"Легенды осени" - читать интересную книгу автора (Гаррисон Джим)

Глава III

Снова рок настиг его (потому что о счастье много не расскажешь – счастье самодостаточно, безмятежное, убаюкивающее состояние, принятое с легким сердцем, но цепляющее ум), когда он со Второй и работниками погнал гурт кастрированных бычков на железнодорожную станцию. Это была приятная поездка, и почти старинный характер ее не портил удовольствия. Был октябрь, и фондовая биржа только что обвалилась. Тем не менее Тристан что-то выручил от продажи скота, и все они – Вторая, Тристан, Декер, получерный кри и норвежец, оставшийся от плотницкой бригады, решили отпраздновать окончание трудового жаркого лета. Они поели в самом лучшем месте, хорошо выпили и подивились богатству и нарядам соседней компании скотоводов – нарушителей сухого закона, нажившихся на контрабанде спиртного из Канады.

Завтра должен был приехать Удар Ножа на "паккарде", забрать домой Вторую с ее осенними покупками, и Тристан сказал предводителю контрабандистов, что возьмет у него десять ящиков виски для себя и для продажи соседям. Своим он сказал, что выручку они поделят, а те, опьянев от перспективы быстрых денег, заказали еще больше виски, в расчете на вьючных лошадей.

Странная это была процессия: они спускались цепочкой по узкому каньону к долине около Шото: впереди, увязая в грязи под октябрьским дождем, полз "паккард", чуть позади – лошади. У выхода из каньона, где дорога поворачивала на север, к Шото, путь им преградил "форд"-купе с двумя федеральными полицейскими. Согласно инструкции, они вяло постреляли в воздух. Процессия, все еще в хорошем настроении, остановилась. Полицейский сказал, что им стало известно о перевозке и Тристан должен сдать виски. Тристана они узнали, говорили извиняющимся тоном и сказали, что обвинение ему предъявят в Хелине, в ноябре, а виски они обязаны уничтожить. Тристан услышал вопль Ножа и отвернулся от полицейских. Он подошел к "паккарду", посмотрел на лицо шайенна, а потом на Вторую, сидевшую сзади с припасами и подарками. Она сидела как каменная, и пуля, срикошетившая от склона, аккуратно пробила ей лоб, сделав отверстие, похожее на красную монетку.

Тристан пришел в исступление, потянулся за несуществующим пистолетом и избил ошеломленных полицейских так, что один несколько месяцев провалялся на грани смерти. Он вынул тело Второй из машины и побежал с ним вниз по каньону Остальные двинулись следом, а он несколько километров нес ее под холодным дождем. Он нес ее тело и время от времени вопил на языке, которого никто в мире не слышал.

Через три дня к отцу в дом приехал начальник федеральной полиции и сказал, что Тристан должен отсидеть тридцать дней за проломленный череп полицейского. Ничтожность срока объяснялась огромным политическим влиянием Альфреда в Монтане. Вмешалась Кошечка: Изабель Третья пропала. Тристан проехал два десятка километров и нашел ее, в конце концов, совсем недалеко – в лесу около родника. Удар Ножа пел свою шайеннскую песню смерти, а она подпевала тонким голосом и так жалобно, что у Тристана остаток сердца разорвался пополам. Он поднял ее легонькое тело на седло и привез домой.

Старики в округе спорят до сих пор – алкоголь, тюрьма, или горе, или обыкновенная алчность сделали Тристана преступником; но это просто досужая болтовня, чтобы сдобрить пенсионерам выпивку, и интересно в ней только то, что даже сорок лет спустя Тристан владел умами людей – последний изгой, но не гангстер.

После того как он нашел Третью с индейцем у родника, он на несколько месяцев замолчал и разговаривал только с детьми. Он молчал в тюрьме и не выходил к посетителям, в том числе к Альфреду, который приехал выразить соболезнования и передать письмо Сюзанны с соболезнованиями. Газета Хелины описала визит под заголовком: "Сенатор посетил овдовевшего брата в тюрьме".

В действительности Альфред надеялся на заступничество Тристана и на некоторое утешение, Он приехал на ранчо на другой день после похорон и через несколько часов после того, как начальник полиции препроводил Тристана в тюрьму. Ладлоу не вышел из своей комнаты и не пожелал увидеться со старшим сыном. Он послал в гостиную Кошечку и велел передать, что не может разговаривать с Альфредом, пока он представляет правительство страны и отвечает за его подлую деятельность.

