии: петтинг с Генри Джеймсом, Эмили Дикинсон в коже, менаж-а-труа между У. X. Оденом, Эрнестом Хемингуэем и Эдной Сент-Винсент Миллей[58].

Пенелопа О часто появлялась с кем-нибудь из своих первокурсников, хорошеньким мальчиком или девочкой; сегодня она пришла одна, на десятисантиметровых каблуках, в черных лосинах с рисунком и спущенном с одного плеча свитере, из-под которого выглядывала черная кружевная лямка на худом бледном плече. Жила она, по всей видимости, исключительно на сигаретах и кофе, и воздух вокруг нее вибрировал на частоте никотина. Пропащие Мальчишки только глянули на нее и, как по команде, отступили к стене. Профессор О смерила Нельсона взглядом, потом живо шагнула к Вейссману и протянула руку.

— Мортон, — произнесла она с четким британским выговором. — Какая приятная встреча.

— Ваш слуга, Пенелопа, — сказал Вейссман. В полтора раза выше и в два раза шире, он обеими руками взял ее хрупкую ладонь и склонил голову. По всем возможным основаниям — культурным, идеологическим, сексуальным — они друг друга ненавидели.

Теперь Нельсон мог наконец сбежать, но, когда он протискивался мимо Виты, та ногтями больно ухватила его за локоть и усадила рядом с собой. Она вымученно улыбалась, хотя никто не обращал на нее ни малейшего внимания. Нельсон протянул ей стакан; Вита даже не заметила, и Нельсон сам залпом выпил холодную воду.

Вошел, сутулясь, Стивен Майкл Стивенс, элегантный и изможденный. Следом, к удивлению Нельсона, показались Куган и Канадская Писательница. Творческих сотрудников почти никогда не приглашали на подобные мероприятия; неловко, если при обсуждении литературы присутствует живой литератор. Куган, во всяком случае, не терялся: под материнским взглядом Канадской Писательницы он направился прямиком к сандвичам, распространяя вокруг запах виски.

За толчеей и рукопожатиями Нельсон различил в коридоре Миранду Делятур; она стояла, прижав руки к груди и закрыв глаза, как актриса перед выходом на сцену. На родной кафедре сравнительного литературоведения ее иногда называли гиеной. Нельсону казалось, что прозвище решительно не подходит такой красивой женщине; впрочем, было известно, что она неоднократно подбирала чужие идеи, обращая их в свои. В нынешней работе Миранда собиралась разнести в пух и прах Франца Кафку, разоблачив его как писателя сексистского и вторичного. «Кафка понимал тараканов, — гласила ее нашумевшая статья в „Женском органе“, — потому что был тараканом». Однако более всего Миранда славилась своей внешностью; сегодня она пришла в облегающем зеленом жакете, мини-юбке и замшевых ботиночках.

Вейссман расправил опущенные плечи и раскинул руки.

— Миранда! — возгласил он, привлекая к ней общее внимание.

— Мортон! — воскликнула та с живой неискренностью. — Я и не знала, что вы сегодня придете.

У нее был школьный выговор кинозвезды тридцатых, Клодетты Кольбер научного мира. Вейссман поднес палец к губам.

— Понимаете, — театральным шепотом произнес он, — вообще-то меня не пригласили, но я не смог усидеть, так что ни гугу.

Предпоследней явилась Виктория Викторинис: вплыла, серебристая и бесшумная, как призрак, пряча глаза под круглыми стеклами темных очков. Проходя вдоль стола, она кивала каждому и замерла, наткнувшись взглядом на Нельсона. Он чуть не вскочил, палец заболел с новой силой, но профессор Викторинис отвернулась и прошла на свое место, соседнее с председательским. Нельсон глянул на Виту: она смотрела себе в колени и остервенело кусала ногти.

Последним, выставив подбородок, вошел декан Акулло. Его черная грива была старательно уложена, черные брюки заканчивались в точности над ботинками. Он был без пиджака, но с незакатанными рукавами, так что все могли видеть золотые запонки, золотую булавку для галстука и еще одну, тоже золотую, в воротничке. От декана пахло крепким одеколоном. За ним следовал пучеглазый Лайонел Гроссмауль; рубашка на размер меньше нужного и синтетические слаксы неудачно подчеркивали сутулые плечи и широкий зад. Он тащился за деканом, как особо вредная шавка, крепко сжимая блокнот и ручку.