Он относился ко Второй как к дочери и любил ее, как дочь. Когда-то он с удовольствием учил ее читать и писать и, к огорчению Кошечки и Декера, беспрерывно баловал подарками. Это он попросил Изабель привезти из Бостона самое роскошное и дорогое свадебное платье. Теперь, когда Ладлоу ехал на "фордике" с Ударом Ножа на могилу, он чувствовал себя старше своих семидесяти пяти лет: он думал о другом октябре, когда посылал сыновей на войну, и о том прекрасном октябрьском дне семилетней давности, когда Тристан и Вторая женились в тополиной роще и белое платье горело на солнце среди сухих красок осени, пожухлой травы и желтых осин. Две смерти любимых людей за четырнадцать лет не такое уж необычное дело – только не для осиротелого, потерявшего всякое понятие об обычном и необычном и утонувшего в мыслях о том, что не состоялось и как оно могло бы быть.

Альфред вернулся на поезде в Вашингтон, весь долгий путь проведя в бессонном смятении. С точки зрения политики сухой закон представлялся ему непристойной глупостью, игравшей на руку уголовному элементу, и особенно это проявилось в последние годы перед отменой закона Волстеда[14]. Отец всегда был для него героем. В своих сенатских речах он любил цитировать элегантного старого колониста, хотя Ладлоу, конечно, ничего такого о себе не думал. Расхожие представления о «ковбоях», «фронтирсменах»[15] и о самом сухом законе возникли задним числом в самодовольных фазах истории, когда энергия направилась на изготовление ярлыков и консервацию общественного строя.

Но трудности Альфреда не ограничивались политикой и охлаждением отца. Больна была Сюзанна – давно больна, тихо и как бы незаметно. И в Вашингтоне светские обязанности жены сенатора углубили ее нездоровье. Альфред купил в Мэриленде загородный дом с конюшней, где держали часть скаковых лошадей тестя. Там она жила большую часть времени; два раза в неделю ее посещал профессор судебной психиатрии из клиники Джонса Хопкинса, старый французский еврей, с которого взяли клятву хранить визиты в тайне, поскольку сумасшедшая жена – помеха политику. В слепоте своей любви Альфред отказывался признать, что болезнь серьезна. Однажды днем, несколько лет назад, по дороге из Валлориса в Ниццу, откуда им предстояло плыть домой, Сюзанна велела шоферу остановиться, они углубились в лес на склоне и там соединились. Несколько недель перед этим она казалась совершенно счастливой, правда, иногда разражалась слезами. Альфред был на седьмом небе. Но потом у нее опять начались мучения, и две недели, что они плыли до Нью-Йорка, она отказывалась выходить из каюты. Загородный дом и свобода от вашингтонского гнета как будто бы пошли ей на пользу.

Но в каждом из девяти лет их брака бывали периоды несомненного безумия, более или менее острого. Психиатр не проявлял оптимизма, хотя последние несколько лет Сюзанна была его самой любимой пациенткой. Он поощрял ее увлечение конюшней, видя, что занятия с животными успокаивают больную, что лошади ласково нейтрализуют яд, по крайней мере на время.

После возвращения из Монтаны для Альфреда начались недели ада. Сюзанна была на пике маниакальной фазы: все вещи на земле стали невыносимо яркими, она видела сердце лошади сквозь шкуру, мускулы и кости, луна висела в метре за окном, цветы в вазах были мертвыми и пугали; некоторые картины из Франции пришлось повернуть лицом к стене; она твердила, что не может вообразить себя с ребенком, как ни старается; Тристан не ответил на ее письмо с соболезнованиями, и она воспользовалась этим, чтобы впасть в депрессию.

В апреле Альфред опять поехал на Запад – под предлогом общения с избирателями. Он купил в Хелине большой дом, рассчитывая, что, если Сюзанна будет жить летом в Монтане, ей станет лучше. Рядом будет Изабель, а Тристан и Кошечка, может быть, позволят ей ухаживать за Третьей и Сэмюелом. Когда он въезжал на слякотный двор, сердце его, всегда ждавшее лучшего, радовалось этому плану и красоте ранчо.