Акулло уселся во главе стола под портретом, на котором директор Ост-Индской компании, в чулках и шелковых панталонах, опирался на эбонитовую трость с золотым набалдашником в виде львиной головы. Декан зашептался с профессором Викторинис, а Лайонел, стоя у него за спиной, обвел комнату глазами-прожекторами. Взгляд его остановился на Нельсоне, потом переместился на Пропащих Мальчишек у стены в дальнем конце комнаты. Вейссман тем временем, легонько погладив Миранду пониже спины, отлепился от нее и тяжело сел в кресло за дальним концом стола. Лайонел нагнулся к Акулло, дождался, пока тот договорит с Викторинис, и что-то зашептал ему в ухо. Акулло откинулся на спинку кресла и положил одну руку на подлокотник, другую на стол.

— Итак, Морт, — прорезал гудение его голос, — хули вы сюда приперлись?

Разговоры смолкли, только шуршали обертки сандвичей. Все взоры обратились на Вейссмана, который небрежно улыбался, положив руки на стол.

— Спокуха, начальник! Просто мне в руки попал экземпляр Витиной статьи — вы позволите называть вас Вита, дорогая? — и я не удержался, пришел. Буду сидеть тихо, как мышка.

— Хотите сандвич? — Акулло поднял густую бровь.

— Спасибо, я поел. — Вейссман развел руками. — Умоляю, ешьте, не обращайте на меня внимания. Вы даже не заметите, что я здесь.

— Я уже заметил, — сказал Акулло.

Все собравшиеся переводили взгляды с него на Вейссмана, за исключением профессора Викторинис, которая сложила руки на коленях и смотрела в стол. Виктория ничего не ела; весь ее обед составлял стаканчик кроваво-красного томатного сока. Она взглянула на Нельсона, словно о чем-то размышляла.

Акулло кивнул заместителю.

— Дайте ему сандвич.

Лайонел, хмурясь, покинул свой пост за креслом декана, обошел стол и стал рыться в оставшихся сандвичах.

— Право, Антони, — сказал Вейссман, — в этом нет никакой необходимости.

— Отдайте ему мой. — Акулло через стол улыбнулся Вейссману.

Лайонел поднял тяжелый сандвич — деканов «Нажрусь», как заметил Нельсон — и, словно шайбу, запустил через стол. Вейссман поднял руку и остановил его ловко, как вратарь.

— Спасибо, Антони, но я правда не голоден.

Он отодвинул тяжелый сандвич. Пропащие Мальчишки подались вперед, глаза у них округлились.

— Только глянь, — сказал Дан.

— Обалдеть, — сказал Вик.

— Мама родная, — сказал Боб.

Вейссман приструнил их взглядом, и тройка отступила обратно к стене.

Все вновь посмотрели на Акулло. Декан сидел неподвижно и молчал. Нельсону представился разъяренный бандит, Роберт Де Ниро, забивающий шестерку бейсбольной битой. Однако Акулло улыбнулся и обвел взглядом комнату.

— Ну, кто нас сегодня развлекает?

Вита выпрямилась, как на пружине. Вид у нее был такой, словно ее ударило током. Вдоль стола пробежал смешок, но до объекта шутка не дошла. Нельсон тронул Виту за руку и ощутил ее страх, как свой собственный. Ему живо представилась Вита голая, в одних только очках и скаутском галстучке.

— Вита, — с барственной жалостью произнес Акулло, — хватит подпирать стену. Идите сюда, чтобы мы все вас видели.