Тристан и Декер около сарая ладили каркасы для вьючных седел, а Ладлоу и Удар Ножа наблюдали за ними, покуривая трубки. Когда Альфред вышел из машины, Ладлоу пролез сквозь изгородь и зашагал по пастбищу прочь. Удар Ножа – за ним. Тристан, Декер и Альфред провожали их взглядом: старик огибал тающие сугробы с такой решительностью, словно намерен был дойти до края света. По щекам Альфреда потекли слезы, и Тристан взял его за руку. Альфред попросил у него прощения, но Тристан был прозаичен и сказал только: "Простить за что? Не ты застрелил мою жену". Декер сел на козлы и смотрел, как Тристан и Альфред уходят вслед за уменьшающимися фигурками старика и индейца. Скорбь самого Декера была более суровой, нордически беспощадной. (Он выжидал три года, и на аукционе скота в Бозмане случай представился: на дороге из Бозмана в Ливингстон, по которой полицейский ездил каждый день, Декер застрелил его. Он сидел на камне в сосняке с 6,86-миллиметровой винтовкой на коленях и сперва прострелил колесо, а когда тот вышел из машины, с глубоким удовлетворением всадил а него десять пуль. Другого полицейского перевели на восток, и Декеру пришлось довольствоваться одним.)

На середине выгона Альфред остановился и, захлебываясь словами, попросил Тристана написать Сюзанне, облегчить ее больную совесть. Тристан кивнул, сочувствуя брату. Когда они дошли до отца, прислонившегося в изнеможении к валуну, Удар Ножа отошел в сторонку, чтобы не слышать. Тристан взял отца под руку и попросил простить Альфреда, потому что он его сын, а не правительство. Ладлоу зябко поежился, посмотрел на Альфреда суровыми, но слезящимися глазами, кивнул Тристану и отвернулся. Грифельной доски с ним не было, поэтому он только обнял Альфреда и побрел к дому.

Наутро Альфред уезжал в радужном настроении, хотя шел дождь. Его простили, и он чудесно провел вечер: дети Тристана сидели у него на коленях, а он рассказывал им о жизни больших городов на Востоке. Перед главной дорогой он остановился, чтобы пропустить вереницу вьючных лошадей и мулов, которую вели двое знакомых работников: негроидный кри и огромный плотник-норвежец. Он рассеянно подумал, зачем Тристану столько вьючных животных.

В начале мая, когда стало ясно, что весна окончательно утвердилась и горные бури будут судорожными и короткими, из Форт-Бентона приехал Тот-Кто-Видит-Как-Птица и повел Тристана с Декером, норвежцем и кри из Шото мимо Валиера и Кат-Банка к Кардстону в Альберте, где они нагрузили пятьдесят вьючных лошадей ящиками виски, по четыре на каждую, и двинулись обратно мимо Шелби и Конрада в Грейт-Фолс. Там Тристан сбыл виски за шесть тысяч долларов. Большая прибыль объяснялась тем, что виски было первосортное, канадского купажа, не смешано с пролетарским самогоном, как у более алчных контрабандистов. Способствовало доходу и то, что в северной Монтане было мало дорог и это облегчало задачу полиции. Тот-Кто-Видит-Как-Птица провел их надежным маршрутом. Его друг Удар Ножа жалел, что Тристан оставил его дома присматривать за отцом и хозяйством.

К сожалению, Тристан на этом не успокоился. Не сознавая того, он отчасти надеялся встретить сопротивление. Декер советовал ему подумать о детях и о том, что Монтана малонаселена и рано или поздно они попадутся. Тристан соглашался; Декер же свой гнев держал при себе и высказывался только по настоянию Кошечки, которая боялась за детей. В разгар лета Тристан сделал еще одну ходку, и, когда вернулись домой, Удар Ножа сказал, что Кошечка с детьми исчезла. Он сказал, что поехал бы за ними, но Ладлоу расхворался. Декер и Тристан на "паккарде" с дырой в задней спинке поехали в Форт-Бентон и привезли Кошечку с детьми домой.