Акулло указал на кресло слева от себя, в котором сидел Лайонел. Тот, покраснев, вскочил и пересел подальше к стене. Вита встала, потеребила юбку и направилась во главу стола с таким видом, будто проглотила аршин. Все остальные жевали с разной степенью деликатности. Пенелопа О накалывала пластмассовой вилочкой салат, чутко озирая комнату. Куган принес с буфета серебряную солонку, развернул массивный мясной сандвич и обильно посыпал солью каждый слой грудинки; он откусывал большими кусками и жевал, не закрывая рта, как корова. Профессор Кралевич и профессор Эльзас сидели практически друг у друга на коленях; они деконструировали свои сандвичи, расчленив их на части, а теперь вкладывали друг другу в рот кусочки индюшачьей грудки и бастурмы, словно молодожены, и слизывали друг у друга с пальцев горчицу и майонез, решительно не замечая кислых взглядов Стивена Майкла Стивенса и Лайонела Гроссмауля, чьи сандвичи экспроприировали. Канадская Писательница ела клубный сандвич, разрезанный на аккуратные четвертинки. Миранда не ела ничего; она откинулась в кресле и с утомленным видом наматывала на палец черную прядь.

— Вита, — сказал Акулло, — мы все читали вашу статью, но, может быть, вы начнете с нескольких вступительных замечаний.

— Да. — Профессор Викторинис вышла из задумчивости, сняла очки, положила их на колени и вскинула голову. — Расскажите, как вы пришли к лесбийскому фаллосу.

Профессор Вейссман вздохнул и возвел очи к потолку. Пропащие Мальчишки закусили губы, силясь не рассмеяться вслух. Нельсон слышал их шепот.

— Проникновенная работа, — сказал Вик.

— Особенно впечатляет конец, — сказал Боб.

— Мощно втыкает, — сказал Дан.

Палец у Нельсона горел; хотелось встать и заткнуть им глотки. Вита ничего не заметила; она трепетала под ледяным взглядом профессора Викторинис. При своем интересе к феминистской теории Вита могла бы естественно влиться в лагерь Виктории, если бы не один инцидент вскоре после ее прихода в Мидвест. Вита никогда не рассказывала Нельсону подробностей и не называла имен. Он сумел заключить только, что к Вите попробовали пристать, чем повергли ее в состояние нервного паралича; соответственно, вторая сторона попала в неловкое положение. Нельсон не был твердо уверен, что это сама Викторинис, но с тех пор дамы, представляющие на факультете феминистскую критику, прохладно держались с Витой. Нельсон предполагал, что они тоже недоумевают: почему человек, подробно пишущий о сексе, на практике бежит его, как огня. Оставалось заключить, что Витины раскопки — ее «археология», как она сама это называла — всего, что происходит между полами, вызвали у нее отвращение к сексу даже в самых обычных его проявлениях.

Вита приготовилась начать, и Нельсон напрягся. Ее привычка говорить вопросами обострялась в научных разговорах и принимала совсем уж чудовищные формы в статьях. Прочитав несколько страниц в поисках хотя бы одного утвердительного предложения и запутавшись в гуще «Не вправе ли мы допустить, что» и «Не следует ли это рассматривать как», Нельсон вновь и вновь совершал одну и ту же ошибку: интересовался у Виты, что именно она хотела сказать.

— Так тендер существует только напоказ? — спросил он как-то. — Мы все — трансвеститы?

— Нет, нет, нет! — завопила Вита. — Вы ничего не поняли! Это чрезмерное упрощение! — После чего раздраженно потребовала, чтобы он прочел, если еще не читал, все источники, приведенные в библиографии, а потом еще раз тщательно проработал статью. Нельсон, желая не ударить в грязь лицом, выудил из памяти лекции профессора Эванжелина и привел фразу, сказанную Адорно о Хайдеггере[59]: «Он окружил себя табу, согласно которым всякое понимание будет в то же время подменой». Однако Вита прихлопнула его другой цитатой из Ацорно: «Сохранение чуждости есть единственное противоядие отчуждению».

— Значит, я понимаю ваши доводы, только если не понимаю их? — предположил Нельсон, силясь взять в толк.

— Совсем не то! — отвечала Вита, словно тупому ребенку. — Если вы согласились с моим анализом, значит, вы поняли.

— А если я понял, но не согласился?

— Это исключено.

По тому, что Вита заговорила утвердительными предложениями, Нельсон понял, что она на взводе.

— Если вы поняли, вы согласитесь, — сказала она. — Если вы не соглашаетесь, значит, не поняли.

Нельсон попробовал еще раз прочесть статью; вязкий жаргон засасывал, как трясина, вопросительные знаки обступали со всех сторон, как серпы разгневанных крестьян. Бесконечные «Я не это хотела сказать» и упреки, что читатель не в силах ее понять в силу своей патриархатности, фаллоцентричности или просто тупости, были основным оружием Виты. Однако Нельсон знал, что здесь такое не пройдет, и вцепился в подлокотники, готовясь, что Виту размажут по стенке.

— Можем ли мы сказать, — начала она, почти не дыша, — что всякая мысль о фаллосе неизбежно обращает нас к Лакану через ту интерпретацию, которую дает Батлер[60]?

— Naturаllement[61], — проговорил Вейссман достаточно громко, чтобы все услышали. За его спиной Пропащие Мальчишки чуть не согнулись от сдерживаемого смеха.

— Mais oui[62], — сказал Дан.

— Certainement[63], — сказал Боб.

— Само собой, — сказал Вик.

— Хотите верьте, хотите нет, я слышал о Лакане, — продолжал Вейссман, глядя в потолок, — но кто такой этот Батлер и с чем его едят?

— Ее, Мортон, с чем ее едят, — вставила Пенелопа О, обращаясь к Акулло в дальнем конце стола. — Даже мои студенты знают, что Джудит Батлер — первооткрывательница лесбийского фаллоса.

— Первооткрывательница? — Глаза у Вейссмана округлились. — Она обнаружила его, как истоки Нила?

— Нет, — отвечала Пенелопа, по-прежнему не глядя на Вейссмана. — Скорее как иглу Клеопатры.

Легкий смех снял общее напряжение. Вейссман склонил голову, словно говоря: «Один-ноль в вашу пользу». Миранда похлопала ресницами и закусила губу. Лайонел Гроссмауль взглянул на Акулло, но декан по-прежнему улыбался, и Лайонел, метнув ненавидящий взгляд в Вейссмана, откинулся в кресле.

Вита продолжала, как будто ничего не слышала, — с нее хватало неумолимого взгляда профессора Викторинис.

— Не в том ли суть, что Лакан позиционирует фаллос как привилегированное обозначающее и, так сказать, структурирующий и центрообразующий принцип ма-ма-маскулинного, — Вита руками изобразила кавычки, — эпистемологического отношения к миру? — Она вновь подняла согнутые ладони, закрывая кавычки. — И не трактует ли он фаллос не как анатомический пе-пе-пенис и не как воображаемое отношение, но как упорядочивающий принцип обозначающего, посредством которого на зеркальной стадии децентрализованное те-те-тело морфологически трансформируется в те-те-тело зримое?

Руки Виты, обращенные в две кавычки, смущенно повисли в воздухе, прежде чем опуститься на стол. Нельсон заерзал; он чувствовал, что Вита на грани срыва.

Стивен Майкл Стивенс мрачно жевал доставшийся ему сандвич. Канадская Писательница ободряюще улыбалась Вите, но та этого не видела, потому что они сидели на одной стороне стола. Миранда наматывала волосы на палец, глядя вдаль, как в зеркало. Пенелопа О медленно кивала, ожидая, когда Вита продолжит, Вейссман молча барабанил пальцами по столу. Лотарингия Эльзас, прижимаясь к Марко Кралевичу бедром, выразительно ела маринованный огурчик, постепенно засовывая его в рот, в то время как Кралевич сладострастно облизывал губы.

— Нельзя ли сделать вывод, — продолжала Вита, — что с позиции радикального и навязанного различия такое использование фа-фа-фаллоса неудовлетворительно?

— Как и во многих других, — спокойно вставила профессор Викторинис.

— Гововите от себя, Виктовия, — сказала Эльзас, запихивая в рот последний кусок огурца. Она положила руку Кралевичу на колени; тот сильно вздрогнул.

Вдоль стола прокатился смешок; Акулло ограничился хищной улыбкой, в то время как Вейссман расхохотался громко и неискренне. Вита покраснела. Нельсон поерзал в кресле, гадая, неужели ему, единственному из присутствующих, хочется закинуть ногу на ногу?

Куган проглотил очередной кусок сандвича.

— Иисус, Мария и Езеф, вы что, правда говорите о том, о чем, мне кажется, вы говорите? — Акцент у него был такой, как если бы Скотти из «Звездного похода» читал вслух Шона О'Кейси[64].