В Канаду Тристан больше не поехал, зато протелеграфировал мексиканцу, чтобы будущей весной пригнал шхуну в Сан-Франциско. Можно заработать деньги. На лето приехала Изабель и помогла Сюзанне устроить в Хелине дом, подобающий жене сенатора. К ним на месяц перебралась Кошечка с внуками, Сюзанна ухаживала за детьми, они ее обожали, и это явно шло на пользу ее здоровью. Никто не понимал, что настоящей причиной было очень хрупкое заблуждение. Когда Тристан по просьбе Альфреда ответил на ее письмо, там излишне много говорилось о том, что их разлучила судьба, но, несмотря на все, они должны достойно примириться с ней. Помимо его желания, письмо было жестоким, ибо вселяло в нее надежду; она опять пришла в такое состояние, когда мир стал обманчиво ярок, очищен от шелухи и дни чередой раскрывали сущность вещей. Альфред задумал большой обед и прием для своих политических и светских друзей в Монтане, и она с помощью Изабели, специалистки в таких делах, маниакально занялась приготовлениями.

Тристан поехал в Хелину на встречу с представителем канадского винокура из Кардстона. Посланец пожаловался на неприятности, которые им доставляет известная "Ирландская шайка", – она обосновалась в Сиэтле и мертвой хваткой держит всю торговлю спиртным на северо-западе и в Калифорнии. Некоторые клиенты в Сан-Франциско не могут получить классного виски, которое предпочитают их разборчивые клиенты. Предварительно договорились о перевозке морем с острова Ванкувер в Сан-Франциско, и в этот солнечный день Тристан рассчитывал заключить очень выгодную сделку. Он привез в подарок Альфреду пять ящиков "Хейга и Хейга", но присутствовать на вечере не пожелал. Ему претили важные друзья, которых Альфред приглашал на ранчо в охотничий сезон: они играли в карты, ночами пили, вставали поздно, и, за редкими исключениями, оленей и лосей по их лицензиям отстреливал кри – Тристан отказался охотиться с ними после того, как богатый галантерейщик убил на горе спящего гризли.

После переговоров Тристан приехал к вычурному викторианскому особняку Альфреда и нашел черный ход. Он намеревался поздороваться с матерью, внести виски, как-нибудь избежать встречи с Сюзанной и вернуться на ранчо. Хелина нервировала его донельзя: и болтающиеся повсюду люди, сомнительно именуемые государственными служащими, и, главное, память о месячном холодном небытии в тюрьме, когда его горло и грудь каждую секунду готовы были разорваться от мыслей о Второй. Даже после двух родов она вспрыгивала на лошадь, не становясь в стремя, и, когда скакала на своем чалом мерине, волосы развевались у нее за спиной, как грива дикого животного. Но он давно оставил яростные мысли о мщении и, наверное, так одеревенел, так был отравлен горем, что понимал: с миром не свести счеты, и, если бы даже он мог, это не вернуло бы женщину, с которой он ехал под ливнем и длинные черные волосы ее качались у его бедер.

Так что для этого человека, когда он шагнул в кухню, было не более чем досадной выходкой судьбы увидеть там Сюзанну, смеющуюся и разговаривающую с Сэмюелом и Третьей. Он обнял детей, и они убежали помогать бабушке, руководившей украшением комнаты к вечеру. Сюзанна и Тристан сидели в состоянии такой неловкости, что казалось, кухня взорвется. Сюзанна наполовину солгала, будто ей приснилось, что она стала матерью Сэмюела и Третьей, но Тристан покачал головой, и она встала, стискивая руки так, словно хотела стянуть плечи вместе. Она ушла в кладовую. Тристан сидел за столом и потел в душной августовской жаре, а потом она позвала его ясным тихим голосом. Он сильно сжал ладонями лицо и пошел в кладовую, где она стояла голая, с блестящими глазами, распустив волосы по плечам, и одежда валялась у нее в ногах. Он закрыл дверь и попытался успокоить ее, потом без колебаний уступил, когда она сказала, что, если он не сойдется с ней сейчас, она закричит и будет кричать до самой смерти. Они легли, обнявшись, их кожа липла к холодному полу.

Позже, когда Тристан ушел, Сюзанна обрезала портновскими ножницами волосы и на весь вечер была водворена в свою комнату под присмотром врача и сиделки. Рано утром ее вместе с врачом, Изабелью, Кошечкой и детьми отвезли в Шото. Ехали в двух машинах, Альфред был в смятении, но ласков и ничего не понимал. После приезда Тристан на несколько дней забрал детей в охотничий домик, который построил в горах километрах в двадцати от города.