— Да, мой друг, — кивнул Вейссман. — Разговор становится все интереснее. — Он через стол улыбнулся Вите. — Или я должен был сказать, все острее?

Вейссман держался так, будто он ведет семинар. Улыбка Акулло становилась все напряженнее. У стены Лайонел Гроссмауль что-то яростно строчил в блокноте, с ненавистью поглядывая на Вейссмана.

Вита дрожащим голосом мужественно продолжила.

— Нельзя ли заключить, что концепция лесбийского фа-фа-фалоса у Батлер, — она смотрела куда угодно, только не на профессора Викторинис, — служит протестом против валоризации фа-фа-фалоса как центральной структурообразующей метафоры семиологической схемы? Не можем ли мы прочесть это как критическое осмеяние ге-гемонистического па-патриархатного фаллоса, овеществляющего противоречие, заключенное в…

Вейссман, прикрывая рот кулаком, театрально прочистил горло. Пропащие Мальчишки у него за спиной зашлись в приступе кашля. Пенелопа О пригвоздила Вейссмана суровым взглядом, Акулло выставил мощный подбородок. Профессор Викторинис буравила Виту взглядом.

— Если позволите, — с наигранной робостью произнес Вейссман в кулак.

— У вас вопрос, Морт? — полюбопытствовал Акулло.

— Быть может, я не вправе… — начал Мортон.

— Все слушаем. У Морта вопрос.

— Я не хотел перебивать… — Вейссман развел большими белыми руками.

— Валяйте вопрос, — сказал Акулло.

Участники семинара загудели. В воздухе что-то назревало. Лайонел, казалось, изготовился к прыжку.

— Не беспокойтесь, — промолвил Вейссман, улыбаясь, — я не буду тратить слова на очевидное: какое отношение лесбийский фаллос, если такой и существует, имеет к Дориану Грею, не говоря уже о бедном старичке Оскаре Уайльде, да будет земля ему пухом. Вероятно, вы удивитесь, но у меня теоретический вопрос.

Снова гудение. Пенелопа О взглянула на Акулло, словно умоляя его что-нибудь предпринять, однако декан по-прежнему смотрел только на Виту.

— Дорогая моя, — Вейссман повернулся к Вите, — вы позволите мне так к вам обращаться?… — Вита что-то промямлила, и Вейссман улыбнулся. — Я вовсе не настолько темен и отстал, как вы, вероятно, считаете. В том, что касается теории, я не настолько «девственен». — Передразнивая Виту, он изобразил в воздухе кавычки. — Напротив, я вполне схватил суть вашего изложения, проследил, все, так сказать, туда-сюда-обратно…

Он едва сдерживал смех. За его спиной Пропащие Мальчишки смотрели в потолок. Вита залилась краской.

Пенелопа О снова выразительно посмотрела на Акулло. Эльзас что-то шептала Кралевичу, то и дело притрагиваясь кончиком языка к его уху. Стивен Майкл Стивенс широко зевал. Лайонел убийственно смотрел на Вейссмана, сжимая ручку в кулаке, словно стилет. Вита старательно сохраняла выражение живой заинтересованности; она вся сжалась, будто в ожидании удара.

Вейссман облизнул палец и принялся листать Витину статью.

— Коль скоро, — сказал он, — вы считаете доказанным, что тендер — своего рода притворство, если само «материальное», под которым, как я понял, вы разумеете наше физическое бытие, — своего рода лингвистическая конструкция…

Кралевич перевел взгляд на Вейссмана и глухо зарычал. Даже профессор Викторинис вздохнула и закрыла глаза.

— Мой вопрос таков, — громко объявил Вейссман, энергично рассекая воздух кавычками. — Если все «сконструировано», если нет ничего «сущностного» в «гендере» и вообще наших физических «телах», то кто вправе сказать, что одна «конструкция» лучше другой?

Вдоль стола прокатился безмолвный стон.

— Неужели это надо устраивать каждый раз, Морт? — спросила профессор Викторинис.

— Господи, Морт, — вскричала Пенелопа О, — именно такие идиотские вопросы задают мои первокурсники!

— Я что-то не въезжаю, — сказал Куган, — мы по-прежнему говорим про пиписьки?

— Возможно, — настаивал Вейссман, перекрывая голосом шум, — если бы мы позволили докладчику просто ответить на вопрос…

Нельсон, единственный из собравшихся, следил за Витиным выражением. Она крутила головой из стороны в сторону, надеясь, что ей дадут вставить слово. Профессор Викторинис, перегнувшись через угол стола, о чем-то оживленно беседовала с деканом Акулло. Эльзас гладила Кралевича по ноге; тот сердито пыхтел, раздувая ноздри. Стивен Майкл Стивенс подпер голову руками, силясь не заснуть. Лайонел писал с таким остервенением, что до Нельсона доносился скрип его ручки. Пропащие Мальчишки взглядами указывали друг другу на дверь.

— У меня вопрос, — объявила Пенелопа, — гораздо больше по существу.

— Мне казалось, профессор О, — перебил Вейссман, — что сейчас спрашиваю я.

— Как насчет jouissance[65]? — спросила Пенелопа, не обращая на него внимания. Она подалась вперед и одарила Биту сестринской улыбкой. — Мне показалось, вы не вполне ясно трактуете его бесконечное вытеснение как языка.

Наступила тишина, все взоры устремились на Биту. Та, испуганная всеобщим вниманием, открыла рот, чтобы начать.

— Хороший вопрос, — сказал декан. Они с профессором Викторинис снова откинулись в креслах. — Ведь правда, Морт?

Вейссман побагровел, но кивнул. Пенелопа снова улыбнулась Вите и спросила с нажимом:

— Так что насчет jouissance, Вита?

Вита открыла и закрыла рот. Палец у Нельсона горел. Ситуация, как никогда, взывала к его интеллектуальным чаяниям — стать мостом между вейссманами и витами новой культуры. Он нес в себе проклятие либералов — умение видеть обе стороны в любом споре, и хотел бы выступить миротворцем, Джесси Джексоном[66] конференц-зала, склонить противников хотя бы к рукопожатию.

— Ну, jouissance для меня проблематично, — пробормотала Вита. — Я пытаюсь справиться с jouissance…

— Ха! — громко сказал Кралевич, так что все вздрогнули. Он резко выпрямился, глаза у него закатились. Эльзас понимающе улыбнулась и сняла руку с его колен.

— Покуда вы справлялись с jouissance, — сказала она, — другие ему предавались.

— Если позволите, вернемся к моему вопросу, — сказал Вейссман.

В разных концах стола шли сразу несколько разговоров. Нельсон чувствовал, что страсти закипают; вот-вот полетят стулья или по крайней мере куски еды. Палец горел от желания призвать коллег к порядку; он взглянул на Акулло, неприятно удивленный тем, что декан выпустил ситуацию из-под контроля. В конце концов это тот самый человек, чье высказывание привел «Журнал Нью-Йорк таймс» (в статье, озаглавленной «Антони Акулло простудился»): «Нет ничего лучше, чем взять факультет и подчинить его своей воле». Сейчас он сидел, скрестив ноги и опершись руками на резные подлокотники; только увидев его глаза и улыбку, Нельсон осознал, что декану нравится происходящее. В голове у него прозвучало: «Разруха и разор, бесчинство и крушенье — любы мне![67]»

Вита обрела голос.

— Утверждаете ли вы, что реальность ли-ли-лингвис-тически редуктивна? — выговорила она, заикаясь. — Не может ли быть, что вы не отличаете дискурсивную практику от слежавшегося продукта ма-ма-материальности?

— «Мы созданы из вещества того же, что наши сны»[68], — лукаво сказал Вейссман. — Я правильно понял, дорогая?

— Да! — выдохнула Вита, потом заморгала: — Нет! Я имела в виду, что…

— Антони! — громко сказала Пенелопа. — Разве не видите, что делает Мортон? Здесь происходит насилие…

— Насилие? — переспросил Вейссман. — Уж не посредством ли лесбийского фаллоса?

— Черт! — Пенелопа всем телом развернулась к Вейссману. — Что у вас за проблемы, любезный? Zeitgeist[69] прошел мимо вас?