Но когда он вернулся, Сюзанна опять была весела и возбуждена, все вздохнули с облегчением, и Альфред через несколько дней отбыл в Хелину по своим политическим делам. Тристану оставалась неделя до отъезда в Сан-Франциско, где его будет ждать мексиканец со шхуной. Команду он собирался взять самую маленькую – только норвежца и кри, потому что им доверял.

Было уже начало сентября, ударил мороз и через два дня отпустил, запорошив подножья гор снегом, стаявшим с осин к середине утра. Тристан сидел один в своем доме – Удар Ножа и Ладлоу взяли детей на ранчо, чтобы они пообедали с бабушкой. Он сидел над тлеющим в камине поленом и мрачно думал о том, что предал брата и никаких оправданий этому нет. За Сюзанной он даже частички вины не видел, понимая, что временами она, как малый ребенок, не отвечает за свои поступки. Сердце у него ныло из-за разлада и страданий, которые он причинил на земле. Он налил стакан виски и начал собираться загодя, решив, что надо быть подальше от Сюзанны, если на нее вдруг опять найдет.

Собрался быстро, напомнил себе, что надо сказать Декеру, где спрятаны деньги, – на случай, если он не вернется. Но когда он пришел в главную комнату, на кушетке перед камином сидела Сюзанна. Он окликнул ее, она не отозвалась. Он подошел к кушетке, посмотрел сверху на огонь, на ее остриженные волосы и одежду, мокрую от дождя. Она заговорила тихо и внятно – просила у него прощения за то, что сделала. Она не могла удержаться, потому что любит его ужасно и знает, что когда-то он тоже ее любил, и это несправедливо, она не выдержала – хотя бы еще раз побыть с ним вместе на земле. Она нездорова и бессмысленно терзает всех вокруг; поэтому, когда Альфред освободится и они с ним вернутся к себе, она покончит с собой. Она уверила Тристана, что вовсе не жалеет себя, просто больше не может выносить приступы безумия и разлуку с ним.

У Тристана мысли вихрились в панике, и, когда она умолкла, он попытался выиграть несколько секунд. Слова хлынули из него, а сам он чувствовал, как онемело его сердце и проваливается все глубже, все дальше от реальности. Он сказал, что нельзя отнимать у себя жизнь – жизнь так нескладна и запутанна, что когда-нибудь они снова могут оказаться вместе. Во всяком случае, он через год вернется, они опять будут видеться; к тому времени прояснится их ум и дух, и они смогут разговаривать спокойно.

Он уехал, а она снова обрела надежду и крепко держалась за его ложь, которая спасла ей жизнь. Надежды было больше, чем в те давние годы, когда он уехал, – теперь она думала, что он страстно желает быть с ней. Она вернулась с Альфредом в Вашингтон, ее здоровье резко пошло на поправку, и десять месяцев муж с психиатром не могли на нее нарадоваться, предаваясь надеждам, таким же воспаленным и ложным, как и у нее.

В Сан-Франциско Тристан, норвежец и кри быстро нашли мексиканца, поднялись на шхуну и под покровом темноты отчалили. По совету канадского посредника мексиканец создал в порту впечатление, что шхуна отправится на Гавайи с товаром для Мауи. В холодную ненастную погоду они ходко шли на север вдоль берега и за неделю достигли бухты около мыса Черч на острове Ванкувер. Загрузились в темноте и отправились назад, к месту встречи в заливе Болинас, севернее Сан-Франциско.

В Болинасе тоже все прошло удачно, они выгрузились и получили деньги сполна без осложнений. Тристана и мексиканца повез в Сан-Франциско человек, который помогал организовать следующий рейс, оплачиваемый группой рестораторов. После совещания в квартире над подпольным баром в Норт-Бич посредник повез их к Золотым Воротам и, вопреки инструкциям, остановился у ресторана на набережной, чтобы перекусить. Мексиканец нервничал – ему показалось, что он узнал серый "форд-А", который уже видел днем. Как только они выехали со стоянки, их быстро окружили четверо; Тристана и мексиканца избили дубинками до потери сознания и забросили обратно в машину, посреднику перерезали горло. Перед тем как бить, самый элегантный из нападавших сказал, чтобы они не лезли в спиртовые дела на побережье. Очнувшись поздней ночью, Тристан вспомнил его серый костюм и улыбку в глазах, его ирландский выговор. Он привел в чувство мексиканца, вдвоем они вытащили убитого из машины, поехали обратно в бар и спросили, остается ли в силе сделка. Она оставалась в силе.

Когда вернулись из Канады в Калифорнию и бросили якорь – на этот раз в заливе Томалес около мыса Рейс, и к их стоянке направился катер, они были наготове. Люди в катере не знали, что Тристан уже разгрузился в нескольких километрах к северу отсюда. Тристан и мексиканец лежали под мокрым брезентом и наблюдали за приближением катера, а норвежец и кри дожидались внизу, на случай второго эшелона атаки. Катер прошил ходовую рубку короткой очередью, после чего Тристан и мексиканец открыли прицельный огонь из слонового ружья и винтовки калибра 9,53 мм. Тристан узнал двоих, которые их били, и они свалились за борт первыми с 30-граммовыми пулями внутри, предназначенными для самых больших ходячих млекопитающих. Мексиканец обстрелял катер по ватерлинии, а потом пробил головы остальным двоим, плывшим по-собачьи к берегу.

После этого они направились на юг, в Энсенаду, и Тристан понимал, что выигран бой, но войны ему не выиграть. Он провел зиму в полном раздрае, а мексиканец вернулся в Веракрус с набитым бумажником, но для него игра была закончена. Через месяц Тристан отослал норвежца и кри на ранчо с длинным письмом детям и запиской отцу и Декеру о том, что вернется домой, но сначала съездит в Саратогу на скачки, повидать Сюзанну и Альфреда. Он нанял старого мексиканского рыбака с женой, чтобы они смотрели за шхуной и стряпали ему. Пил и думал о Сюзанне, о том, что он скажет ей в июне, если сказать ей нечего. Скучал по детям и разрешил рыбаку с женой взять на борт троих внуков, когда их бросила мать. Днем пил и удил со стариком рыбу с шаланды. В начале мая он не столько опамятовался, сколько понял, до чего истосковался по детям, оставил шхуну на попечение стариков и поехал на север. Он понятия не имел, как ему убедить Сюзанну не укорачивать свою жизнь, знал только, что побывает дома до Саратоги.

На ранчо, в июньской Монтане Тристану досталось совсем немного покойных часов. Все были здоровы после суровой зимы, хотя Ладлоу слабел, и с мыслью об этом в середине мая приехала Изабель. А за обедом Декер обронил, что накануне заезжали двое старых друзей Тристана, ирландцы из Калифорнии, но, к сожалению, он сказал друзьям, что Тристан уже на пути в Саратогу. Смертельный холод побежал по хребту Тристана, и сразу же он ощутил гнев: опасность грозила всем, кого он любил.

Утром на заре Декер и Удар Ножа привезли его на станцию в Грейт-Фолс. Декер был полон опасений и хотел ехать с ним, но Тристан сказал, нет, он должен смотреть за ранчо. А накануне вечером перед их отъездом на веранде были поставлены норвежец и кри с наказом стрелять в чужих без предупреждения. Тристан поехал в старом костюме Сэмюела (своего у него не было) и с сумкой, полной денег и нижнего белья. В сумке лежал дедов пистолет "бизли" и охотничий нож шайенна.