— Ох-хо! — вскричал Вейссман, и внезапно все заговорили разом: Пенелопа, Вейссман, Викторинис, Эльзас — все, кроме Виты, которая побелела, как полотно, и Стивена Майкла Стивенса, спокойно спящего в кресле. Лайонел Гроссмауль подался вперед, словно вздыбившийся бык на цепи; он с такой силой сжал подлокотники, что, казалось, сейчас их оторвет.

— Ладно, ладно. — Акулло величаво поднял руку. — Кончай базар.

Внезапно Куган с размаху хлопнул ладонью об стол.

— Херня! — крикнул он так, что все вздрогнули и замолчали. — Херня! — повторил он, потом, шатаясь, встал и обвел комнату взглядом — крупный, в узких джинсах, джинсовой рубашке и кожаной куртке, haut couture[70] для поэтов. — Мы факультет английского языка, ядрена вошь, или кто? — взревел Куган. — Так к чему вся эта хренотень про болты и с какого бока тут литература?!

Он зашатался из стороны в сторону, сжимая и разжимая кулаки. Миранда, сидевшая рядом с ним, отбросила набок черную гриву и с опаской глядела на расходившегося поэта; по другую сторону Канадская Писательница держала его за локоть и что-то успокаивающе ворковала. Стивен Майкл Стивенс проснулся от шума и обратил на собравшихся ясный взгляд лейтенанта Лоуренса, обозревающего турецкие укрепления в Акабе.

— Да сядьте вы, болван, — сказала Пенелопа с противоположной стороны стола.

— Послушай, ты, глупая корова, — Куган отодвинулся от писательницы и ткнул пальцем в Пенелопу, — давно ли тебе есть что сказать дельное о болтах?

— Давно ли у тебя такой, чтобы о нем стоило говорить? — ответила та.

— Будь вы мужчиной, — процедил Куган, наливаясь краской, — я предложил бы вам выйти.

— Будь вы мужчиной, — сказала Пенелопа, — я бы вышла.

— Ну… — Куган поставил колено на стол. Канадская Писательница повисла на нем, лепеча:

— Тимоти, дорогой, пожалуйста, веди себя прилично. Внезапно Стивен Майкл Стивенс встал и расправил плечи. Глаза его блестели, как солнце в аравийский полдень.

— Ших Али, — произнес он густым вибрирующим голосом, — доколе арабы будут воевать, племя на племя, дотоле они будут мелким народом, глупым народом, алчным, варварским и жестоким. — Он перевел сердитый взгляд на Кугана и добавил зловеще: — Как сейчас.

Взвыв, словно кельтский берсерк, Куган стряхнул Канадскую Писательницу и взобрался на стол. Пенелопа О вжалась в спинку кресла, Вейссман попытался встать. Стивен Майкл Стивенс затрепетал. Пропащие Мальчишки еще сильнее вдавились в стенку. Миранда метнулась к двери.

Куган, пошатываясь, сжимал кулаки и ревел, как бык. Все застыли, боясь выдохнуть. Все, кроме профессора Кралевича, который в своих элегантных черных шлепанцах легко запрыгнул на стол и начал быстро проделывать серию боевых упражнений.

— Дайте мне действие! — прорычал он и — Нельсон не успел толком заметить, как это произошло — двинул Кугана пяткой в ухо. Тот рухнул, словно бурдюк с солодом.

Все потрясенно молчали, глядя на Кралевича. Профессор постоял, соединив руки перед грудью и прикрыв веки, затем медленно вдохнул, так же медленно выдохнул, открыл глаза, перешагнул через Кугана и навел взгляд на Вейссмана. Пропащие Мальчишки вцепились друг в друга, сбив набок ближайший портрет. Вейссман привстал, держась руками за стол.

Кралевич внезапно воздел одну руку, словно благословляя, извлек из-за пазухи что-то узкое, с перламутровой рукояткой, и поднял на высоту уха. Палец у Нельсона горел, но он не мог двинуться. Раздался щелчок, лезвие выскочило из рукоятки. Кралевич молниеносным броском вонзил нож в стол у своих ног, в полуметре от Вейссмана.

— Сим я доказываю несостоятельность логоцентризма, — объявил Кралевич.