В Нью-Йорке Тристан спешно купил костюм и автомобиль и помчался в Саратога-Спрингс. Несмотря на Депрессию, сезон скачек был в разгаре, и он не мог найти жилья, поэтому устроился в туристском домике недалеко от Глен-Фолса. Он сбрил усы, а на другое утро купил у конюха одежду и переоделся в нее под трибуной с орущими зрителями. Между заездами он носил ведро с водой и скребницу и наблюдал за величавым парадом лошадей, участниц очередного заезда, когда их проводили перед публикой по стриженой траве за трибуной. Он внимательно рассматривал толпу и углядел Альфреда с тестем и Сюзанну под парасолькой. Их окружали модные владельцы лошадей с вкраплениями Вандербильтов, Гестов, Уитни и Уайденеров. Потом заметил как будто бы одного из ирландцев возле пышной клумбы – он был щеголевато одет, но все равно чем-то выделялся. Тристан направился к выгулу перед конюшней и нарочито прошел мимо крупного краснолицего мужчины, разговаривавшего с жокеем. Он узнал голос третьего человека, который бил его в Сан-Франциско. Тристан не посмотрел в его сторону, а вошел в конюшню, где ему приказали почистить стойла. Потом в конюшне появился ирландец, неуверенно огляделся и зашел в пустое стойло по малой нужде. Тристан последовал за ним и пригвоздил его голову к стене двумя зубцами тяжелых навозных вил. Он забросал его в углу соломой и навозом, пошел в туалет под трибуной и переоделся. Позже он обнаружил второго ирландца – тот искал товарища, пока ипподром почти не опустел. Тристан проводил его до меблированных комнат, а потом провожал весь вечер – никак не мог улучить удобный момент, и наконец, когда тот, поужинав и выпив, возвращался домой по темному переулку, Тристан сломал ему шею, опорожнил мусорный бак, засунул туда мертвеца и тихо закрыл крышкой.

Наутро, выспавшись и выпив виски, в дорогом костюме из Нью-Йорка, Тристан поехал в Саратогу. Он надеялся хоть ненадолго остаться наедине с Сюзанной и уверить се в своей любви, чтобы не торопила смерть. Случай представился после ленча, когда она стояла отдельно и смотрела на гнедого жеребца, фаворита в первом заезде. Он постоял рядом, она заметила его, но не удивилась, а сказала только, что знала, что он приедет.

Они быстро ушли от ипподрома за несколько кварталов – там ее отец держал дом для сезона скачек. Тристан колебался, но она сказала, что ее хватятся не раньше чем через час. К несчастью, из-за ее нездоровья Альфред приставил одного из своих сенатских помощников следить за ней. Помощник увидел, как Сюзанна вошла в дом с неизвестным, и поспешил назад сообщить об этом Альфреду.

Сюзанна привела Тристана в хозяйскую спальню, чтобы не помешали служанки. Поначалу она была холодна и требовала, чтобы Тристан приехал к ней в середине октября в Париж. Он отказался: это будет преждевременно. Она устроила истерику, и Тристан, в качестве компромисса, дальше которого он не пойдет, предложил весну. Наступило долгое мучительное молчание, и Тристан понял, что дело идет к очередному припадку. Чтобы предупредить его, он обнял Сюзанну и заверил, что к следующему маю будет готов. Она тряслась у него в руках, а он смотрел мимо ее плеча. В комнату вошел Альфред. Сюзанна почувствовала, что руки Тристана туже обхватили ей спину, и услышала, что закрылась дверь. Она догадалась, кто там, и на душе у нее стало легче от мысли, что наконец все разъяснилось и она может уйти к Тристану.

Они застыли, как две мраморные скульптуры в парке, и слышали только свое дыхание и отдаленный шум ипподрома. Альфред сказал Тристану: "Я хочу тебя убить". Тристан освободился от Сюзанны и дал ему свой пистолет. Альфред посмотрел на пистолет, потом приставил дуло к виску Тристана. Они смотрели друг на друга, и Сюзанна подошла к ним с видом лунатика. Альфред направил пистолет на свою голову, и Тристан выбил пистолет у него из руки. Альфред, плача, опустился на пол, Сюзанна наклонилась к нему и холодно, отчужденно сказала, что это ужасное недоразумение и она всегда будет с ним. Тогда Альфред встал, и они с Тристаном обменялись странным взглядом, в котором было больше значения, чем они могли бы выразить в словах, но во взгляде Альфреда немало было и ненависти. Сюзанна вышла за Тристаном в коридор, поцеловала его и сказала, что, может быть, однажды они свидятся в аду, или, может быть, на небе, или куда там попадают люди, если куда-то вообще попадают.

Всю дорогу домой Тристан тупо думал и пил, только раз засмеялся на пересадке в Чикаго, увидев в газетном киоске, что закон Волстеда отменен – сухой закон кончился. Дома он много работал с лошадьми, веселил детей и охотился с Ударом Ножа, проявлявшим вымученную, на убыли, живость старика, который не желает признать старость.

Под конец сентября Тристан получил телеграмму от Альфреда из Ашвилла в Северной Каролине: "Ты добился ее. Отправляю ее домой". Он поехал верхом в Шото, уточнил по телефону адрес отправителя; и адрес оказался тревожным: частная лечебница. Он взял напрокат грузовик и поехал в Грейт-Фолс встречать поезд, несколько озадаченный, но уже рисуя себе, как проведет весь остаток своей беспокойной жизни, ухаживая за Сюзанной, хотя не исключал, что на природе она может в конце концов поправиться. Тристан встречал поезд с ощущением холода в животе, но старался не обращать на это внимания. К нему подошел политический друг Альфреда, подвел его к багажному вагону и, пока носильщик выгружал полированный гроб из розового дерева, вручил листок с инструкциями касательно погребения.

Рассказать осталось немного. Сюзанну похоронили рядом с Сэмюелем и Второй, и читатель или читательница, если они наивно верующие, могли бы угрожать Богу, сказав: оставь его в покое, – или что-нибудь такое фривольное. Никто не разобрался в том, насколько случаен марьяж богохульства и судьбы. Только старомодный теолог стал бы рассуждать о том, что Тристан проклял Бога, когда с Ноэлем во Франции залил сердце Сэмюела в парафин. Современный ум надлежаще рассматривает подобные события как совершенно произвольные, ибо план их темен, как глубочайшие и отдаленнейшие пучины Тихого океана.

Однажды теплым воскресным утром в середине октября, через несколько недель после погребения, Сэмюел и Третья играли на качелях на веранде, а их оседланные лошади были привязаны к перилам. Изабель отнесла завтрак мужу наверх – ему нездоровилось. Она читала ему мелвилловского "Пьера". Ладлоу обожал Мелвилла, а Изабель находила писателя утомительным.

На кухне Кошечка укладывала завтраки Тристану и детям – они собирались на прогулку. Она прислушивалась к разговору Декера и Тристана. Вдвоем они пытались придумать выход из неразрешимого затруднения, а именно: ирландцы могли появиться здесь с целью обычной мести. Тристан потянулся, подошел к Кошечке и спросил ее мнения. Она сказала, что всех их больше всего заботят дети, и для нее важно только одно: чтобы не пострадали они. Пришла Третья и подергала Тристана за руку. Тристан ее поцеловал и сказал: через десять минут, – и она убежала через гостиную, крича Сэмюелу: десять минут.

Декер предложил Кубу, где у Тристана с давних пор была маленькая finca[16], – теперь там управлялись двое кубинцев из его команды; прошлой весной они привозили на случку двух хороших кобыл. Тристан беспокоился за обучение детей, а Декер возражал, что жизнь отца важнее обучения. Кошечка насторожилась, первой услышав автомобиль, но Сэмюел крикнул снаружи, что едут полицейские, и она успокоилась. Декер вышел за Тристаном на веранду и остался с внуками, а Тристан подошел к двум полицейским, стоявшим возле «форда»-купе.

Подошел спокойно и почти со скукой, кивнул им, и тут сердце подпрыгнуло у него в груди: в одном он узнал элегантного ирландца из Сан-Франциско, а другой и в форме выглядел разбойником. Несколько мгновений они смотрели друг на друга.

– Я потерял двух братьев. Надо рассчитаться, – сказал первый.

Тристан оглянулся на веранду, где стоял Декер, а рядом – Сэмюел, Третья и Удар Ножа. Он понимал, что это конец, и сердце его болело за детей, ждавших на солнечной веранде.

– Если не возражаете, отойдем – я не хочу, чтобы дети видели, – сказал Тристан.

Ирландец кивнул, а потом с изумлением посмотрел на старика, который семенил к ним по жухлой траве, босой, в ночной рубашке, закутавшись в одеяло из бизоньей шкуры. Тристан вежливо объяснил, что это его отец, а Ладлоу затряс седой головой и протянул свою грифельную доску с надписью: "Что это значит?"

Ирландец начал с тихих извинений и сказал, что он сожалеет, но Тристан должен заплатить долг обществу продолжительным сроком в тюрьме. Ладлоу содрогнулся всем телом, как коршун, павший на добычу. Он поднял вдоль бедра и высунул из одеяла ружье двенадцатого калибра и отправил двух ирландцев в вечность.