Пропащие Мальчишки подпрыгнули на полметра и пулей вылетели в коридор. Хлопнула дверь. Вейссман осел в кресле и выдохнул. Кралевич быстро нагнулся, вынул нож из стола, сложил и убрал за пазуху.

Дальше все происходило одновременно. Канадская Писательница, с маской мучительного сострадания на лице, обошла стол и потрясла Стивена Майкла Стивенса, который снова начал было клевать носом. Вместе они подхватили Кугана под мышки, стащили его со стола и вывели в коридор. Следом быстро семенила Пенелопа. Лотарингия Эльзас встала; стекла ее толстых очков запотели. Она сняла их и взглянула на Кралевича; в ее разительно уменьшившихся глазах стояли слезы.

— Schatz![71] — выдохнула она.

— Mon amour![72] — Кралевич легко спрыгнул на ковер.

Они поцеловались взасос; Кралевич что-то утробно шептал в ее длинное белое ухо, а она блаженно улыбалась. Крепко обнявшись, они вышли из комнаты.

Палец у Нельсона почти успокоился, осталась тупая боль. Вейссман обмяк в кресле и барабанил пальцами по столу, задумчиво глядя на ножевую отметину. Лайонел яростно писал в блокноте. Викторинис снова надела очки; они с Акулло, переговариваясь, прошли вдоль стола к выходу. Когда декан исчез за дверью, свет в глазах Миранды погас. Вейссман заморгал, глядя на нее, и Нельсон понял, что его бывший ментор призывает на помощь остатки остроумия.

— О дивный новый мир, — Вейссман выдавил слабую улыбку, — в котором есть такие люди![73]

— Вам это внове, Морт, — сказала Миранда, элегантно повернулась на высоких каблуках и вышла, сверкая колготками.

Вейссман снова обмяк, сразу постаревший, положил руки в бурых пигментных пятнах на подлокотники и тяжело оттолкнулся от кресла. Нельсону почудилось, что сейчас Вейссман и впрямь с ним заговорит. Боль в пальце вернулась с прежней силой. Он не знал, что ответит, но Вейссман только вздохнул и молча побрел из комнаты, опустив плечи.

Вита куда-то подевалась. Нельсон заглянул под стол — там ее не было — и поймал на себе вытаращенный взгляд Гроссмауля, который стоял напротив, крепко сжимая блокнот.

— Ваша подруга села в галошу, — сказал Лайонел, глотая слова.

— Ей не дали шанса… — начал Нельсон.

— У нее было больше шансов, чем у многих других. — Лайонел подался вперед, словно хотел броситься на Нельсона через стол, и вновь его удержала невидимая цепь. — Кое-кто убился бы за возможность доложить статью перед Антони Акулло.

«И я в том числе», — подумал Нельсон, хотя вслух этого не сказал. Он знал, что Лайонел имеет в виду не его. Рассказывали, что Гроссмауль и Акулло вместе учились в магистратуре, и Лайонел считался гораздо более перспективным. Утверждали даже, что все свои познания в теории Акулло почерпнул у Лайонела Гроссмауля. Однако в его случае полное отсутствие личного обаяния наложилось на неизлечимый писательский ступор. Засев за диссертацию, Лайонел вошел в порочную спираль, кошмар любого ученого: чем тяжелее у него писалось, тем сильнее он злился, и чем сильнее злился, тем хуже писал. В итоге он не опубликовал ни одной статьи и вынужден был следовать за удачливым однокашником с одной тупиковой административной должности на другую. Нельсон промолчал.

— Что у вас под креслом? — спросил Лайонел сдавленным голосом.

Нельсон сунул руку и вытащил полиэтиленовый пакет со своим жалким перекусом.

— Мой обед.

— Заберите его с собой, когда будете уходить, — сказал Лайонел и, пройдя вдоль стола туда, где сидел Вейссман, поправил покосившуюся картину.

Нельсон стоял, держа в руках пакет. Его взгляд упал на последний сандвич, тот самый «Нажрусь», который Акулло предложил Вейссману; загадочным образом он пережил побоище на столе. Однако не успел Нельсон сделать шага, как Лайонел снова вбежал в комнату, перегнулся через стол, схватил сандвич и был таков. Через мгновение Нельсон вышел вслед за ним в поисках Виты.